Сны

      Последний идеально нанесённый удар – и тело титана тяжело падает на землю. От него смердит, как от козлиного загона, который не чистили целый год. Ривай морщится. Очередное никчёмное создание. Этот даже и десяти минут не продержался, мразь переросшая.       За спиной слышатся шаги. Ривай стремительно оборачивается. Да, это он. Кому же ещё быть. Эрвин. Юноша подавляет себе вздох облегчения. Он не позволит себе выглядеть, как расчувствовавшаяся девка.       – Запасное лезвие не помешает, Ривай. Самое хреновое в охоте на титанов – сколько бы ты их не замочил, впереди тебя ждёт в три раза больше.       Обычная бытовая фраза от сослуживца, аж тошнит от канцелярской точности мистера-совершенство-Смита.       – Трогательная забота, Эрвин, – Ривай пытается сказать эту фразу как можно более едко, но раздавить ему хочется самого себя, себя он считает в этот момент ничтожеством, потому что от слов Эрвина в душе капрала появляется непрошеная благодарность. Поэтому свою злость он будет срывать на нём же. – Но на кой хер это мне сейчас, если своих у меня, блядь, столько, что я этих тварей столько не смогу найти, чтобы пустить их в дело?       Ривай никогда не опускался до крика, но его холодные и презрительные интонации действовали на людей не менее угнетающе. На всех, кроме Эрвина. Юноша щурится: сейчас командор лишь ухмыляется, как будто ему прекрасно известно о причине чрезмерной грубости в свой адрес. Впрочем, старый боевой товарищ быстро разворачивается и направляется к остальным солдатам.       Анри открыл глаза. В какой свинарник его упрятали? Сколько лет назад тут в последний раз проходились хотя бы тряпкой? Пыль лежала на подоконниках и стёклах серыми комками. Палату подготовили наспех – это сразу бросалось в глаза. Хорошо, хоть бельё соизволили постелить свежее.       После схватки тело Ривая было напряжено. Анри помнил и схватку, и свою злость, и свою холодную остервенелость в охоте за титанами.       Заснуть снова он уже не сможет, это юноша понимал точно. Мозг Анри уже начал работать на полную мощность. Ему надо было увидеть этого врача ещё раз, Николаса, как его там, чтобы понять, что за чертовщина вообще происходит внутри его собственного сознания. Анри казалось, что только этот психиатр может дать ответ. Юноша-то сразу узнал это лицо: память Анри, как и Ривая, никогда его не подводила. Рокантен точно понимал, что он не псих. Не в обычном смысле этого слова. Его сны ничуть не мешали юноше рационально мыслить и адекватно себя вести. Только вот вчера, с какого-то бодуна, он сказал этому доктору то, чего не планировал. Откровенничать никогда не входило в привычки Анри. Своё поведение на психиатрической экспертизе он продумал уже давно, даже советы назойливых адвокатов, с которыми ему помогли в руководстве консерватории, не особо изменили сложившегося плана. Анри лет с пятнадцати был уверен, что ему придется окончить свой век либо за решёткой, либо в психушке. Другого будущего ему не пророчили ни учителя из маленькой школы в бедном районе, ни друзья. Куда смотреть, как держать руки, как говорить – всё это он продумывал долго и упорно в течение тех восьми лет, что его мать находилась в доме для душевнобольных. Анри было, с кого брать пример.       Попасть в тюрьму значило для него окунуться в пучину антисанитарии и грязи, а худшего исхода Рокантен представить не мог. Само лишение свободы, возможно, он и заслужил. В любом случае, в его ближайшие планы покаяние не входило.       Но мысли о грязных тюремных стенах, потных немытых телах, не стиранной месяцами одежде приводили его в ужас. От омерзения слегка дрожали пальцы. Анри должен был сделать всё, чтобы попасть в психбольницу. Плевать юноша хотел на местных недоумков, он таких каждую ночь пачками в своих снах на тот свет отправлял, уж это бывший музыкант переживёт. Ривай так точно переживал. Главное – хоть какое-то подобие чистоты.       Поэтому на допросе он должен был вести себя согласно продуманной схеме. Это была почти жизненная необходимость.       Но почему-то, когда он услышал вопрос про галлюцинации, увидел сидящего перед ним Эрвина, какое-то странное понимание в его глазах, самообладание в кои-то веки его подвело. Выложил свои сны этому...       Блядь.       А та очкастая докторица потом заставила его снова всё повторять, хотя перед ней он уже понимал, что за бред несёт. Анри пытался сначала отнекиваться, но психиатр в итоге так его задолбала, что он решил рассказать – так она быстрее уйдет. Девушка строчила с какой-то одержимостью, хотя лицо её выражало полнейшее недоверие.       Временами Анри казалось, что он более вменяем, чем оба этих врача.       Часы на стене показывали ровно шесть тридцать. Юноша откинулся на подушку и закрыл глаза. Поднял руки в воздух и начал перебирать пальцами. Шопен. Ноктюрн №12 G-dur. Возможно, самое совершенное произведение из когда-либо написанных композитором. Эта музыка была легка и непостоянна, переменчива, эфемерна. Казалось, стоило только коснуться её ткани, и она моментально исчезнет. Анри был одним из немногих, кто мог поддерживать эту зыбкую музыкальную дымку: он был выдающимся пианистом, как отмечали однокурсники и преподаватели, невероятно темпераментным, страстным, но, в тоже время, чрезвычайно точным в передаче авторского текста. Иногда шутили, мол, дух самого Рахманинова вселился в руки Анри. И это всё при том, что в повседневной жизни поведение молодого человека оставляло желать лучшего.       Анри уже успел осознать, что ему остро будет не хватать фортепиано. Касаясь пальцами клавиш, он чувствовал ту же уверенность, что ощущал Ривай, сжимая лезвия в руках. Ему просто хотелось играть. Не важно где, по большому счёту, даже не важно, как. Деньги? Не более, чем приятное дополнение; он и тратить их не успевал - всего себя посвящал музыке Остальное – успех, большие концерты, гастроли – всё пришло как-то само собой, Анри просто играл. Играл не задумываясь, упиваясь процессом.       В тот самый день, как и сейчас, шёл дождь. Мелкая, противная морось. Ничто не предвещало удачного исхода. После изнурительного концерта опять набежит толпа, опять придётся возвращаться по ночному городу на свою маленькую съёмную квартиру, чтобы упасть на кровать и окунуться в кромешный ад. Блядский дождь не прекратился и к тому моменту, когда Анри пришлось идти на репетицию. Юноша терпеть не мог общественный транспорт или такси. Сдать на права у него так и не дошли руки, поэтому до места очередного выступления он ходил пешком. Если путь был слишком велик для пешей прогулки – требовал машину от устроителей концерта. Лучший пианист мог себе это позволить. Сырость, грязь. На репетицию Рокантен уже пришёл подавленным. Но фортуна так и не улыбнулась музыканту – вместо отдохновения в концертном зале он нашёл лишь мелочную суету. Одна из скрипок заболела, и всех подняли на уши, чтобы найти ей замену. Единственным светлым пятном во всём блядском дне стал генеральный прогон. Анри наконец-таки смог отойти от суеты мира и почувствовать под пальцами прохладные клавиши. Музыка наполняла всё его нутро, успокаивая, умиротворяя, но стоило мелодии изменить своё настроение, как и пианист преображался вслед за мелодией. Анри играл сердцем, телом, душой, и точно так же Ривай лавировал в пространстве, истребляя одну за другой мразотных тварей.       Но после небольшой передышки всё резко пошло под откос. За несколько минут до начала концерта какой-то жопорукий стажёр, столкнувшись в коридоре с Анри, испачкал рубашку пианиста. Времени переменить одежду не оставалось. Пришлось срочно закрыть пятно каким-то уродским шейным платком, неприятно натирающим шею. Концерт шёл как по маслу, но затишье это было обманчивым, как часто случается перед бурей. На сороковой минуте в зале у кого-то зазвенел сраный мобильник. Рокантен молча встал из-за инструмента и удалился. Так быстро, как только мог, чтобы ни одна тварь не посмела его остановить. Из-за этого разгневанный юноша забыл взять зонтик, и пришлось сигать прямиком в блядский, ночной, уже не такой тёплый дождь. У самого концертного зала его поджидал какой-то недоумок, тыкающий в Анри своей ебучей камерой. Преследователь недолго досаждал пианисту – на первом же повороте и он, и его дрянная камера оказались в придорожной луже. До дома музыкант шел, как пьяный. Каждый посторонний звук впивался в его горячий мозг, словно иголка. У самого дома его окликнул резвый юношеский голос:       – Эй, не вздумай мне мешать проучить этих выродков, чёрт бы их побрал!       Анри резко повернулся и уставился с презрением в зеленые глаза молодого человека. Сзади послышался топот. А потом… словно мягкий туман. Тело двигалось на удивление легко и спокойно. Это было смутно похоже на те чувства, которые испытывал Ривай. Мальчишка получил удар в челюсть и хороший пинок. Ещё в детстве Анри научили, что лучшее лекарство от плохих манер – муштра. А затем своё получил и один из тех, кто пытался подкрасться к пианисту со спины. Переполнявшая его ярость наконец нашла выход. С остервенением он сбил ближайшего парня с ног. Что-то в музыканте буквально взорвалось, вырвалось наружу: и весь сегодняшний блядский день, и все ночные кошмары, и весь этот смердящий город, и жалкие журналисты, и эти ссаные мужики - он всё бил и бил лежащее тело ногами, пока двое остальных улепётывали со всех ног. Анри бил хорошо рассчитанными движениями, с удивительным спокойствием на лице, словно занимался этим каждый день. В каком-то смысле так и было. Он занимался этим каждую ночь.       Завыла сирена.       Вот, чёрт. Эти мрази вызвали копов. Бегать и прятаться надоело. В задницу это всё. Это будет вполне логичное завершение сегодняшнего дня.       ***       – Хей, шэф! – Энджи ввалилась в кабинет без стука, вся напряжённая и радостная. В руке у девушки был утренний номер местной газеты. – Вы только посмотрите, что тут на главной странице! Это же наш убийца гигантов собственной персоной! – она встала в торжественную позу и, откашлявшись, зачитала: «Анри Рокантен, один из лучших пианистов Европы, был задержан неделю назад на месте преступления…»       Николас выхватил у неё газету. Рядом с заголовком он увидел фотографию своего пациента во весь рост. Сзади волосы были выбриты, а спереди свисали прядями. Он был одет во фрак и небрежно опирался одной рукой на рояль. В таком виде - уверенном, полном собственного достоинства, полностью владеющим ситуацией - и привык видеть доктор Элброу этого человека каждую ночь. В сердце что-то ёкнуло.       «Да, конечно, это он!» - невольно подумал психиатр, но тут же спохватился: «То есть, вот где я мог его видеть. И фигура, и причёска знакомы мне оттого, что я видел его в газетах. Ведь про такого знаменитого человека должны писать часто. Но... Откуда тогда его сны? Его слова мне точно не привиделись», - психиатр покосился на отчёт Энджи, лежащий на другом конце стола. – «Он действительно их видел? И действительно ли я видел именно его?»       – Шеф, вы чего зависли? - Энджи нетерпеливо постукивала пальцами по стенке шкафа. - Вы уже были на его концерте или что?       – Нет, не был. Энджи, у меня к тебе просьба. Ты можешь поискать в газетных архивах какие-либо упоминания о нем? Мало ли, что он мог натворить еще. Это поможет нам с диагнозом, - сказал главврач, а сам подумал: «Теперь мы точно сойдём за полицейскую контору».       – Будет сделано, шеф! - девушка со смехом приставила ладонь к виску, по-армейски развернулась и вышла.       Николаса вновь посетило острое ощущение дежавю.       «Что за... Теперь мне кажется, что и это я где-то видел. Энджи?» - психиатр потряс головой. - «Надо идти работать».       Психиатр подумал об Анри, ожидающем своего диагноза. «Да, к нему в первую очередь».       Постояв в нерешительности несколько секунд, он поднял кулак и постучал в дверь. Потом чертыхнулся, полез в карман, достал оттуда связку ключей и отпер дверь. Обычно врачи не ходят к пациентам в палаты, и, тем более, не стучатся, это дело медсестёр. Но Николасу нужно было кое-что проверить.       Анри сидел на кровати. Идеально ровная осанка, волосы прибраны, глаза закрыты, а пальцы в бешеном темпе бегают по невидимой поверхности, будто играя что-то. Несколько секунд мужчина молча наблюдал эту картину, не в силах пошевелиться. Внутри что-то бурлило и кипело. Пациент заворожил его своим видом. Какая отдача, какое напряжение и невообразимая ювелирная точность движений. Определенно, этот парень был психом. Сумасшедшим, повёрнутым на своей работе. Психиатр провёл пальцем по стене. Тот остался таким же чистым, как и до этого.       Николас знал, что эта палата была уже давно заброшена. Несколько лет сюда никого не селили. Уборщицы сюда тоже не ходили. Это после того злосчастного случая, когда один из пациентов покончил с собой здесь, сумев пронести с собой иглу. Он был очень тихим, забитым малым, и все относились к нему с отеческой любовью. А в то утро одна из медсестёр обнаружила мёртвое перемазанное кровью тело, и вся палата тогда была в крови. Больной не смог сразу попасть в вену и тихо скончаться. У него был сильнейший тремор. Он колол и колол себя, и смерть его была долгой и, наверное, мучительной. Хотя никто не знает, насколько сильно он осознавал происходящее.       С тех пор эту палату обходили стороной. И хотя картина мёртвого юноши уже изгладилась из памяти сотрудников, игнорирование этой комнаты уже вошло в привычку.       И вот сегодня утром Николас узнал, что больного оставили именно в этой палате. Наверное, кто-то из новых медсестёр.       До утреннего обхода уборщицы оставалось ещё два часа. Хотя доктор Элброу был уверен, что сюда она не зайдёт, если он сам её не уговорит.       И вот сейчас он стоял в идеально чистом помещении. Ни паутины в углах, ни пыли на стенах. Конечно, внешность и даже голос можно узнать из прессы и телевидения. Но привычки?       Вот уже несколько минут Анри наблюдал за врачом, стоящим около двери его палаты и смотрящего на противоположную стену. Тот явно углубился в свои мысли. Пациент разглядывал лицо доктора с минуту, пытаясь угадать знакомые черты… Но в конце концов Анри это надоело. Юноша всплеснул руками:       – Эй, старый хрыч, если тебе так нравятся мои хоромы, я с радостью поменяюсь с тобой местами, а если нет, то какого хрена ты тут забыл?       Николас резко повернул голову и посмотрел на него. Никакой злости, никакого раздражения. То, что всегда удивляло Ривая в Эрвине. Как бы он не выводил своего начальника из себя, тот никогда не переходил на крик, не показывал своей злости и лишь спокойно сносил все выходки своего подчинённого. Сейчас же только лёгкое смятение и острое любопытство можно было прочесть на лице того, кто так напоминал пианисту Эрвина.       – Я пришёл попросить вас проследовать в мой кабинет. Сегодня мы обязаны утвердить окончательный диагноз, - доктор Элброу подошёл к кровати и встал рядом с сидящим на ней юношей.       – Опять под конвоем этой дылды? – Анри не смотрел на психиатра и даже не повернул голову в его сторону, когда тот подошел.       – Боюсь, что так.       – Скажи сразу, упрячешь меня в тюрягу или как? – Рокантен повернулся и посмотрел на Николаса в упор. Даже несмотря на то, что юноша сидел, а мужчина стоял, психиатр почувствовал, что на него смотрят свысока. По спине пробежали мурашки. Эрвин промолчал. Что он собирался сделать?       – Если я вас оставлю, вам придётся проходить полное лечение. Это не самая приятная процедура. Посуточные уколы, потенциальный электрошок, беседы с психотерапевтом и старательная поддержка имиджа на протяжении минимум трех лет, – после недолгой паузы заключил доктор Элброу и сел на небольшой стул около кровати. Теперь они играли в открытую. Анри понял, что врач видит его насквозь. Но почему он готов притвориться, что поверил? Не потребует этот самодовольный блондин чего взамен?       – Вы уверены, что хотите этого больше, чем отсиживаться в тюрьме? В психбольнице разум сгнивает, а чувства превращаются в тупую ноющую боль в районе затылка, – продолжал Николас, не сводя глаз со своего пациента.       «Он что, пытается меня уговорить?» – с недоверием думал Анри. Нет, психиатры ведут себя не так. Это противные твари, которые считают себя выше своих пациентов просто потому, что смогли ускользнуть от хаоса человеческой души, заточить свое сознание в прочной оболочке логики и фактов. Они не уговаривают, они приказывают, обосновывая своё право на это дипломом врача. Но сейчас Анри не видел перед собой врача. Он видел сослуживца, дающего дружеский совет.       – Зачем вам психушка, Анри? – юноша поморщился. Почему эта ситуация кажется ему такой знакомой? В который раз этот человек уговаривает его пойти следом?       – Много ты видишь грязи в этой конуре? – Рокантен словно плюнул этой фразой в своего собеседника. Психиатр помолчал. Неужели понял, что Анри имел в виду?       – Хорошо, ждите заключения в течение часа, – наконец произнес тот, встал и направился к двери. Перед тем, как выйти из палаты, он последний раз посмотрел на Рокантена, а затем быстро скрылся.