"Imagine" или "Все что нам нужно, это любовь.."Часть 2

      Джонни смотрел на светящийся в темноте неоново-синий логотип компании Эстрал Спид через дорогу от Оазиса. Молодая IT-корпорация, которую Эрик планировал "поглотить" за год до смерти и неожиданно передумал. Владелец и основатель – двадцативосьмилетний Джон Крауч, выпускник Гарвардского университета, после автомобильной катастрофы навсегда прикованный к инвалидному креслу. Поначалу Джонни решил, что Эрику показалось бесчестным отбирать бизнес у инвалида, но Лавджой развеял его предположения.       – Джон Крауч слабее нас только в своей неспособности бегать стометровки. Да, парень не может ходить, но внутренне он здоровее многих своих конкурентов. Знаешь, сейчас бы я все отдал, чтобы променять свою старость и пораженные легкие на его молодость, даже в инвалидной коляске. До аварии он жил и проводил время, как большинство парней золотой молодежи, чьи счета оплачивают богатенькие родители: пил, курил травку, трахался и считал себя центром вселенной, потому что его отец работал с самим Биллом Гейтсом. Он не думал о будущем, потому что мысленно уже зарезервировал себе место в первом классе. Авария сделала его другим человеком. Он отказался от денег отца, потому что гребанные миллионы не могли вернуть ему способность ходить. Он понял, что все это большая разводка – вера в подушку безопасности, набитую долларами. Джон просто все начал с нуля. Когда у тебя есть дело, в которое ты веришь, которое любишь, ты сможешь добиться чего угодно и без родительского капитала. Когда из-за кризиса его активы начали падать, я предложил купить их, тем самым сохранив компанию, но сделав ее своей собственностью. Он отказался. Я мог бы купить ее, показав, что сильнее, потому что у меня есть деньги. А потом узнал, что жить мне осталось около года. Я сдохну в любом случае, купи что угодно. А Джон Крауч будет жить. И еще... я уважаю этого парня. Легко отказаться от благ жизни, когда они уже есть, но никто не хочет усложнять себе жизнь, отказываясь от них, когда судьба отобрала у тебя нечто более важное. Деньги не имеют значения для Крауча. Он живет своей идеей, она наполняет его жизнь смыслом. Великое счастье – найти этот самый смысл.       – О чем ты задумался? – Эван сунул руки в карманы черного двубортного пальто и поднял воротник.       – Все думаю о твоих словах. Про Ванкувер. Что бы было, если бы мы принимали другие решения.       Глаза заслезились от яркого света вывески, и Джонни отвел их. Он боялся сегодняшней встречи с Эваном. Не потому, что оставались какие-то чувства – они в прошлом друг у друга, сделанный выбор... принятые решения... Молодость – время планов и надежд. Она была непростой, но искренней и настоящей. Что бы было с ним, если бы Эвана не было? Кем стал бы Джонни Вейр?       – Как твоя нога? – он забыл спросить о здоровье и теперь почувствовал укол совести.       Эван улыбнулся и пожал плечами.       – Нормально. Я много тренируюсь. Очень важно не концентрироваться на том, что тебя ограничивает, а просто делать то, на что ты способен.       – Да, ты прав. Именно так и нужно жить.       Джонни снова подумал о Джоне Крауче, этом молодом предпринимателе – колясочнике, который наверняка мог бы сказать что-то в этом роде. Некоторых людей вдохновляют ограничения. У него их никогда не было, ни внутри, ни снаружи. И вот теперь это чувство... будто он сделал что-то очень неправильное в своей жизни... Почему?       Они стояли на тротуаре вдвоем, не решаясь озвучить дальнейшие планы. Снова начал накрапывать дождь. Джонни посмотрел на Эвана и подумал, сколько тому пришлось пережить. В том числе и не по своей вине. И он по-прежнему отвечает на вопрос о своем состоянии, что все нормально... все обошлось... Сколько может быть терпения у одного человека?       – И какие у тебя дальнейшие планы? – Джонни весь вечер хотел задать этот вопрос, но почему-то боялся.       – Планы? — Лайсачек задумался и нахмурил лоб. Когда он так делал, то сразу прибавлял в глазах собеседника лет пять, обозначая морщины между сдвинутых темных бровей. – Пока не знаю. Мне кажется, я только-только по-настоящему оправился от болезни. Знаешь, у онкологических больных есть такое определение: пятилетняя выживаемость. Так что по-прежнему живу, как на пороховой бочке. Главное – занять себя чем-то... не погружаться в чувство жалости к самому себе...       – Так странно, чтобы у тебя – и не было никакого плана... – протянул Джонни с досадой и удивлением. – У Эвана Лайсачека всегда был план.       – Он был. Но жизнь его несколько раз очень сильно нарушила. Я стал лабильнее.       Дождь зарядил сильнее, и Джонни поежился, давая понять, что пора расходиться. Эван глядел на него, как будто он утаил какую-то важную информацию, и вот эти последние минуты даны, чтобы все исправить. А потом неожиданно наклонился и поцеловал.       Инстинктивно качнувшись вперед, Джонни, тем не менее, быстро отпрянул. Не то чтобы он был сильно удивлен... но ему не хотелось целоваться с Эваном. Даже просто так. Не из-за Стефана. И не потому, что любви больше не было... Просто это было бы шагом назад.       – Не надо... Это лишнее.       – Я знаю... – Эван смутился своего порыва и отошел в сторону, повернувшись к нему в профиль. – Прости.       – Все в порядке. Ты ведь этого совсем не хочешь на самом деле. Зря я напомнил про Ванкувер...       – Это я напомнил, – Эван достал из кармана брюк ключи от машины. – Рад был тебя видеть. Правда. Пока.       – Увидимся еще! – уверенно ответил Джонни.       Он проводил взглядом высокую фигуру в черном пальто. Эван исчез за поворотом, и несколько минут взгляд Джонни был прикован к углу здания, за которым тот скрылся. Будто в нелепой надежде, что Эван сейчас вернется оттуда и... Что же? Они все отыграют назад. Десять, пятнадцать, двадцать лет... Поздно. Каждый сделал свой выбор. У них двоих не было будущего вместе. Он спросил у Эвана о его планах... А каковы были его собственные планы теперь? Джонни вдруг стало страшно от осознания того, что он никакого плана на жизнь не имеет. В двадцать лет имел, а сейчас – нет. Ему исполнится тридцать три года. Это не возраст для большинства. Но только не в его случае, и не в случае Эвана. За эти тридцать с небольшим они успели прожить по три жизни, быть в зените славы и стоять на самом ее краю... Это чувство, пронизывающее до костей, как этот холод в осенний вечер – усталость...       Мерно накрапывающий дождик перешел в холодный душ, вынуждая его быстро вытянуть руку и поймать свободное такси.       Ванкувер... С него все началось, но у них уже нет возможности вернуться и что-то исправить. Но если просто представить, что все могло сложиться иначе.... Ванкувер, 2010. 16 февраля.       – Итак, Эван, каковы твои прогнозы после сегодняшней короткой программы у мужчин!? – тараторил репортер, сунув микрофон прямо в лицо, едва не стукнув парня по зубам.       Эван поправил очки и постарался придать лицу задумчивое выражение. Конечно, он ждал этого вопроса, но отвечать не хотелось ужасно.       – Сегодня здесь чувствуется особенное напряжение. Конкуренция очень сильна, мы все это понимаем. Но результаты короткой программы могут быть полностью перечеркнуты произвольной завтра. Трудно сказать что-то определенное... Хотя вряд ли кто-то сумеет оспорить первенство Плющенко, он лидировал с большим отрывом... – Эван не удержался от улыбки, внутренне надеясь, что его не станут спрашивать, за кого он болеет на этой Олимпиаде.       Журналист странно клацнул зубами и снова ткнул в него микрофоном. Эван постарался смотреть в объектив камеры, которую держал оператор, но взгляд то и дело "уползал" в сторону.       – Каковы шансы на победу у твоих соотечественников, как считаешь? Джонни Вейр показал отличные результаты по баллам. Пока он идет третьим, наравне с Ламбьелем. А Джереми Эббот?       – Джонни выложился по максимуму. Я желаю ему удачи, и конечно, надеюсь, что на этот раз Америка возьмет свою медаль. Но повторюсь, конкуренция среди мужчин очень, очень сильна, – обтекаемо ответил Лайсачек, намеренно не коснувшись Эббота, который стал десятым после короткой. Смотреть на это было печально.       – Эван, не жалеешь, что тебя нет среди участников? – обратилась к нему другая журналистка, средних лет женщина в вишневом костюме. – Ты здесь в качестве гостя. Тебе не грустно от того, что все, происходящее на льду в эти дни, тебя не касается?       Парень вздохнул.       – Иногда. Иногда жалею. Всем, кто завершает карьеру, не хватает духа соревнований какое-то время.       – Вернуться не планируешь? – кокетливо улыбнулась дама, приподняв брови.       – Пока об этом рано говорить, – он сунул руки в карманы джинсов и пожал плечами. – Все может быть. Физически я еще достаточно силен, чтобы кататься на таком уровне... но...       Два микрофона замерли в ожидании в опасной близости от его лица. Эван выдержал паузу. На губах появилась улыбка.       – Вообще-то я уже выиграл свой главный приз.       – Вот только Эвану могла прийти в голову мысль везти с собой на Олимпиаду ребенка!       Саша уже в третий раз посадила на колени норовящую ускользнуть Марию. Не так давно научившаяся ходить, девочка рьяно использовала любую возможность для тренировок, чтобы удрать от родителей. Саша поискала глазами сестру. И куда только делась Наташа? Она рассчитывала перепоручить ребенка ей или матери, чтобы провести пару свободных часов с друзьями, пообщаться нормально... иначе ради чего они с Эваном приехали сюда?       Пока компанию в кафе-мороженом ей составляла только Мишель Кван. «Пасифик Колизиум» – спортивный комплекс, являвшийся ареной для соревнований в этом году, оказался самым бестолковым спортивным объектом. Неудобные места на трибунах (и это при том, что они сидели в вип-ложе!), жуткие очереди в раздевалки, совершенно дурацкое расположение входов и выходов... Они с Эваном не брали дочь на выступления пар, но сегодня, во время короткой мужской программы, он настоял, чтобы Мария была с ними на трибунах. Дурацкая идея! Везти двухгодовалого ребенка в эту суматоху, где озверевшие от напряжения родственники и болельщики носятся между проходами с плакатами, организаторы от усталости напоминают зомби, и вообще царит полный дурдом. Она еще не была на Олимпиаде в качестве гостя, и надо было признать, что для соревнующихся спортсменов условия проживания в Олимпийской деревне намного более комфортные.       – Мне так жаль, что мы не можем увидеться ни с кем из ребят, пообщаться, как-то подбодрить... эта изоляция всегда действовала мне на нервы! – ворчала Мишель.       – Я так переживаю за Джонни... – Саша отобрала у Марии пластмассовую вилку, которой та ковыряла стол. – Последний год прошел для него под таким давлением... Он заслужил медаль. Америка заслужила ее.       – Давай будем объективны, – Кван, как всегда, говорила с апломбом, – мне неприятно это говорить, но у наших ребят почти нет шансов на что-то претендовать. Джонни, по-моему, выложил все, на что был способен в короткой. Они со Стефаном идут третьими, после Плющенко и Такахаси. А по пятам за ними – Ода и Патрик... Чтобы удержать этот результат, ему придется очень постараться. А произвольная программа никогда не относилась к его сильным сторонам. Я очень хочу, чтобы кто-то из наших ребят занял место на пьедестале, но...       – Когда я подумаю, скольким он пожертвовал ради этой Олимпиады! – Коэн тяжело вздохнула и нахмурилась. Ей было грустно, потому что она понимала, что Мишель права. – Второй шанс в его жизни... И еще одного не будет.       – Да, после неожиданного ухода Эвана на него много свалилось... – Мишель произнесла это «неожиданного» с легким сарказмом. – На Джереми Эббота рассчитывать не приходится. Но мы все знаем Джонни. Он не может работать под давлением. Я удивлена, что он до сих пор не сломался.       Саша достала из сумочки звонивший мобильный телефон и, ответив, гневно зашипела:       – Эван, блин! Где тебя носит! Что? – Саша закатила глаза. – Я в павильоне 4. С Мишель. Нет! Нет, это кафе-мороженое... Какая пресс-конференция? Ничего не знаю! Давай быстро сюда!       Она отсоединилась, а Кван хихикнула.       – Когда вы уже поженитесь, а? Два года уже морочите голову всем...       – Ну... – Саша слегка порозовела и сдула со лба челку, переводя дыхание, – мы это не обсуждали. Пусть Эван сначала закончит учебу в университете... и вообще... мы не собираемся жениться. Зачем это? Я не хочу замуж. Мы и так нормально живем.       – Так вы все-таки... вместе живете? Или как? – Мишель многозначительно глянула на нее из-под нарочно приспущенных очков с затемненными стеклами.       – Или как. Ой, да отстань ты от меня с этими вопросами! Мне хватает родителей... Между прочим, я могла бы участвовать в соревнованиях здесь!       – Эван тоже мог бы.       Саша взволнованно провела рукой по волосам и подтянула на коленях Марию.       – Я от него никогда не требовала, чтобы он отказывался от спортивной карьеры. Никогда! Это был его выбор!       – Я знаю... знаю... – Мишель успокаивающе погладила ее по руке. – Ничего... А к следующей Олимпиаде у вас будет уже два ребенка?       Саша засмеялась и кинула в подругу скомканной салфеткой.       Свет в номере был погашен. Джонни лежал посередине двуспальной кровати, уставившись в потолок. От долгого взгляда в одну точку в глазах замелькали оптические иллюзии. Ему казалось, что в центре потолка образовалась воронка, из которой черными клубами расползается темнота, опускаясь все ниже и ниже, и совсем скоро она поглотит его, утянет за собой в пустоту...       «Пусть утянет. Пусть я умру. Только бы исчезнуть отсюда... из этой комнаты, этого дома, олимпийской деревни... страны...»       В груди вместо сердца будто бы тикал маленький взрывной механизм. Джонни думал о завтрашней произвольной программе и о том, какой результат должен показать, чтобы остаться на пьедестале. Он мысленно подсчитывал баллы, свои и соперников, и светящиеся силуэты цифр оценок вспыхивали перед ним в темноте и сгорали, сменяясь другими. Изолированность олимпийской деревни в эти дни напоминала существование на другой планете. Он не мог увидеть родных и друзей, не мог сказать всего, что хотел. А ему было что сказать.       Вечером, прежде чем разойтись по номерам, они долго разговаривали с Галиной. Он не плакал, просто одеревенел изнутри, не слышал ее тихих наставлений и заверений в успехе, ободряющих слов, не чувствовал теплых рук, обнимающих за плечи. В эти несколько дней у любого спортсмена во всем мире нет ближе человека, чем его тренер, и это другой, совершенно особенный уровень близости, на который они перешли. В Турине он злился на Присциллу так же, как на себя, потому что видел и ее вину в своей неудаче. Но Змиевская вложила в него все, что могла. Джонни чувствовал, что мог бы встать среди ночи и без запинки откатать произвольную. И ему было бы немного легче, сделай он это сейчас. Ожидание завтрашнего дня, когда все будет решено окончательно, тихо сводило с ума. Но есть еще сегодня, и он по-прежнему в тройке лидеров. Если бы это «сегодня» могло стать «навсегда»...       В единственную ночь, разделяющую выступления в короткой и произвольной, фигурист чувствует себя, словно преступник накануне казни, которую могут заменить помилованием. Он пока еще жив и знает, что ждет впереди. Если он плохо выступит завтра, его не простят. Помилования на этот раз не будет.       Джонни закрыл глаза и перевернулся на бок, прижимая к груди подушку. Если бы можно было выступить один раз, и этот раз решал бы все... но эта «двойная попытка» в его случае все только портила. Он уже сейчас мог получить бронзу. Интересно, третье место разделили бы между ним и Стефаном?       Подумав о Ламбьеле, Джонни сильнее сжался, словно скручивая самого себя изнутри. Никогда еще они не были соперниками больше, чем сейчас. Но правда была в том, что шансы «отбить» произвольную у Стефана выше, чем у него. Джонни даже разговаривать со швейцарцем не мог нормально сегодня, между ними словно натянули до предела тонкую леску, которая в любом случае должна была разорваться. Вопрос: на чьей стороне останется больший кусок.       Независимо от того, что произойдет завтра, Джонни уже принял решение. Эта Олимпиада будет последней. Он завершит карьеру после Ванкувера. Но он может сделать это по-разному: уйти победителем или снова не оправдать ожиданий.       «Я ведь сам хотел этого. Ванкувер был моей целью, я столько работал ради нее. Почему теперь мне хочется отступить и все бросить?»       Он знал, что Эван и Саша приехали на соревнования как гости. Серебряная призерка прошлой Олимпиады в Турине и тот, на кого Америка возлагала надежды, как на победителя нынешней.       Уход Эвана из-за травмы в 2008 году стал шоком для многих, в том числе и для Джонни. Травмы никогда не были по-настоящему серьезной причиной, по которой спортсмены завершали карьеру. Просто в какой-то момент Эван... перестал хотеть соревноваться. Ничто не предвещало такого поворота. Он успешно завершил сезон 2007–2008, выиграв титул чемпиона США, и завоевав серебро на этапах кубка в Китае и Америке, и бронзу в финале Гран-при. Его личные результаты стабильно росли, подстегивая Джонни тем самым тренироваться упорнее. Поэтому, когда осенью 2008 года Эван неожиданно объявил о том, что берет бессрочный отпуск из-за серьезной травмы бедра, многие не знали, как на это реагировать. Та дистанция, которую Лайсачек держал в последнее время, породила в сборной волну слухов. Очень много было разговоров о том, что Эван ушел из-за Саши. А вернее, из-за ребенка, которого девушка родила в начале 2008 года, и отцом которого, якобы, является Эван. Беременность Коэн очень долго держали в секрете. Так как Саша завершила любительскую карьеру после Турина, никого, в общем, не удивило бы ее желание заняться своей личной жизнью. После первой информации о том, что 22-летняя фигуристка ждет ребенка, все затаились в ожидании известия о свадьбе. Которого не последовало. Предложенные прессой версии не выдерживали критики. Джонни знал, что Саша хотела вернуться к соревнованиям, и ребенок в такой ситуации был совсем ни к чему. Как же она могла допустить такую оплошность? К его возмущению, Коэн упорно увиливала от ответов на вопрос, кто отец. Когда беременность скрыть было уже невозможно, и стало понятно, что никакого жениха не предвидится, сплетни поползли с утроенной силой. Неизвестно, кто первый пустил идею о том, что отцом является Эван, но тогда, в 2008, в это мало кто поверил. Во-первых, оставаясь в сборной, Лайс практически не пересекался с Сашей и за пределами соревнований, и вообще не проявлял к истории ожидаемого интереса.       «Слушай, ну это же ее личное дело, – просто ответил он при попытке поговорить на эту тему. – Я не сую нос в чужие дела. Если она говорить не хочет, значит, на то есть свои причины».       Во-вторых, Джонни хорошо знал Сашу, ее характер, привычки и убеждения. Если Коэн упорно скрывает имя, это может означать только одно – оно хорошо известно. Скорее всего, это какая-нибудь знаменитость из голливудской тусовки, в которой Коэн светилась последние годы. Может быть, какой-нибудь актер или телеведущий... Или она случайно залетела, а когда парень отказался признавать отцовство, решила родить ребенка из гордости и упрямства. А потом выяснится, что это сын какого-нибудь арабского шейха...       Ребенок появился на свет в феврале 2008, и как будто ничего не изменилось для Эвана, может быть только тот стал еще более замкнут, уделяя все свободное время тренировкам. Джонни не знал, как относиться к подобным слухам, главным аргументом для которых служила не близкая дружба Эвана и Саши, а его разрыв с Танит в канун 2008 года. И хотя эти отношения вызывали много вопросов в самом начале, их резкое прекращение выглядело как минимум странным.       «Не спрашивай меня об Эване! Знать его не желаю!» – отрезала Танит, когда Джонни попытался выяснить у нее, что произошло. И, тем не менее, ничего не изменилось: Лайс не начал встречаться с Сашей, не называл ее своей новой девушкой. Так Джонни казалось, по крайней мере. Но Эван – это же Эван. Он всегда был странным типом, в некоторых вещах еще более странным, чем сам Джонни считал себя. По большому счету, ему было плевать, имеет ли Лайс отношение к беременности Саши, и чем тот так обидел Танит. Важны были только их результаты на соревнованиях, а они заставляли напрягаться и нервничать.       Когда же Эван объявил об уходе, и стало понятно, что это не шутка, Джонни не знал, как реагировать. Радоваться освободившейся дороге? Или расстраиваться от потери отличного мотиватора? Лишившись главного конкурента в своей стране, на первых соревнованиях без Эвана он без труда вновь завоевал титул чемпиона США, опередив Джереми Эббота, и чувствовал себя окрыленным. Правда, Галина не разделяла его энтузиазма.       «Теперь ты должен работать в два раза больше, чем раньше. Ты должен работать за двоих, Джонни. И у тебя больше нет оправданий, что в чем-то тебя принижают...»       Может быть, он долго не мог осознать до конца, что Эван Лайсачек больше ему не соперник. Слишком долго. Машинально искал его имя в списках на новый сезон, а на тренировках по привычке просчитывал элементы программы с точки зрения «а как это будет делать Эван?»       Не хватало даже этого привычного раздражения, которое вспыхивало в нем, как порох, когда они пересекались в раздевалках, на официальных мероприятиях, пресс-конференциях. Эта была игра Лебедя и Мангуста, обязательный ритуал, лишившись которого Джонни чувствовал странную тревогу. Эвана не было, и он мог сколько угодно искать глазами долговязую фигуру в коридорах, прислушиваться в надежде услышать звук знакомого голоса, пролистывать ленту его аккаунта в фейсбуке в ожидании обновлений, писать туманные намеки в твиттер.       Он хотел знать: почему? Почему Эван ушел и оставил его, поступив абсолютно иррационально, потому что какой нормальный человек будет бросать все на полпути из-за дурацкой травмы бедра, которую можно просто прооперировать и сражаться дальше?       Для федерации уход Лайсачека также стал неожиданностью. И если раньше Джонни только и мечтал о том, что к нему обратятся, как прежде, с просьбой представлять интересы страны как первого фигуриста Америки, то теперь пришел в ужас. Ему совсем не хотелось ничего представлять. Он привык и прекрасно сжился с ролью бунтаря и шута при королевском дворе, а теперь на него должны были нацепить ордена посла? И самое ужасное, что он не мог отказаться.       «Джонни, на тебе лежит такая ответственность! Ты хотел получить второй шанс и ты его получил...» – слова матери резали его по живому.       Он мог оставаться сильнейшим в своей стране, но выходя на международную арену, где его соперниками становились другие фигуристы, терялся, нервничал и... проигрывал. Он сжимал зубы и сглатывал слезы злобы, когда думал, что американская федерация поддерживает его просто потому, что ей не из чего выбирать. Эббот, показывающий хорошие результаты на домашних соревнованиях, как правило, заваливал все на международных, а Джонни стабильно держался в первой пятерке, что создавало видимость успеха. Проблема была в том, что, какими бы благами не манила или грозила федерация, она не могла ЗАСТАВИТЬ спортсмена кататься лучше, вместо него самого.       Раньше, когда Эван был в сборной, его присутствие успокаивало, потому что он был тем, с кого будут спрашивать в первую очередь, если что-то пойдет не так. И Эван соглашался на эту роль. Он был прикрытием, этим гребанным барьером между ним и федерацией, целым миром... Он принимал на себя новые правила и отрабатывал их, как иммунитет, вступавший в схватку с вирусами в организме. Лайс был его хренов иммунитет. И он так подвел его...       Во время очередного тура «Звезд на льду», в котором Эван принимал участие, Джонни не выдержал. Он увидел их вдвоем – Эвана и Сашу. Они просто сидели рядом друг с другом, болтали в компании ребят, но это было как луч прожектора в темноте. Ему все стало так очевидно и ясно, что непонятно, как он раньше мог не верить. Не нужно было никаких демонстраций объятий, поцелуев и прочих проявлений чувств с их стороны, чтобы понять: все, о чем шептались в последние месяцы – правда. Отцом ребенка, которого родила Саша, был Эван. Одно то, как эти двое сидели, могло говорить за них без слов: развернувшись друг к другу, соприкасаясь коленями, рука Саши то и дело касалась плеча Эвана, и взгляд, направленный в его сторону... обожающий, полный восхищения, но вместе с тем уверенный и спокойный. Так смотрит женщина, которая любит и знает, что это чувство взаимно. Коэн немного поправилась за время беременности, но это нисколько ее не портило, напротив, сделало какой-то домашней и по-уютному мягкой. Джонни не видел ее целый год, и эти перемены очень бросались в глаза. А Эван... он не помнил у него такого спокойного, счастливого выражения лица. Оно будто разгладилось, и с него сняли печать напряжения. Даже голос как будто звучал иначе: мягче, тише.       – Привет, Лебедь, как жизнь? – увидев его, спросил Лайс и улыбнулся, как будто его действительно интересовал ответ на этот вопрос.       «Как жизнь? Ты хочешь, блять, знать, как моя жизнь и во что она превратилась после твоего ухода? – Джонни хотелось закричать. – Да как ты мог все бросить вот так и свалить? Герои, каким ты себя возомнил, так не поступают, слышишь! Ты трус, Эван!! Ты не имел никакого морального права так всех подставлять. Возвращайся и борись, как обещал всем!!»       Вместо этого гневного спича он пробормотал какую-то ерунду о том, что у него все окей, и поспешил свалить. Даже представить себе было невозможно, что вид Эвана, спокойно отдыхающего на скамейке даже не запасных, а сдавшихся, может так его выбесить.       Если между ним и Сашей что-то произошло, и они решили оставить ребенка, это не повод отказываться от всего остального. Есть какие-то границы, через которые нельзя так просто переступать.       Джонни гнал от себя горькие мысли, что ему самому надо было послать все после Турина. Но он выбрал борьбу. А Эван... Эван выбрал... любовь? С каких это пор любовь толкает нас на проявление слабости к самому себе?       У него не было любви. Потому что он однажды уже пожертвовал ею ради карьеры. Разве он не герой? Вот только Дрю не оценил этой жертвы, как помнится. И теперь, когда уже столько пройдено, он не может просто сесть на лавочку и сказать: не хочу. Я устал. Надоело.       Последний год перед Ванкувером прошел, словно в тумане. Жизнь превратилась в бесконечную гонку наперегонки с болью, страхом и злостью. Его тошнило от тренировок, и, тем не менее, он тренировался. Возможно, сработал внутренний резерв, который заставлял работать с удвоенной силой за человека, который всегда все делал по-максимуму.       Мангуст сдался, оставив Лебедя змеям.        Джонни расплакался в подушку.