Бежит Койот Брэдли

Впервые это произошло дождливым вечером, в осеннем городе, на одной из центральных улиц, в квартире под самой крышей, когда Стив Бёрджес включил ночник, забрался с ногами в кресло и раскрыл книгу на странице с закладкой. Приключения людей — и нелюдей, потому что осенью Стив любил читать именно о них — захватили его с головой, и от внешнего мира остался только шум дождя по стёклам и пробегающий по потолку свет от машинных фар. Горячий чай словно бы сам материализовался на столике у торшера, а за ним — парочка бутербродов с сыром и ананасами. Герои в книге вдруг почувствовали запах бергамота, а Стив — дым от горелой плоти неупокоенного, которого брат и сестра, Джек и Джилл, только что вытащили из пожара. Стив закашлялся и уронил чашку на обугленные поленья, и те зашипели. Джек отпустил руку обгоревшего бедолаги, а Джилл повела носом, и взгляд её зацепился за ананасы. Она раскрыла рот, но слов Стив уже не услышал — он вдруг обнаружил себя в кресле под светом торшера, в запачканных пеплом штанах и чуть подпалённой рубашке. На страницах книги вилась чёрным по белому фраза Джилл: — В голове дым, мерещится всякая чушь. И дальше: — Пошли. Этому бедолаге уже ничем не помочь. Пошли. Стив захлопнул книгу и попытался утопиться в наступившей тишине, не прерываемой даже привычным шорохом шин по гравию дороги. Электрический свет падал на мотылька, попавшего в паутину у комода, и превращал его тень в чудовище, угодившее в сети героя. Стив стащил с себя всю одежду и, подумав немного, кинул её не в корзину для белья, а в мусоропровод. Только утром, когда все монстры исчезли, а солнце поднялось вопреки всему, Стив решил, что сходить с ума в такую приятную осень — не худшее занятие. Сходить с ума — гораздо приятнее, чем медленно доживать последние месяцы в холодной квартире, пусть даже и на центральной улице. Во второй раз Стив Бёрджес задремал в поезде, закрыл глаза всего на секунду, а когда снова их открыл, его чуть не ослепило ярчайшее солнце пустыни и алое облако магии, вьющееся вокруг ифрита, огромного, как самый большой бархан. Он посмотрел на Стива жёлтыми глазами, в глубине которых сыпался песок, отмеренный для этой цивилизации, и выдохнул: — Что прикажет мой повелитель? Мальчишка с медной кожей выпрыгнул из-за бархана — Стив не успел и рта раскрыть, а позади него уже раскинулись прекрасные висячие сады и дворец, достойный королей. Он знал эту историю так же хорошо, как то, что жить ему оставалось от силы два-три месяца. Деньги с его сберегательного счёта осели в карманах докторов, и он, пожалуй, мог пожелать, чтобы они вернулись, большая стая хрустящих банкнот. Но мать читала ему эти истории так часто, что Стив твёрдо знал: если хочешь загадать желание, лучше поискать марида; а чем искать марида, лучше исполнить свою мечту самому. Полагаться на волшебство из книг и галлюцинаций не стоило: как не стоило верить тому врачу из Детройта. Какой нормальный доктор вообще согласится практиковать в Детройте? За Стивом по перрону стелилась дорожка из песка, а издание восточных сказок постоянно грозилось выскользнуть из-под мышки, но Бёрджес всё равно благополучно добрался до почты и отправил книгу на первый же найденный в большой жёлтой книге адрес. Его утренние прогулки наполнились дополнительным, пусть и очень странным смыслом: было что-то удивительно воодушевляющее в том, что книги Стива не останутся в квартире под самой крышей, а пронесутся сотни километров и окажутся в руках незнакомцев. Если им повезёт — и книгам, и незнакомцам, и самому Стиву — хотя бы одна история найдёт именно того, кто должен её услышать. В третий раз Стив соскользнул меж страниц намеренно. Когда сходишь с ума и одновременно умираешь — терять уже особо нечего. Диалоги с Чеширским котом и Графиней превратились в витиеватый клубок разноцветных нитей, красные розы пришлось красить в чёрный, тайком, чтобы не видел никто, и, конечно, нельзя было становиться на пути Белого Кролика, потому что за ним бежала Алиса. Стив кричал, чтобы все немедленно расступились, потому что вёл Алису к Червонной Королеве. Он ведь знал, что закончится хорошо. Страна сумасшедших приняла Стива Бёрджеса, как потерянного сына. Эксперимент можно было считать удачным. Четвёртый раз был последним. Стив понял это, когда приземлился в ворох осенних листьев — малиново-красных как на подбор — и сквозь пальцы заметил высокую тёмную фигуру, стоявшую у самой кромки парка. В последней книге говорилось о Смерти. О том, что где-то среди забытых всеми сновидений есть парк, где царит вечная осень, самая концентрированная на свете, потому что материал, из которых делают сны, слишком яркий. Чем ярче вещь, тем проще её запомнить, но не всякому сновидению это помогало. Парк не принадлежал Смерти: ни одному из них, ведь смертей, как известно, столько же, сколько звёзд на небе. А вот проводников — всего два. Над парком висело чёрно-белое небо: если присмотреться, то можно было понять, что черный — это просто очень тёмный синий; а белый — слишком светлый серый. В синее одет Волк, в серое — Сова, и они оба стояли у входа в парк, на подъездной дорожке: в руках у неё — руль огромного старого велосипеда, оклеенного наклейками; а он облокотился на багажник и ловит языком первые снежинки, которые никогда не выпадут. У Совы на плаще — перья. У Волка на коже — шрамы. Кажется, есть даже парочка на самом языке. Они не пели, хотя ещё секунду назад, на 78-ой странице, выли и клекотали, знаменуя объединение народа небесного с народом земным. Смерть на всех одна, и для каждого — разная. — Здравствуй. Стив, — произнёс кто-то третий, склонившийся над кучей алых листьев, из которых Бёрджес ещё не поднимался. Даже попытки не сделал — так было в них хорошо. У кого-то третьего в горле застряла смешинка, но добрая, какими Стива часто подкалывали старинные друзья. Такие голоса могли заставить танцевать даже мёртвого. Но Стиву не хотелось бы это проверять. — Привет, Койот, — отозвался он, сам не понимая, откуда взялась такая уверенность. Койот? Что ж, если присмотреться, то вполне походил на койота, разве что чуть-чуть одомашненного, холёного, забывшего, что такое жизнь впроголодь. — Смотрите-ка, меня узнают! — радостно заметил Койот и протянул руку, чтобы вытащить Стива из плена листьев. — Я знаменит! — Прекрати, — Волк оказался вдруг совсем близко, словно в один прыжок преодолел разделявшее их состояние. — Здравствуй, Смерть, — проговорил Стив так, словно покупал бутылку молока на углу, в магазинчике под Музеем неестественной истории, который приютился неподалёку от квартиры. Наверное, он уже вряд ли её увидит. — И ты тоже знаменит, Скала, — ухмыльнулся Койот, подталкивая Смерть вбок. Разве стоит быть таким фамильярным? Хотя когда ты Койот, иного и не дано. Сова молчала, когда подтолкнула в руки Стива блестящий хромированный руль, хотя Бёрджес ожидал, что она тоже упомянет о своей известности. Но Сова... Нет, не Сова, ещё одна Смерть, задела язычок велосипедного звоночка и упорхнула ввысь, прямо навстречу проглядывающему сквозь красные листья солнцу. Стив знал, что ему нужно делать. Велосипеды только для того и существуют, чтобы перекинуть через такой ногу, раскрутить педали и потеряться в ветре. На его плечо опустился сложенный зонтик: он тут же раскрыл его и увидел сквозь дыры и разноцветную ткань вовсе не парк и не небо. Но что можно увидеть ещё через зонтик, который тебе отдаёт Смерть? Койот зашептал, а потом дохнул что было мочи Стиву в уши, под колёса велосипеда, на дорогу, подняв в воздух тучи кроваво-алых листьев. В его дыхании были заключены все сказки, которые он ещё не успел продать за бесценок или стереть в пыль. Велосипед покатил по дорожке, которая вскоре вывела его к страницам, и было их столько, что и за всю жизнь не перечесть, и каждая вела в чужие сны, потому что бумага всё стерпит, даже буйное детское воображение. Стив раскрывал зонтик, смотрел сквозь него и рассказывал сказки Койота своим голосом, и они всё равно звучали правильно, пусть сквозь них и не прорывался лай, разбудивший Вселенную. — Сколько тебе ещё нужно мертвецов? — проворчал Волк, поводя плечами, на которых появились новые шрамы, от чересчур острых страниц. — Столько, сколько я могу забрать, — ответил Койот, потянувшись всем телом и тряхнув ушами. Их давно уже хотелось почесать. — Рассказывать сказки для таких, как они, это то же, что для меня — танцевать со звёздами, или бегать по парковкам, или за своим хвостом. Как для тебя — собирать шрамы. Как для сестрицы-Совы — собирать чужие глаза и взгляды. Они помолчали немного: Койот Брэдли собрал ворох листьев и бросил их прямо на голову Волку Дуэйну. Это уже превращалось в обычай. — Все потерявшиеся меж страниц однажды приходят ко мне, — Койот заправил за ухо бордовый почти чёрный кленовый лист. — Даже если им приходится задержаться на таможне. — Я тебе не таможня, — Волк клацнул зубами, но выглядело это, скорее, комично из-за застрявших в его гриве кусочков осени. — Перевалочный пункт. Или нет-нет, погоди. Зона отдыха. Крылечек, чтоб присесть и отдохнуть перед важным шагом. Прихожая. Сени. — Зонтики в этих сенях не бесконечные. — Так наделаем новых, — махнул белой рукой Койот. — Тут всё так же, как с историей: главное — начать, и потом уже не остановишься, пока не вытянешь последнюю спицу, которая обязательно соскользнёт и сделает несколько дырок. Впрочем, через них видно яснее. Койот продолжал бормотать о зонтиках, сказках и детях, которые видят чересчур взрослые сны, а Волк смотрел вслед очередному Оле Лукойе, вооружённому зонтиком от Смерти и голосом от Самой Первой Рассказанной Песни. Среди осенних деревьев ещё какое-то время раздавался звон велосипедного звонка, а потом он исчез в шорохе страниц. Кто-то снова перевернул страницу и приготовился записывать новые сны.