В школе дискотека. Музыка издалека доносится из такого близкого актового зала. Словно сквозь толстый слой ваты. Стекловаты. Дэнс-дэнс-дэнс и туц-туц-туц. Трам-пам-пам и тра-ля-ля. Свет играет на стеклах, за окнами темнота, и это наверняка выглядит красиво. Все там, а я тут. Шагаю по второму этажу и, сделав очередной поворот, понимаю, что это не совсем похоже на мою школу. Вернее, это она и не она одновременно. Как будто все этажи слились воедино, потому что сейчас я вижу кабинет музыки, который должен находиться на третьем этаже, и методкабинет, который находится на втором и который используют как собрание творческого кружка. Справа от меня как раз актовый зал, а слева, за поворотом, оказывается дверь. Почему я бегу? Точнее... Когда я начал бежать? И от кого я бегу? Куда я бегу? Ответ вскоре приходит: впереди виднеется дверь, за которой я знаю-не знаю, что находится. Внутри оказывается ванная, откуда она здесь?, небольшое окно и раковина. это так похоже на... Почему это выглядит, как общежитие? Это ведь моя, а точно моя?, школа! а разве это похоже на школу? Дверь резко открывается, и я вижу трех неизвестных мне человек, но я ведь знаю их!: Алекс, Ник и... Он? Но почему ОН здесь? Подождите. Я ведь не знаю, кто это! Кто это - он? но почему он выглядит таким знакомым...
Да принесет покой этот новый день. Да сбудутся все твои мечты. С этой небольшой молитвой начался мой новый день. Новый день. Новая неделя. Как жаль, что не новая жизнь. Жизнь? О чем ты, Фран? Ты так мечтаешь сдохнуть, что готов жить дальше? Я чувствую, что внутри меня словно живет кто-то, кто очень не любит меня. Кто-то? Ты сказал "кто-то"?! Ну, что ж. Давай знакомиться. Меня зовут... - Доброе утро, мама, - умывшись, захожу на кухню за ставшим таким обыденным утренним чаем. - Доброе утро, солнышко, - мама подходит ко мне и крепко обнимает. Зачем? Зачем ты это делаешь? Убери свои руки! Не смей прикасаться ко мне! - Ты точно выспался? У тебя под глазами просто огромные синяки! И глаза все красные! - Все нормально, мама, - я как можно нежнее, чтобы не обидеть ее, убираю, отцепляю ее руки от себя. Краем глаза замечаю, как блестят ее глаза. Но они тут же становятся нормальными. Видимо, показалось. Наливаю себе горячего чаю и сажусь за стол, закатав рукава. - Что это у тебя? - мама показывает на мой шрам-напоминание-о-чем-то. - Это? Не знаю, поцарапался где-то, наверное... - я не могу сказать, что каждый день режу себя до крови, до уже не ощущаемой боли. - Ясно... - она вновь подходит ко мне, проводит рукой по моим все еще, ты хотел сказать "По прежнему", зеленым волосам и целует в макушку. И во мне будто закипает злость. Она же меня не любит! Зачем она это делает? Неужели она хочет посмеяться надо мной?!Как же хочется руку убрать эту, блять! Зачем вообще прикосновенья нужны? Ведь в них столько боли, горести, лжи...
- Мне пора идти, мам. Пока, - закрываю за собой дверь и спускаюсь по лестнице. На улице прохладно. На улице холодно, Фран. И ты это знаешь. Почти тепло. Фран, ты идиот? "Доброе утро, семпай." "Утро. Что-то опять случилось?" "Мне опять плохо." "Что же мне с тобой делать? *крепко обнимаю*" "Не отпускайте меня, пожалуйста. *обнял в ответ*" "*сел на кровать, а тебя посадил на колени*" "*обхватил вас ногами и крепче прижался*" "*медленно пополз руками под твою кофту*" "У вас холодные руки, семпай." "Я знаю, лягушка. Тебе лучше?" "Может быть... Я уже около школы. Позже напишу." "Я буду ждать тебя у себя. Надо встретиться." Верно... Мы так давно не виделись... Я буквально ощущаю холодные руки семпая на своей спине. Фран, ты дрожишь. Успокойся. Нам нельзя нервничать. Нам нельзя быть заметными. Два подзатыльника: раз, два. Пять толчков в плечо: один, два, три. Четыре. Пять. Одна подножка: раз. Слова: - Жиробасина! - Мондавошка! - Пеедииик! Дик-дик! Да, я все еще не снял серьгу. У меня отбирают рюкзак, куда-то его закидывают. А я спиной резко прижимаюсь к стене. Не по своей воле. Моя голова бьется о стену так, что искры из зажмуренных глаз сыпятся. Мой живот пронзает резкая боль от сильного удара кулаком. Где-то звенит звонок. Начинается урок. Итальянский проходит... скрытно. Мистер Керн что-то говорит. Я что-то отвечаю, но не помню, что. Я не помню урок совсем, хотя наверняка мой мозг все запомнил. Все внутри привычно дрожит. Мое нутро беснуется в истерике, руки дрожат из-за чего вся запись урока состоит из каракуль. С каждым днем все сильнее... Когда же все закончится?.. Когда уже конец?Он одиноко бредет по пустынным улицам ночного города, размышляя о чем-то своем. Его существование подходит к концу. Его время выходит.
Время выходит. Урок заканчивается, и все выходят из класса. Я достаю свой рюкзак из привычного закоулка и так же иду на историю к женщине с бородавкой. Пишем самостоятельную, отвечая на вопросы в конце главы. Внезапно я слышу вибрацию своего телефона в рюкзаке, и раздающийся следом писк, оповещающий о звонке. По классу проносится тихий, но откровенный ржач. Чувствуя, как краснею, за доли секунды нахожу и выключаю свой древний телефон. Неизвестный номер. Усилием воли поднимаю глаза на класс и обвожу взглядом. Анжела держит в руках телефон, незаметно для миссис Туччи, и смотрит на меня с насмешкой. А как иначе? А иначе никак. Это же я. - Дьюаро, на уроках телефон должен быть выключен. Еще одно замечание, и я снижу вам оценку. Это понятно? - Но это не!... А впрочем, какая разница... - Да, миссис Туччи...И ветер уносит его последнее слово, разнося его по всей округе, озаренной ярким светом последнего творения его жизни.
Я не помню как проходит алгебра. Миссис Скотти что-то говорит. Но мне даже не хочется ничего писать. Что же делать... Тетради у нас проверяют, а схлопотать двояк мне совсем не хочется. Мама огорчится, расстроится, начнет что-то выяснять и тогда... Тогда. Записываю последнее, что говорит учитель. Для галочки. Пусть и новая тема. Учебники же нам не зря выдают. К тому же. Разве это все имеет значение? Разве хоть что-то может иметь хоть какое-то значение, когда следующий урок - физкультура? Раньше я думал, что лучше всего будет зайти в раздевалку в числе первых: переодеться, пока никого нет, и выйти оттуда, встав у какой-нибудь незаметной стеночки в каком-нибудь незаметном уголке. И Все будет хорошо. Хорошо настолько, насколько хорошо может быть в такой ситуации. А потом мистер Фабри перестал нас пускать в раздевалку раньше, чем за пять минут до начала урока. Потом я думал, что проще будет приходит в числе последних: переодеваться тогда, когда уже большинство переоделось и заходит в зал. Но я не успевал переодеваться, потому что со звонком учитель закрывал раздевалку, и приходилось выходить в том виде, в котором ты есть. А применительно ко мне - в никаком. Я не успевал переодеваться, потому что мои одноклассники просто не давали мне это сделать. В их списке дел было обязательным припереть меня к стенке. Тыкнуть под ребра и все остальное в том же духе. А если ты не готов к уроку, тебе ставят двойку. Этого никто не хочет. В смысле... Я хотел сказать, никто из тех, кто является мной. И знаете... Людям нужна еда. А я человек. Поэтому после алгебры я иду в столовую. Покупаю себе чай и пироженое. От сладкого толстеют, но я же не толстый. Я в этом более чем уверен. - Куда ты жрешь? - они словно читают мои мысли. - Болотина, тебе надо меньше жрать! Девчонки на толстых не западают. Все их голоса звучат как один. Я боюсь поднять голову и увидеть кого-то из них перед собой. Внезапно мне даже есть не хочется. Я больше ничего не хочу, кроме как сдохнуть. Не знаю, куда себя деть. Что делать дальше. Я внезапно понимаю, что не знаю ничего. Наверно, хочется провалиться сквозь землю, но обычно это бывает от стыда. А мне просто страшно. И я хочу спрятаться. И я прячусь. Снова прячусь в себя. Хотя, казалось бы, куда уж глубже. До этого момента мне казалось, что я уже достиг дна.Уже нет ничего, что радовало бы его. Он навсегда завяз во тьме. Он больше не сможет выйти из нее. Да и не захочет.
На автомате поднимаюсь со скамейки и иду в спортзал. Захожу в раздевалку, уже не готовясь к новым словам. Я просто всегда к ним готов морально. Я просто не выхожу из этого состояния. Все их слова уже давно стали доноситься как сквозь слой ваты. Но даже через этот слой они слишком больно бьют. Не замечаю, что было тихо, пока вновь не слышу приглушенные звоном в ушах слова: - Прямо до земли достают щеки твои! Хоть плачь, хоть кричи! Ты толстый! - песенка, если быть точнее. Привычно делаю, что надо: не смотрю в их сторону, пытаюсь скрыть дрожь в руках, когда достаю из пакета сменную черную футболку. - С жопы до земли достают булки твои! Хоть стой, хоть сиди - ты толстый! - слышу гогот вокруг себя. Нет. Нет. Нет. Нет. Меня. Здесь. Нет. - Толстый человек, состоит он из чебурек, из жирных котлет с добавкой! - кто-то из этой толпы подходит ко мне достаточно близко. - Жирокомбинат - про таких всегда говорят! Но ты привыкай - ты толстый! - прямо в ухо. Я невольно дергаюсь в сторону, прикрыв глаза. Черные джинсы, которые я хотел убрать в пакет, так и остаются в моих опущенных, прижатых к себе руках. - Эй, Фран! К фитнесу не подходишь близко, и в боках пропала третья массажистка? - человек тыкает меня в ребра. - Люди так и пропадают! - доносится откуда-то из глубины раздевалки. - Успокойся, - хлопок по лопаткам. - Похудеешь! - Так бывает! - толчок в спину, и я соприкасаюсь со стеной. - Уууу, парень! Ты что творишь? Девчонки не обрадуются дыре в стене! И вновь дружный гогот. Я лишь учащенно дышу, стараясь делать это как можно тише. Словно я и не дышу вовсе. Не отлипаю от стены, пока они не уходят. Убираю вещи в пакет и выхожу из раздевалки. Вовремя, потому что мистер Фабри уже шел закрывать двери. Прохожу мимо, словно не замечая его. Впрочем, то же получаю в ответ. Класс строится. Сначала по росту парни, затем по росту девушки. А я встаю в конец. Учителя уже привыкли и не пытаются ничего изменить. Класс бегает, разминается. Я же стараюсь делать это настолько, насколько возможно, чтобы остаться незамеченным и не схлопотать двойку. После - игра в волейбол. А Фран привычно садится в углу на скамейке. В конце урока мистер Фабри говорит нам оценки. Получил натянутую четверку. Потому что нужно делать что-то еще, кроме разминки и сидения на скамейке. Посрать. Перед химией пишу семпаю лишь одно: "Семпай..." Он не отвечает, и я стараюсь держать себя в руках, прокручивая в голове момент нашего утреннего общения. Вновь представляю, максимально реалистично, его холодные с немного огрубевшей кожей руки на своей спине. Пытаюсь максимально почувствовать это прикосновение, что существует лишь в моем воображении. Весь урок проверяю телефон в надежде на ответ семпая. Но он по-прежнему молчит. Миссис Коссет не обращает на меня внимания, терроризируя других учеников. А я остаюсь в тени. А я остаюсь все больше незаметным. А я все глубже в себе. От нечего делать рисую в тетради - в тетради? Фран, ты с ума сошел? Она же тебе потом голову оторвет за это! - разные закорючки, разные шипастые, махровые закорючки, стараясь сложить их в общую картину.И ветер уносит его последнее слово, разнося его по всей округе, озаренной ярким печальным светом последнего творения его искусства, его жизни, которую он так не любил.
Если не ошибаюсь такое называют абстракцией. Завершив одну "картину", начинаю рисовать другую. Не знаю, что здесь можно увидеть. Я просто рисую линии так, как они сами того хотят. В какую сторону пойдут, в ту и дорисовываю. Вот новый "рисунок" соединяется со старым. Еще несколько линий, и теперь все выглядит единым целым. Мне определенно нравится. Вольный стиль рисования. В конце урока записываем домашнее задание. Перед географией захожу в туалет, чтобы уничтожить себе руки. До тех пор, пока не перестану их чувствовать. Достаю из сумки канцелярский нож, который уже черт знает сколько таскаю с собой, и обновляю мой крест-напоминание-о-чем-то. Слизываю выступившую кровь, посасывая рану, и вновь "рисую". Какой-то мелкий парень заходит в помещение, нарушая мое уединение. Стоит и смотрит на меня. На мою руку с лезвием. На мой крест-напоминание-о-чем-то. Даже от это мелкого я начинаю дрожать, как загнанный кролик. Меня словно поймали с поличным. - Зачем ты это делаешь? - спрашивает он, показывая на мой крест, очертания которого вновь окрасились красным. Я лишь опускаю взгляд в пол и пожимаю плечами. - Ну и ладно. Мне нравится, - он улыбается мне и скрывается в кабинке. Я удивленно поднимаю взгляд. "Спасибо" - говорю ему молча. Зачем я это делаю? А зачем люди вообще режут себя? Зачем вскрывают вены?Осознают ли другие, сколько боли должно быть в человеке, чтобы поднять лезвие и тащить его по коже?
Когда я захожу в класс, у меня в голове вертится бесчисленное множество слов, предложений, которые наполняют мою чашу. Которые требуют выхода. Но на географии мы всегда много пишем. И не писать нельзя. Поэтому я включаю все свое умение быстрописания. Записать то, что говорит мистер Рубино, и написать пару строк из своей чаши. И так весь урок. Чувствую на себе взгляд преподавателя, когда не слушаю, что он говорит. Когда слушаю лишь голос в моей голове. Голос диктующий очередное "произведение".Он не хотел жить для кого-то. Он жил для себя. Но и эта жизнь доставляла ему боль. И все это видели. А кто пытался с ним заговорить, только усугубляли его положение. Все видели его улыбающееся лицо каждый день, и лишь немногие понимали, что оно содержит огромное количество фальши. Она ненастоящая. Он жил для себя. Ведь больше не для кого. Любимый человек его предал, родные не обращали внимания на его боль, а лишь усиливали ее своим обществом, когда он хотел остаться один. Он через себя выдерживал каждый день, мечтая опуститься в ночь. Он любил ночь за ее темноту. За то, что происходит на сотни метров вокруг. Она, как и всегда, тихо опускается и неслышно уходит, открывая новый день, который он надеется не встретить. Вот и конец еще одного дня. Теперь он просто существует. Его срок жизни закончился. Теперь началось простое существование. Многие лишь глумятся над ним, понимая, что ему от этого еще больнее. Но они не понимают, что таким образом укорачивают срок уже его существования, и без того маленький. Ему осталось лишь несколько дней,.. а может, недель. Уже нет ничего, что радовало бы его. Он навсегда завяз во тьме. Он больше не сможет выйдет из нее. Да и не захочет. Он одиноко бредет по пустынным улицам ночного города, размышляя о чем-то своем. Его существование подходит к концу. Его время выходит. И ветер уносит его последнее слово, разнося его по всей округе, озаренной ярким печальным светом последнего творения его искусства, его жизни, которую он так не любил.
Звонок с урока. Я, словно окрыленный, сметаю свои вещи в сумку и иду в раздевалку. Быстрее. Быстрее к семпаю! Показать ему! Услышать его... Я больше не слышу никаких слов в свой адрес. Поразительно, как преображается твой мир, когда в нем есть, к кому придти. Достаточно лишь одного человека, чтобы огромный город стал живым. "Жди возле школы" - читаю лишь тогда, когда уже стою возле двери в Ваш подъезд. "Но я уже тут.. Возле Вас." Как только нажимаю "отправить", дверь распахивается, и семпай практически врезается в меня. - Лягух? Ты что здесь делаешь? Я же сказал, где меня ждать! - под челкой привычно не видно глаз, но в его голосе столь явственно читается удивленное возмущение. - Я слишком поздно прочитал. Или вы слишком поздно отправили, - на самом деле... На самом деле, даже если бы я прочитал Вашу смс до выхода из школы, я бы все равно бросился к Вам. Вы лишь смотрите на меня, а после берете за руку - мое сердце никогда не билось так быстро! - и ведете за собой в подъезд. Поднявшись на один этаж повыше, Вы прижимаете меня к себе, настолько крепко, насколько крепкими могут быть такие объятия. Настолько крепко, что я утыкаюсь носом в Вашу меховую куртку. Настолько крепко, что в том меху я отчетливо ощущаю Ваш запах. Ваш королевский запах. Боже, как же я по нему скучал... Семпай достает из кармана телефон и усмехается, прочитав мою смс. Усмехается и сильнее прижимает меня к себе. Хотя ближе, казалось бы, некуда. Когда мы заходим в квартиру, Бел-семпай сам снимает с меня куртку, шапку. Ботинки я ему не позволил снять и стащил сам. Привычно закатываю рукава черного свитера. У семпая всегда жарко в квартире. Прохожу на кухню, где уже кипит чайник, а на столе стоят две кружки. - Руки? - спрашивает, не поворачиваясь ко мне. - Помыыл, - подхожу к нему и обнимаю со спины. Как же я по Вам скучал. Надеюсь, что все понятно и без слов.Семпай поворачивается ко мне, обнимает за талию, медленно заползая руками под одежду. Его холодные руки со слегка огрубевшей кожей ласкового поглаживают поясницу. Я чувствую его дыхание на своей щеке, плавно переходящее на губы. Ласковое прикосновение, словно его и не было. Легкий укус, но не как в наказание, а как способ показать, насколько он скучал. Сам провожу языком по его нижней губе, словно спрашивая разрешения. Но чувствую в ответ лишь пальцы на своей щеке, и понимаю, что полез вперед. Что совершил ошибку, за что он и наказывает, сжимая пальцы на моей шее. Да, даже сейчас я готов умереть. К тому же, если меня убьете именно Вы, я стану самым счастливым человеком на свете. Становится тяжелее дышать...
Я понимаю, что задыхаюсь. Что дышу через раз от удушья, что существует лишь в моем воображении. Распахиваю глаза и отхожу от Бельфегора, садясь на диван, тем самым пытаясь скрыть дрожь в ногах. Стараюсь выровнять дыхание, чтобы семпай ничего не заметил. Иначе, как я буду ему объяснять, что задыхаюсь, потому что Он в моем воображении меня задушил? Мы молча пьем чай из больших черных кружек. Семпай смотрит на меня, а я смотрю на свое отражение в пленке остывающего черного чая. - Фран? - твердый голос заставляет меня поднять на него глаза. - У тебя... Как дела? - немного помявшись, семпай задает этот вопрос, но он звучит так, словно спросить он хотел нечто совсем другое. Как у меня дела? Действительно... Как у меня дела? Все хорошо, семпай. Не переживайте. Люди, учащиеся со мной в одном классе, как всегда дружны и приветливы. Только не со мной. Молча поднимаюсь из-за стола и прохожу к своей сумке, лежащей в коридоре. Достаю свою любимую книжечку, обтянутую черной бумагой. Открываю на нужной странице и протягиваю семпаю. Смотрите сами, как у меня дела. Он, не отрываясь, вчитывается в слегка корявые буквы. Его глаза бегают по строчкам. По не меняющемуся выражению его лица я не могу понять абсолютно ничего. Возможно, если бы я видел его глаза... Нет. Забудь. Даже его глаза ничего не скажут в подобной ситуации. Потому что ты просто побоишься в них посмотреть, верно? Бельфегор дочитывает и закрывает книжечку, но его пальцы цепляются за картонную обложку, и он видит оставленную на ней надпись, написанную вытянутыми черными буквами. Вся обложка закрашена красным, синим и зеленым перманентным маркером, отчего черные буквы практически сливаются с фоном, делая надпись нечитабельной. Тем не менее, семпай вглядывается в эти вытянутые, написанные моим особым почерком буквы, пытаясь разобрать написанное. - Я... - он читает первое слово. Его проще всех разобрать. - Не... Это "а"? Не-на... А это похоже на "в". "У"... Ненавижу, - второе. Я забыл, как дышать. Страх липким комком застревает в горле. Руки дрожат. - Это точно "и", - вторая буква последнего слова. - Что тут написано, Фран? - последнее слово написано близко расположенными буквами. Вы правда думаете, что я вам скажу? - Ладно. Я ненавижу... Это похоже на "з", - третья буква из пяти. Он резко захлопывает книжку, держа на ней руку. А потом подходит ко мне и... Обнимает. Просто и без слов. Прижимает к себе крепко-крепко. Настолько крепко, насколько это возможно для того, чтобы я чувствовал его сердцебиение. Для того, чтобы я растворялся в нем. Полностью и без остатка. Зарывается рукой в мои по-прежнему зеленые волосы, немного сжимая их. И лишь прижимает к себе, стискивая мои ребра, мою спину крепкими руками. Это объятие растворяется с уходом семпая в другую комнату. А я сижу, не в силах подняться. Давай же, Фран. Ты запомнил? Это мгновение. Прикрываю глаза и все же поднимаюсь на ноги, натыкаясь на Бел-семпая в проходе. - С днем святого Валентина, Фран, - с этими словами он протягивает мне небольшое красное сердечко. Маленькую открытку. Да, семпай, я тоже... Да. - Спасибо... - бережно беру ее в руки, словно она может рассыпаться. На моих губах появляется легкая улыбка. Благодарно смотрю на челку семпая. А ведь я даже ничего не приготовил... - Спасибо, семпай. Бельфегор трепет меня по волосам и вновь проходит на кухню, садясь за стол и придвигая к себе мою книжечку. Замечаю в его руках коробку карандашей. Что он собирается делать? Наклоняюсь к нему, в попытке рассмотреть, но он не дает мне этого сделать, закрывая раскрытую на чистой странице книгу. - Не смотри. Не смотри, пока не закончу. - Семпай, мне в музыкаалку скооро, - уже пол-третьего, а специальность начинается в четыре. Но я заранее взял с собой ноты, поэтому надобности заходить домой нет. Я могу быть здесь максимально долго. - Ну и хорошо. Значит, хорошо? Хорошо. От нечего делать, слоняюсь по Его квартире. Прохожу в зал и включаю телевизор на первом попавшемся канале. Там идет какой-то сериал. Молодая девушка едет в машине с мужчиной. Мысль о том, что это ее отец отпадает, как только он целует ее. Они сидят в ресторане, мило общаются. Романтический ужин, все дела. Он везет ее домой до подъезда. Вновь целует на прощание. Оказавшись дома, она рассказывает матери о прекрасном мужчине, которого она встретила. Мама искренне счастлива и тоже делится абсолютно такой же новостью. Они сидят на кухне и мило пьют чай с печеньками, радуясь за двоих. - Что смотришь? - семпай садится на диван рядом со мной. - Да вот. Сериал какой-то. Даже затягивает, - скрестив ноги по-турецки, мы с семпаем просто смотрим дальше. Мать вяжет сиренево-бело-серый шарф, девушка в кресле читает книгу с кружкой горячего чая. После она вновь уезжает с этим мужчиной. На следующий день, когда она приходит домой, матери дома не оказывается. Она приходит лишь вечером и рассказывает, что была с тем самым прекрасным мужчиной. - Спорим, что они встречаются с одним и тем же мужиком? - не открывая взгляда от экрана говорит Бельфегор. Я ничего не отвечаю, смотря, как девушка садится в машину к своему замечательному спутнику и замечает знакомый сиренево-бело-серый шарф. На ее вопрос "Откуда шарф?", мужчина лишь говорит, что ему его подарили. - Да... Определеенно, - замечательная интрижка. Ничего не скажешь. А мужик хорош. После очередной романтической прогулки мужчина подвозит девушку до дома. А на следующий день, когда девушка приходит домой, она видит этого мужчину со своей матерью. Они сидят на кухне и так же мило пьют чай с печеньем. Мать замечает вошедшую дочь и со счастливой улыбкой представляет ей "того самого прекрасного мужчину, о котором она ей говорила". Девушка ошарашено смотрит на него. Он ошарашено смотрит на нее. Мы с семпаем одновременно поднимаем руки в победном жесте с криком "Да!" и, смеясь, падаем на спину. - Не представляю, что бы я делал, если бы такое случилось со мной, - сквозь смех говорит Бельфегор. - Вы настолько хороши, что готовы крутить сразу с двумя девушками? - повернув голову, спрашиваю у него. - Хех. Ты еще маленький и много не понимаешь, - он заводит руки назад, подкладывая их под пушистую голову. Отчетливо видно, как напрягаются бицепсы под полосатой водолазкой. Наверняка на животе есть пара кубиков. Тыкаю туда пальцем левой руки, проверяя их наличие. - Какого хера ты делаешь? - он наверняка недоуменно смотрит на это действо. Поджимаю губы и ничего не говорю в ответ, продолжая тыкать. А ведь я не ошибся. - Что это? - он перехватывает мою руку, сжимая пальцы около моего креста-напоминания-о-чем-то. Черт. Я и забыл про него. А в голосе семпая слышаться стальные нотки. - Лягушатина, - я вздрагиваю от этого тона, отворачиваясь в противоположную сторону, не в силах посмотреть на него. - Что это за хуйня? - сглатываю комок страха, по прежнему молча. Так больно слышать в его голосе... разочарованное волнение. Семпай резко отбрасывает мою руку, в ярости соскакивая дивана. Я не знаю, куда он пошел, просто продолжаю лежать, закрыв глаза и выравнивая дыхание. Еще совсем недавно, минут десять назад все было хорошо. Мы с семпаем сидели рядом. А сейчас его нет. А сейчас я чувствую, что падаю, что я полностью... Это повторяется каждый день. Сколько раз человек может погибать и все же оставаться в живых? Я даже не чувствую, как это происходит.Вы действительно не понимаете, зачем люди режут себе вены?
Семпай сидит на кухне, забравшись на диванчик с ногами. Молча сажусь напротив, пододвигая к себе книжечку. Простите меня, семпай... Пожалуйста. - Только не смотри сейчас, - не отворачиваясь от окна просит он. - Хорошо, - тихо отвечаю я, беря ее в руки и втискивая между страниц валентинку. - Семпай... - Ты не любишь этот праздник, да? - он меняет тему, не дав мне и слова сказать о том, что произошло. - Я даже не считаю его за праздник, - мы говорим тихо, не повышая голоса даже на пол тона. Даже до нормального разговорного уровня. - Почему? - он все же поворачивается ко мне, облокачиваясь на стол. - Потому что любви нет. Это всего лишь химическая реакция. Бел-семпай ничего не отвечает, продолжая смотреть на меня. - Просто ты еще слишком маленький, мой милый кохай, - он протягивает руку и опускает ее на мое зеленую голову. Меня начинает подбешивать от этой фразы. Я взрослый! Неужели я похож на маленького мальчика? Скидываю его руку и поднимаюсь на ноги. - Мне пора идти. Семпай ждет, пока я натяну шапку, прижав ее наушниками, и протягивает мне мою сумку. Мы смотрим друг на друга, не говоря ни слова. А потом я выхожу за дверь. Нам просто нечего было сказать. Идя по улице, слушая свою любимую музыку, шагаю на столь же любимую специальность. Столь же любимую? Разве? Я уже не хочу заниматься чем-то подобным. Я хочу бросить и прекратить все это. Так у меня будет больше времени. Для чего, Фран? Для того, чтобы... Чтобы больше быть в темноте. Ни с кем не общаясь. Никого не видя. Лишь я один. В своем темном мире, приносящем спокойствие. Говорят, что одиночество отупляет. Но меня же оно возносит на вершину, оно приносит покой. - Здравствуйте, миссис Лаура, - поднявшись на нужный этаж, захожу в кабинет номер четырнадцать. Я даже не опоздал. - Привет, Фран, проходи, - она заканчивает урок с мелким второклашкой. Я даже слегка улыбаюсь от умиления. Я тоже когда-то был таким. Но помню, как мама рассказывала, что в подготовительном классе я даже играл произведения за первый класс. Меня тогда все хвалили. А сейчас мне говорят, что в тех произведениях, что я играю, не достает эмоций. Когда мальчик встает из-за инструмента, туда сажусь я, сразу начиная разыгрываться. Привычные гаммы. Хоть за каникулы я и не прикасался к клавишам, пальцы помнят все и легко бегают вверх-вниз. Вот так. Не напрягая кисти. Приятная легкость. - Занимался на каникулах? - миссис Лаура садится рядом, отдав мальчику дневник с домашним заданием. - Немного, - киваю в знак подтверждения. - Молодец. Я нашла новое произведение. Его играла моя дочь, когда училась в музыкальной. Она достает зеленую папку и открывает на нужной странице. Читаю название "Ариэтта". Звучит красиво. Преподаватель начинает играть. Она всегда играет произведения, которые дает нам. Мне всегда нравилось ее слушать. Все же миссис Лаура не зря столько лет занимается музыкой. Она может прочитать с листа настолько хорошо, что мне для такого же уровня потребовалось бы учится месяца два. И она сразу вкладывает эмоции. А мне говорят, что в произведениях, что я играю, недостает эмоций. - Красивое, - говорю, когда она заканчивает. - Я знала, что тебе понравится. Держи, начинай разбирать, - она протягивает мне папку, и я ставлю ее на пюпитр. - Нам с тобой еще нужен этюд. И еще одно произведение крупной формы. Думала дать тебе сонату или рондо. Что думаешь? - не хочу снова играть сонату. - Давайте рондо. Она перебирает стеллаж с папками, а я разучиваю новое произведение. К концу урока у меня в руках два сборника, из которых мне нужно откопировать два произведения. Что и делаю, спустившись на первый этаж, где у нас стоит копировальный центр. Хорошее они место выбрали, надо сказать. В музыкальной школе всегда найдется, что откопировать, что подтверждается очередью из пяти человек передо мной. И у всех пяти в руках различные сборники. Да здравствует начало второго полугодия. По возвращению в класс, миссис Лаура просит меня назвать то, что мы с ней выбрали. - "Этюд" Лемуана, - она записывает в тетрадь первое произведение. - И "Рондо" Рожавской, - она записывает и второе. - И плюс "Ариэтта" Скултэ, - дописывает она третье произведение,протягивая мне копию нот. Пока я собираю свои вещи и одеваюсь, она пишет в дневник задание, отдает мне его с улыбкой, и мы расстаемся до четверга. Когда выхожу из кабинета, то натыкаюсь на миссис Хелен, идущую по коридору. - Здраавствуйте, - киваю головой в знак приветствия. - Привет, Фран. Рада тебя видеть, - она мне улыбается. - Ты же завтра придешь ко мне на урок? - Конечно, - слегка улыбаюсь ей в ответ. Сольфеджио мне даже... - Тогда буду ждать, - она вновь мне улыбается и уходит по своим преподавательским делам, скрываясь за дверью в учительскую. Пожалуй, из всех предметов в этой школе мне не нравится только музлитература. Но эту неприятность сглаживает тот факт, что преподавательницы частенько не бывает на уроках. А так как после пятнадцати минут ожидания мы имеем полное право валить на все четыре стороны, то у нас часто пропадают уроки. Я уж не знаю, как так получается. Но и не хочу знать. Выхожу на улицу, стягивая с себя шапку, но оставляя наушники на месте. Без них просто никуда. Мою голову подмораживает зимний итальянский мороз. Мне становится холодно настолько, насколько холод может быть приятным. Для меня, разумеется. Музыка играет фоном, пока я дохожу до дома. Но мне абсолютно не хочется туда заходить. Я даже жалею, что дверь не оббита таким мягким материалом. Потому что тогда можно прижаться лбом к двери и стоять так, пока не появится желание зайти внутрь. Или пока тебе просто не приспичит в туалет. Все же захожу домой, здороваюсь с мамой, делаю горячий чай и ухожу к себе. В свой темный мир. В свою темную холодную любимую комнату. Включаю настольную лампу, делаю на завтра итальянский и вновь выключаю весь свет. Ложусь на кровать-диван, затыкая уши музыкой, и прикрываю глаза. Машинально провожу пальцами по своему кресту-напоминанию-о-чем-то. Нет. Хватит. Простите меня, семпай. Вспоминаю про книжечку и оставленное семпаем послание в ней. Вновь включаю лампу и открываю на нужной странице. Это оказывается рисунок. Рисунок со смешной подписью наверху "Скыыы... Не грусты :3". А ниже изображен... непонятный человечек с цилиндрообразным носом, такими же расширяющимися к низу ногами и круглой лысой головой. И в своих мягких с виду, закругленных в пальцах руках он держит цветок, напоминающий ромашкообразный василек. Такими же голубыми были его лепестки и такой же формы был он сам. Я счастливо улыбаюсь, думая, что этот рисунок наверняка рисовал не семпай. Это же совсем не в его стиле. Но глаз упорно цепляется за японское слово "Ски", безнадежно исковерканное. Да, семпай. - Что делаешь, солнышко? - в комнату проникает слишком яркий свет, когда мама открывает дверь....родные не обращали внимания на его боль, а лишь усиливали ее своим обществом, когда он хотел остаться один.
- Да так... Ничего, - закрываю книжку и откладываю в сторону, не смотря на маму. - Что это? - она имеет в виду именно ее. - Можно посмотреть? Пожимаю плечами и открываю на последней со своей записью странице. Все же... Интересно, что она скажет. Мама внимательно вчитывается в слова. Хоть я и вижу ее глаза, я не могу понять о чем она думает. Да и какое мне до этого дело, в общем-то? - Красиво, - говорит она в итоге. - Ты молодец, мне нравится, - она улыбается мне и нежно гладит по волосам. Но мне совсем не хочется, чтобы она ко мне прикасалась....жизнь доставляла ему боль. И все это видели. А кто пытался с ним заговорить, только усугубляли его положение.
- Спасибо, - улыбаюсь ей.Все видели его улыбающееся лицо каждый день, и лишь немногие понимали, что оно содержит огромное количество фальши.
- Сделать тебе еще чаю? - она берет в руки мою уже пустую кружку, теплую до сих пор, несмотря на холод в комнате. - Нет, спасибо, - на самом деле, мне хочется лишь одного. Но это желание я никогда не скажу маме. Во всяком случае, в слух. - Ну, хорошо, - она вновь улыбается мне и выходит из комнаты.Родители, знаете, ваши дети вас ненавидят из-за того, что вы строите из себя добрых, лишь играете родителей, а на самом деле, если бы ваши дети совершали суициды, вы бы не горевали. Вам всем плевать. Ваши дети ищут спасения в интернете, потому что легче. А вы никогда не поймете, как им трудно, вы ничего не знаете о них. Есть и есть. Но если бы вы знали, что внутри, вы бы исказились от боли и обид на вас самих же. Дети-суицидники, не сатанисты, они просто хотят прекратить свою боль.
Я затыкаю уши. Так становится намного легче. "Спасибо, семпай." - печатаю благодарность за рисунок "Не за что." - ответ приходит через пять минут. "Мне правда понравилось. Но рисунок не в вашем стиле." - сжимаюсь в комок, ожидая его ответа. "На меня снизошло вдохновение." - я не знаю, что ему написать в ответ. Поэтому: "Спокойной ночи, семпай." Мне не хотелось разговаривать. Ни с кем. И, что удивительно, даже Бел-семпай не вызывал сейчас этого желания. Он прислал ответную смс, но мне не хочется ее открывать. Я просто лежу с закрытыми глазами, пока в наушниках играет Lamb of God. Пока не сменяются десятки песен, я не выхожу из комнаты. Пока совсем не стемнеет. Пока ночью не станет... Легче? Нет. Ночью определенно не становится легче. Ночью все эмоции, все мысли лишь сильнее накатывают. Они захлестывают тебя, пока ты в них не потонешь. Пока не захлебнешься в собственных мысленных мучениях. Несколько слезинок стекают по вискам и скрываются в ушах. Ужасно легко быть бесчувственным днем. А вот ночью... Ночью - совсем другое дело.Он любил ночь за ее темноту. За то, что происходит на сотни метров вокруг. Она, как и всегда, тихо опускается и неслышно уходит.
Мне жутко хочется спать. Мне совсем не хочется ничего, кроме этого. В ванной я просто умываю лицо и чищу зубы. И вновь падаю на кровать, забираясь под одеяло с головой. Забираюсь так, словно оно поможет решить все на свете. Словно оно укроет меня от всего. Словно оно поможет мне не проснуться.Вот и конец еще одного дня. Теперь он просто существует. Его срок жизни закончился.
Читаю пожелание сладких снов от семпая и закрываю глаза. Да. Спокойной ночи тебе, Фран.И закрываешь ты глаза, надеясь завтра не проснуться. Мысль о самоубийстве — могучее утешение, с ней проживаешь много трудных ночей.