Rozen Maiden Vergessene Zeiten

      Ганс — теперь уже не тот хулиганистый мальчишка Ганс, а вернувшйся перед Первой мировой домой, в Германию и ныне известный на весь Майсен мастер гончарного дела — сидел в кресле, держа дрожащими руками газету. Забыв обо всём на свете, не веря своим глазам, он вновь и вновь перечитывал жуткие слова: «6 мая»… «19:25»… «Гинденбург»… «Список погибших»… «Ева Розен»… «Алиса Розен»…       Нет, не может быть так. Только не он, только не сейчас, только не таким образом! Почему именно его любимой жене и красавице дочке была уготована такая ужасная участь — вместо весёлого и беззаботного отдыха в Америке оказаться погребёнными под обломками горящего дирижабля?       — Ганс, привет! Чем сегодня… — с порога громогласно заявил было Зигфрид, зашедший, как обычно, после работы проведать старого друга, но осёкся, увидев из дверного проёма сгорбленную в беззвучном плаче фигуру Ганса.       — Это…. что случилось? — спросил было он, но увидев, что держит в руках Ганс, сообразительный Зигфрид сразу всё понял.       Всего неделю назад Ганс, сидя вместе с ним в кабаке на Ляйпцигер-штрассе, с воодушевлением рассказывал ему за кружкой пива о том, как он, наконец, скопил «немного» денег, и теперь собирался, наконец, отправить свою жену и одиннадцатилетнюю дочку «на каникулы» в Америку — и не как-нибудь, а на самой, что ни на есть, гордости Германии со времён Первой мировой — на «Гинденбурге». А сейчас первую полосу газеты венчала фотография охваченного огнём дирижабля, так и не давшего пассажирам спуститься на американскую землю…       Ева — та самая милая девица, с которой Ганса как раз-таки и познакомил Зигфрид полтора десятка лет назад, на его глазах без памяти влюбилась в этого рокового блондина — тем более, что он обладал изысканными манерами, словно настоящий англичанин, а вдобавок к этому мог похвастаться знанием невероятного количества интересных вещей, и умел говорить так, что даже сам Зигфрид порой сидел с раскрытым ртом, слушая его рассказы, что уж говорить о Еве. Что, впрочем, было неудивительно: детство он провёл в Южной Англии, прочитал гору книг, знал французский, немецкий и английский языки, а также не понаслышке был знаком, как говорят, с каким-то известным писателем того времени, который и рассказывал ему десятками разнообразные байки.       Зигфриду же, как одному из близких друзей Ганса, довелось видеть почти всё развитие его отношений с Евой, побывать на их свадьбе, а также радоваться вместе с ним, когда Ганс — добрая душа! — внезапно объявил, сидя в облюбованном ими с Зигфридом кабаке, что сегодня он всех поит за свой счёт, потому что у него родилась долгожданная дочь.       По такому случаю владелец кабака вытащил припасённую бочку с пивом на середину зала и обычный вечер в «таверне» превратился в бурную пьянку.       — Давай наливай, да подставляй, не зевай! — орали посетители.       — Это, слышь, ты смотри, я тебя до дома не понесу! — пытался вмешаться Зигфрид.       — Какая разница, такое бывает только раз в жизни! — весело заявлял Ганс, держась за край стола — стоять после шести кружек он уже не мог.       «Интересно, почему раз в жизни? Как будто один ребёнок — это предел», — почему-то пришла странная мысль в голову Зигфриду, но он отмахнулся от неё, и для верности залил оставшиеся сомнения несколькими глотками из своей кружки.       — Как назвали-то хоть? — поинтересовался владелец, намереваясь если не физически (пить на работе — не дело же!), то хоть морально поучаствовать в дискуссии. Ганс будто бы мгновенно протрезвел и чётко, но абсолютно серьёзно сказал:       — Алиса.       Повисла небольшая пауза, но вскоре кто-то откликнулся:       — Хорошее имя! Так выпьем же… — и веселье продолжилось с новой силой.       Зигфрид снова задумался было — но очередная порция пива из кружки снова развеяла все лишние мысли.       …Теперь же Зигфрид без слов понял состояние Ганса. Он попытался его уговорить всё-таки пойти «развеяться», мол, «чего сидеть взаперти»… Но вскоре, поняв всю бесполезность любых уговоров, почесав бороду, ушёл. Даже у Зигфрида, закалённого в боях Первой мировой войны и видевшего сотни, если не тысячи смертей, не укладывалось в голове — как же так устроен мир, если можно настолько легко потерять всё, что тебе дорого.       А Ганс, отложив газету в сторону, взял кусок гипса, скребок, нож, надфиль… Уже представляя, что за форма появится из-под его рук. Не чашка, не блюдце, не изысканная тарелка.       «Я обязательно сохраню свою Алису».       Ганс слегка дёрнулся, будто бы что-то вспомнил, но не придав этому значения, сел за стол, включил лампу и начал выскребать в гипсе выемку.       И он не знал, что в этот момент кролик на обложке книги, стоящей в старом, рассохшемся шкафу в углу комнаты, вновь улыбнулся.