Стоит на Плешивой горе замок безлюдный...

      Их было четырнадцать — гротескных, уродливых существ, прятавшихся за большими круглыми щитами.       Магия неведомого проклятия, полновластно владычествующая в брошенной крепости, по какой-то причине особенно зло поиздевалась над мёртвыми копейщиками, будто именно их ненавидела пуще всех прочих защитников замка: покрытые трупными пятнами, загноившимися ранами и омерзительного вида язвами, обнажённые тела бывших солдат плашмя лежали на огромных, расплывшихся, бесформенных животах, словно панцири на улитках, плечи их перекосились, а тонкие, слабые ноги бессильно подёргивались в воздухе, тщетно пытаясь нащупать под собой опору, дотянуться до земли…       Не дожидаясь, пока чрезвычайно медлительные, как гигантские слизни, покойники сформируют построение и пойдут в атаку, стремясь оттеснить его к дверному проёму, ведьмак быстрым шагом, переходящим в бег, стал спускаться по ступеням высокого крыльца.       Однако мертвецов всё же не стоило недооценивать: коротко замахнувшись, уродцы метнули копья — на удивление быстро, метко и неожиданно сильно, с обоих флангов, по два-три одновременно, слаженно — как по команде, хотя никаких команд-то как раз и не прозвучало, среди мертвецов вообще не было офицера.       Рванувшись вперёд, чтобы избежать встречи с просвистевшим в воздухе оружием, Геральт подскочил к центру построения, уклонился от колющего удара сверху-вниз из-за щитов, и, используя как ступени древко уткнувшегося в ступени копья и верхний край зеленеющего бронзой щита стоявшего перед ним пехотинца, прыгнул, перемахнув за его спину, оказавшись на пятачке между солдатами и основанием постамента.       Пока строй мертвых воинов, соображавших так же медленно, как передвигавшихся, замер в недоумении, потеряв противника из виду, а те, что были по бокам и, видимо, краем глаза заметив движение, только начали медленно разворачивать в его направлении лысые черепа, ведьмак сполна воспользовался предоставленным шансом.       Замелькала краснолюдская сталь — Геральт метался из стороны в сторону, и рубил, колол, резал неповоротливые, беззащитные тела, пронзая бесформенные груды гниющей плоти, отсекая костлявые руки, удерживающие древка копий, разрубая шеи, словно трухлявые ветки.       Разбрызгивая чёрную кровь, покатились по снегу головы.       Одна, две, три, четыре, — завертевшись волчком, ведьмак сместился вправо на три широких шага, — пять, шесть, — пропустив мимо копьё наконец-то развернувшегося защитника статуи, смахнул половину выглядывающего из-под щита черепа, — семь, восемь.       Уцелевшие уродцы по бокам осознали, что происходит, и синхронно принялись разворачиваться в его направлении, одновременно замахиваясь для нового броска.       «А теперь сыграем в прятки!» — и Геральт отступил, спрятавшись за тремя кубами-темницами, удобное расположение которых он отметил ранее, когда проходил сверху, по мостику между казармами. Сейчас небольшие, тесные даже для одного заключённого сооружения были пусты, но массивные цепи, которыми они были прикованы к стальным кольцам, вмурованным в землю, говорили о том, что неизвестные тюремщики весьма опасались некогда заточённых внутрь пленников, а заметно выгнутые наружу толстые прутья решёток, заменявших постройкам крыши, намекали на то, что их опасения не были такими уж беспочвенными.       Прекратив попытки построиться, оставшиеся шесть «улиток» сбились в кучу, обогнули гранитную тумбу постамента и, разделившись на два отряда, направились в обход каменных темниц.       Наверное, они спешили… ползли настолько стремительно, насколько могли.       Семь шагов — путь от изваяния до угла первой камеры — правая троица копейщиков проделала за десять минут.       Пока они, натужно пыхтя и гневно потрясая копьями, втягивая морозный воздух в распахнутые рты, волоча перед собой по снегу щиты, заползали за крайнюю темницу, ведьмак выскочил между ней и двумя другими постройками, оказавшись позади второй, левой группы уродцев, намеревавшихся, по всей видимости, окружить Геральта, зайдя с другой стороны… при их скорости подобные планы выглядели откровенно потешно, вот только сами покойники этого явно не осознавали.       Совершенно беззащитным со спины, «брюхоногим» хватило трёх ударов.       А затем настал черёд их соратников, в полном недоумении обозревавших площадку за темницами, где, по их мнению, должен был находиться Геральт.       Хрипло каркнув, упитанная иссиня-чёрная ворона с интересом глядела на чужака, стоявшего у подножия монумента. Сидя намного выше, на заснеженной голове статуи, она чувствовала себя в безопасности.       Первым делом, пройдя по двору и поднявшись на широкое крыльцо, ведьмак открыл окованные почерневшей бронзой ворота под огрызком надвратной башни, ведущие ко входу в замок: когда неизвестно, с кем — или чем — вскоре придётся иметь дело, всегда лучше заблаговременно обеспечить себе пути к отступлению.       И вновь вернулся туда, где ещё несколько минут назад сражался.       Теперь, когда вокруг вновь воцарились тишина и спокойствие, можно было нормально, обстоятельно осмотреться.       «Чем же им была дорога эта статуя?» — размышлял Геральт, рассматривая довольно грубо высеченное из песчаника изваяние женщины в тяжёлом плаще и обнимающего её ребёнка. Неизвестно, чем руководствовался неизвестный скульптор, выбирая далеко не самый стойкий материал для своего творения, но результат получился вполне предсказуемым: время, осадки и ветер не пощадили плод его трудов, и даже если фигура изображала какую-то из наиболее почитаемых богинь, вроде Мелитэле или Dana Meabdh, опознать её было решительно невозможно.       «Была ли она для солдат святыней, которую следовало сберечь любой ценой? Или, напротив, столкнувшись с чем-то ужасным, они тщетно искали у неё защиты?»       Утолив любопытство, птица напружинилась и, тяжело взмахивая крыльями, улетела прочь — куда-то влево, где между зданиями виднелся довольно большой пустырь, оканчивавшийся обрывом.       Осмотр внутреннего пространства крепостицы ведьмак начал с жальника.       Странно… Чаще всего гарнизонные захоронения располагали за стенами, и уж тем более — не во дворе, куда первым делом, пройдя ворота, попадали бы путники, прибывшие, чтобы переправиться через перевал.       В остальном, кладбище — как кладбище.       Снег и могилы. Много могил. Покосившиеся, погребённые под сугробами надгробия, местами и вовсе поваленные, сломанные, разбитые. И стальные пики с длинными трехзубыми, широко разведёнными остриями, на которых, будто попавшиеся запасливому сорокопуту ящерицы и лягушки на длинных колючках акации, насажены люди.       Ноги у многих из них, особенно тех, что находились ниже прочих, были сильно обглоданы неизвестными любителями падали.       — На гулей не похоже… — отметил ведьмак, осмотрев следы зубов на бедренной кости ближайшего мертвеца. Гули, сдёрнув вожделенное лакомство вниз, легко разгрызли бы кости, чтобы добраться до костного мозга.       — Очередной монстр-эндемик? Если уж нашёлся дракон, не типичный для драконов, то почему бы не найтись, скажем, гравейру, не похожему на нормальных гравейров? Или просто хищные животные, обыкновенные падальщики, сумевшие пробраться за ворота? Такое количество пищи могло привлечь как одних, так и других. Вернее, должно было привлечь и тех, и тех…       — Кра-а! — гортанно раздалось сверху.       На обтянутом сухой и тонкой, как бумага, кожей черепе казнённого, нахохлившись, восседала ворона. Наверное, та самая, что прежде наблюдала за ведьмаком с памятника: посмотрев на него, будто на старого знакомого, она потопталась, устраиваясь удобнее, и принялась выклёвывать что-то из глазницы мертвеца. Тот дёрнулся, захрипел, попытался поднять руку с наполовину оторванной кистью, чтобы отогнать ценительницу гнилого мяса, но сил не хватило, рука безвольно повисла вдоль тела, а зловещее багровое свечение, загоревшееся в тёмных провалах глазниц, но, впрочем, совершенно не испугавшее наглую птицу, мигнуло, на мгновение зажглось вновь — и погасло окончательно.       Ведьмак же раздумывал о том, что же, всё-таки, некогда произошло в крепости.       — Возможно, замок был осаждён, а затем взят штурмом?       Если оборонявшиеся проиграли сражение за перевал, то на кольях — те из них, кому не повезло погибнуть в бою. В могилах — умершие во время осады, от ран, болезней и голода. А проклятие тогда может быть связано либо с самой битвой, как в Мехунских урочищах, — особенно, если в боях с обеих сторон участвовали чародеи, — либо с последующей мучительной казнью множества людей, — предположил Геральт.       В таком случае, полуголые, вооружённые чем попало упыри могли быть бывшими солдатами из гарнизона форта, угодившими в плен, а копейщики — победителями-захватчиками. Хотя копьеносцы тоже были раздеты, разве что чуть лучше вооружены… Впрочем, нельзя было исключать и другие варианты. К примеру: проклятие этих мест вообще никак не было связано с войной, и возникло по какой угодно иной причине, а когда закопанные под надгробиями начали оживать и выкапываться из могил, перепуганные солдаты попытались было справиться с напастью, лишив агрессивных мертвецов возможности двигаться — и нападать на живых. Тогда понятно и назначение тех трёх тюремных камер — туда посадили самых первых беспокойных покойничков. Успеха эти меры не возымели, нежити становилось всё больше, форт оказался заброшен…       В дальнем углу кладбища, едва заметный за деревьями, обнаружился колодец, служивший, видимо, для спуска в подземелья — судя по крепкой деревянной лестнице, ведущей во тьму.       Без сомнения, подвалы тоже предстояло проверить… вот только это крайне сомнительное удовольствие ведьмак решил отложить напоследок.       Взойдя по узкому подъёму на крепостную стену, подпирающую жальник, там, где стена упиралась в сторожевую башню, он нашёл мертвеца. Не слишком-то неожиданная находка для этих мест, вот только этот был одним из немногих образцовых, идеальных покойников, должных служить примером для всех остальных: мёрзлым, основательно подгнившим и совершенно неподвижным. Действительно мёртвым, давно и надёжно. Как и остальные местные обитатели, он был почти голым — из всей одежды на покойном была лишь ветхая набедренная повязка, не скрывавшая толком даже ягодиц.       Труп выглядел так, будто в последние мгновения жизни ему пришлось буквально запрыгнуть на стену, спасаясь от неведомой опасности, и это ему почти удалось. Почти — потому что забросить ноги на поверхность, прежде чем его настигла смерть, неизвестный уже не успел. Так и умер, лёжа грудью на запорошенном снегом крепостном ходе, отчаянно вцепившись в обледеневшую брусчатку растопыренными пальцами.       А прямо перед ним лежал перстень.       Серебряное кольцо с большим овальным камнем. Гладким и прозрачным, как вода.       Медальон дёрнулся — и затих. Непростое, видать, колечко…       — Не за ним ли ты сюда забрался? — спросил ведьмак у мертвеца.       Тот, конечно же, не ответил.       Может, оно и является источником проклятия?       Нет, вряд ли: почему-то Геральт был уверен, что это украшение не несло угрозы, а скорее напротив, могло помочь. Вот и тянулся неизвестный житель перед смертью к простенькому перстню…       Обидно, наверное, — умереть меньше чем в шаге от спасения.       Истоки своей уверенности ведьмак определить затруднялся, но интуиции доверял.       Завёрнутое в тряпочку кольцо отправилось в сумку, к остальным находкам.       Фрингилья разберётся.       Спустившись со стены, ведьмак направился в ближайшее здание — большое, высокое, с внушительной колоннадой у входа.       Поднялся по лестнице, оказавшись в комнате с несколькими пустыми бочками и горящим факелом, в очередной раз отмечая, что умершие солдаты, даже утратив жизнь и разум, сохранили устоявшиеся, вбитые унтерами привычки, поддерживая безукоризненный порядок хотя бы во всём том, что касалось освещения.       Впрочем, вполне могло оказаться, что огонь в светильниках, лампах и жаровнях горит благодаря проклятию, а вовсе не стараниям гарнизона замка.       В любом случае, направляясь сюда, Геральт ожидал худшего, и теперь, благодаря выпитым зельям, всякий лишний свет скорее мешал, чем помогал.       Из комнаты с бочками было два пути. Первый — спуск вниз, похоже, ведущий всё в те же подземелья, посещение которых ведьмак отложил «на сладкое». Второй — оказался тупиком, где Геральта ждала засада.       Обнаружить её заранее было несложно: одного из троицы оборванцев, висящих с обратной стороны ограждения террасы, он увидел сразу, от входа. Двое других были скрыты от ведьмака кладкой, но кисти рук, вцепившиеся в перила, выдавали их с головой.       Пять шагов вперёд, режущий удар, скрежет металла о камень — и чьи-то сухие, тонкие, посиневшие пальцы остаются на широком поручне, а их бывший владелец, захлебнувшись коротким криком, летит вниз, на брусчатку, где и остаётся лежать изломанной фигуркой.       Шаг вправо, полуоборот — и следом за своим приятелем отправляется уже начавший выбираться на стену уродец.       Разворот — и на острие меча нанизывается последний «упырь», тот самый, который был замечен первым.       Тело с проломленной головой, лежавшее в конце тупика, было то ли давней жертвой этих троих, то ли служило приманкой для других неудачников, а скорее всего — и то, и другое вместе. И на его груди довольно ярко мерцал язычок холодного пламени.       — Снова огонёк, и вновь — труп, неподвластный проклятию. Четвёртый. Один раз — случайность, два — совпадение, три — привычка, четыре — закономерность.       Возможно, именно благодаря таким огонькам все окончательно и бесповоротно умершие избежали превращения в нежить?       — Придётся тоже захватить с собой, — принял решение Геральт. — Запас карман не тянет.       В крайнем случае, если не получится самостоятельно найти источник проклятия, ему наверняка удастся заинтересовать этой головоломкой Фрингилью. И уж тогда-то пригодятся найденные им диковинки.       Второе здание — флигель, пристроенный к донжону, — разочаровало запертой дверью в торце зала. Тяжёлой, дубовой, надёжно укреплённой стальными полосами — такую Знаком не прошибёшь.       Полы просторного помещения заметно просели, и к центру образовавшейся впадины съехали восемь деревянных скамеек, ранее выставленных в два ряда перед балконом-кафедрой с обрушенными каменными перилами. Здесь, надо полагать, комендант крепости проводил собрания офицеров гарнизона. У него же, скорее всего, хранился и ключ.       Оставалось найти его труп.       Пусть даже не было никаких гарантий того, что искомый ключ действительно окажется на теле военачальника, и что старшего офицера вообще удастся отыскать… однако поиски представлялись более простым делом, чем попытки открыть дверь иными способами.       Поскольку исследование последнего здания откладывалось, у ведьмака оставался один путь.       Пустырь.       Обширная площадка, поросшая кустарником и немногочисленными чахлыми сосенками, на ступенчатом скальном выступе слева от надвратной башни.       Всякий здравомыслящий путешественник обошёл бы её десятой дорогой… если, конечно, вообще сунулся бы зачем-то, из любопытства или жажды наживы, в кишащий нежитью старинный замок.       И дело было не только в том, что именно там, на вершине уступа, находился центр беспокойного погоста, в который превратился обезлюдевший форт на горном перевале, — если судить по наибольшему количеству казнённых и ещё четырём «темницам» — перевёрнутым, с выбитыми решётками, явно не сдержавшими то, что некогда было в них заточено.       Дело было в другом.       На пустыре стоял ровный, монотонный, ни на миг не прекращающийся гул.       Издавали его пронзённые копьями мертвецы: женщины, дети, старики, но в основном, всё же, некогда крепкие мужчины, — они целыми гроздьями висели на стальных шипах. Как куски мяса на вертеле.       И стонали. Непрерывно, негромко, на одной ноте выли, уставившись в небеса горящими алым глазами; сотни хриплых, сорванных голосов сливались в противоестественную, жуткую, но почему-то странно притягательную песнь, словно приглашая незваного гостя присоединиться к их вечной агонии.       Даже привычного ко всему ведьмака пробрало до костей.       И только вороны — целая стая откормленных, крупных ворон — бестрепетно клевали замёрзшую плоть.       Нормальный человек обошёл бы пустырь стороной. Безусловно, Геральт относил себя к людям в высшей степени разумным, но, к сожалению, так уж повелось, что охотникам на чудовищ платят не за проявления здравомыслия…       Стоило ступить на утоптанный, скрипящий под сапогами снег пустоши, как у Геральта возникло стойкое чувство, будто за ним кто-то наблюдает.       Кровожадный, ненавидящий, полный нескрываемого намерения убить, вонзившийся в спину взгляд был совершенно отчётливо ощутим, однако, сколько бы ведьмак ни оглядывался на оставшуюся за спиной крепость, сколько бы ни всматривался в мрачные провалы окон-бойниц, источник оного он так и не обнаружил.       Зато парочка агрессивных покойников, вооружившихся факелами, даже не пытались скрываться.       Факельщики, как и двое их товарищей с обрубками мечей, надолго его не задержали — они были слишком медлительны, подолгу замирали после каждой атаки, будто собираясь с мыслями.       Однако чужой взгляд всё так же буравил спину.       Более того, по мере того, как ведьмак приближался к обрыву, взгляд становился всё более нетерпеливым и предвкушающим.       Геральт ждал: рано или поздно неизвестный наблюдатель должен был объявиться.       Заодно ведьмак обыскал трупы, но не нашёл ничего похожего на ключ от пристройки к бергфриду. Только очередные холодные огоньки. Хотя одно из тел, лежавшее за выступом стены, порадовало неожиданным уловом: от старого, ветхого пергамента, испещрённого непонятными значками, буквально веяло магией.       Фрингилье понравится.       И только когда он подошёл к самому краю пустоши, колоссальным грибом-трутовиком нависавшей над почти отвесным склоном горы, где-то позади раздался мелодичный звон — враг посчитал, что ловушка захлопнулась.       Показавшись из-за груды камней, полупрозрачная, багровая с чёрным призрачная фигура весьма целеустремлённо приближалась к ведьмаку.       Она могла бы показаться комичной — из-за длинной юбки и короткой куртки, оставлявшей открытым плоский живот, но особенно — из-за безумного головного убора, представлявшего собой высокий — в человеческий рост! — тюрбан фаллической формы, намотанная во множество слоёв ткань которого полностью скрывала и шею, и всё лицо призрака… что, судя по всему, ничуть не мешало тому ориентироваться в пространстве.       Однако всякое желание посмеяться над нелепым противником пропадало, стоило лишь разглядеть его оружие.       Геральт сквозь зубы выругался: в руках у фантома была ламия. Майенский батог, он же трехвостка, был запрещён во всех цивилизованных странах… и частенько использовался теми, кому было наплевать на закон.       Несмотря на кажущуюся эфемерность призрака, на абсолютную беззвучность его шагов, врага не следовало недооценивать. Во-первых, интуиция просто-таки кричала о том, что привидение действительно опасно, как бы оно ни выглядело, а во-вторых… Геральту доводилось видеть людей, которых хлестнули ламией по лицу. Их не могли опознать даже самые близкие родственники.       — А ты что ещё за хрен? — не слишком-то вежливо поинтересовался ведьмак, впрочем, и не рассчитывая получить ответ. Незнакомец, действительно, не ответил: то ли не умел разговаривать, утратив разум, как и остальные местные обитатели, то ли был не из разговорчивых, то ли попросту не считал нужным вести диалог со своими жертвами, и уж тем более — отвечать на явно риторические вопросы.       Подойдя к Геральту на расстояние удара, воинственно размахивающий плетью призрак внезапно остановился, вытянув перед собой свободную руку.       На его ладони, озарив всё вокруг оранжевыми отблесками, вспыхнул внушительных размеров огненный шар, который привидение, замахнувшись, тут же бросило в ведьмака.       «Чародей, значит…»       Атаковать в лоб, особенно — помня результаты стычки с Вильгефорцем, было бы слишком опрометчиво.       Геральт шагнул влево, скрываясь за каменным кубом одиночной темницы, а пролетевший мимо пылающий сгусток упал туда, где ведьмак только что стоял. Растекаясь небольшим озерцом лавы, чадящее пламя с шипением растопило под собой снег, вздымая плотное облако белого пара, и мгновенно испепелило куст волчьей ягоды.       Пироманта первая неудача ничуть не обескуражила. Обежав вокруг укрытия, за которое спрятался ведьмак, фантом сложил руки в молитвенном жесте, а затем, пританцовывая, резко направил их в землю.       Полыхнуло.       Успевший отступить за крупный валун Геральт едва удержался от того, чтобы уважительно присвистнуть: вокруг огненного мага из-под земли один за другим вырывались десятки многометровых столпов пламени, и крайний из них оказался в опасной близости от ведьмака.       Вскоре огонь стих.       Оглянувшись и убедившись, что заклинание и на этот раз не достигло цели, призрак азартно взмахнул рукой, обхватил пальцами исторгшийся из центра ладони язык пламени, и, размахивая им на манер кнута, решительным шагом направился туда, где, по его мнению, скрывалась слишком уж прыткая жертва.       Вот только ведьмака там уже не было.       Осторожно ступая, чтобы хруст наста не выдал его, Геральт крался позади пироманта.       Шаг. Шаг. Ещё шаг. И ещё.       Впереди, почти на расстоянии удара, мерцает тёмно-красным тощая спина призрачного волшебника.       Шаг. Шаг. Шаг.       Ревущее пламя охватывает молоденькую ёлочку.       Нет, там тоже никого не было.       Шаг. И ещё один…       Огненная струя превращает в факел группу покойников на кольях.       Кружась, будто танцуя, с неба вперемешку со снежинками падают крупные хлопья пепла.       Шаг.       Предательски хрустит сокрытый под снегом лёд замёрзшей лужи, и сжигающий всё на своём пути безумец настораживается, останавливается, отчаянно пытается успеть — обернуться, окатить яростной волной пламени…       Но не успевает: махакамский сигилль вонзается призраку под левую лопатку.       Не иначе, подействовало выгравированное на клинке старинными краснолюдскими рунами древнейшее краснолюдское заклинание.       То самое: «На погибель сукинсынам!»       Иначе почему бы простой стали убить привидение?       Пламя в руках фантома погасло. Полупрозрачная фигура обессиленно упала на колени… и исчезла, бесследно растворилась в пахнущем гарью воздухе. Только ламия осталась ядовитой трехглавой змеёй лежать в снегу.       Геральт с облегчением выдохнул: окажись призрак неуязвим к оружию, у ведьмака возникли бы серьёзные проблемы.       Воцарилась звенящая тишина, лишь изредка прерываемая хриплым карканьем ворон и доносящимся издалека гортанным курлыканьем гарпий.       Оставалось лишь спуститься в подземелья, но… поразмыслив, ведьмак решил немного передохнуть.       Скоротечный бой с огненным колдуном, оказавшийся скорее уж прятками с высокими ставками, оказался на удивление изматывающим.       К тому же, Геральт вдруг явственно почувствовал голод.       Перед глазами возник соблазнительный образ прихваченных с княжеской кухни куриных бёдрышек, обжаренных до хрустящей корочки.       Сколь долго он уже бродит по заброшенной крепости? По ощущениям, прошло уже несколько часов, и давно должно было светать, но на зеленоватом ночном небе по-прежнему властвовала луна.       А сколько ещё времени придётся тут провести? Поиск разгадки проклятия, даже после того, как будет повержена вся местная нежить, может затянуться не на один день. И это по самым скромным оценкам.       Даже в случае куда как более простых заказов, выслеживание чудовищ могло занять добрую неделю, а его личный рекорд составил два месяца. Впрочем, вампира в том замке так и не оказалось, зато весьма недурно кормили.       Первое, второе… и компот.       Ведьмак решительно направился к выходу из крепости.       К костру.       Покончив с кашей и целиком оправдавшей ожидания куриной ножкой, ведьмак собрался было навести порядок среди трофеев, оставив найденное с остальными вещами, но внезапно насторожился.       Прислушался.       Поднялся с овчины.       Сквозь завывание ветра и скрип сухой сосны от ворот крепости доносился звук, которого тут просто не должно было быть.       Хрип, какой издавали местные «упыри».       Их снова было трое — оживших мертвецов, стерегущих вход в замок.       «Откуда они взялись? Пришли из другой казармы? Может, конечно, и так, но… куда же тогда пропали трупы тех, первых встреченных мной?»       Озадаченно хмурясь, Геральт осторожно, не привлекая к себе внимания, выглянул из-за края стены и пригляделся к оборванцам.       Вот тот, с одним ухом, плешивый, — у него на правом предплечье чернеет татуировка. Старая, не разобрать, что там изображено…       Она была и в тот раз.       А стоящий в арке ворот? Уродливый, очень приметный шрам через всю морду.       И тоже совпало.       Но хуже всего — то, что виднелось вдали.       Строй копейщиков под статуей женщины с ребёнком вновь нёс свою службу.       А значит…       Увы, действительность оправдывала наихудшие опасения: это вовсе не новые, недобитые «упыри» пришли откуда-то из подземелий. Нет, всё было намного хуже: ещё полчаса назад мёртвые, зарубленные ведьмаком покойники вновь поднялись и как ни в чём ни бывало разгуливали по двору крепости.       Они ожили. Все.       — Понятно. Сила и опасность проклятия не только — и не столько — в бывших солдатах с обломками мечей, а в том, что эти солдаты, сколько их ни убивай, постоянно поднимаются вновь.       Теперь ему стало ясно, почему сдалась та чародейка, о которой говорила Фрингилья: уж её-то не испугал бы и оживший труп дракона. Скорее, напротив, заинтересовал бы, ведь даже столь скверно сохранившийся ящер — это достаточно ценные ингредиенты: желчь, чешуя… Но не в том случае, если гигантская рептилия принялась оживать с настойчивостью, достойной лучшего применения.       Геральт печально вздохнул:       — Я определённо продешевил с этим заказом…