Wiatr we wlosach

Понятия не имею, зачем он вчера прислал мне СМС с невероятно коротким текстом «Жду». Чего ждал? Может, моего приезда? Почему тогда не сказать всё прямо? Хотя… Иногда я забываю, с кем имею дело. Кажется, он никогда не говорит ничего напрямик, предпочитая намёки и загадки. Нет, конечно, в его личном мире это точно тотально круто, но как всё понимать окружающим? Видимо, на мне уже сказывалась многолетняя привычка угадывать его слова чуть ли не по выражению лица — как ни крути, времена Республики из жизни просто так не вычеркнешь. Хотя иногда мне так сильно хотелось разучиться его понимать, чтобы быть, как все. О, знал бы кто, как порой выводило из себя «Литва, что он имел в виду?» из уст любой страны, имевшей несчастье пообщаться с ним! Каждый прямо-таки своим долгом считает отрывать меня от дел в попытке узнать перевод с феликсовского на обычный польский. И всё бы великолепно — раз раздражает, взять и перестать это делать, —, но ведь мне нравилось. Нравилась его манера речи, когда приходилось искать в словах скрытый смысл. В общем, я взял один билет до Варшавы и уже занял своё место, когда мобильный завибрировал, оповестив меня о новом сообщении. «Краков». Черт, неужели нельзя было сразу предупредить? Он думает, что я нахожу какое-то удовольствие в том, чтобы сломя голову бегать от кассы к кассе и повсюду искать нормальные часы? Меня никто не встретил, кроме противного дождя. Не знаю, какое чувство заставило меня прихватить с собой зонт, но я был ему чрезвычайно благодарен. Поймав такси, я уже собирался по памяти назвать предположительно нужный мне адрес, но решил проверить, не взбрело ли ему в голову ещё что-нибудь странное. Никаких сообщений. Ладно, поеду туда, куда и собирался изначально. А что, если там никого не будет? Хм… Как там говорят умные люди, решай проблемы по мере их поступления, да? Как жаль, что, если имеешь дело с Польшей, проблемы поступают гурьбой и постоянно. Ну, наверное, это потому, что мы лучшие друзья. Во всяком случае, я так думаю, и он, наверное, тоже. Понятия не имею, как описать своё состояние, когда я увидел, что входная дверь небольшой квартирки приоткрыта. Предпоследний этаж обычнейшего дома на совершенно непримечательной улице. Ну кому могло понадобиться это почти нежилое помещение? Благополучно позабыв об инстинкте самосохранения, я вошёл. Пусто и тихо. Что-то зашуршало, и из единственной комнатки послышался слабый голос: — Лит? Он сидел на холодном бетонном полу, прислонившись спиной к стене, на которой ещё сохранились незамысловатые обои в косую клетку. Брюки у него тоже в клетку, как и шарф. — Что… — Не говори ничего, Лит. Он раскрыл мой зонт и поставил его сушиться прямо посреди комнаты, потом немного подумал и сел под ним. Мне ничего не оставалось, кроме как устроиться рядом. Установившаяся тишина угнетала. Я всё так же понятия не имел, для чего приехал сюда. И хотел узнать, что произошло. Почему в квартире нет ничего, даже ковра. Почему на двери вырван замок. Почему, в конце концов, на лице Польши не видно ни одной из привычных мне улыбок. — Феликс, может, объяснишь мне что-нибудь? Он наклоняется ко мне и тянет руки к моим волосам. — Милый, — шепотом тянет он, трогая мой коротенький хвостик и почти ненароком касаясь мягкого шарфа, тоже, кстати, клетчатого. И так проходит немного времени, а потом он смотрит мне в глаза. И в течении нескольких минут, часто шипя без видимой на то причины и переходя на польский, рассказывает мне, зачем позвал. Ему плохо. Так, как не было много-много лет. И лекарства ему не помогают, потому что он не человек, как бы порой ни хотел им стать. Правда, он уже попробовал морфий, но никакого облегчения не получил. Ему поставили диагноз «расстройство личности». Какое именно, Феликс умолчал, но я догадывался. Мы снова помолчали. По грязному оконному стеклу барабанил дождь. Ветер то швырял капли пригоршнями, то «разворачивал» их в другую сторону, то заставлял падать под прямым углом. Дождь то громко стучал, то шуршал. Темнело, Польша практически перебрался ко мне на колени. С моего зонта скатилась капелька и шлёпнулась на бетон. Польша вздрогнул и вцепился пальцами в мой шарф. До меня наконец доходил смысл его слов, но страшно от этого не было. Всё так ожидаемо, и ничего удивительного или странного в том, чтобы у страны, которую неоднократно делили, обнаружилось какое-то такое расстройство. — Это у меня давно, Лит. Правда, когда-то у меня было раздвоение, но оно с горем пополам потом прошло. Пожалуй, это единственное, от чего действительно можно излечиться, и, знаешь, многие это подтвердят. Только сейчас какая-то огромная пустота. Я не знаю, что делать, Лит. Я не понимаю, что я творю. Дождь стучит как-то особенно громко, и Феликс, сдавив руками голову, болезненно шепчет что-то на своём языке. — Знаешь ли, — продолжает он, — У меня с самого детства предрасположенность. А все пони и тотально розовые тона были попыткой спрятаться, сохранить себя от глубоких переживаний. За окном уже совсем темно, а в маленькой пустой квартирке не осталось даже лампочек. — Я завтра уезжаю, поэтому решил переночевать здесь, а не в Варшаве. — внезапно говорит Польша. — З-зачем? — Лит, наверное, глупо надеяться, что я совсем оправлюсь после старых потрясений, да? — спрашивает он, словно не обращая внимания на мои слова. — И вовсе не глупо! — возмущаюсь я в попытке его поддержать. И мы снова молчим. Лишь спустя некоторое время, когда дождь становится совсем тихим, я понимаю, что Феликс уже спит. А утром, проснувшись, я обнаруживаю рядом свой зонт. «Через неделю в Варшаве», — гласит надпись, выведенная простым карандашом на противоположной стене. Интересно, почему меня так часто просят помочь найти в его словах скрытый смысл, объяснить, что он имел в виду, если я и сам ничего не могу понять?..