Wiatr we wlosach

Однажды осенью, когда деревья ещё не сменили простые зелёные одежды на роскошное золото и гранаты, когда певчие птицы ещё не собирались на юг, а за ночь лужи не покрывались ещё ледяной корочкой, мы отправились на охоту. Я, Польша и наш заклятый враг. Хотя всё было чуточку не так. Прохладным сентябрьским утром в безоблачной предрассветной дымке показалась какая-то фигура, а уже через каких-нибудь полчаса в дверь покоев постучался верный слуга и доложил, что к панам прибыл крестоносец. Утро, которое начинается с таких вестей, ну никак нельзя назвать приятным, потому я не стал преждевременно будить своего ненаглядного и так мило улыбающегося во сне поляка, чтобы не портить ему настроение как можно дольше. Пожалуй, весь мир знал о том, какими напряжёнными были их с Тевтонским орденом отношения, и тому причиной не только наглость немецких рыцарей-монахов и врождённое польское свободолюбие, но и я. Союз со мной, бесспорно, был полезен для Польши, но у этого события, как и у любого другого, были свои определённые минусы. Негативные последствия, так сказать. Тем не менее, без них невозможно было обойтись, а верный друг требовался и мне, и ему. Ах, о чём это я? Так вот, утром к варшавскому двору прибыл никто иной, как Гилберт Байльшмидт, давно зарвавшийся и зазнавшийся западный рыцарь, которого никак не удавалось поставить на место. Король не хотел войны, а магистр ордена её даже боялся, да только на наши отношения это влияло отнюдь не благотворно. Наоборот, обиды постепенно накапливались, и в любой момент эта гремучая смесь могла взорваться. И тут уже нельзя было предугадать, на чьей стороне будет капризная пани Фортуна. Тем не менее, не слишком любимый мною из-за напряжённого прошлого тевтонец приехал с мирными и, казалось бы, вообще неплохими намерениями. Да, магистр то и дело отправлял послов, чтобы хоть как-то наладить отношения, но нельзя сказать, чтобы здесь их очень жаловали. Да и никто не мешал комтурам чинить беззаконие, что было не по нраву нашему королю. Не знаю, что на меня так действует, но мысли всё время забредают куда-то не туда. Быть может, сложно вспомнить тот день, такой далёкий и туманный? *** Насвистывая какую-то незатейливую мелодию, Польша точил свой двуручный меч. Многие удивлялись, что ему, такому тонкому с виду, удавалось не только поднять его, но и весьма живо и со знанием дела орудовать этой тяжеленной железякой. Хотя обо мне можно было сказать то же самое, чего уж правду скрывать… Наконец лезвие стало идеально острым, а в подтверждение этого по большому пальцу левой руки скатилась одинокая капля густой тёмной крови, пачкая белую сорочку. Впрочем, Феликс любил, когда так или иначе два обычнейших цвета сочетались так же, как на его знамени. Пришла очередь мизерикордии, которую он точил настолько сосредоточенно, что даже пропускал целые куплеты длинной героической песни. Хорошо, что я уже знал её наизусть и не расстраивался, что не смогу прослушать полностью всё сказание о каком-то славном рыцаре и его невероятной судьбе. — Ваще тотально не понимаю, на кого можно охотиться в такое время! — Громко возмутился он, обрывая песнь на полутоне и снова проверяя клинок на остроту. — Другое дело зимой, хотя и летом тоже здорово, но сейчас-то, типа, кто? — Но звери же ещё не спят, — уверенно сказал я, продолжая зашивать практически искромсанный в тренировочной схватке рукав. Предстояло ещё отполировать латы и привести в порядок оружие, да и никто не снимал с меня обязанности организовать само действо. Всё-таки, леса, в которых король собрался поохотиться, расположены на моей территории. И ничего, что сам владыка некоторое время назад являлся Великим князем. — Я б на их месте мгновенно впал в спячку, а то и сдох ко всем чертям, лишь бы этому не достаться. — В сердцах высказал Польша, красноречиво глядя в сторону небольшого окошка, по другую сторону которого приезжий крестоносец Гилберт, по сути своей такая же страна, как и мы, осматривал своё снаряжение и на ломаном польском пытался что-то узнать у слуг. — Жуть какая, Лит! Ты только послушай, как этот выродок коверкает мой тотально прекрасный, ласкающий слух и саму душу язык! Что ж, это всяко было лучше попыток западных рыцарей говорить по-немецки в надежде, что здесь каждый их поймёт. А однажды я даже встретил чудака, на мурлыкающие французские фразы которого поляки с мазурами отвечали угрожающим молчанием. До исконно моих земель он не добрался, а то смеху и нелепых ситуаций было бы гораздо больше. *** И всё же другим сентябрьским утром мы выехали на охоту. Мерно цокали по брусчатке лошадиные копыта, изредка вскрикивали поутру дикие птицы, да лаяли порой псы, уже почуявшие азарт и скорую забаву. Люди смеялись, пересказывали друг другу сплетни трёхнедельной давности, что-то пели, что-то обсуждали, заключали пари. И только мы втроём молчали: я, Польша и наш заклятый враг. Я не говорил, потому что сказать мне было ровным счётом нечего. Сейчас всё равно не время для того, чтобы высказать всё, что я думал о Тевтонском ордене. Он не говорил, потому что считал нас недостойными его великолепия. Ах, простите, Его Великолепия! Крестоносец-альбинос только изредка презрительно фыркал, бросая взгляды в мою сторону и избегал встречаться этими же взглядами с Феликсом, который молчал едва ли не просто из солидарности. О, ему было, о чём рассказать, даже если не происходило ровным счётом ничего! За относительно недолгое время я уже хорошо ознакомился с этой чертой его характера… *** Охота прошла на удивление успешно и мирно, а наглый немец увёз домой письмо для магистра. Кажется, на какое-то время вновь установится шаткий мир. И правильно, ведь за несколько веков было очень легко устать от постоянного напряжения и ожидания войны, которая вот-вот должна вспыхнуть. Теперь же, когда мы с Польшей окончательно доказали всему миру, что прекрасно уживаемся вместе и стремимся к блестящему будущему, появлялось всё больше желающих испытать нас и убедить в обратном, обратить все надежды в прах и, если удастся, стереть с лица земли две страны, объединившиеся в одну — прекрасное Польское Королевство и невероятное Великое Княжество Литовское. — А знаешь, быть войне, — вздохнул мой лучший друг, засыпая вечером после возвращения с охоты. — Почему, Фелек? Ведь Ягайло договорился с магистром, и.. — Этот красноглазый опять обозвал тебя нехристем, пан Лауринайтис, — цокнул языком Польша, — А за такие слова непременно нужно отвечать.