Глава 3
18 июля 2015 г. в 11:19
Женева, Швейцария, март 2019
– Тебя не беспокоит, что мы похожи на двух педиков?
– Думаешь? – голос прозвучал озадаченно.
– У меня есть сомнения на этот счёт...
– По-твоему, в нашем внешнем виде есть то, что может привлекать внимание?
– О, нет. Я совсем так не считаю. Мы никогда не выглядели лучше, чем сегодня!
– Я тоже так думаю... Но все эти люди... мне кажется, они постоянно косятся в нашу сторону!
– Не бери в голову, Стеф. Бери в рот... – Джонни сдавленно хихикнул и поднес к его рту вилку с кусочком торта. – Ам!
Ламбьель послушно открыл рот и принял подношение. От смеха Джонни его тоже разобрало, и он поспешил запить десерт кофе, чтобы не выплюнуть все наружу.
– Теперь моя очередь... – мужчина аккуратно отломил ложкой кусочек от своего пирожного. – Мы не похожи на педиков.
– Ммммм... – Джонни проглотил лакомство и зажмурился от удовольствия. – Конечно же, нет. Мы выглядим, как два человека, которые не умеют есть самостоятельно...
Он слегка перепачкал губы шоколадной глазурью, и Стефан, взяв салфетку, аккуратным жестом приложил ее ко рту Джонни.
– Я бы слизал это с тебя, но нас могут неправильно понять. Здесь все-таки общественное место...
Джонни слегка скосил глаза в сторону соседних столиков. Пожилая супружеская пара, уловив его взгляд, ответила дружеской улыбкой. Еще несколько человек молниеносно отвернулись, а официант смерил заинтересованным взглядом. Гей, наверное...
Стефан с аппетитом уплетал свой торт, подбирая ложечкой остатки крема с тарелки. Джонни отчего-то особенно нравилось смотреть, как тот ест. Сначала аккуратно распиливает приборами еду на кусочки, потом столь же деликатно отправляет их в рот, невероятно сексуально облизывая губы.
– Чего? – Ламбьель посмотрел с легким подозрением. – Чего ты улыбаешься?
– Так... Ty es très mignon, Stéphane. Еt j'aime le chocolat...
Рука Стефана придвинулась ближе к его руке и накрыла ее ладонью, слегка поглаживая запястье. Тепло-карие глаза Ламбьеля смеялись лучиками морщинок, которые нисколько не старили это лицо, а наоборот, придавали ему особенное очарование. Чего Джонни не мог сказать о себе. Каждое утро он все с большим беспокойством вглядывался в зеркало, ища там новые следы прожитых лет. И находил их.
Лежавший на столе телефон завибрировал. Стефан заметно вздрогнул и быстро схватил айфон, словно не хотел, чтобы Вейр видел, кто звонит.
– Потом перезвоню, – швейцарец сбросил вызов и сунул аппарат в карман.
– Ты уже четвертый раз не отвечаешь. Кто звонит? – Джонни скрыл часть своего лица за кружкой кофе. – Может, стоило ответить?
– Нет, я потом...
Джонни моментально обратил внимание на ставшие нервными движения рук, ухватившихся за серебряную ложечку, как за спасательный круг. Он спокойно откинулся на спинку стула и произнес насмешливо:
– Ты что, скрываешься от своего любовника?
Стефан хмыкнул.
– Ты не угадал.
– Судя по количеству звонков за сегодняшний день, у тебя роман с оператором call-центра...
– Джонни, не надо, – мягко произнес Стефан. – Это не смешно.
– Тогда давай попросим счет, – Джонни надел темные очки, и сделал знак официанту.
На улице начался дождь. Сначала мелкий и незаметный, он постепенно усиливался, колотя мощными струями по асфальту, вынуждая схватиться за зонт.
– Ты, как всегда, забыл свой... – Джонни достал из сумки и раскрыл над ними широкий серебряный купол. Они зашагали по улице, прижавшись друг к другу.
Стефан неожиданно сник, став задумчивым и серьезным. Не мог не броситься в глаза контраст в настроении, которое резко изменилось после очередного звонка. Это выглядело странно, и Джонни чувствовал: ему не хотелось отвечать. Но очевидно, что вынужденная необходимость каждый раз отклонять вызов расстраивала и заставляла нервничать. Мужчина посмотрел на часы. До его рейса еще было время, но вопрос о прогулке в такую погоду отпал сам собой. Та как будто тоже изменилась вместе с настроением Стефана, обрушив на них посреди солнечного дня потоки воды.
– Что будем делать? Кажется, наша прогулка накрылась... – он сказал это абсолютно формально. Его нисколько не напрягала перспектива вот так просто бродить по городу, без всякой цели, взявшись за руки, сидеть в маленьких кофейнях, смеяться и болтать ни о чём. Только бы не возвращаться в гостиничный номер с его молчаливым напоминанием о скоротечности всего происходящего.
"Может, и правда купить здесь квартиру? – рассеянно подумал Джонни, окидывая взглядом аккуратные фасады домов. – Нет... Он не согласится..."
– Странно... – неожиданно начал Ламбьель, обращаясь к нему, при этом по-прежнему смотря куда-то под ноги. – Сейчас ты здесь, и я счастлив быть рядом, а завтра тебя не будет, и все, что происходит сегодня, станет казаться просто сном. Это хороший сон, но мне не нравится, что я ничего не могу взять из него для себя.
Голос его звучал спокойно и мягко, без тени упрека, но Джонни охватило внезапно ужасное, острое чувство вины. Оно так или иначе возникало хотя бы однажды во время их встреч, и продолжало преследовать еще не один день после расставания.
– Ты о том, что мы не можем объявить себя парой? Ерунда... – он взял Стефана за руку, переплетая пальцы. – Смотри, мы можем идти так по городу, и какая разница, что думают об этом остальные? Важно, что знаем мы.
– Дело не в других. Может, я ерунду говорю, но у меня не остается ничего личного, связанного с тобой. Только зажигалки, которые ты постоянно забываешь на столике в гостиничном номере.
– Что такого личного мне нужно оставить тебе, чтобы ты не терял связь со своими снами? – Джонни хмыкнул. – Свои трусы?
– С тобой невозможно разговаривать серьезно...
– Стоп.
Они остановились возле небольшого навеса кондитерской лавки. Нос уловил сладкий запах ванили и свежей сдобы. Он смешивался с ароматом дождя, создавая удивительный чувственный букет. Джонни глубоко вдохнул вкусный воздух, потянул Стефана под навес, который скрыл их от дождя, и закрыл зонтик.
– Ici, ça sent le bonheur et la France. Дай мне свой телефон.
В глазах Ламбьеля на мгновение мелькнул испуг.
– Зачем?
– Слушай, я не собираюсь копаться в твоих контактах и проверять, кто тебе звонил. Я хочу кое-что сделать.
– А почему не со своим телефоном?
Джонни закатил глаза и, изловчившись, сунул руку в задний карман стефановских джинсов. Намеренно задержал там ладонь, слегка сжав, и вытащил айфон.
Как жаль, что еще не придумано устройство, позволяющее запечатлевать не только визуальные картинки, но и запахи, чувства, переживания. Все, что греет память и душу. Он никогда не выставлял фотографии с места их встреч на всеобщее обозрение. И ему даже не хотелось этого делать. Делиться моментом с другими, словно его могут отобрать и присвоить себе. У них со Стефаном была своя тайна, и Джонни это нравилось. Жаль, что только ему...
Он нашел ярлычок камеры и, включив ее, вытянул руку, так, чтобы объектив поймал их обоих.
– Что ты делаешь?
– Ты сказал, что у тебя нет ничего личного о наших отношениях... сейчас будет... – Вейр улыбнулся и, обняв Стефана за талию, притянул к себе, целуя в губы. Те все еще хранили легкий шоколадный вкус. Джонни закрыл глаза, касаясь языком сладковатой кожи и чувствуя легкое покалывание щетины на щеке. Странно, но с годами он стал совершенно иначе ощущать поцелуи, их вкус... Может быть, дело в том, что именно со Стефаном они содержали в себе нечто большее, чем просто эротический ритуал прикосновений?
– Ты нас снял за каким-то хреном на камеру? – Ламбьель засмеялся в поцелуй и, стараясь не разрывать его, стал отбирать телефон.
Джонни еще раз с чувством прижал его губы своими, затем состроил рожицу в объектив и отдал ему телефон.
– Держи. На память. Только никуда не выкладывай, мон шер. Это для личного пользования.
Они склонились над экраном и пересмотрели запись.
– Ну и рожа у меня... – выдохнул Ламбьель, сморщив нос и хихикая. – Ужас!
– Пить надо меньше.
– Иди в жопу, Джонни! – он шутливо отпихнул его в сторону, прямо в лужу, подняв фонтан брызг.
– Теперь уже до следующего раза...
– Давай еще раз. И сними свою дурацкую шляпу!
– Окей, только давай зайдем в эту кондитерскую, я хочу булочку.
Через пару минут, звякнув дверным колокольчиком, они вышли из магазина с бумажным пакетом, из которого торчали французские багеты.
– Джонни, почему ты меня содержишь? Я сам могу купить себе хлеба! – возмущался Ламбьель, пихая его локтем. Взрывы смеха раздавались почти после каждой сказанной фразы, и из-за этого ничто нельзя было воспринимать всерьез.
– Потому что ты нищий швейцарский художник с вечно пустым холодильником, который я вынужденно, из глубокой жалости, набиваю едой... – Джонни достал источавшую невероятный аромат сдобную улитку и встал под навес. – Вот! Сфоткай меня так!
Стефан навел на него камеру телефона и согнулся от смеха. Пошатнувшись, он врезался в пожилую пару, вышедшую из кафе и проходившую мимо. Джонни демонстративно приподнял шляпу, приветствуя их.
– Пардон...
– Джонни, в этой шляпе, стоя тут под навесом с безумным видом, вцепившись зубами в выпечку, ты похож на клошара, который побирается возле булочной.
В ответ тот показал ему средний палец.
– Если я однажды просажу все свои деньги и решу стать бомжом, то перееду к тебе в Швейцарию. Если тут и существуют бомжи, то держу пари, живут они неплохо...
Они хохотали еще несколько минут, по очереди снимая друг друга. Проезжавшая мимо машина окатила Джонни волной брызг из лужи. Мужчина развел руками:
– Ты поторопился меня фотографировать. Теперь я точно похож на клошара! – он подошел к Стефану и обнял того за плечи. - Скинешь мне это видео?
Как назло аппарат снова завибрировал звонком, и Ламбьель от неожиданности уронил его прямо в лужу.
– Ну вот... – Джонни капризно сморщил нос. – У тебя из жопы растет, оказывается, не только лицо, но и руки.
Стефан поднял телефон и протер его рукавом куртки.
– Ничего... Он привык. Я про айфон. Где он только не побывал за эти годы... давно надо купить новый, но я так к нему привык... так же, как к тебе.
– Ко мне? И я тебе еще не надоел?
– Мне надоела твоя идиотская шляпа... – Стефан содрал с него головной убор и нацепил на себя, приняв томную позу.
– Ты похож в ней на педика, – констатировал Джонни, делая еще несколько снимков.
– А ты на бомжа в грязном пиджаке от Жан-Франко Ферре... смотри-ка... Дождь кончился...
Джонни, спохватившись, посмотрел на часы. Его лицо вытянулось от изумления.
– Я опаздываю! Вот дерьмо! Даже не успеваю зайти в гостиницу и переодеться... Придется ехать в аэропорт бомжом.
В лице Стефана что-то дрогнуло, взгляд потух на короткий миг, но через секунду вспыхнул вновь. Джонни нравилось в нем это умение прогонять хандру. Стефан никогда не позволял себе грустить в его присутствии дольше десяти минут, да и наедине с собой, наверняка, тоже.
– Не опоздаешь, – Ламбьель радостно хлопнул его по плечу. – Я тебя провожу!
В аэропорту Стефан в прямом смысле подлетел к незнакомому Джонни мужчине в униформе и затараторил что-то по-немецки, указывая на него руками. Тот улыбался, кивая головой, а в конце пожал Ламбьелю руку.
– Идем! – Стефан ухватил Джонни за рукав пиджака и потащил за собой. – Ты успеваешь!
– Что ты ему сказал?
– Регистрация уже заканчивается, быстрее!
Он несся вперед, ловко лавируя между тележками, и Джонни едва поспевал за ним. Было очевидно, что он ориентировался в аэропорту, как в собственной квартире. Джонни никак не мог привыкнуть к тому, что в Женеве, как и в Лозанне, Стефана знает в лицо каждый третий человек, может просто поздороваться на улице и улыбнуться. Ему, например, такое не грозит...
– Вылет самолета задержат... – они притормозили возле стойки паспортного контроля.
– Стеф, я понимаю, что ты здесь знаменитость, но с тобой никакая конспирация не работает! – Джонни держался за правый бок. – На нас смотрело пол-аэропорта!
– Тебе не стоит так экстравагантно одеваться, Джо... – швейцарец дернул его за полы шляпы, опуская вниз.
– Дело не в том, как я одет. Никто бы не обратил на меня внимания, если бы ты не начал танцевать на эскалаторе... – он закатил глаза. – А если нас сфотографировали?
– Ну и что? – Стефан беспечно пожал плечами. – Что они могут сказать про это фото? Стефан Ламбьель с французским клошаром...
– Тебе нельзя туда, за линию... – Джонни остановил его рукой. Губы сами собой растягивались в улыбке.
– Позвони, как долетишь.
– Я забуду.
– Позвони, когда вспомнишь, что забыл...
Джонни подхватил свою сумку и, потянувшись, поцеловал его в щеку медленным поцелуем. Он знал, что первое сообщение с пометкой *я скучаю* придет уже, как только он зайдет на борт самолета. Эти последние несколько минут дурацкого, беззаботного счастья... Стефан сжал его руку и, отпустив, стал медленно отходить в сторону. Джонни повернулся к стойке контроля. Надо прекратить улыбаться, а то он начнет вызывать подозрения... И так весь его белоснежный пиджак в коричневых разводах от лужи.
– Мы увидимся очень скоро. Во Франции. Всего две недели... – он показал на себя рукой. – Я даже не буду его стирать. Это будет мой костюм для маскировки... Чтобы спать с тобой под мостом.
– Я люблю тебя!
Джонни послал ему воздушный поцелуй. Стефан замер на мгновение, словно ожидая, что он вот сейчас должен сказать ему то же самое. Джонни был спокоен – Ламбьель повторял эту фразу по три-четыре раза за день.
– Я тебя тоже! – он в последний раз махнул рукой.
Стефан развернулся и быстрой походкой направился в противоположную сторону, постепенно удаляясь, забирая с собой их счастливый смех. Джонни подошел к стойке регистрации и протянул свой паспорт. Он больше не улыбался.
США, Нью-Йорк, тремя месяцами ранее, ноябрь 2018 года.
– Вот так, ложись... и дай мне знак, когда начнет кружиться голова.
На лицо опускается маска. Эван глубоко вздохнул, чувствуя, как потолок и стены комнаты начинают бешено вращаться вокруг него. Он не видит лица врача, но отчетливо слышит его голос. Он уже должен отключиться... Должен...
Голова плывет от наркоза, но все-таки он еще в сознании. Так не должно быть... Он должен сказать, что не спит...
Эван попытался поднять руки, чтобы сделать знак, но эта задача оказалась совершенно непосильной. Его по-прежнему швыряло из стороны в сторону, мир кружился в дурмане, но мозг работал отчетливо.
– Начинаем. Скальпель.
Голос хирурга заставил внутренне содрогнуться от ужаса.
"Нет! Нет! Я же не сплю! Не надо!"
Он попытался замотать головой, но тело словно парализовало. Сквозь пелену в глазах мелькали серые тени врачей. Ужас сковал затылок. Он не должен быть в сознании! Не должен!
– Давай... – совсем рядом раздается смешок. – Какая разница...
Он не помнит, зачем здесь. Какую операцию ему должны провести...
Тело не чувствует боли, но ощущает прикосновение металла к коже. На груди... Почему на груди?
– Давай сделаем это быстро. И все закончится.
Он не спит, он их слышит... Слышит! И знает, понимает, что они хотят сделать...
Эван в отчаянье вытаращил глаза, напрягая все мускулы, чтобы вернуть себе свободу движений. Чувство нечеловеческого ужаса, такого сильного, что от него готово разорваться сердце...
Кто-то, судя по всему, хирург, схватил его за руку и начал трясти.
– Эй!
Значит, сработало! Его услышали!
– Эй, эй, Лайс, очнись!
Комната снова закружилась перед глазами и провалилась в черную воронку. Эван моргнул один раз, второй. Над ним нависало встревоженное лицо. Два лица.
– Ну, блин... Проснулся... Слава Богам!
– Что? – Эван сел на постели, испуганно озираясь. Спина была мокрой от пота. В беспорядке сбитое постельное белье комом валялось где-то в ногах. Эдвард, убедившись, что он проснулся, тихо матерясь, сполз с кровати и пошел в сторону кухни.
– Ты в порядке? – сидевшая рядом с Эваном на кровати красивая брюнетка встревоженно коснулась его лба. – Ты так метался и стонал во сне...
– Тебе что, приснилось, что ты трахался с Терминатором? – раздался насмешливый голос из кухни.
– Заткнись, Эд! – злобно бросила девушка. – Принеси лучше воды!
– Который час?
– Шесть утра.
– Господи... – Эван измученно провел рукой по лицу. Сквозь зашторенные черные занавески пробивался синий свет.
Душно. Воздуха не хватает. Он встал с кровати, подошел к окну и отодвинул штору. Небо над горизонтом постепенно светлело. Проезжую часть уже заполняли машины. Через какой-нибудь час Манхеттен окончательно пробудится, и его бешеный ритм захватит в водоворот, заставив забыть о ночных кошмарах. Мужчина открыл балконную дверь и вышел на лоджию. Холодный ветер тут же ударил в грудь и лицо, надув смятую рубашку и заставляя зажмуриться. Он опять уснул в одежде... которую не менял уже третий день.
– С ума сошел? Простудишься! – за ним, как была, в одной мужской рубашке, открывавшей длинные стройные ноги, выскочила брюнетка.
– Оставь, Лиза. Здесь хорошо.
– Здесь холодно!
Она поежилась, обхватив себя руками. Эван привлек девушку к себе, крепко обнимая, и она сцепила руки за его спиной.
– Что тебе приснилось?
– Кошмар. Будто я лежу на операционном столе, мне дают наркоз, но я не засыпаю. Я пытаюсь как-то дать понять, что все чувствую, но не могу пошевелить и пальцем...
– Жуть какая...
– Они хотели вырезать мне сердце.
– Что? – Лиза обескураженно подняла на него лицо.
– Я знал это. Понял. Я думал, они должны делать какую-то операцию, но они просто хотели вырезать мне сердце...
– Идем в квартиру, милый... – она погладила его по щеке. В оливковых, миндалевидной формы глазах блеснули слезы. – Иди, приляг...
Эдвард, одетый в длинный темно-лиловый шелковый халат, распахнутый на груди, гремел какими-то чашками. Лиза зашла на кухню, где, в отличие от комнаты, еще был относительный порядок, и присела за столешницу. Рука машинально потянулась к вазочке с сухофруктами. Девушка закинула ногу на ногу, наблюдая за Валентином.
– Кофе? Раз уж мы все проснулись...
– Эд, я очень беспокоюсь за Эвана. Нужно что-то делать.
– Ему надо меньше жрать амфитамины, тогда все будет пучком. И кошмары сниться перестанут. Он же вчера раньше всех отрубился...
– Ты сам-то сколько принял? – без всякого раздражения, устало спросила она.
– А я считал? Где он?
– В ванной.
– Кофе... – Эдвард повернулся к ней лицом и поставил на стол большую чашку с Микки-Маусом, а сам направился к холодильнику. Открыв его, достал оттуда бутылку пива, легко свернул крышечку и сделал глоток.
– Тебя совсем не беспокоит, что ты пьешь уже с утра?
– Утро еще не наступило... Считай, ночь продолжается... и потом... Мне же не надо вставать на работу!
Парень плюхнулся на соседний стул, сжимая в руке бутылку, и уставился перед собой. Обычно аккуратно уложенные каштановые волосы были взлохмачены и выглядели давно не мытыми. Отросшая щетина делала его лицо старше и придавала нежным чертам агрессивность. Вокруг тонких губ пролегли глубокие, жесткие складки. Он сидел сгорбившись, будто придавленный тяжелым грузом, слегка опухший, с покрасневшими, неестественно блестящими глазами. В этом человеке с трудом можно было узнать Валентина – топ-модель с обложек журналов, утонченного красавца-манекенщика, новую звезду подиумов, работать с которой мечтали все известные модельеры современности. Эдвард взял валявшуюся рядом пачку сигарет и закурил, глотая горький дым. Девушка сидела, запустив пятерню в длинные волосы, поджав губы.
– Хочешь сказать мне, в каком мы дерьме? – Эдвард усмехнулся и пододвинул к себе стеклянную пепельницу. – Мы почти достигли дна, Лиз. Не волнуйся, дальше идти будет некуда...
– Я просила тебя позаботиться о нем... Что же ты делаешь? – прошептала она.
– Ты сама мне сказала, что он пришел в норму. Выходит, это только видимость? – мужчина подался вперед, опираясь локтями на столешницу, и посмотрел на нее, сузив глаза. – Ты знаешь, ЧТО он мне рассказал? Как-то раз, когда мы накидались почти до отключки? Он сказал, что хочет убить ее.
Лиза вздрогнула и отшатнулась.
– Да, зайка, он так и сказал. Что хочет свернуть ей шею и услышать хруст ломаемых позвонков. Он, конечно, был не в себе, но знаешь... Звучало очень убедительно.
Эдвард снова отхлебнул пива. Вид у него был зловеще триумфальный, словно он сказал что-то, чему был сам очень рад.
– Это меня и беспокоит. С тех пор как... – она запнулась. – Что-то с ним произошло. Я боюсь, Эд... Боюсь, что он может...
– Что, в реале свернуть ей шею? – Валентин хмыкнул. – Не смотри так на меня. Я скорее помогу ему в этом, чем попытаюсь остановить...
– Эд! – она посмотрела на него с ужасом.
Выражение лица мужчины стало жестким. Он раздавил сигарету в пепельнице, встал и нервно заходил по кухне туда-сюда.
– Это все из-за нее... посмотри на меня, Лиз! А? – он раздвинул полы халата, как в реверансе. – Я отвратителен! Черт, я бы сам себя не трахнул! Меня тошнит от нее! Она отобрала у меня все и выбросила на помойку!
– Да, потому что ты, нахрен, гребанный наркоман, который ебет все, что движется! – злобно бросила девушка. – Ты сам опустил себя на дно! Ты! Никто тебя туда не бросал! А Эвана просто мучает чувство вины за то, в чем он не виноват!
– А меня оно, по-твоему, не мучает, да? Я же такое дерьмо бессердечное! Думаешь, мне легко просыпаться каждое утро, видеть его лицо и вспоминать, что я мог все предотвратить и не сделал этого?
– Тогда что ты делаешь сейчас? Разве ты ему помогаешь? – вскричала Лиза. – Хочешь дать ему сойти с ума окончательно? Сгнить тут с тобой на пару?
– Что я должен сделать, а? Заставить его снова начать ходить к терапевту? Ммм? Пусть тот ему скажет, что он ни в чем, блять, не виноват... Мы же все мечтаем это услышать!
– Ему нужно пережить это! Всем нам! И не дать съесть себя чувству вины и жажды мести... прошло всего два месяца!
– Черт, Лиз, человек же умер! И его не вернуть! И мы оба знаем, на чьей совести на самом деле лежит эта вина! На этой гребанной, безумной, жадной, бессердечной, старой суке! – он схватил пепельницу и с силой швырнул ее в стену.
Та разлетелись на части, со звоном осыпавшись на пол. Эдвард закрыл глаза и скрестил руки на груди. Он тяжело и часто дышал, словно пытаясь взять себя в руки. Девушка испуганно смотрела на него, вцепившись руками в стул.
– Прости. Прости, Лиза. Я не знаю, что на меня нашло...
– А где Эван? Он уже должен был выйти из ванной... – встревоженно обернулась девушка. – И еще закрылся там на замок... я подумала...
Они обменялись взглядами и, одновременно сорвавшись с места, бросились в коридор.
Эван стоял на коленях, облокотившись на крышку унитаза и молился. Сама комичность этой позы заставляла его испытывать внутреннее содрогание, накрывая каким-то жутким, религиозным трепетом.
"Я схожу с ума... Почему ты мне не поможешь? Почему ты смеешься надо мной? – он смотрел не вверх, а вниз, на маленький разноцветный ножной коврик. – Я столько раз мог умереть, но ты как будто сохраняешь мне жизнь в насмешку, чтобы помучить... Чего ты хочешь от меня? Что мне сделать чтобы Ты... оставил меня в покое??"
Приняв вертикальное положение, он включил воду и посмотрел на свое отражение в зеркале. Вздрогнув от отвращения, стащил рубашку и взял бритвенный станок.
Эван опередил друзей, выйдя из ванны навстречу. Лиза облегченно выдохнула, а Эдвард только хмыкнул. Нет... Это уже паранойя...
– Что там за шум был на кухне?
– Эд разбил пепельницу.
– Потому что Лиз постоянно дергает мне нервы... Как ты? Освежился?
Эван прошел мимо них в комнату, ничего не ответив. С некоторых пор он передвигался по квартире, как призрак, проходя сквозь людей и предметы, не замечая их. Квартира Валентина, где они проводили большую часть времени в последние пару месяцев, постепенно превращалась в настоящую свалку, вслед за своим владельцем теряя презентабельный внешний вид. Раньше Эван и пары дней не мог бы провести в подобной обстановке. Небольшой столик в гостиной был заставлен бутылками, ковер усыпан крошками, какими-то бумажками, вещи как попало валялись по углам, висели на спинках стульев. Повсюду посуда и пепельницы с окурками. Здесь давно уже никто не убирался, напротив, все как будто признавали этот беспорядок необходимой декорацией к собственному состоянию.
Эван присел на кровать. Голова раскалывалась на части.
– Плохо тебе, да? – Эдвард глубоко вздохнул и, неожиданно опустившись на пол, стал шарить возле тумбочки. – Мать твою, где же оно...
Лайсачек посмотрел на свои руки. Без привычных аксессуаров в виде часов и колец они казались чужими, какими-то голыми, беззащитными. Как будто не его. Присевшая рядом Лиза опустила подбородок ему на плечо.
– Хочешь поговорить?
– О чем?
– Не знаю... О чем-нибудь... Ты побрился? – она улыбнулась и по-кошачьи потерлась щекой о его щеку.
– Да. Увидел свое отражение в зеркале, испугался и побрился. А какой сегодня день? – Эван посмотрел на нее с недоумением.
– Среда...
– А число?
– Четвертое ноября. Эван, если ты спросишь, какого года, я...
– Четвертое... – выражение его лица вновь изменилось, став отсутствующим.
Эдвард, наконец, нашел то, что искал, и поднялся на ноги. В руке он сжимал маленький полиэтиленовый пакетик.
– На троих тут не хватит, но...
– Пошел ты в задницу! Даже не вздумай сейчас ширяться! – прошипела девушка, вскакивая и вырывая у него пакет. – Ты совсем уже одурел?
– Отдай! Какого дьявола? – лицо мужчины исказилось злобой, он попытался отобрать у нее пакетик.
Завязалась короткая потасовка, которую прервал Эван:
– Я хочу видеть ее. Сейчас. Поехали на Арпер-роуд.
Лиза и Эдвард остановились, тяжело дыша, и посмотрели на него с недоумением. В руках девушка победоносно сжимала кулек с наркотиками. Воспользовавшись тем, что Валентин отвлекся, она рванула вперед, выскочила на балкон и вышвырнула пакет наружу.
– Стерва ты... – тот, кажется, уже смирился с неизбежным и попытался взять себя в руки.
– Ты хочешь поехать сейчас туда? В шесть утра?
– Да, – Эван кивнул, сунул руку в карман джинсов и чертыхнулся. Вспомнил, что оставил ключи вместе с машиной дома. В последнее время садиться за руль приходилось нечасто. Хотя это был бы неплохой способ совершения попытки самоубийства... Вот только его напрягал тот факт, что, если ничего не выйдет, и он останется в живых, его упекут в психушку.
– Тебе лучше лечь и постараться поспать еще хотя бы немного... – попыталась вразумить его Лиза.
Лайсачек проигнорировал ее слова и повернулся к Эдварду.
– Одолжишь машину?
Тот хмуро посмотрел на него, сунув руки в карманы халата.
– Нет уж, одного я тебя не отпущу. Вместе поедем. Лиз, ты с нами?
– Вы это серьезно? – она вытаращила глаза.
– Ну, раз Лайсу так приспичило... ехать на кладбище в шесть утра... Кто я такой, чтобы его удерживать?
Девушка обреченно вздохнула, сдаваясь.
– Хорошо. Едем. Только оденусь...
Возле подъезда стоял золотистого цвета Порше, который Эдвард забыл загнать вчера в подземный гараж. Неслыханная безалаберность с его стороны. Эдвард купил его в прошлом году и носился с машиной, как с писаной торбой, одержимый постоянным страхом, что его "девочку" угонят. А вот теперь бросил ее стоять всю ночь под дождем на улице...
Эван задрал голову и посмотрел в темно-серое холодное утреннее небо. Когда-то он сам был таким. Сходил с ума по дорогим машинам, домам, людям... возможность приобретать все это, в конечном счете, только увеличивает потребности, заставляя желать большего. Если бы можно было привязаться к машине, как к человеку...
Эдвард нацепил джинсы, свитер и куртку, кое-как на ходу привел себя в порядок. Бриться и причёсываться не стал, сославшись на ранний час. Он все еще выглядел раздраженным и нервным. Лиза попыталась уговорить его передать ей управление машиной, они снова заспорили, но Эван не обращал на их перебранку внимания. Сидя на переднем сиденье, он смотрел на проплывавшие мимо дома, деревья, дворы и детские площадки. Все было серым. Или его собственное зрение потеряло способность различать цвета, став монохромным? Друзья считали, что он очень страдает, на деле же дело было скорее в невозможности испытывать эти чувства, боль словно заморозилась в нем, выходя наружу по капле. Алкоголь и наркотики помогали отыскать к ней доступ, но не могли избавить от нее. Только во сне он погружался в пучину отчаянья, злости и ненависти, страха смерти, о которой порой мечтал, когда просыпался.
Впереди мелькнула высокая ограда. Кладбище. Эдвард остановил машину, выключил зажигание и посмотрел на него.
– Хочешь пойти туда один? Или как?
– Мне всё равно. Можете пойти со мной, если хотите. А если не хотите, не ходите.
Он вышел из машины, наматывая на шею шарф. Несмотря на пальто, холодный ветер пробирался внутрь, обдавая ледяным дыханием, словно давал поддых. Эван сунул руки в карманы и направился в сторону входа. Он не обернулся, чтобы проверить, идет ли кто-то из друзей за ним следом. Перед глазами снова, как картинки, возникли моменты из сна. Как отчетливо он чувствовал ужас... Ужас от того, что должен наблюдать свою смерть... сколько раз ему хотелось умереть и прекратить все эти мучения... И вот теперь он чувствует страх. Это ведь могла быть и его могила...
Эван остановился возле надгробья. Ветер поднял в воздух ковер пожухлых листьев, словно намеренно очищая площадку перед ним. Мужчина неотрывно смотрел на улыбающееся с фотографии в черной рамке лицо. Оно было таким живым, настоящим, что, кажется, закрой он глаза, сможет вновь услышать ее голос и смех...
Эван шагнул ближе и опустился на колени перед памятником. Ветер уже вовсю швырял горсть листьев, раздувал полы пальто. Он словно гнал его прочь в немом гневе от этой могилы, рядом с которой он не имел права быть.
"Я виноват... я так виноват перед тобой... – он закрыл глаза, не чувствуя, что лицо уже давно стало мокрым от слез. – И я даже не могу попросить у тебя прощения..."
На плечо сзади легла рука. Вздрогнув, он обернулся и увидел стоящих у него за спиной Эдварда и Лизу. Оба были бледны и неотрывно смотрели на маленький портрет, врезанный в черно-белую мраморную плиту. Она всегда улыбалась. Сейчас это казалось немыслимым, видеть ее радостную улыбку на этом надгробье. Словно им улыбается не человек, а могила.
Эван перевел взгляд на позолоченную надпись, потом снова на молодое, красивое лицо. Как он любил это лицо, когда оно сияло от счастья или смеялось...
Эдвард подошел ближе и поправил поминальный венок, который сбился от ветра. На алой ленте золотыми буквами надпись: Милой Анне от родных и друзей. Любящей жене, подруге и матери. Мы всегда будем помнить...
– Я так скучаю по тебе, Аня... – Эван протянул руку и коснулся верхушки могильной плиты. – Так скучаю...