К истокам кровавой реки

Вечер медленно остужает каменную громаду собора. Приходит к концу долгий день, народ расходится по своим жилищам, поглядывая на опускающийся в море красный шар солнца. Дождавшись, пока с площади схлынет нищий люд, у огромной колонны задерживаются несколько богато одетых человек. Один из них, дородный купец с пышной седой бородой и круглым красным лицом, быстро начинает говорить, сбиваясь и брызгая в гневе слюной: - Как хочешь, Элем, но пора с этим кончать! Ты и так тянешь слишком долго, смотри, тебя тоже можно сместить с твоего поста первосвященника! Его Высочество держится в некотором отдалении от купца, чтобы брызги не долетали, - Элем научен горьким опытом, это далеко не первый подобный разговор. Первосвященник вскидывает голову с такой же пышной, только черной, бородой: - Напрасно ты упрекаешь меня, Гервайз, я лишь проявляю разумную осторожность. У него огнестрельное оружие, у него охрана, у него рост, в конце концов. Ты-то будешь держаться в стороне. - Можно подумать, ты лично собираешься руководить захватом, - хмыкает Гервайз и тяжело дышит, хватаясь за сердце. - Не горячитесь, батюшка, опять кровь носом идти будет, - предупреждает купца молодой еще русоволосый полный человек с таким же широким лицом. Старик сердито машет рукой: - И немудрено! Попробуй тут сохранять спокойствие! Он думает уйти в горы со своими прихвостнями, ищи его потом! Кто знает, что он там подготовит! Ну, Элем, говори, что собираешься делать, или я сам все решу с купеческой гильдией. Первосвященник оборачивается, оглядывает площадь - никого постороннего. - Неплохо, конечно, было бы захватить его во сне, - говорит он медленно, - но пока мы соберем стражу в достаточном количестве, наступит ночь. Не знаю, сколько у него сейчас защитников и сколько солдат он положит, прежде чем его одолеют. - Плевать, - шипит Гервайз, - если оставить его в живых, убытков будет больше! - Сейчас ночь, нам не удастся собрать достаточно людей на суд! - К шернам суд, швырнуть связанным на снег и пусть подыхает! - А что наутро скажут люди? - возражает первосвященник.- Если меня обвинят, что я убиваю кого бы то ни было без суда? Я - лицо верховной власти... - Заговорил, как Крохабенна, - ворчит купец. Одышка заставляет его замолчать, еще один собеседник, долговязый и тощий, одетый роскошней всех, говорит высоким скрипучим голосом: - Пока он жив, он наносит твоей власти куда больший вред, Элем, все помнят, что это ты представил его, как Победоносца. Пока он жив, и ты запятнан. Вот об этом подумай. Первосвященник оглядывает остальных, его глаза останавливаются на молчавшем до сих пор человеке с умным худым лицом. - А что скажет начальник полиции? Что ты думаешь, Севин? Заместитель первосвященника слегка вздрагивает - по правде говоря, Севин только что представлял лицо своего патрона посиневшим, перекошенным, с вываленным в удушье языком, но вслух он об этом не распространяется. - Я думаю, - тянет он глуховато, пытаясь по лицам собеседников угадать, какой же ответ придется по душе большинству. - Я думаю, сейчас и впрямь не время, люди сонные и утомились за день, а этот преступник спит урывками и сейчас может быть бодр и свеж. Но не позднее завтрашнего утра, ибо одно упоминание о богохульнике порочит Его Высочество... Элем багровеет и сердито кашляет. Севин, будто не замечая этого, продолжает: - Утром необходимо будет выманить его из собора, на улице легче устроить засаду. Утром мы соберем необходимое количество солдат. - Но чтобы не позже, чем завтра, - бурчит старик Гервайз и все прочие, переглянувшись, кивают. Заговорщики уходят, стихают их шаги в отдалении. Вдруг откуда-то из-за угла выскальзывает мальчик-подросток, быстро вертит головой и кидается в противоположную сторону площади, к серой громаде собора. В последний момент его перехватывает дородный стражник: - Куда? Порядок нарушаешь... Стоять. Парнишка выкручивается, дергается, вырывается, оставляет в лапах стражника обрывок своего рукава - и оказывается в цепких объятиях другого караульщика. - Проглоти меня Великая пустыня, да это же Ивата! - восклицает тот, разглядев лицо парнишки. - Опять чего-то замышляешь? Посидишь сегодня под замком... Мальчишка отбивается отчаянно, но силы неравны. - Пустите, пустите, - хрипит он, - дайте же предупредить... Вы не знаете, что... Стражники тащат добычу к тесной улочке, за которой городская тюрьма. Собрав последние силы, парнишка кричит, обернувшись к собору: - Победоносец! Победоносец! Они собираются... Ладонь одного из стражников плотно запечатывает пленнику рот. Тот мычит и мотает головой. - Ну что ты скажешь, - бормочет стражник, - беспокойный какой. Площадь пустеет, и из-за колонны выскальзывает девушка в лиловом платье, последние отблески заката путаются в ее золотых волосах. Губы девушки шевелятся, будто она шепчет что-то. Она нерешительно делает несколько шагов к собору, затем, испугавшись, шарахается обратно. За колонной тайный ход. Внутри, в толще стен, он ведет в пещеру глубоко под собором. Там, в тишине, в огромном гроте, освещенном слабым светом из расщелин сверху, среди мерно падающих с потолка капель, девушка замедляет шаг. Авий спит в небольшой нише прямо на песке, но когда девушка опускается рядом, он мгновенно пробуждается, открывая все четыре алых глаза. - Ты поздно, - говорит он недовольно, говорит только голосом, лоб его белый, как у мертвеца. Ихазель не отвечает, дрожит всем телом, не то от холода, не то от волнения, затем произносит: - Завтра его убьют. Шерн сразу понимает, о чем идет речь. Он садится, отбрасывает назад крылья, какое-то время неподвижно сидит и буравит взглядом противоположную стену. Вдруг лоб его взрывается фейерверком красок, словно загораются, мгновенно меняя друг друга, разноцветные огни. Ихазель уже понимает кое-что, там и алая злоба, и иссиня-черная досада, и испепеляющая серебристая ненависть... и еще темно-лазурный цвет сожаления? Авий действительно не просто торжествует? - Жаль, - говорит шерн, подтверждая ее догадку. - Жаль. Потому что он единственный хоть чего-то стоящий из вас. Что вы, псы, нет, насекомые... Нет, вы хуже... Всей толпой навалиться... Мрази, какие же вы мрази... Ихазель молча слушает. Если Авию пришла охота браниться, перестанет он не скоро. - Вы столько говорите про добро и зло, и вот явилось это ваше добро, а вы и его превратили неизвестно во что. И еще считаете, что это не просто слова. Тошно будет жить...Тошно будет жить, - повторяет Авий вслух. - Так была цель, а теперь твои поганые соплеменники... Грязь. Мерзость. Никто не заслуживает умереть от ваших рук. Стенка напротив отражает причудливую игру цветового языка. Авий замолкает так же резко, как начал. - Завтра, - сухо говорит он вслух, полностью потушив лоб, - сделаешь, что я тебе скажу. Ты помнишь, кто твой хозяин и кому ты должна повиноваться? Он даже не смотрит в ее сторону, но Ихазель втягивает голову в плечи. - Помню... Авий ложится, снова укутываясь в собственные крылья. Ихазель молчит и сворачивается рядом на песке. Шерн через какое-то время произносит: - Вот и пришел день расплаты за Эйнар. За наш первый приморский город. И завтра ты сделаешь так, как я скажу. Шерн владел всем, когда стоял Эйнар во славе, и шерн владеет всем, когда Эйнар лежит в развалинах. Ты сделаешь так, как я скажу. У тебя нет своей воли. - У меня нет своей воли, - послушно повторяет Ихазель. Шерн, приподнявшись, треплет ее по волосам - то ли в награду за покорность, то ли лишний раз напоминая, кто тут хозяин. Затем сворачивается черной тенью, готовой распрямиться в любой момент. Алые глаза гаснут. Какое-то время только стук падающих капель нарушает тишину, свет снаружи все слабеет, и, наконец, исчезает совсем. Тускло поблескивает каганец на полу, да где-то в глубине, под землей, дышит жаром обогревающий собор горячий источник. Тогда Ихазель приподнимается, стараясь не дышать. Неслышно склоняется над Авием, проверяя, крепко ли тот спит, и выскальзывает из пещеры, оставляя светильник внутри. Она давно знает каждый камень в подземном переходе и может передвигаться на ощупь. Бояться тут некого - самый главный ужас Северного континента спит позади, раскинув по земле нетопырьи крылья. У себя в дальней комнате она наскоро окунается в бассейн и одевается, выбирая самую простую одежду, подобающую скорее девочке-подростку, чем взрослой девушке. Затягивая пояс на белом струящемся платье, усмехается, вспоминая роскошные шитые золотом наряды, в которых она пыталась произвести впечатление на скованного Авия. Зеркало над бассейном отражает испуганное бледное лицо, вокруг глаз синие круги. Ихазель встряхивает копной золотых волос - они-то стали только лучше. - Нет своей воли? Нет своей воли? - шепчут пересохшие губы, и отражение кривится следом. - А вот и ошибаешься, ты, всем владеющий. Переход к главному залу собора освещен факелами на стенах. Они скоро погаснут, их некому будет менять, теперь нет здесь прислужников, разве опальный Победоносец, бродящий без сна всю долгую ночь, припас сухих веток. Но он, скорее всего, не обратит внимания на темень в коридорах. В зале пусто, не слышно ничьих шагов, и Ихазели становится страшно - а что, если она опоздала и все кончено? Но следов борьбы тоже нет. Из дальнего притвора вдруг доносится пение, хрипловатый баритон выводит слова на языке священных книг: В небе синем высоко паря, Пронеситесь над родной сторонкой... Как там зорька ясная моя, Как она, мой жаворонок звонкий? Я печаль-тоску залью вином, Отразится в кружке месяц рыжий, Мне не видеть больше отчий дом, Девушку свою я не увижу. Ихазель дрожит всем телом, не зная, идти ли вперед или пуститься бежать. От стены неожиданно отделяется тень, пугающая ее едва ли не больше, чем Авий - высоченный детина с всклокоченными волосами, с лицом, изуродованным багровой отметиной. - Что ты тут забыла? - рычит выворотень Нузар. - Вы когда-нибудь дадите хозяину покой? Ихазель в ужасе застывает на месте, Нузар замахивается, но больше ничего не успевает - в открывшуюся дверь притвора льется поток света, и в нем обозначен могучий силуэт. Победоносец, нагнувшись, проходит в дверной проем, в общем зале он снова может выпрямиться и даже не стукнуться головой об потолок. - Ихазель? Жаворонок звонкий вдруг прилетел ночью? Нузар, зачем ты ее пугаешь? - А чего доброго ждать от глупой девки, - бурчит выворотень. Марк медленно обходит Ихазель по кругу, она опускает голову, не глядя ему в лицо, для этого пришлось бы смотреть высоко вверх. Пока она выходила из подземной пещеры, она, кажется, даже сердцу запрещала биться, чтобы не разбудить Авия, а теперь оно колотится с удвоенной силой. Марк наклоняется, приседает на корточки, заглядывая ей в лицо. - Птичка золотая... не улетишь? Она молчит, не делает ни единого движения, только примечает - в одной руке у него фляжка, видно, с хмельным соком нои. Марк небрежно ставит фляжку на пол. - Завтра уходим с Теплых прудов, я и еще несколько верных человек, ты знала? Она слегка кивает. Марк поворачивается к выворотню: - Нузар, не в службу, а в дружбу, сходи погуляй. Обойди собор, проверь ходы с галерейки, ну, ты понимаешь... По угрюмому лицу Нузара незаметно, чтобы он что-то понимал, но выворотень все же выходит, недовольно ворча. - Надо было сделать это давно, - говорит Марк куда-то в пространство над головой Ихазели. - Видишь, деда твоего не послушал, кровопролития не захотел, так надо было уходить сразу, как стало известно, что путь на Землю закрыт. А я вот... Не то на вас понадеялся, не то на себя. Помнишь, как шерн говорил, что нет добра и зла, я теперь вижу, как они причудливо сплелись, и одно приводит к другому... При упоминании Авия Ихазель вздрагивает. Марк замечает это, хоть и стоит в нескольких шагах. - Ну прости, не буду об упырях к ночи. Ты сейчас такая же, как раньше. Душа народа лунного, не хочешь уйти со мной из города? Ихазель слегка качает головой. Если бы она хотела, не отпустит Авий. Если бы она хотела, Элем уже приготовил своих стражников. Земля пресветлая, что же будет? Страшно умеют пытать на Теплых прудах... Но знать, что он живет где-то - значит оставить в сердце кровоточащую рану навсегда. Пусть его не станет, может быть, тогда и рана затянется. - Значит, просто пришла попрощаться? Я все жду, когда ты вспорхнешь и улетишь, как обычно. Ихазель опять качает головой. Марк присаживается рядом на пол, она тоже опускается на каменные плиты, теперь их лица вровень. Догорают и чадят факелы на стенах, медленно тускнеет свет. - Птичка золотая, видишь, как вышло... Я виноват перед всеми, а только сейчас прошу у тебя прощения. Раньше ведь ты всегда убегала от разговора. Чем искупить, скажи, чем искупить? Только покончить с собой не предлагай, пока есть жизнь, надо бороться - вот мой девиз. Ихазель не отвечает, только берет его руку, такую огромную в ее маленьких узких ладонях, и притягивает к себе на грудь. Марк отдергивает руку. - Не надо, птичка золотая, это жестоко, в конце концов. Сейчас ты опять исчезнешь. Она качает головой, мысленно повторяя: "У меня есть своя воля, любая, лишь бы наперекор тебе..." - Тебе надо идти, ночь, поздно, - шепчет Марк, а сам сжимает ее локоть. - Хотя бы сегодня не отталкивай наше счастье, Победоносец, - отвечает она ровным неживым голосом. Факелы гаснут, когда Ихазель наконец узнает, каковы на вкус губы низвергнутого бога победы. Она не вырывается и не убегает, когда Марк легко вскидывает ее на руки. В притворе совсем темно, и можно без страха распустить ткань вокруг бедер - мерзких ожогов не видно, кожа на ощупь не отличается от здоровой - но даже если бы отличалась, Марк слишком распален, чтобы это заметить. Весь мир вокруг перестает существовать. А в пещере еще догорает масло в каганце, когда Ихазель входит на цыпочках. Авий неожиданно открывает глаза: - Долго бродила, - говорит он обычным ворчливым тоном, лоб его не светится - значит, он ничего не заметил? - Надо было взять кое-что в спальне, - отвечает дрожащим голосом Ихазель. Но в присутствии шерна у нее всегда сбивается дыхание, так что он привык к такой манере разговора. - Расплата за Эйнар все ближе, - замечает Авий. - Что же, хоть и не так хотелось, а какая-то справедливость в этом есть. Ваша справедливость. Завтра ты сделаешь, что я скажу. Пожалуй, это будет даже милосердно, я вас изучил... Завтра твой пес подохнет. Повтори! - Завтра мой пес подохнет, - соглашается Ихазель, ложась на песок. Мысленно она улыбается. Ты не представляешь, как ты прав, наместник. Мой, теперь он только мой. И ничто уже это не изменит.