К истокам кровавой реки

За пятнадцать лет до того, как Яцек построил машину, способную уничтожить мир, Грабец задумал переворот мудрейших, а жители Теплых прудов разгромили гарнизон шернов, инженер Дэн Монтэг был простым деревенским мальчишкой, жил в маленьком ауле недалеко от Синегорья, и звали его, естественно, по-другому. Отец с матерью в свое время слегка поспорили из-за имени для сына, в итоге остановившись на Данияре. Раннее детство Дан помнил плохо - помнил, как зимой по нескольку дней было не выйти из дома из-за буранов, как летом заготавливали сено, как весело было скакать на лошади и как мать поила его кумысом или козьим молоком, причитая, что ребенок-то худ, кожа да кости, а отец посмеивался - неправда, батыр растет! Но лучше всего было небо. Мерцающее, огромное, в сильный зной - дымное, зимой белое, сливающееся с горизонтом. Ночью - темно-синее, как глубь озер, с висящим сбоку желторогим светильником месяца. Летом хотелось бежать по траве, раскинув руки, и верить, что полетишь. Данияр второй год ходил в деревенскую школу, когда старшие мальчики нашли на школьном чердаке большой кусок холста. У ребят возникла мысль склеить змея, но вынести материю с чердака сами старшеклассники не осмелились, решили подбить кого-то из малышей, и выбор пал на Дана. Тот очень легко купился на подначивание, скинул холст из маленького окошка под самой крышей на стог сена, выпрыгнул следом сам и, вместо того, чтобы сразу удрать, вместе со всеми приступил к конструированию. Змей сразу не полетел, старшие безнадежно крутили его в руках, не зная, как исправить ситуацию. В итоге именно Дан придумал перевязать узел по-другому. Старшеклассники оказались более-менее справедливыми и великодушно позволили герою дня немного пробежаться с летающим куском холста на бечевке. Дан настолько ошалел от счастья, что даже не подумал выбрать дорогу подальше от школы. Он и раньше делал змеев, но никогда - таких огромных. Этот наверняка мог поднять его в воздух! Пробежав несколько десятков метров, он понял, что, хотя пару шагов болтать ногами в воздухе и удается, за это приходится рассчитываться падением. Но такой большой змей все равно мог совершить что-то необычное, например, долететь до луны, чей растущий серп виднелся вдали над полоской заката. Мальчик бежал навстречу ветру, не слыша окриков старших товарищей, а матерчатый ромб парил позади, поднимаясь все выше, и конечно, долетел бы до луны, если бы хватило бечевки. Но бечевка оказалась коротковата, к тому же пропажу полотна обнаружила учительница младших классов, выскочила на школьное крыльцо и подняла такой визг, что у Дана заложило уши, а змей опустился на траву. Данияр удрал в степь от греха подальше, бросив змея, и бродил там до темноты, боясь идти домой. Издали он видел, что их поделку поднял главный учитель, присланный из самой столицы, долго рассматривал змея и спрашивал что-то у старших мальчиков, а те указывали в сторону беглеца. - Предатели, - пробормотал про себя Дан и залег в траве. Домой все же пришлось идти, когда от голода совсем свело живот. Несмотря на поздний час, у родителей был гость - тот самый столичный учитель. Он в чем-то убеждал родителей, точнее, отца, а мать просто тихонько плакала в уголке. - Послушайте, Нурбек, Нурбек-ага, - говорил учитель,- ну хоть вы-то со мной согласны, что для вашего сына это шанс? Пока нашему Петру не дает покоя слава Петра Великого, пока еще идет эта мода на образование для талантливых детей, надо ловить удачу за хвост. В следующем году подсчитают расходы, ужаснутся и начнут сворачивать это движение, и что тогда? Экономят-то всегда на образовании... Мать при последних словах заплакала громче, бормоча что-то о больших городах, которые губят людей. Отец цыкнул на нее, и хлопнул ладонью по колену: - Я-то согласен, сам вижу, что мальчик на большее способен, чем тут круглый год кизяк заготавливать. А что тоскливо нам будет, так это дело понятное.. - Конечно, конечно, - перебил учитель, - но он навещать вас будет, и опять для него это шанс, вы подумайте, в двадцать восьмом веке живем, а в деревнях у людей даже электричества нет. Дан не все понял из их разговора, знал он только, что Петром звали царя, который жил очень далеко, в Петербурге - несомненно, еще дальше луны. Луна ведь вот она, на небе, а Петербург разве кто, кроме учителя, видел? Вот то-то! Есть тем временем захотелось так, что Дан решил тихонечко пробраться в дом, пусть даже заметят и ругают. Но бранить его не стали, учитель схватил его за одно плечо, отец за другое, оба начали вертеть его в разные стороны и в чем-то убеждать. - Ты уж, сын, нас не подведи! - Я тебя давно заприметил, я тетрадки твои смотрел, а вчера мне указание из города пришло... - Твой дед еще меня выучить хотел, не вышло, дожил бы до сегодняшнего дня, вот бы счастлив был! - Далеко поедешь, знаешь Обь, большая река! Ты же хочешь реку поглядеть? Дан понял, что трепка за воздушного змея отменяется. Ближе к осени он уехал из родного аула навсегда. Родители проводили его до большака - широкой дороги посреди степи, мать все плакала, сунула ему в руки дополнительный узелок и крикнула напоследок: - Да хранит тебя Аллах, сынок! Отец тоже что-то сказал, что - Дан не расслышал. Он никогда не уезжал так далеко от дома. Мимо проплывала степь, он покачивался на телеге с сеном и гадал, что ждет его впереди. Общественная школа-интернат в Столыпинске встретила его так же, как и десятки других деревенских мальчишек, которых по инициативе правительства собирали по дальним поселкам и везли учиться в крупные города, - холодом казенного учреждения, слишком огромными аудиториями, суровыми и незнакомыми учителями. Но вскоре Дан освоился, привык к водопроводу и электрическому освещению, обзавелся друзьями, начал учиться не хуже многих и в редких письмах родителям писал, что у него все хорошо и что он не подведет. Волна увлечения образованием действительно вскоре схлынула, но гребень этой волны все же донес Данияра до университета. На последнем курсе его и еще несколько наиболее отличившихся студентов отправили завершать обучение в Парижскую школу мудрецов при Сорбонне. Экспресс шел всего двое суток, тем не менее товарищи Дана, все из достаточно крупных городов, скучали дорогой, вяло перекидывались в карты и на все корки изругали правительство, поскупившееся на самолет. - В Европе вон, тоннели под каждой лужей! В Азии, вон, постарались, под Тибетом скоростную подземку проложили! А у нас? А мы? Как свиньи в берлоге... Деньги, выделяемые на строительство рельсовой дороги под Уральским хребтом и вправду всякий раз благополучно разворовывались. Впрочем, Данияр был этому даже рад. Неизбалованный дальними путешествиями, он все время просидел перед окном, даже когда слипались глаза, даже когда ночь снаружи освещалась только фонарями вдоль железнодорожного полотна. И вот степи и леса сменились густо заселенными благоустроенными поселками, впереди были уютные европейские страны - и город грез, Париж. Единственной занозой в сердце сидело воспоминание о том, что он так и не набрался мужества сообщить родным, куда едет. Мать, которая в свои редкие приезды в азиатскую столицу проливала горькие слезы по поводу греховности городской жизни, сошла бы с ума от одного упоминания о развратной Франции. Отец тяжело болел, и его тоже не стоило волновать. Поэтому Данияр решил, что ему остался всего год учебы, почту в случае надобности ему перешлют к новому месту пребывания, после чего он и сам приедет в родной дом - впервые с начала обучения. Длительные каникулы и проезд к месту жительства государственная программа финансирования не оплачивала, все эти годы он видел Синегорье только во сне. Париж, сердце Европейского государства, оказался не лучше и не хуже других городов, разве что больше. Первые дни приехавшие студенты исходили большинство достопримечательностей, старых улочек, мостов, соборов, встречали рассвет на Сене, фотографировали с близкого расстояния грифонов Нотр-Дама, после чего слегка разочаровались. Данияр мысленно посмеивался над материнскими страхами - знала бы мать, что Париж представляет соблазн только для людей с лишними деньгами. У него лишних денег не было, а по правде сказать, не было никаких. Программа оплачивала только проживание и питание, но никак не развлечения. Подыскивать даже временную работу во Франции было не то чтобы запрещено, но крайне не рекомендовано. Поэтому последний год обучения стал для него самым рутинным, единственное, что он позволял себе - дальние пешие прогулки. В середине зимы среди учащихся пошли слухи о неком набиравшем силу движении, намеревавшемся свергнуть правительство и установить новый справедливый порядок - порядок, при котором руководить будут самые мудрые. Однокурсники все чаще сбегали с лекций на митинги, Данияра поначалу звали с собой, он пару раз сходил ради интереса, и бросил это бесполезное занятие. В нем возобладало крестьянское безразличие, говорившее, что, кто бы ни распоряжался, большинству все равно придется пахать. В начале весны ему с большим опозданием переслали из университета письмо, сообщавшее о смерти отца. Он понял, еще не прочитав, только увидев выведенные чужим почерком строки - мать совсем забыла грамоту и писать письма просила соседей. Данияр забрел в какой-то закуток в общежитии, сел там и не выходил, пока глаза не перестало щипать от слез. По программе студентов селили не с соотечественниками, а среди местных, ради лучшего изучения языка. Что там могли понимать в его потере эти вертлявые мусью... Как назло, несколько студентов остановились неподалеку от его укрытия и довольно громко обсуждали какое-то устройство, способное уничтожить мир. Через несколько минут Дан готов был выйти и как следует им накостылять. Уничтожить мир, ага, вы хоть что-то там сами создали? Творить бы сначала научились, философы. В самом начале лета, незадолго до выпускных экзаменов, в один из душных знойных дней, когда воздух становился густым и осязаемым от жары, ему передали еще одно письмо, на этот раз о смерти матери. По словам автора письма, того самого школьного учителя, она простудилась на похоронах мужа и уже не оправилась. Нужно было готовиться к экзаменам. Нужно было встретиться с куратором и обговорить скорейшее возвращение. Но он в итоге просто сбежал из общежития и бесцельно бродил по Парижу, пока ноги не принесли его в Нотр-Дам. Мать его была магометанкой, и ей, возможно, это было бы неприятно, зато отец всю жизнь прожил агностиком. Самого же Данияра воспитание сделало атеистом, православным мальчикам в школе преподавали закон божий, но иноверцев благополучно оставили в покое. Сейчас ему каким-то непонятным образом стало легче в этом здании, возведенном во славу чужого бога. Он бродил в прохладной тишине от колонны к колонне, разглядывал изваяния, которые пощадило время, думая обо всем и ни о чем. Как странно исполняются человеческие желания, его отец мечтал об образовании для своего ребенка, но не увидит этого, и прожил в разлуке с сыном последние пятнадцать лет. Стоило ли это такой жертвы? Вечером в соборе началась служба, прихожан почти не было, Данияр хотел было выйти, но, обернувшись в последний раз на торжественный речитатив, вдруг не увидел алтаря. Перед глазами возникла картина горящего и разрушенного Парижа, колонна военных в неизвестной форме на фоне Триумфальной арки, затем какое-то поле, где бежали люди, которых преследовали летящие самолеты, сбрасывавшие снаряды, потом холодная река, тонущий понтонный мост, с которого спрыгивали в воду и плыли к берегу солдаты... Картины меняли друг друга быстро, через несколько секунд, и длилось это недолго. Последняя картина - парижская улица, на которой агрессивного вида толпа окружила несколько горящих автомобилей, истаяла на глазах. Собор, мрачный, каменный, прекрасный холодной готической красотой, был таким же, как и всегда. Данияр в тот раз просто решил, что бредит наяву от недосыпа. На улице тем временем сгустилась ночь. Погруженный в свои раздумья Данияр не сразу обратил внимание, что фонари практически нигде не горели, что автомобилей было непривычно мало, зато прохожих, наоборот, чересчур много. В студенческом общежитии беспокойная молодежь уже вооружилась факелами, большинства учащихся на месте не было, остальные кучковались у входа. Несколько прибежавших со стороны Латинского квартала студентов принесли нерадостные вести, - получалось, ушедшие товарищи решили поддержать протестующих и забаррикадировались в центральном здании университета, где их окружила полиция. По толпе пронесся ропот, и молодежь дружно двинулась отбивать попавших в беду соучеников. Данияр добрался до общежития к моменту, когда бурлящая людская масса уже двигалась по улице и очутился в рядах последних. Никто не ожидал, что полиция окажет настолько мощное сопротивление и кажется настолько хорошо вооружена. Волна студентов, напоровшись на оцепление, быстро разбилась на отдельные растерянные группки испуганных молодых людей. Надежды на помощь массы повстанцев не оправдались, зато в подкрепление полиции подошли правительственные войска. Военные оттеснили от Университета и учащихся, и случайных прохожих. Молодежь бурлила, не желая просто так уходить, но после выстрелов все же начала разбегаться. Всю ночь в отдалении слышались взрывы, людские крики, электричества не было и только огни пожаров освещали улицы Парижа, за семь веков отвыкшие от картин народного буйства. Следующий день тоже не принес ясности. Студенты разошлись по домам, в здании общежития остались лишь иногородние и те, кто прибыл из других стран. Газеты не выходили, электричество давали с перебоями. По слухам, правительство уже задавило бунт в зародыше, были якобы арестованы зачинщики и практически весь преподавательский состав, но лично этого никто не видел. Ночью небо озарилось со стороны Латинского квартала - пылала Сорбонна. В воздухе пахло кровью, гарью и порохом.. - Вместе с несдавшимися сжигают, сволочи! - крикнул кто-то. Некоторые обрушились на эти слова с градом упреков, что не нужно накалять обстановку. Остальные угрюмо молчали. Все равно поправить ничего было нельзя. Через несколько дней город зажил почти привычной жизнью. Возобновили подачу электричества, снова начал ходить транспорт, ремонтники разбирали рухнувшие дома и чинили покалеченную мостовую. Никого из преподавателей в общежитии больше не видели, к вечеру заявился некий чинуша в сопровождении отряда полиции и сухо объявил, что все экзамены отменяются, Университет подлежит ликвидации, а учащимся необходимо как можно скорее возвращаться по месту жительства. Те, кто не располагает для этого достаточными средствами, должны предоставить все документы в полицию, их просьбу рассмотрят и непременно позаботятся. Данияр и его немногие оставшиеся в общежитии соотечественники, посовещавшись, решили, что в полицию обращаться не будут - в гробу они видели эту заботу. Лучше всего для них было добраться безбилетниками на товарных поездах до российско-польской границы, а там уже все будет проще, намного проще, ну пусть Европа рехнулась, но не весь же мир сошел с ума? Еще через несколько дней кто-то раздобыл радиоприемник. С помехами удалось поймать русскоязычные новости. Европейский совет, справившись с заговором ученых, зря времени не терял, утвердил в первом же прочтении постановление об ограничении образования и предложил иностранным государствам принять подобную международную конвенцию. Российская империя и Азиатский конгломерат встретили эту идею без энтузиазма - никому не хотелось лишаться в обозримом будущем технических наработок. Возмутились даже в Вашингтоне, хотя Новый свет залечивал раны после очередного мини-извержения. С Америкой вопрос решился проще - несколько европейских военных кораблей продефилировали вдоль побережья Флориды. С соседями оказалось сложней. Военные самолеты Соединенных штатов пытались атаковать Конгломерат (их подбили над Индокитаем) и Империю. Эти крылатые машины пролетели весьма приличное расстояние и были уничтожены над Синегорьем. Мир, застывший как желатин, пошел трещинами, государства впервые за много лет очутились на грани столкновения. Когда-то подобное поведение Европейского совета считалось бы основанием для войны. Тем не менее, обменявшись резкими нотами протеста, правительства трех политических гигантов договорились-таки между собой, и конвенция об ограничении образования стала международной. Вполне возможно, что втайне и в Европе, и в России, и в Азии продолжались бы научные исследования (очень выгодно технически опережать соседей), но для Данияра это означало перечеркнутые пятнадцать лет жизни. На германско-польской границе поезд попал в аварию - рельсы на участке были разобраны, возможно, еще повстанцами. Данияр единственный из товарищей остался жив, и с тяжелыми травмами оказался в больнице для бедных, когда же он пошел на поправку, ему и еще нескольким молодым пациентам предложили работу на ближайшей фабрике. После бунта ученых и прокатившейся затем волны арестов в стране не хватало рабочих рук. Он сам не знал, почему согласился. После всего он впал в какое-то странное оцепенение, на родину больше не тянуло - Империя утерлась после плевка в лицо и приняла позорную конвенцию, буквально растоптав тысячи судеб, почему бы теперь не утереться ему? Почему бы не остаться на чужой земле, в центре этого отупляющего сумасшествия? Через несколько месяцев после того, как он пробыл на фабрике чернорабочим, в его судьбе наступили очередные перемены - как-то в цех спустилось несколько человек из управления фабрикой и спросили, нет ли здесь кого с техническим образованием, пусть незаконченным. Данияр был уверен, что за признанием последует арест, но вышел вперед. Ему действительно было все равно. Против ожиданий его проводили наверх, попросили решить некоторые технические проблемы, а когда он с ними справился, предложили стать мастером цеха. В свое время власти наломали дров, подвергая репрессиям работников с высшим образованием, так что теперь требовалось срочно исправлять положение. На новой должности от него потребовали только сменить имя и фамилию, чтобы звучали на европейский лад - так Данияр Мастекбаев превратился в Дэна Монтэга. Через год его перевели в Варшаву, на авиационный завод. Данияр горько усмехался, вспоминая свои детские мечты о полетах, и того воздушного змея, что все же принес его в Париж. Теперь вроде и летай не хочу, а не тянет. Тем не менее, именно в Варшаве он неожиданно обнаружил для себя новый смысл жизни. Здешние учебные заведения были закрыты, но не разграблены и не уничтожены, из библиотек работала только одна - государственная, где предлагался весьма ограниченный выбор книг. Как-то проходя мимо политехнического университета, Данияр обнаружил открытый черный ход, мысленно ужасаясь собственному безрассудству забрался внутрь и прошел в первое попавшееся помещение. Это оказалась библиотека. На ближайшей полке стояло несколько справочников, которых теперь днем с огнем было не сыскать, недолго думая, он схватил пару штук, рассовал их по карманам и выскочил наружу. Сердце отчаянно колотилось, зато губы сами собой расплывались в глупой улыбке - наглость второе счастье, а он хоть в чем-то показал правительству нос. Теперь хотя бы раз в неделю он старался ходить "на охоту", специально для этих целей приобретя плащ с широкими карманами. В большинстве университетов двери были заколочены, но непрочно, при желании можно было оторвать доску и пролезть, лишь бы рядом никто не ошивался и на улице было достаточно темно. Похоже, народ с готовностью примирялся с варварским указом и ни у кого не возникало мысли о нарушителях. Все же один раз он попал в серьезную неприятность. Это было в здании небольшого технического вуза, расположенного далеко от центра города. Данияр немного поплутал по пустым коридорам, прежде чем нашел библиотеку. Если не обращать внимания на густой слой пыли, там все казалось уютным и спокойным, в помещении пахло старыми книгами и еще почему-то чаем с корицей. И гарью, как в те страшные ночи бунта в Париже. Данияр услышал шум снаружи, выглянул в окно - здание окружил наряд полиции. В окнах дома через улицу мелькали отраженные всполохи огня. Пожар? Он стащил с полки несколько книг - не зря же он сюда пришел, спрятал их под пальто и начал осторожно спускаться по лестнице. Внизу вроде как было тихо, затем он ясно услышал потрескивание огня. - Поджигай с этой стороны! - донесся с улицы мужской голос. - Чтобы быстрее! К утру ничего не должно остаться! Мысль вспыхнула в мозгу как молния - они умышленно начали сжигать университеты! Так быстрее и проще, а может, это способ борьбы с книжными воришками вроде него? Из окна невозможно было выскочить незамеченным, Данияр вспомнил, что видел в одном из коридоров дверь, похожую на запасной выход. В темноте да еще в дыму найти ее оказалось непросто, но ему все же повезло, он выскочил на улицу, в небольшой внутренний дворик. Там стоял полицейский, который немедленно обернулся на шум. - Стой, - крикнул он, но оружия не поднял, видимо, не получив заранее такого указа. Данияр прикрывая лицо шарфом кинулся мимо него, чудом увернулся от удара, сбил стража порядка с ног и бросился бежать. К счастью, здесь было полно мелких разветвленных улочек, и погоня вскоре потеряла его след. Дома он обнаружил здоровенный синяк на скуле, зато добыча того стоила - ему помимо прочего попался учебник по экспериментальной физике. Чтобы замаскировать разбитое лицо, Данияр достал пластырь и постарался хорошенько порезаться во время бритья. Тогда его в очередной раз посетили видения незнакомого мира, мира кровавых войн и мятежей. Из темноты возник пылающий деревенский дом или большой сарай, крытый соломой, откуда доносились страшные людские крики, из окон пытались выскочить человеческие фигуры, но окружившие дом военные, смеясь, заталкивали их обратно. Потом жуткое жертвоприношение неизвестно какому демону сменило зрелище уничтоженного взрывами города, потом шеренга бегущих с автоматами молодчиков - когда кошмарный сон наяву закончился, Данияр обнаружил, что времени прошло совсем немного, он так и стоял с бритвой перед зеркалом, кровь из свежего пореза на щеке еще даже не успела натечь. С тех пор он стал осторожнее, и при очередных походах за книгами всегда заранее старательно обходил здания. Как только заработок позволил, он отказался от квартиры и стал снимать дом - дороговато, конечно, зато там был чердак, и подпол, и чулан, и еще куча мест, где можно было прятать книги, попавшие под нарушение конвенции. До сих пор он ни разу не попадался, был у начальства на хорошем счету, и вот теперь - эта певица, Аза. Конечно, если она была правительственной шпионкой, она действовала крайне неразумно. Только спугнула возможного диссидента. Ну не может же быть, чтобы она говорила правду? Данияр изучил все, что говорилось в газетах о единственном космическом путешествии. Информации было мало - Марк Северин, журналист, ученый-естественник, общественный деятель и прочее... участник различных движений, путешественник... известен тем, что на максимально близком расстоянии обошел Йеллоустоун... безрассудная попытка, о судьбе дикой экспедиции ничего не известно... ну и фотография. Красивое открытое лицо, такие нравятся женщинам. Не то, что у него. Про себя Данияр знал, что его тип внешности не подходит под идеал европейской красоты. И зря ему казалось, что эта Аза смотрела на него заинтересованно. Конечно, она заинтересована настолько, насколько ей важен аппарат, если он действительно важен... вот из какого сплава он изготовлен? Можно ли сейчас создать такой же? Как решить вопрос с теплозащитой, и топливо, топливо - вот это проблема номер один! Конечно, если он возьмется за это действительно дикое предприятие... Аза не появилась на следующий день. Еще неделю он ждал звонка, письма, чего угодно. Ее лицо мелькало на обложках журналов и с афиш, но никакой весточки не было. Конечно же, она передумала. Это был сиюминутный порыв избалованной мужским вниманием красавицы, несомненно, даже такому яркому человеку она давно нашла замену. А все же жаль, что не придется достраивать аппарат. Вот только аппарата и жаль. Через две недели наступило бабье лето. Был чудесный теплый вечер, а луна давно пошла на ущерб и появилась на утренней заре. Данияр, выйдя с завода, обвел взглядом синее небо без единого пятнышка, и повернулся уже к автобусной остановке, когда сзади его окликнул голос, который он не переставал надеяться услышать: - Господин инженер! Она стояла у своего автомобиля, смеющаяся, невероятно красивая в легком светлом платье, и на сердце у инженера стало легко. - Вы тогда так неожиданно исчезли, а я была на гастролях, - улыбнулась Аза. - Ну что? Вы думали над нашим проектом? - Думал, - губы в ответ сами расползались в улыбке. И в порыве искренности, о которой, впрочем, он вскоре пожалел, инженер добавил: - Называйте меня Данияром.