Wiatr we wlosach

Ты всегда уходил так, будто бы насовсем. А я всегда точно так же прощался. И всякий раз думал, что ты действительно не вернёшься, хотя и пытался убедить себя в обратном. Ты всегда уходил так, будто бы случайно. И будто бы по чрезвычайно важным делам. И мне всегда казалось, что эти дела в любой момент станут тебе важнее всего прочего. В глубине души я знал, что однажды всё будет именно так, потому и не хотел, чтобы ты уходил. Ведь мне всегда казалось, что твой уход - это навсегда. Даже если ты потом возвращался. С каждым разом одиночество становилось всё более невыносимым, тягучим и страшным. Я уже твёрдо знал, что рано или поздно сойду с ума, когда буду один. Может, именно поэтому я всеми силами пытался удержать тебя дома. С каждым разом мои мысли во время твоего отсутствия становились всё мрачнее, а сил для борьбы с ними - всё меньше. Я не знаю, почему так происходило. То ли я так привязался к тебе, то ли действительно не представлял жизни без твоего взгляда, твоего голоса, твоих рук и твоей заботы. *** Тебя не было уже целых десять минут. Может, это пустяки, но только не для меня. В голове ужасно гудело, ноги подкашивались, к горлу время от времени подступала тошнота. Я понимал, что не смогу долго бороться с очередной чёрной мыслью. Уже давно прошли те времена, когда я в слезах воображал, что ты лежишь с перерезанным горлом в канаве. Или что ты попросту бросил меня. Это было так по-детски, так просто, что в какой-то миг я уже сосредоточился на себе. Стоило тебе начать зашнуровывать ботинки, а в моей голове уже вспыхивали яркие образы того, что я смогу с собой сделать. Смогу, если сломаюсь, не удержусь, проиграю самому себе этот бой, слишком подлый и неравный. Хотелось лезть на стены. Ничего, это вскоре пройдёт! Это вскоре сменится таким привычным желанием погулять по подоконнику, желательно с прыжком в неизвестность. Если пересилю, то покажется необходимым принять последнюю ванну. Правда, я же совсем грязный. Грязный от этого мира и от собственной жизни. Шансов отмыться нет, так что проще залить воду сразу в лёгкие. Но это настолько привычно, что тут же обжигает следующая мысль. У меня короткие ногти, потому выцарапать себе глаза придётся чем-то металлическим. И я отчаянно пытаюсь сопротивляться, надавливая ладонями на виски и прикусывая язык. Тринадцатая минута. Обычно именно сейчас всё становится просто невыносимым. Рука всё же тянется к столу, а тот словно оживает, рычит и пытается внезапно изогнувшейся ножкой переломать мне пальцы. Может, так будет лучше? Со стены вдруг падает картина, почему-то с диким воем. На ней изображено море, такое неспокойное, с высокими гребнями волн. На миг я даже слышу шум прибоя, а в следующую секунду море оборачивается кровью, вытекающей из-под рамки и заливающей ковёр. Этого не может быть, это просто бред! Я должен убедиться в этом, потому обмакиваю указательный палец в холодную лужу. И вдруг понимаю, что всё настоящее. Нет нужны пробовать на вкус. Безумие? Пусть так, ведь я внезапно размазываю эту кровь, неизвестно чью, по векам, пытаюсь полить ею ресницы, а больше всего - совсем залить глаза. Уже не страшно, только хочется убежать. Встаю на колени, а живой стол больно толкает меня в бок своим острым углом. Хорошо, если сломал ребро, теперь остаётся лишь помолиться, чтобы кость продырявила мне лёгкое. Наверное, я улыбаюсь. И хватаю связку ключей, чтобы открыть ненавистную входную дверь. Что будет после, меня уже не интересует. Лучше всего, пожалуй, будет просто кубарем скатиться с лестницы. Если память не изменяет, то этажей здесь достаточно. Значит, прогулка будет вполне эффективной. Знаю, что прошло минут пять, не больше. Этого вполне достаточно, чтобы вдруг исчезло всё. И я оказываюсь в пустоте, отчего-то липкой и противно-серой. В руке всё ещё зажаты ключи, но они теперь совсем не нужны. А пустота начинает кричать. Так, словно плачет голодный ребёнок. И я должен накормить его. Собой. Наверное, если я сейчас сдамся, то больше ничего не будет. Остаётся лишь упасть на колени, больно ударив локтём по голени. Это для того, чтобы ощутить себя. Главное, - всегда чувствовать себя и помнить, что я ещё существую. Иначе мне никогда не удастся дожить до твоего возвращения домой. В пустоте появляются шипы. Длинные тонкие иглы, это зубы плачущего ребёнка. Пришло время кормёжки, да? Я падаю на бок и пытаюсь сжаться в комочек, лишь бы иглы ничего не пронзили. Но они всё ближе. Блестят, слишком сильно блестят, слепят глаза и уже царапают что-то. Ужасно. Почему-то я не могу понять, по какой части тела сбегает тоненькая струйка крови, где саднит и что словно зажато в тиски. Лишь бы не потерять самого себя, лишь бы хоть что-то ощущать!.. Двадцать первая минута, не больше. Больше не может быть, раз я до сих пор в пустоте. Она уже сжалась вокруг меня с явным намерением раздавить. О, если бы я мог подняться на ноги, разорвать серый ужас руками! За такие мысли немедленно перехватывает дыхание, воздух куда-то исчезает. Меня, кажется, вот-вот расплющит, а на груди лежит непомерно тяжёлый груз. Нет, нет, не надо! Скрипит так и не открытая мною дверь, в серой мгле появляется свет. Возможность нормально дышать возвращается ко мне вместе со зрением. Вот стол с какой-то кривой ножкой, упавшая картина, мокрый ковёр... А на пороге... На пороге стоишь ты. Я пытаюсь улыбнуться, прежде чем всё тело сводит судорогой. А потом неловко, опираясь о стену, встаю. Ты спешишь пройти на кухню, чтобы оставить там свои покупки. Даже не знаю, что ты принёс, не хочу знать. Важно лишь то, что пришёл. И я ещё не успел сойти с ума, только... Только ковёр действительно впитал кровь, а волны на картине приобрели красноватый оттенок. *** - Проснулся! - Выдохнул ты. Всё было таким белым, что я испугался. И ты был в белом, и я. Только ты улыбался, а я не мог. Это было слишком больно, а ещё я не мог понять, что произошло. Не мог, пока не заметил жалости в твоих глазах. А потом смог разглядеть получше: на тебе халат, я в простыне. Теперь всё встало на места. Больница. И, пожалуй, вполне определённого типа. Мне только в такую и следовало отправиться, но я так боялся, что мы больше никогда не увидимся... И потому я долгое время сходил с ума, пока тебя не было дома. - Я... - Не волнуйся, доктор обещал через недельку выписать тебя. А я буду приходить каждый день, обещаю. - Протараторил ты, закладывая за уши непокорные русые пряди. - Я умру ночью. - Нет, не говори так! Может, ты и напуган такими словами, но уже знаешь, чем их можно объяснить. Ты ведь прежде не знал, что я болен. Догадывался, пожалуй, но точно не знал. Зато окончательно убедился, пытаясь смыть ту странную кровь с век в тот роковой день, когда я едва не сдался. Но в груди тогда всё равно неприятно щёлкнуло, что-то словно сломалось и оторвалось. Что-то во мне стало совершенно непригодным, а это не сулит ничего хорошего. - Я знаю, что так будет. Ночь - это много часов. Это как навсегда. Наверное, я буду боготворить тебя только за то, что ты не позвал врача, а лишь взял в одну руку мою бледную ладонь, а другой гладил по щеке. Да, ты абсолютно не мог понять, что я имел в виду. Только ты знал, что очень нужен мне. А на следующее утро я всё же смог открыть глаза. Стоило благодарить хладнокровного доктора, лишившего меня сновидений. Но вот тебя не было, и, если бы не противные лекарства, началась бы очередная пытка. *** Ты ушёл на какую-то чрезвычайно важную конференцию, пообещав мне, что вернёшься как можно скорее. И я понимал, что для этого тебе придётся выступить со своим докладом самым первым, а для тебя это было нелегко. Прости, я вечно приношу одни неудобства... И тут мне в голову пришла противная мысль. Что, если там ты познакомишься с кем-то более сильным и уверенным в себе? Что, если ты пожертвуешь мною ради своего счастья? Я ведь не смогу тебя осуждать, это будет почти правильный выбор. Всё равно за всё, что ты для меня делаешь, ничего не получаешь взамен. Говоришь, что ничего и не нужно, а у меня душа болит из-за собственного эгоизма. Я ведь люблю тебя. Я не хочу, чтобы из-за меня ты страдал. И, как только диван начинает раскачиваться сам по себе, я вскакиваю и бегу. Плевать, что не успел закрыть дверь! Сейчас главное - убежать, оставить опасность где-то далеко позади, отыскать тебя и успокоиться. Меня же не вылечили. Меня только довели до такого состояния, что несколько этапов безумия в одиночестве приходится пропускать. Я бегу, уворачиваясь от столбов и домов. Люди уступают дорогу, но тычут в спину пальцами и в ужасе восклицают: "Сумасшедший!". Знаю, вы все правы, только сейчас это не имеет значения. Картуз едва не слетает с головы, а помятая форма уже заляпана грязью. Путь так, но вскоре я буду рядом с тобой, мне будет намного легче. Ты как раз собираешься выступить перед всеми собравшимися со своим докладом, но я врываюсь в конференц-зал и всё ещё с разгона почти врезаюсь в тебя. Кажется, из глаз даже брызнули слёзы, когда я уткнулся носом тебе в плечо, но мне всё равно. Ведь так хорошо чувствовать тебя, знать, что ты здесь... Ты неловко краснеешь под многочисленными взглядами. Кто-то посмеивается в кулак, кто-то искренне удивляется, кто-то злится. - И-извините, пожалуйста, - бормочешь ты, а потом за руку выводишь меня из зала. Прости, я, наверное, подставил тебя. Теперь тебе будет стыдно и ты, быть может, станешь меня избегать. И ты будешь абсолютно прав, поверь! - Ну, а чего вы хотели от психа? - Презрительно хмыкнул кто-то, остальные в ответ загудели. - Прости, - прошептал я, отстранившись от тебя, - просто всё вокруг снова... Верни меня в больницу, так будет лучше для всех! *** В тот раз ты ушёл с конференции, не сказав никому ни слова. Ушёл просто потому, что был нужен мне. И считал, что я для тебя всё же важнее всех остальных дел. Не сердился, что тогда я поставил тебя в ужасно неловкое положение. Не вспоминал, как порой разыгрывалось моё воображение. И не собирался снова отправлять меня на лечение, ведь в конце концов понял, - это мне не поможет. Теперь ты уходишь не так, будто бы насовсем. И я так же не прощаюсь. Потому что мы всегда уходим вместе.