Стоит на Плешивой горе замок безлюдный...

      Какое-то время они молчали, думая каждый о своём.       — Выходит, опустошение добралось и сюда, погубив наше тихое пристанище… — произнесла Присцилла, печально понурив голову.       — Опустошение? — обратил внимание на странное словцо Геральт.       — Недуг, сводящий умерших с ума, — пояснила девушка. — Ты ведь уже столкнулся с безумцами, павшими его жертвой.       — То есть, если бы не воздействие некоего заболевания, ожившие покойники не доставляли бы никаких хлопот? — недоверчиво переспросил ведьмак.       — Конечно! — кивнула беловолосая, с искренним удивлением уставившись на него. — Сама по себе смерть — не повод для ущемления. Пусть оживают не все, но те умершие, что воскресли, зачастую даже не обращают внимания, что уже мертвы: они — всё так же верноподданные своих Лордов. По-прежнему работают, как и до кончины, исправно платят подати или скрывают доход от мытаря, даже могут рожать детей… само собой, если возраст и здоровье позволяют. И так — пока окончательно не превратятся в иссохшие мумии, которым даже шевелиться сложно, но это же произойдёт совсем не скоро, может, через много-много десятилетий! Тогда уже, конечно, уходят в катакомбы, под длань владыки подземелий, где их избавят от остатков плоти и определят в общину к таким же «оголённым» скелетам, которым покровительствует сам Нито. Там бедолагам помогают его ученики-некроманты, чьё волшебство удерживает в пустых коробках черепов личности мертвецов и незримыми узами связывает между собой их кости, чтобы те не рассыпались. Мослы даже специальными составами пропитывают, от хрупкости и насекомых. А у вас разве не так?       Ведьмак честно попытался представить себе общество, где, к примеру, на поле бок о бок с живыми кметами собирали бы урожай пшеницы их давным-давно покойные предки, полуразложившиеся родственники и соседи, но возникшая в его воображении картина получилась абсолютно сюрреалистической, безумной и попросту невозможной.       Вот умершая при родах мать, покормив грудью мертворожденного ребёнка, качает его в люльке, тихим голосом напевая колыбельную, и убаюканный малыш перестаёт плакать, наконец-то засыпая.       Вот погибшие при взятии города защитники, обождав для верности там, где их настигла смерть, пару дней, сразу после окончания грабежей как ни в чём ни бывало возвращаются в гончарные мастерские, к железоплавильным горнам и в хлебные лавки, разбирают завалы и баррикады, вставляют на место выбитые двери и ставни своих домов, закладывают прорехи в крепостной стене, отстирывают кровь с одежды и штопают на ней прорехи, оставленные ударами клинков штурмующих.       Вот торговец, жертва разбойников или бандитов, удерживая в руках отрезанную голову таким образом, чтобы видеть дорогу перед собой, идёт к комесу жаловаться на произвол лихих людей, подробно описывает стражникам внешность нападавших, составляет для них обстоятельную опись с приметами похищенного товара, и лишь затем направляется к лекарю — голову на место пришивать. Голова-то что, она — подождёт, а имущество тати и распродать могут, если замешкаться…       Вот покойный старик, ночью скончавшийся в своей постели от сердечного приступа, с утра как ни в чём ни бывало сидит за обеденным столом и, злорадно усмехаясь из-под сивых косматых усов, поглядывает на расстроенных наследников.       Вот окровавленные, изрубленные в жестокой сече солдаты, один за другим поднимаясь со стылой земли, подхватывают оружие и гонят прочь с поля битвы стаю обнаглевших падальщиков, а затем, повинуясь командам офицера со сломанной пикой и в сбившемся набок после удара булавой шлеме, строятся в походную колонну и спешат вслед за своими выжившими товарищами, ведь впереди их полк ждут новые сражения!       А наёмные убийцы, должно быть, у них там отсутствуют и вовсе, ибо сие ремесло попросту теряет весь смысл при подобных обстоятельствах.       Пожалуй, по возвращению стоит поделиться услышанным с Регисом. Ему должно понравиться.       — У нас — нет, — отрицательно покачал головой Геральт. — Упыри, стрыги да утопленники мало походят на разумных людей. На безмозглых хищных тварей, лишь внешне отчасти схожих с людьми, — куда больше. Их никто в здравом уме за соседний ткацкий станок не пустит, да они и сами не о заработке на кусок хлеба для себя и семьи думают, а жаждут только убивать да пожирать свою добычу.       — Похоже на наших полых, — хмыкнула Присцилла. — Хотя те не жрут, а просто убивают, мясо с кровью опустошённым не интересно, им от жертв другое нужно. Но эти ваши, как там, упыри и утопленники ведь не сразу такими становятся?       — Не сразу. Сначала они мирно лежат, разлагаются и смердят, как и положено вести себя трупу. Затем… Либо некто, чья ненависть достаточно сильна, наводит на гниющее тело порчу, либо сосредоточием злой воли служит само место упокоения — итог один: труп перестаёт разлагаться, — но смердеть, как правило, не прекращает, — и преобразуется в прожорливую клыкастую образину, после чего приступает к охоте. Однако таковые метаморфозы случаются весьма редко, абсолютное же большинство мертвецов, к счастью, остаётся в могилах навсегда, не проявляя ни малейшей подвижности и честно питая собой червей и траву.       — Вот как. Это странно… и любопытно! Оказывается, наши миры так сильно отличаются! Мне, признаться, трудно представить страну, где разумные существа умирают раз и навсегда. Даже как-то страшно… — девушка зябко поёжилась. — Однако, как видишь, здесь, в этом замке, действуют скорее уж законы нашего мира. И, судя по всему, не только посмертие, но и опустошение, увы. Хм, неужто даже границы миров не преграда для проклятой хвори?       — Я сперва предполагал, что источник находится где-то здесь, — внимательно посмотрел на неё ведьмак. — Однако, по твоим словам…       — Он не может быть в твоём мире, — вновь кивнула полукровка. — Ведь всё началось по ту сторону портала, незадолго до моего рождения, почти пять… нет, теперь уже — почти семь веков назад.       — Так сколько тебе лет? Прости за бестактность…       — Не извиняйся, мне далеко до того момента, когда возраста начинают стесняться. Так что — шестьсот зим с небольшим. И ещё четыреста без малого — до полного совершеннолетия, эх, — вздохнула девушка. Или всё-таки девочка? — Драконы взрослеют долго, а я в этом плане явно пошла в отца.       — Впечатляет, — признался ведьмак.       — Да? А тебе сколько?       — И сотни ещё нет, — развёл он руками.       — Ой, так ты совсем ещё маленький… — хихикнула Присцилла, хлопнув в ладоши от умиления. — Когда мне исполнилась первая сотня, я была вот такой пухленькой зеленоглазой крохой с полными щёчками, двумя короткими косичками и роскошными бантиками… а другие дети меня дразнили за хвост и рожки, и я, смешно вспомнить, сильно обижалась на них. Если в казарме сохранился мой портрет, непременно его тебе покажу. А о чём мы говорили?       — О том, откуда пошло опустошение, — терпеливо напомнил Геральт, решив не говорить, что для большинства людей в его мире и сотня лет — почти недостижимый предел мечтаний, и разве что чародеи, друиды и ведьмаки могли перешагнуть этот порог, а то и похвастать вдвое-втрое большим долголетием.       Зачем огорчать собеседницу?       — Ага, точно! — закивала беловолосая. — В общем, первые полые появились у нас, когда Картина, ведущая сюда, ещё не была написана, а на вершине скалы, где позже возвели эту крепость, выл от тоски и одиночества ветер, высились сосны да чернели над сугробами острые ветви кустарников; единственными же обитателями безлюдного горного пика являлись горные козлы, снежные крысы и вороньи демоны. Так что, если желаешь найти способ побороть хворь и обезопасить дорогу для того купчины, тебе придётся-таки воспользоваться порталом и отправиться в Лордран. Заодно и мир спасёшь. Да уж… Если честно, я и не представляла, что болезнь и двести зим спустя будет столь же опасна… думала, что с ней разберутся, пока буду спать. Но, если она и по сей день преследует нежить, да ещё и распространяется на новые земли, то, получается, до сих пор — за столько лет, десятилетий и столетий — никто во всём Лордране не нашёл надёжной защиты, действенного лекарства от неё? Это ужасно…       Тут ведьмак всецело был с нею согласен.       Ведь если предположение полудраконицы верно, и со столь серьёзной проблемой за прошедшие века не справились боги, правители и маги целого мира, то каковы шансы достичь успеха у самого Геральта?       Можно, конечно, понадеяться, что ему повезёт там, где не совладали с бедой другие — такое уже бывало в его практике; или же рассчитывать на то, что свежий взгляд «со стороны» поможет раскрыть загадку возникновения проклятия — так тоже случалось…       Однако полагаться исключительно на подобное везение, силу Предназначения и прочие эфемерные вещи, изрядно отдающие фатализмом, — наивно и попросту глупо: учитывая хотя бы даже наличие сохраняющих способность мыслить покойников, с большой вероятностью могло статься так, что законы мироздания и магии двух миров весьма заметно отличны между собой и в других проявлениях, а все его профессиональные знания и немалый опыт окажутся совершенно бесполезны там, куда ведёт канувший в пропасть телепорт.       Да и времени прошло слишком много: семьсот лет — более чем достаточно, чтобы все следы, ведущие к причинам произошедшего, затерялись, даже если все жители неведомого Лордрана живут настолько же долго, как и его собеседница… подумать только, шесть веков — да она в полтора раза старше Региса!       А уж сколько займёт исследование целого материка, даже если он примерно равен по площади Северным королевствам? Безусловно, это было бы интересно, но у него сейчас нет такой возможности: как только наступит весна, его странная компания покинет гостеприимный Туссент, вновь отправившись в странствие.       Он должен спасти Цири.       — Ты назвала это болезнью, но увиденное мною тут, на перевале… то есть, в замке, — по всем признакам куда больше похоже на проклятие. Мне доводилось видеть бывшие поля кровопролитных сражений, места массовых казней и капища кровавых, запретных культов, где бесчисленные мучительные смерти породили чудовищную магию, отравившую саму природу и превратившую погибших в орудие убийства. Беспечных путников, что на свою беду оказались в тех местах ночью, а в некоторых случаях и днём, больше никто и никогда не видел живыми, — и, как это ни прискорбно, мало кто требовал снять порчу.       Чаще всего короли и князья не собирались платить ведьмакам или чародеям за очищение проклятой земли, как и те сами не поспешили бы взяться за подобный заказ, уж больно опасным он мог стать даже для самых опытных из них. Чем снимать злую, сильную волшбу с тех же Мехунских урочищ, намного проще было их объехать стороной или покинуть опасный участок тракта до наступления темноты, а в зловонные болота Ийсгита и вовсе никогда не соваться — нечего там делать здравомыслящему человеку, среди трясин, прудиков и крохотных озёр, кишащих настолько многочисленными и опасными существами, что никто и никогда не сумел оных перечислить и классифицировать. Даже ведьмаки.       — Проклятие? — девушка задумалась, наматывая на палец длинную шерстяную прядь на обшлаге рукава. — Может, и так, но, если ты прав, то… какой же неимоверной силищей надо обладать, чтобы наложить порчу не на вражеский замок, сельский погост или деревню, не на город и даже не на страну, а на целый мир, а то и не один? И как же нужно безумно, неистово ненавидеть всех вокруг, всё живое, чтобы так поступить?!       — Не ты ли совсем недавно упоминала неких обладателей почти божественного могущества? — напомнил Геральт. — Могли ли они сотворить что-то подобное?       — Они… О да, им бы сполна хватило могущества — но только тем, кто владеют Великими душами, конечно, а не их чадам, жёнам и любимцам, наделённым лишь жалкими осколками. Но кто из них, и зачем ему так поступать? Повелитель молний Гвин или огненная Ведьма из Изалита? Не могу представить причину, что заставила бы владык двух крупнейших государств пойти на такой шаг. Разве что война между ними, где одна из сторон катастрофически проигрывает, и поражение грозит не потерей пары захудалых деревень, а всерьёз угрожает самому существованию… Но такой войны-то как раз и не было, даже стычки между враждующими феодалами на границах происходили редко, — размышляла беловолосая, глядя в огонь. — Нито? Он — всесильный некромант, всякая смерть в его власти, а во время войны с драконами он насылал на тех чудовищные эпидемии, убившие множество ящеров, даже невзирая на всё их хвалёное бессмертие и неуязвимость. Когда врагом оказывается само твоё тело, предав самое себя, — каменная чешуя бессильна…       — Так может, и постигшее ваш мир проклятие — его рук дело?       — Сомнительно, — пожала плечами Присцилла. — Теоретически-то, на первый взгляд, он лучше других подходит на роль подозреваемого, но если вдуматься… Захоронения в катакомбах и древний Склеп Великанов, вотчина Первого из Мёртвых, где в огромных саркофагах спят вечным сном его соплеменники, представители неизвестной нам расы, — едва ли уступают по площади и, хм, плотности населения даже огромному мегаполису Анор-Лондо; в подземельях сложилось своеобразное, самобытное общество тех мертвецов, что уже утратили даже плоть на костях, со своими законами и обычаями, ремесленниками и магами, хранителями могил и дочерьми самого Лорда — Мильфанито, поющими девами. Опустошение задело этот народ даже больше, чем других. Какой резон повелителю умерших лишать ума собственных подданных? К тому же, между вельможами при дворе Гвина, Повелителя Света, ходили слухи, что Верховный некромант то ли не рассчитал своих сил, когда распространил свою власть над смертью на судьбу каждого жителя континента, кроме разве что других Лордов, и тем самым надорвался, то ли изрядную долю его могущества подло похитил кто-то из амбициозных подчинённых… Как бы там ни было, великий Нито резко ослабел и вынужден был вернуться в свою усыпальницу. Вряд ли ему хватило бы сил на что-то настолько масштабное.       — Ясно. А что же с четвёртой душой? Ты говорила, что их четыре.       — Ах, да, верно. Огненная — у Ведьмы, солнечная — у Гвина, белая мертвенная — у древнейшего некроманта, и последняя, четвёртая — Чёрная, единственная из всех; её редко и скупо упоминают: мол, была и такая, ею порождена человечность и, соответственно, весь человеческий род. Я не знаю, какие возможности она дарует и кому досталась. Ни разу не слышала даже имени, только однажды, э-э, совершенно случайно, — Присцилла заметно порозовела, — услышала разговор отца и незнакомого мне рыцаря, где прозвучало прозвище — Первый Человек. Как будто имя четвёртого Лорда подвергли забвению, нарочно стерев из памяти людей.       — Да, звучит подозрительно, — согласился с собеседницей ведьмак. — Но кто-то же должен о нём помнить?       Полукровка задумчиво тарабанила пальцами по пустому котлу, выстукивая какую-то незамысловатую мелодию.       — Думаю, сами же Владыки вряд ли забыли одного из них. И те, кто были рядом с ними во время истребления драконов, то бишь ближайшие соратники, советники и родственники. Но чужеземцу попасть к важным сановникам или, тем более, самим богоравным правителям на приём будет сложно. Возможно, какие-то записи, летописи и мемуары хранятся у моего отца, Хранителя Архива, однако библиотека содержит сотни тысяч фолиантов, собранных по всему континенту после войны, и их изучение, боюсь, непозволительно затянется. Да и оказаться в папенькиной святая святых ненамного проще, чем на аудиенции у его божественного патрона. Кстати, а у вас есть драконы? — внезапно заинтересовалась девушка.       — Да, хоть их и осталось мало. Я однажды путешествовал бок о бок с одним из них…       — Дракон шёл пешком, не взлетая? — удивилась девушка. — Конечно, в полёте они куда стремительнее, а на земле достаточно неповоротливы и тяжеловесны, но и в таком случае огромные ящеры передвигались намного быстрее всадников, чьи лошади шли рысью… Как ты не отставал от него?       — Он принял человеческое обличье.       Глаза Присциллы округлились от изумления, став похожими на два золотисто-зелёных блюдца, в которых отражалось пламя костра.       — Но разве такое возможно?!       — Когда речь идёт о золотом драконе, то — да. Хотя до той встречи я сам считал байки о них мифами, — признался ведьмак.       — Ох, как интересно! Расскажешь?!       — Охотно, но позволь сперва вернуться к проклятию.       — Хорошо. Спрашивай.       — Что за человечность, о которой ты говорила? У нас это слово подразумевает любовь к людям, сострадательное, понимающее отношение к ним, но мне показалось, будто ты имела в виду нечто более… материальное и осязаемое.       — Да. Так и есть. Смотри, — полукровка вновь сняла с пояса кошель, и, покопавшись в нём, извлекла комок клубящейся тьмы, слитый из двух непроницаемо-угольных веретенообразных клочков тумана, тонкая белая кайма которых испускала бледное свечение. Затем протянула его ведьмаку.       — Это она и есть, правда — двойная. Мне её подарили, хоть я ума не приложу — зачем, и что мне с ней делать? Говорят, человечность — крохотные, совсем ничтожные осколки той последней Великой души, которыми посредством выпавшего «чёрного снега» оказались наделены многие представители самых разных народов, в основном низкорослых, ставшие в итоге представителями единой новой расы — людей. Уж не знаю, как так получилось, что неизвестный, нашедший её, распорядился своей находкой столь странным образом… Может, не сумел справиться с новоприобретённой силой? Так вот, не исключено, что человечность как-то связана с проклятием, поскольку лишившиеся её мертвецы, ставшие опустошёнными, охотятся за теми сородичами, которые ещё сохраняют её. Друг друга они не трогают, представителей иных рас — тоже.       — Едва ли она у меня имелась до того, как подобрал с одного из покойников, однако на меня всё равно нападали, — усомнился в её словах Геральт.       — Ну, даже не знаю, отчего так, — пожала плечами Присцилла. — Может, в тебе течёт кровь кого-то из моих друзей, бежавших отсюда, когда все кругом становились полыми? В таком случае у тебя есть доля человечности — малая, но достаточная для того, чтобы приманить опустошённых. Конечно, вовсе не факт, что ты — действительно потомок одного из беглецов, мало ли, что там творится в голове у полых и почему они на самом деле нападают, но было бы забавно… Кем были твои родители?       — Мать — чародейка друидского круга в Майене, об отце я ничего не знаю. Нет, вряд ли; такое совпадение подходит разве что барду для сюжета очередной слезливой баллады, в жизни всё куда прозаичнее… и запутаннее одновременно. К тому же, местные упыри одинаково агрессивно настроены к любому незваному гостю из нашего мира, будь то отправившиеся на разведку купеческие охранники или излишне хозяйственные кметы, пожелавшие обшарить руины на предмет чего-нибудь полезного в хозяйстве. Вряд ли все эти люди и нелюди — мои родственники.       — Да, ты прав, скорее всего. А жаль… — вздохнула беловолосая.       — Кстати, я нашёл несколько загадочных вещиц, не могла бы ты просветить меня относительно их природы? — Геральт достал из сумки свои странные трофеи и передал их полукровке.       — Ну, давай посмотрим на твои находки, — согласилась девушка. — Ого, какая занятная вещица, — она покрутила между пальцами невзрачный серебряный перстень с овальным прозрачным камнем. — Жертвенное кольцо. Если отправишься в Лордран, никому там его не показывай: четвертование — ещё не самая скверная кончина для обладателей подобной бижутерии.       — И что с ним не так? — полюбопытствовал ведьмак. — Оно как-то вредит владельцу, или его врагам?       — Нет, что ты! Само по себе — полезнейшая вещь: к примеру, если твой друг смертельно ранен, надень на его палец этот перстенёк. Твой приятель всё равно умрёт, однако сразу же и воскреснет, без каких либо следов ранения, даже не нежитью, а живым и здоровым. Здорово, правда? — великанша усмехнулась. — Кольцо, правда, при этом сломается.       — А за что тогда казнить?       — Ну, тебе само название — «жертвенное кольцо» — ни на что не намекает? В общем, для создания подобного украшения требуются настолько ужасные, омерзительные ритуалы с кровавыми жертвоприношениями, что все Лорды без исключения попросту запретили под страхом смерти создавать и даже просто владеть подобной мерзостью в своих владениях… Если бы угроза даже самой жестокой казни ещё хоть кого-то останавливала, когда речь заходит о насквозь незаконном средстве, которое гарантированно вытащит обладателя с того света! — она печально вздохнула. — Каждое такое колечко стоит как приличное баронство, так что тебе невероятно повезло. Но, повторюсь, никому его не показывай и лучше носи камнем внутрь. Не казнят, так просто ограбят… Да, к слову, одно время в столице ходили слухи, будто перстни — дело рук жрецов Велки, Богини Греха. Не знаю, так ли это… да и никто не знал: не нашлось глупцов, что пожелали бы связываться с её служителями. Однако здесь, в замке, жил старый исповедник, отец Доминик, что отпускал грехи умирающим ссыльным, — возможно, кольцо раньше принадлежало ему?       — Я нашёл его возле какого-то голодранца. Он не похож ни на священника, ни на старика, и, видимо, был обычным мародёром. А это что?       — Уголь Тьмы. Даже странно, что Андрэ, уходя, оставил его тут… хотя, наверное, он просто не желал, чтобы за ним погнались все до единого клирики Лордрана, жаждущие сохранить свою тайну, а заодно и свои головы.       — Сохранить тайну? — Геральт не стал рассказывать ей о странном окаменевшем кузнеце. Интуиция подсказывала, что именно он и являлся тем самым Андрэ. Узнав о смерти знакомого, Присцилла только снова расстроится, но исправить всё равно ничего не сможет.       — Видишь ли, оружие, выкованное с помощью чёрного пламени, церковники Белого Пути втайне использовали для охоты на мятежные пантеоны прежних, Старых богов, — пояснила беловолосая. — Моя коса — из таких клинков*. Однако Лорды, узнай они о существовании столь серьёзной угрозы, пусть и в руках их собственных, казалось бы, верных слуг и почитателей, едва ли обрадовались бы. Скорее всего, богоподобные Владыки заподозрили бы тех в заговоре и предательстве, и вполне может быть, что небезосновательно.       — Ясно. Ну, тут человечность, — он развернул тряпицу, в которую заворачивал склянку с подозрительным трофеем. — А эти записи?       Полукровка внимательно вчиталась в письмена, едва видные на пожелтевшем пергаменте:       — На первом листке — молитва Велке. Я не особо разбираюсь в жреческих ритуалах, но, если правильно поняла, сила черноволосой богини защищала прочитавшего псалом клирика от любой враждебной магии. Если ты не из её паствы, то для тебя написанное совершенно бесполезно.       — А на двух других?       — Что-то из огненной магии. Наверное, раньше принадлежало Иеремии, почерк очень похож: как курица лапой… Подробнее определить не могу, я же говорила, что совершенно бездарна в волшебстве, а от одного взгляда на эти формулы меня вновь одолевает сонливость.       — А что скажешь о них? — Геральт высыпал из сумки целую россыпь из десятка мертвенно-белых огоньков. — У меня такое чувство, будто они в чем-то сродни человечности: и неуловимо похожи на неё, и совсем другие одновременно.       — Так и должно быть, ведь человечность — осколок Великой души, а эти… Это простые человеческие души. Умерев окончательно, всякое живое существо оставляет после себя дух, источник и саму суть жизни. У большинства они бесследно исчезают, устремившись в загробный мир, а у других, немногих, — остаются на бездыханном теле… чтобы быть найденными и оказаться своеобразной валютой. Не все души равно ценятся, мало кого заинтересует дух дворняги, индюка, полёвки или даже мельника, но те, что ярче других… Плату такими язычками огня — последним, что осталось от гордых рыцарей и отважных воинов, — примет любой торговец нашего мира, притом даже охотнее, чем медью, серебром или золотом, ведь позже купец без труда и с приличной выгодой перепродаст её местному владетелю. Особенно же ценные экземпляры пополняют сокровищницы самих Лордов…       — Но зачем кому-то, — причём, не злокозненным демонам из проповедей святош, а нормальным людям, — могут понадобиться чужие души? — удивился ведьмак.       — Хочешь узнать? — улыбнулась ему Присцилла. — Тогда присядь возле меня. Ближе, не стесняйся. Возьми одну из них в ладонь. А теперь вытяни руку перед собой и плавно сожми огонёк в кулаке.       Сминая в руке тускло мерцающее, бледное пламя безымянной души, Геральт на мгновение ощутил нечто странное, будто далёкий, едва различимый отголосок давно забытых воспоминаний. А затем душа лопнула, с тихим мелодичным звоном брызнула бесчисленным множеством разноцветных искр… молниеносно втянувшихся в ведьмака.       Он с тревогой посмотрел на беловолосую, но та была спокойна:       — Не пугайся, нет повода для волнений. Всё прошло замечательно: ты поглотил её. Теперь же смотри в костёр, неспешно погружаясь в транс. Почувствуй её, найди взглядом в пляшущих языках огня, в алом мерцании золы, — нараспев тянула дочь дракона, также глядя в оранжевое пламя. — Позволь ей, бестелесной, погрузиться в тебя и слиться с тобой, сбежать во тьму внутри тебя, недостижимую для опаляющего пламени… вспомни, кем она была при жизни, дай ей напитать тебя собою, познай и умей всё, что знала и умела она!