Сны

      – Ше-еф! Шеф! Ку-ку! Вы как вообще? – Энджи склонялась над диваном в приёмной главного врача, на котором лежал, обливаясь холодным потом, Николас. – Что с вами? Может, домой пойдете? Я тут подежурю, а?       – Я сейчас оклемаюсь, честное слово. Можешь проверить, температуры у меня нет. – Энджи скептически подняла бровь, глядя, как раскрасневшийся Николас тяжело дышит и судорожно подергивается. – Скажи, Энджи, я ведь действительно врач-психиатр и зовут меня Николас Элброу?       Лицо Энджи вытянулось.       – А какие могут быть варианты, шеф?       – Предыдущий час я провёл, думая, будто я Эрвин Смит, а там, в па-палате...       И врач снова забился, будто в лихорадке.       Лицо Энджи вытянулось ещё больше. Бедный, бедный Николас. Совсем заработался. Она встала и приложила руку к его лбу. Девушка вздохнула. Пора бы уже главврачу завязывать с морфием. Тут значение последней фразы начальника наконец-то до неё дошло.       – Боже мой, Эрвин Смит. Эрвин Смит... Кажется, я тоже схожу с ума, – и медленной плавающей походкой Энджи вышла из кабинета.       ***       Хотя Анри знал распорядок клиники буквально по часам (он посещал свою мамашу довольно часто), привыкнуть к тому, что твою жизнь полностью контролируют несколько человек в халатах, оказалось чрезвычайно трудно. Подъём, утренние уколы, процедуры, какое-то говно вместо завтрака, прогулка (нет, вы только подумайте) по комнате отдыха, психотерапевтические беседы, жижа в качестве супа на обед, послеобеденный сон, развивающие игры, вечерние процедуры, уколы, сон.       От такого порядка Анри хотелось кричать. Он чувствовал себя переросшим слюнявым младенцем в подгузниках. А главное чувство, которое он испытывал большую часть времени - невыносимая скука.       Прошли сутки с того момента, как Анри, отбросив все предрассудки, был готов снова полностью отдаться Эрвину. Да, Николас вел себя куда более формально и скованно. А командора Анри знал, как свои пять пальцев.       В том мире Эрвин уже привык обходиться без руки. Им это ничуть не мешало. Капрал помнил тот день, когда Смит въехал внутрь стен с небрежно повязанной рукавом раной вместо правой руки. Помнил, как весь день пытался перед солдатами делать вид, что плюет на мучения командора, и как ночью успокаивал исходившее агонией тело любовника.       Почему в этой жизни эта боль возвращается? Или это плата за наконец начинающие выстраиваться в стройную картину воспоминания?       Эти мысли мучили Анри, пока он сидел на жестком стуле в «комнате отдыха», уныло глядя на играющих в шахматы тремя фигурами одного цвета маразматиков. Если бы больные кричали, скандалили, исходили плачем, крушили мебель, это бы хоть как-то разрядило обстановку. Но они вели себя скорее как передвигающиеся овощи, и на Анри все больше накатывалась безысходность.       Тут он увидел, как пальцы правой руки одного из больных двигаются в определённом ритме и положении. Да, эти движения бывший пианист узнал. Глаза больного были мутные, но на лице играла мечтательная улыбка. На мгновение капрал подумал, что этот человек - единственный, с кем он может найти общий язык в этой комнате.       «Эй», – подойдя, окликнул его Анри. – «Эй, что играешь?»       Человек слегка повернул на звук голоса голову, губы его раздвинулись, он попытался что-то сказать, но изо рта его донеслось лишь невнятное шипение, потом он зачавкал, так, что слюна потекла по подбородку.       Анри замутило. Он кинулся к уборной, но там стояла отвратительная вонь.       Желудок не выдержал и юношу вырвало. Пианист выругался. Среди солдат это было обычное дело, особенно на первых вылазках, и он всегда презирал тех, кого тянет блевать от вида вывороченных кишок и размазанных по земле мозгов.       Но это... Сегодня впервые в жизни Рокантен ощутил страх. Он боялся превратиться в то, что увидел там, в кресле. Что игра остается лишь в виде остаточных рефлексов, лишенных смысла и логики. Лица безумцев напоминали бывшему солдату титанов. Такие же пустые, не выражающие больше одной эмоции. Но больные пугали Анри куда больше, чем переросшие мрази. Ведь это были самые настоящие люди. Не гротескная пародия на людей, не жалкая карикатура - а живые люди, потерявшие всякий смысл, потерявшие жизнь. Да те же титаны могли на некоторое время очнуться от своей полудремы чтобы сожрать кого-то, а больные ни на что не реагировали. Ему захотелось до безумия увидеть Эрвина. Хоть одно знакомое лицо, лицо, заставляющего его злиться, радоваться, стыдиться, думать, оскорблять, испытывать желание, в общем, жить. Он подошел к двери, ведущей в коридор. Заперта. Медсестра на другом конце комнаты не отрываясь смотрела в телеэкран, по которому шла какая-то мелодрама. Анри с силой толкнул дверь ногой, замок выскочил. Умение находить выход из любой передряги тоже досталось ему из его прежней жизни.       Медсестра испуганно подняла голову, вскочила и начала что-то ему кричать. Но Рокантен выскочил в коридор и помчался к кабинету главврача. Что-что, а ориентировался на местности он отлично. Даже побывав там всего один раз.       Он слышал, как сестра кричала, вызывая санитаров.       Больница была действительно немаленькой, но для быстрых тренированных ног капрала это были пустяки.       Он ворвался в кабинет и захлопнул дверь. Николас сидел, подперев голову, над бумагами. При появлении посетителя он поднял голову, и глаза его расширились. Он побледнел, сжал правую руку в кулак.       – Всё ещё твои сраные бумаги, да? Ничего не меняется, – сказал как ни в чем не бывало Ривай, словно они находились в их штабе внутри стены.       – Могу я спросить, чем я заслужил твой самоличный приход? – на этот раз Эрвин «игру» не поддержал.       – А разве я не могу приходить к своему… личному врачу тогда, когда захочу?       – Во-первых, я тебе не личный врач, – мужчина вдруг вскочил, заслышав топот ног по коридору. Несколько быстрых шагов - и Эрвин оказывается около двери.       – Всё хорошо, у пациента просто панический приступ, я всё улажу, – сказал главврач в раскрытую дверь и быстро захлопнул ее. – Во-вторых, ты мог бы просто попросить медсестру и не поднимать шум на всю больницу, – заметив, что Ривай дрожит, бывший солдат обнял юношу за плечи.       Капрал фыркнул, глядя на врача насмешливо и с тревогой: глаза у того были красные.       – Да, я так сразу и поверил, что они сразу всё бросят и пойдут звать главного врача по первому моему требованию.       – Но ты же всё-таки особенный пациент, – Эрвин прикрыл глаза и уткнулся носом в шею Ривая. – Или это твоя странная фантазия, и ты предполагаешь, что я шпион?       – Да, полагаю, – юноша коснулся одной рукой, самыми кончиками пальцев, шеи врача. – Шпион или доктор, которому поручили меня испытать. Откуда мне точно знать, что ты – Эрвин, а не умелый актеришка, начитавшийся моих блядских признаний, м?       – Ну, допустим, что ты прав, и я предательски ловлю тебя на слове, чтобы выдать полиции, но я же прикрываю твой зад и оставляю здесь на свой страх и риск, – мужчина говорил лениво, покрывая доступный ему участок шеи капрала короткими и неторопливыми поцелуями, – почему же…       Дверь внезапно распахнулась. В кабинет ворвалась Энджи. С натренированный за много лет быстротой они отпрянули друг от друга. Подозрительно покосившись на Анри, девушка подошла к врачу и что-то прошептала ему на ухо. Тот улыбнулся: «Прекрасно, сейчас мы спустимся». Энджи начала отступать к выходу, все ещё странно косясь на Анри. Наконец, она развернулась, крикнув на ходу: «Он там вас дожидается. Расписку что ли взять хочет?» и вышла.       Анри вопросительно посмотрела на Николаса. Мужчина выглядел очень довольным, будто что-то замышлял.       – Ну и что это было? – было не до конца понятно, возмущается Ривай от того, что их милую беседу так бесстыдно прервали или от того, что главврач скрывал от него причину своего внезапно хорошего настроения.       – Скоро увидишь.       – Опять твои тайны?       – Пойдём, – доктор Элброу галантно предложил своему пациенту локоть. Юноша фыркнул и вышел за дверь.        И они спустились вниз, на первый этаж. В пустом вестибюле их ждал какой-то большой предмет, накрытый сверху серым чехлом. Рядом стоял помощник адвоката.       – Мистер Элброу, я сделал всё, как вы просили! Теперь мы в расчёте, верно?       – Правда, благодарю. Всё, теперь мистер Рокантен остаётся полностью на нашем попечении...        Анри смотрел на непонятный предмет. Судя по размерам и форме, это может быть только... Он приблизился и резким движением сдернул покрывало. Тут его накрыло клубом были. На корпусе и крышке пианино лежали комья свалявшихся волос, шерсти, повсюду были грязные пятна.       – Мне удалось достать только такое... Оно немного грязное, боюсь...       – Нем... Кха-кха... Немного?! – Анри зашёлся в кашле. – Да я в жизни к этому не притронусь!        И пианист с оскорбленным видом направился в сторону ванной.        Помощник тем временем решил, что самое время ретироваться.        Вскоре на месте трагедии собрались все способные самостоятельно передвигаться пациенты. Одни с интересом оглядывали музыкальный инструмент, другие сочувственно смотрели вслед удаляющемуся Анри.       – Вот ведь чёрт, – подумал Николас. – Придется идти искать уборщицу...       После пятнадцати минут безнадёжных поисков Николас вернулся в злополучный холл. Там уже было пусто. И по-прежнему грязно.       «Тут из маминой из спальни босоногий и хромой выплывает...» Анри Рокантен, величайший пианист Европы, признанный мастер глиссандо и арпеджио, артист международного класса, в марлевой повязке, неизвестно откуда взявшемся халате, в одной руке с ведром, а в другой с кучей тряпок. Выглядел он просто потрясающе. По крайне мере, с точки зрения Николаса.        После ужина всё было готово. В общем зале медсёстры расставили стулья полукругом. Те из пациентов, кто хотел послушать музыку, уселись на места, остальные же были поглощены своими привычными делами. Анри переоделся – сменил больничную рубаху на чёрные брюки и белую рубашку. Персонал тоже пришёл послушать маленький концерт. Ближе всех, в первом ряду, расположились Николас и Энджи.        Рокантен не волновался, даже когда ему пришлось играть перед несколькими тысячами человек. Но сейчас, в каком-то захолустье, собираясь играть перед горсткой овощей, он начал волноваться. Ладони вспотели. Анри глубоко вздохнул. Сел. Ещё один глубокий вдох. Он будет смотреть за его игрой. Внимательные, серьезные голубые глаза следили за каждым его движением. Пальцы коснулись клавиш. Первые ноты, низкие, раскатистые, как внезапный гром, пронеслись по палате. Юноша прикрыл глаза. Он начал играть, как будто бы неуверенно, скованно, осторожно. Рокантен согнулся, сжался над клавишами. Глаза его были закрыты. Всё вмиг растворилось в потоке звуков. Николас не мог отвести взгляд от Анри. Мужчина жадно ловил каждое движение. Постепенно юноша начал разгибаться, темп мелодии нарастал. Руки бродили по клавишам, психиатр замер. Все люди вокруг исчезли, остался только он.       Ривай.       По спине прошли мурашки. Память вернулась яркой вспышкой. Кто он теперь, Николас Элброу? Или уже Эрвин Смит? Мужчина помнил все в мельчайших подробностях. Стена Мария, Стена Роза, Стена Сина. Отец, умерший по вине глупого мальчишки, не умевшего держать язык за зубами. Потеря человечеством земель, парень, способный превращаться в одно из тех чудищ, что называли титанами. Потеря руки, свержение фальшивого короля. События вихрились в голове, гудели, перемешиваясь с музыкой, с чудесной, струящийся из-под тонких пальцев музыкой.       – Как ты думаешь, почему в этой жизни ты стал пианистом? – Эрвин улыбался, опираясь на крышку пианино. Ривай повернулся к нему на своём винтовом табурете и посмотрел на Смита в упор. Мужчина казался таким умиротворенным и радостным. Внутри стен он ни разу не был таким – словно бы его переполнял внутренний свет.       – Я был человеком, способным только убивать и разрушать. Иногда я думал о том, что после того, как мы освободим людей от титанов и стен, я стану бесполезен. Убийцы не нужны счастливому миру. Твои административные таланты могли пригодиться новому миру, но чем ему был полезен я, убийца? – юноша тихо усмехнулся и сыграл гамму, быстро пробежавшись пальцами по клавишам. – Может, поэтому я стал тем, чья профессия оказалась бы абсолютно бесполезной в войне. Из крайности в крайность.       – Не хочешь поехать ко мне? – Эрвин все так же блаженно улыбался, – Надзор над тобой уже кончился, я все подготовил, и никто нас точно не побеспокоит, – и финальный выпад: У меня есть нормальный душ.       – Ты издеваешься, да? – юноша усмехнулся. На душе становилось тепло от этих дурацких шуток. Пианист вздохнул. – Ладно, поехали. Под твоим командованием я готов на любые безумия.       – Я не сомневался, – мужчина расцвёл и направился к выходу. – Но придётся идти пешком.       – Испугал. Думаю, это расстояние должно беспокоить только Эрвина-младшего. Сколько лет ты терпел?       – Встречный вопрос, смог ли ты дождаться?       Так, обмениваясь низкопробными каламбурами, парочка добралась до дома. Уже вечерело, и маленький городок накрыло тёплым покрывалом сумерек.       – Раньше я практически не обращал внимания на мир вокруг себя. Всё казалось каким-то заезженным и привычным. Серые, дешёвые декорации, – начал Ривай задумчиво. - Но сейчас, когда ко мне вернулась память, мне сложно осознать, что всё это реально. Что я могу просто пойти в любую сторону, куда мне вздумается, не наткнувшись ни на блядскую стену, ни на переросшую мразь, желающую сожрать меня живьём.       – А я никак не могу поверить, что не сошел с ума, – с горькой усмешкой отозвался Эрвин, – и что вся та жизнь, что мне уже удалось пережить, была реальной. Все-таки сейчас я мелкая сошка по сравнению с тем, кем был.       – Может, это та же ирония, что и со мной-пианистом? Ну, был ты супер важным командиром, от тебя зависели жизни множества людей, а теперь ты не приносишь никакой пользы, только бумагу переводишь.       – Спасибо, поддержал, – мужчина усмехнулся и открыл дверь. – Милости прошу в мою скромную холостяцкую обитель.       Ривай прошёл в дом и огляделся. Жилище Эрвина, как и ожидалось, было безликим. Странно, но и в том, кажущимся таким далеким прошлом, комната командора не отличалась от других комнат, принадлежащих другим солдатам.       – Хочешь осмотреться сначала? – заметив, что его гость о чём-то задумался, Эрвин решил побыть хорошим хозяином.       – Нет, пойдём наверх, – глухо отозвался Ривай и отправился вверх по лестнице. – Но сначала я приму этот чёртов душ.       Был ли Эрвин рад, что всё вернулось на свои места? Он стоял в спальне у открытого окна и смотрел на уже почерневшее небо, наблюдал за тысячами звезд. На его совести лежало множество смертей, но, быть может, в этом мире они все живы? В этом мире нет ни титанов, ни стен, даже кровопролитных войн в обозримом будущем не намечалось. Почему же так горько на душе и пусто? Чего не хватает? Рад командор или не рад?       – Эрвин, твоя очередь, – в дверном проеме показалась знакомая фигура. Ривай стоял в большом банном халате, с презрением осматривая спальню и что-то бормоча себе под нос.       – Есть, капрал, – мужчина поднял руку, чтобы шуточно отдать честь, но вдруг остановился. Он было поднес вытянутую ладонь к виску, а не плотно сжатый кулак к сердцу.       Когда Эрвин вернулся, Ривай также стоял у окна. Мужчина усмехнулся. Кажется, он понял, чего ему так не хватало. Как часто Смит топил свою печаль в сладострастии?       – Не стой на сквозняке с сырой головой, я, конечно, доктор, но менингит вылечить не смогу, - командор улыбнулся, обнимая капрала и приподнимая над полом. Сейчас он весил намного меньше.       – Как это эротично, док, – Ривай не предпринимал попытки сбежать и молча дал себя перенести на кровать. Становилось жарко, разум затмевала сладкая пелена. Как и много лет назад, Эрвин отдавался своему делу с педантичным упоением. Руки скользили по мягкой коже без единого следа от ремней привода. Губы проходили давно изученной тропой и на каждый поцелуй тело юноши неизменно откликалось: то прогибаясь, то расслабляясь, то напрягаясь. Иногда до Эрвина доносился сдержанный полустон. Мужчина позволял страсти внутри него выжигать всё, не оставляя ни единого чувства, ни единой мысли вне. И это было прекрасно, до безумия прекрасно.       – Ты не спишь? – голос психиатра в ночной тиши звучал как-то не к месту.       Эрвин повернулся на бок и обнял лежащего рядом юношу.       – Не прижимайся ко мне, ты потный, – глухо отозвался Ривай. – Тебе грустно? Ты не рад, что вспомнил? Ну конечно, наверняка ты ждал от этой ночи долгожданного прояснения всего. Вот, мы переспим, и сразу же исчезнет та ебучая пустота, что разъедает твою душу изнутри, да? Сразу ты поймешь, в чем смысл этой блядской жизни и зачем мы рождаемся снова? Ты думаешь этот мир лучше? Да вот чёрта с два, эта помойка ничем не лучше существования внутри сраных стен.       – Да. Ты действительно меня понимаешь. Но, знаешь, я не разочарован, – такая резкая и пламенная речь капрала на несколько секунд сбила Эрвина с мыслей. – Ничто не даётся с первого раза, все-таки отношения это тяжелый труд, бла-бла-бла. Может, нам стоит воспользоваться этой жизнью как небольшим отпуском, подаренным свыше? Ты же не веришь в бога? А мне вот мать с самого детства об этом рассказывала. Чушь, конечно, но многим людям это помогает. Даёт надежду, делает их жизнь осмысленнее. Почему бы нам просто не насладиться тем, что имеем? Не бежать никуда в погоне за всеобщим благом, не жить так, как будто каждый день последний. У нас есть отличный шанс немного отдохнуть и избавиться от этой сосущей пустоты. Не пытаться вечно оправдать чужие надежды.       – Мне бы твоё красноречие, старик, – Ривай вздохнул и лег головой на плечо своего любовника. - Иногда мне не хватает слов, чтобы выразить все чувства, что я переживаю. Иногда мне кажется, что говорить складно я могу только тогда, когда чертовски зол.       – Жизнь подарила тебе чудесную возможность, – Эрвин начал поглаживать юношу по плечу. - Почему бы тебе не сыграть то, что ты чувствуешь? Мне кажется, получилось бы неплохо. Еще года два, и можно будет тебя выписать, а до этого мы немного раскрасим твою жизнь.       – А когда меня выпишут?       – Ну, это уже тебе решать. Хотя знаешь, в этом мире ты можешь стать Мистером Смит!       – Почему тебя всегда тянет на шутки в постели?       – Потому что это единственное место, где я пытаюсь не думать о делах и мне не нужно быть серьезным.