au-collection

      «Прошлое остается в прошлом, и если нарушить правила и вернуться в былые времена хоть на минуту, все начнется заново, и это убьет тебя» — каждый раз напоминать себе и все же вновь и вновь ошибаться. Ступать по старым скрипучим ступенькам к дому, который наверняка все ещё хранит его собственный запах и миллиарды невысказанных слов, что отдаются в сердце болезненными толчками: ты идиот, идиот, просто чёртов кретин, беги отсюда.       Но он не может.       Маркусу следует взять себя в руки, посмотреть своим страхам (своим вечным мыслям, своему вдохновению, своей надежде) прямо в глаза и сделать последний шаг, который наконец разъединит его судьбу с судьбой Эбби Гриффин навсегда. Впрочем, ему и так неплохо живется.       Улица довольно урчит под теплыми солнечными лучами, а окрасившиеся в золотой осенние листья срываются с веток деревьев при малейших порывах ветра. Щебечущие дивную мелодию птицы греются под мягким светом солнца, а Кейн тем временем промерзает до самых костей. Сердце его покрывается густой леденящей дымкой, и ему остается лишь надеяться на то, что исход этой роковой встречи будет кардинально отличаться от того, как все кончилось в прошлый раз.       В последний раз.       Он чувствует себя вором, когда толкает изящную, переплетенную между собой чугунными нитями калитку и озирается по сторонам. Никаких намёков на присутствие Кларк и её огромного, порывистого на агрессию пса, который с садистским удовольствием всячески портил цветущий маленький сад Эбби, никаких разбросанных по всему двору резиновых игрушек, никаких следов грязи и отчаяния недовольной хозяйки. Разумеется, её дочь давно уехала обратно в общежитие при колледже, и Маркус бы, наверное, помнил об этом, если бы хоть изредка отвечал на телефонные звонки своей бывшей (она наверняка хотела сказать, чтобы он забирал свой огромный пугающий мотоцикл из её гаража, но все же).       Она думала, что ему абсолютно просто и что вся цепочка из рваных сердечных ран, броских невпопад упрёков и режущих изнутри переживаний отозвалась лишь на её жизни алчным-красным. И Маркус не спорил не потому, что был согласен, — если ей легче обвинять его полностью и безвозвратно, он не станет протестовать.       Маркус любил Эбби, хотя, кажется, их любовь с самого начала прогнила и была обречена на полный провал. Она, предавшая [нет] клятву, данную покойному супругу, и Он, влюбленный без остатка наперекор угрожающе-хищным «не смей приближаться к ней» Кларк. Они рвались за ветром, желая убежать от осуждающих и оскорбленных, но в итоге не сдвинулись с места: привязанные к прошлому пожизненно, а не друг к другу.       Всё повторяется, разве нет? Он снова на скрипучих ступеньках у её дома как в первый раз, он боится нажать на кнопку звонка, потому что «а вдруг не надо?», он мнёт в руках наскоро купленный букет медовых лилий [её любимых] и думает о том, что это лишнее. Как и то, что он вообще здесь.       Пульс превышает отметку сто тридцать в секунду, сердце стучит так часто и громко, что кажется, будто он держит его в руках над самым ухом. И решается: делает еще один шаг вперед, становясь почти вплотную к массивной двери и едва ли касается пальцами звонка, как гулкая трель раздается в помещении, куда ему путь заказан.       Маркус, чёрт подери, выдыхает...       И еле сдерживает себя, чтобы не сбежать под мерный стук каблучков через стенку.       — Кейн? — спустя секунду слышит своё имя и, пытаясь выглядеть дружелюбным, с вежливой улыбкой изучает удивленную Эбби (сейчас она вытащит сковородку и долбанет тебя ею, а ты, между прочим, заслужил, а вообще лучше заткнись и думай о том, какая она красивая, кретин). Ее изумление моментально растворяется в воздухе, и на смену первоначальной эмоции приходят настороженность, недоверие и тот самый взгляд, что означает «ты испортил мою жизнь, отвали».       — Привет, Эбс, как дела? — он старается быть приятным, дабы не выводить ее из зоны комфорта, но Гриффин не выглядит агрессивной, готовой взорваться в любую минуту с целью задеть его. Она смешана из тонких сетей различных эмоций и чувств, но с осознанием того, почему ее бывший стучится в ее дверь, в глазах начинает плескаться хрупкая растерянность.       Ох, она не готова.       — Ты пришел за оставшимися вещами или?... — оставляя вопрос без ответа, Эбигейл теснится в прихожей, распахивая дверь шире, чтобы Маркус имел возможность зайти в помещение. Она слишком долго представляла себе первую встречу после расставания, репетировала перед зеркалом остроумные фразы и различные исходы, тренировала свой “уничтожающий”, по словам Кларк, взгляд, но сейчас ей совершенно не хотелось говорить и делать то, что еще недавно казалось ей правильным. Тяжелая обида уступила место отчаянному смирению, и на сердце не осталось ничего, помимо заживающих царапин её [их] ошибок.       — За вещами, да, — кивает быстрее, чем она может продолжить, и думает, что, наверное, было бы неплохо попросить прощения за них двоих и за тот вечер, что гранью прошелся по их искалеченным судьбам, но вглядывается в её силуэт и понимает, что пропустил нечто важное.       На ней длинный вязаный кардиган, в котором она ищет спасение вовсе не от холода, как показалось ему изначально. Она скрывает за широкими полями мягкую ткань е г о футболки, что осталась у неё по случайному горькому обстоятельству. После всего произошедшего ей было сложно почувствовать себя нужной в мире, где у неё ничего не осталось [взрослая дочь, что строит собственную жизнь вдали от дома, в счёт не входит]. Своеобразную надежду она откопала в своём забитом доверху шкафу: слишком много воспоминаний, слишком много эмоций, слишком много наполненности, что позволила ей вновь ощутить себя ж и в о й.       У Эбби в мыслях нескончаемый круговорот оправданий, объяснений, извинений, но ни одно из тысячи не прозвучит вслух правдивей, чем банально-истинное “она все еще хранит твой запах, милый”. Она не хочет усложнять и без того запутанную ситуацию и злится (на себя, на Маркуса, неожиданно появившегося на пороге ее дома, на злосчастную футболку, которая спустя месяцы разлуки стала единственным теплым напоминанием о том, кого н е л ь з я забывать).       — Это самая удобная вещь в моем гардеробе, — на выдохе поясняет женщина, но в глаза Кейну смотреть не спешит. — Извини, если хочешь, я постираю ее и верну тебе.       Но Маркус её одергивает.       — Оставь себе, — с непривычно-нежной улыбкой (как перестать улыбаться как придурок в её присутствии?) молвит он. — На тебе она смотрится лучше, — повторяет ее собственные слова пятимесячной давности, когда хитрая Гриффин под возмущенные возгласы мужчины “одолжила” его вещь навсегда.       Маркус замечает, как она дёргается, прикусывая нижнюю губу в нерешительности, взвешивает все “за” и “против” да осточертевшие “правильно-неправильно”. Словно острая игра пронзает мысль о том, что по блядскому неправильному кодексу жизни существовать куда приятней; но Эбби, естественно, так не думает.       — Придётся подождать, — ей неуютно, что ясно, складывается впечатление, что ей невозможно больше находиться в футболке Кейна, которую тот, впрочем, давно похоронил в воспоминаниях о былом. В четко продуманных движениях Гриффин можно заметить несвойственную ей резкость и торопливость. — Я на минутку. Хочешь кофе?       Не дожидается ответа, преодолевает лестничный пролет в два счёта и скрывается на втором этаже, откуда в то же мгновение раздаются странные звуки. От Маркуса, что до последнего оттягивал момент встречи с бывшей, не осталось и следа: ему стало необычайно легко, и пусть ненадолго, пусть всего лишь на час — увидеть Эбби спустя маленькую вечность кажется самым счастливым эпизодом за последние месяцы.       Уютная просторная кухня встречает его с восторженным придыханием: осенний ветер бьёт в распахнутое настежь окно. Ему знаком каждый миллиметр этого пространства, он уверен, что с закрытыми глазами сможет определить, где что находится. Впервые он смог вдохнуть поглубже без опасений, что немедленно задохнется от накатывающей волны прежней боли. Место, которое по сути должно было стать гиблым, неожиданно взялось залечить старые раны.       — Неужели ты забыл, где хранится кофеварка? — мягко, без ненужных упрёков спрашивает Эбигейл, что уже успела переодеться и спуститься вниз для неожиданной трапезы. Её голос казался нежным, дружелюбным, чуть дрожащим от чрезмерного волнения. Складывалось ощущение, что все ее чувства разом обострились; реакция на Маркуса в этой комнате отзывалась покатыми мурашками по светлой коже.       — Решил дождаться хозяйку, — вскользь роняет Кейн, глядя на то, как Эбби замирает в нескольких метрах от него. Он не понимает, что играет с огнём, что дразнит её жаждущих мести внутренних демонов, что сводит с ума их обоих. Он просто понимает, что, блять, скучал по единственной женщине в своей жизни, которая значит для него слишком много.       Пахнет раздробленными кофейными зёрнами, яблочной пастилой и вспыхнувшими с новой силой застывшими чувствами. Они усаживаются друг напротив друга с одинаковыми кружками дымящегося напитка и смущенно улыбаются, словно глупые десятиклассники, которые не понимают, как себя вести. Они не разговаривает, не произносят ни слова, молчат: им проще читать по бездонным взглядам и кричащим прикосновениям.       А потом кофе заканчивается, и они со смехом находят однажды начатую бутылку отборного виски, предаваясь стертым из памяти воспоминаниям и разговорам по душам. Они соприкасаются коленями на диване в гостиной и рьяно комментируют происходящее на экране событие с элементами мелодрамы. Они не верят лживым «я люблю тебя» из уст главной героини дешевого фильма [их сердца в такт отстукивают сладкое признание куда искренней] и размышляют о том, почему не сложилось у них счастливого совместного финала.       — Уже поздно, — спустя некоторое время и несколько выпитых бокалов вынужден остановиться Маркус. Голова кружится скорее от томных взглядов бывшей возлюбленной, чем от спиртного, но он еще в состоянии вспомнить о том, зачем приехал.       — С ума сошел? — внезапно злится Эбби, поджимая тонкие губы и хватая мужчину за рукав рубашки (а если что случится, а если не справится с управлением, а если она снова его потеряет уже навсегда?). — Не отпущу!       Грани разрушены, оковы перестали безжалостно сдавливать суставы и оказались у их ног, когда Кейн — безумный, опьяненный, с туманными мотивами и перспективами за два гроша — поддался крепкому порыву и, притягивая за талию ту, которая действовала на него как непредсказуемый ураган, коснулся губами её теплых губ. И месяцы разлуки, полные неисполненной мести и горестной обиды, остались далеко позади, а впереди вырисовывается серебристыми лентами извилистая дорога, путь по которой они преодолеют.       В м е с т е.       — А я и не уйду, — шепчет он в последний раз, потому что больше [знает точно] не оставит её ни на секунду.