К истокам кровавой реки

Герлах* отличался от других поселений южного полюса. Город стоял в обширной котловине, стены которой имели частично искусственное происхождение. Тысячи, нет, миллионы оборотов назад, когда Луна была цветущим садом... Нет, не так, не так... когда обладали жители Луны всеми знаниями, что могут быть доступны существу разумному... И опять не так... Когда началось медленное умирание Луны, думали вначале ее обитатели создать города-купола, под сводами которых смогут укрыться все живые существа, и начали их строительство над горными кольцами Южного полюса. Высоко вздымались вершины кальдер, и достаточно было лишь немного укрепить их, чтобы они выдержали вес будущих укрытий. Кратер вокруг Герлаха был ниже прочих, и его надращивали искусственно. Стена и сейчас не обрушилась, строили тогда на века. Вон сколько простоял злополучный Эйнар... Когда найден был способ сохранить воздух на всей планете, от куполов отказались, но оставили стены - шерны вообще не любили что-то разрушать. И вот пригодились возведенные в древности твердыни. Сослужили добрую службу... Авий оборвал цветовой рассказ, заметив, что Ихазель задремала. В принципе, рассказывал он это уже не раз, и сейчас больше для себя, чем для нее. Последние несколько десятков часов она чувствовала себя почти здоровой, но у него в сердце появилось нехорошее предчувствие. Все же это было лучше, чем когда она металась по дому, перебирая наряды, заливаясь то хохотом, то рыданиями, напевала обрывки песен, или вдруг начинала повторять: - Я должна уйти, как подобает внучке последнего первосвященника. Нитку розового жемчуга она небрежно уронила на пол, вряд ли нарочно, просто руки уже ослабли, и вытащила взамен янтарные бусы, которые носила в дни своей юности. Бусы пророчицы Ады. Жемчуг Авий поднял незаметно от Ихазели. Он никогда не говорил с ней о происхождении этого ожерелья. Это послужило бы оружием, которым она бы попыталась его задеть, и больше ничем. Она была не той живой душой, с которой можно делиться болью, и все же, несмотря ни на что, оставалась для него близкой и нужной... почему? Странная вещь - привычка. Мальчишка удрал под утро, и Авий не мог бы его осуждать. Неудивительно, что молодому здоровому существу захотелось быть подальше от этого пахнущего смертью дома. И все же не стоило ему сбегать, это утро должно было выдаться беспокойным. Накануне совет, окончательно разозлившись на присутствие людей во внешней котловине, решил дать захватчикам небольшой урок. Такое повторялось через определенные промежутки времени - люди на равнине наглели и пытались обосноваться у самого горного кольца, опоясавшего Герлах; хозяева города несколько дней терпели незваных пришельцев, только пристально следили, чтобы те не протащили с собой пушек, мортир или прочих крупных орудий. Когда людей набиралось чересчур много, шерны выбирались через Гранитные ходы во внешнюю котловину и обстреливали поселенцев. После этого крылатые первожители улетали в свои каменные стены, иногда прихватывая добычу - колонисток, которые производили бы на свет новых выворотней. Люди, разбежавшись перед мощью истинных повелителей Луны, на короткое время оставляли город в покое, а затем снова начинали пробираться в долину, чтобы по истечении года-двух вновь стать жертвами воздушной охоты. Это был всего лишь один из притоков кровавой реки, что текла по всему южному континенту, и в нее проливалось куда больше алой крови, чем зеленой. Авий не принимал участия в последних вылазках. Он давно знал, как это бывает - внезапно появляется в долине отряд первожителей, выбравшийся из тайных ходов в предгорьях, взмывает вверх, подобно стае птиц, осыпает поселенцев стрелами. Те мечутся, пытаются укрыться в шалашах, но их поджигают падающие сверху факелы. Патрульные отстреливаются, но силы неравны, редко когда в котловину проникает хоть пара сотен людей, огнестрельное оружие есть в лучшем случае у каждого десятого, а шернов может быть и тысяча. Не проходит и четверти часа, как люди в панике разбегаются, а шерны улетают ввысь, унося с собой визжащую и брыкающуюся ношу. Вчерашняя охота тоже осталась незамеченной для их странной семьи. Или не семьи? Как еще промерцать - союз? Содружество? Такие древние понятия для общества, которое живет монолитным более миллиона лет. Накануне Мэсси не отходил от матери и не слышал шум, поднявшийся в верхнем городе. Авий тогда стоял у оконца, прорубленного в скальном туннеле, соединяющем старые здания. Такие коридоры строили давно, в первое время после катастрофы, когда приходилось с непривычки прятаться от раскаленных, бесконечно удлинившихся дней и леденящих ночей. Над круговой стеной, опоясывавшей город, мелькали тени. Вдали вспыхивали факелы и слышались гортанные крики. - Это наши разгоняют людей от внешних стен, Вестин, - рядом, оказывается, стояла неслышно подошедшая Тия, невестка Грания. Точнее, бывшая невестка - ее муж, младший брат Грания, погиб при штурме Герлаха шестнадцать оборотов назад. Молодая вдова больше не собиралась замуж и по обычаю осталась жить в доме бывших родственников, несмотря на существовавшую между ними глухую неприязнь. Граний считал свою невестку странной, и активно делился этими соображениями со всеми знакомыми. Странность у Тии по большому счету была одна - она обожала старину, любила разглядывать фрески на городских стенах, перечитывала списки родословных в хранилище Вечной книги. Себя она предпочитала именовать Випсаной, по древнему имени своего рода, происходящего от Третьего владыки. Авия же она называла Вестином. Бывший наместник чувствовал себя при этом не то чтобы неловко, а все же находил такое обращение неуместным. Вестин, легендарный Первый владыка, может, и вправду приходился ему дальним предком, но теперь это не имело значения. Будь Луна, как раньше, полностью окутана атмосферой, будь она цветущей счастливой планетой, тогда, наверное, ее жителям все приносило радость, в том числе и власть над миром в том смысле, в каком она естественна, а не как ее понимала в юности глупенькая Ихазель. - У меня какое-то предчувствие, что это не к добру, - лоб Тии поблескивал совсем слабо, будто она говорила сама с собой. - Нет добра и зла, - ответил Авий машинально. Тия живо и ярко возразила: - О, я знаю. Нет добра и зла, нет правды и лжи... Тогда нет жизни и смерти тоже. Мы не вполне живые. Мы живем просто по привычке. Мы ничего не хотим. Ты не согласен? Он-то как раз был согласен, но сейчас поддерживать подобный разговор было выше его сил. А Тия ждала ответа, смотрела заинтересованно. - Что ты можешь сделать, чтобы не жить по привычке, Тия? - Ничего, вероятно. Просто жить и радоваться тому, что есть. Или воспоминаниям, когда слова были не набором красок, а что-то значили. Мудрость, сила, великодушие, - бежевый отсвет от ее лба превращал гранитные стены в песчаные. Даже как-то уютно стало в древнем тоннеле, будто это был обычный коридор в жилом доме. - Да, мне было бы приятно, если бы ты все же звал меня Випсаной, Вестин, особенно ты. Род Атеев ведь не сохранился. - Постараюсь. - Как здоровье твоей подопечной? - Випсана любила резко переменить тему разговора, - Плохо. - Сочувствую, - можно было не сомневаться, что она действительно сочувствовала, причем не только ему, но и и Ихазели. Випсана ни разу не повысила голос на выворотня и у нее не было личных слуг. - Вестин, я думаю о мальчике, который живет с вами, - Випсана отвернулась к окну и теперь говорила вслух. У нее был низкий отрывистый голос. - Он уже почти вырос... - В том-то и дело. Я ценю жизнь, любую. Особенно тех, кто живет не по привычке. Мальчик очень отличается от своих ровесников, если я заметила, то другие... Брат моего Веррия, например. Я думаю, уж он-то точно заметил. - Почему ты говоришь мне это? - Я же сказала - я ценю жизнь. Все, прощай... Мимо прошелестели блестящие крылья, Випсана пронеслась так тихо и быстро, будто не шла, а летела по воздуху. Неудивительно, что она в вечной конфронтации с деверем, размышлял Авий, возвращаясь в дом. Она будто и правда принадлежит прежним временам. Но и правда, если отличие Моисея от выворотней заметила Випсана, то всем остальным это тоже скоро станет ясно, как полдень. И как быть? Он добровольно не бросит умирающую мать, и не захочет оставлять свою девчонку. Вот-вот разразится катастрофа, причем и для него, Авия, тоже. Потому что нельзя не привязаться к ребенку, выросшему у тебя на глазах, даже если отец этого ребенка лишил тебя всего, а может, именно поэтому. Что там Випсана говорила о великодушии? Оно имеет смысл, если ты живешь не по привычке. Или же оно имеет смысл именно сейчас, и этот смысл придает бойня? Ихазели стало лучше в середине ночи. Вылазка закончилась после заката, и получилась не слишком удачной - в этот раз непрошеные гости бросились прятаться не к выходу из котловины, а по лесам на склонах. Из-за близости ночи вытурить всех не удалось, атаку решено было повторить на следующий день после грозы, когда карабкаться по косогорам будет несподручно. Ихазели об этом он не рассказывал. С началом кровохарканья она стала видимо безразлична к противостоянию первожителей и поселенцев, но лишь внешне. Не раз, думая, что ее не слышат, она шептала: - Я-то умру, а он? Поэтому специально ей не рассказывали ничего, иногда она отстранялась даже от повседневных замечаний вроде: "опять на стенах неспокойно", иногда с болезненным вниманием прислушивалась к шуму за стенами, но стоило начать объяснять ей обстановку, как она отмахивалась: - Не хочу ничего об этом слышать! Посреди ночи она проснулась, чувствуя себя почти здоровой, с нормальным дыханием, и поэтому в хорошем настроении. На расспросы отвечала только: - Я видела чудесный сон. Ночи обычно тянулись бесконечно долго, причем для всех - и для людей, и для первожителей, как будто само тело сохранило древнюю память о кратких часах темноты и отдыха, после которых хочется скорее выйти на свет и простор. В этот раз Ихазель повторяла: - Не хочу видеть солнце, не хочу, чтобы наступал этот день. Но день пришел, забрезжил серебром из-за гор, пустил полосу света по горизонту, выбелил снежные шапки на соседних кольцевых кратерах. Авий немного побродил по долине в поисках своего воспитанника, никого не встретил, не считая выворотней, и вернулся домой. Ихазель проснулась и сидела перед зеркалом, прикладывая янтарные бусы то ко лбу, то к шее. - Думаю, как будет лучше. Не так облачались женщины из нашего рода перед смертью, но мне-то выбирать не приходится. Авий смолчал. Он давно знал, что все попытки ободрить или пожалеть приведут только к горьким слезам. Видимо, машинально он все же промерцал теплыми утешительными оттенками, а Ихазель заметила их в зеркале. - Не надо, - сказала она, не оборачиваясь. - Я ни на что не надеюсь. В юности мечтала то о звезде с неба, - она нехорошо усмехнулась, - то о сокровище дракона в горной пещере. Дракон это чудище из сказок... догадайся, кто мне их рассказывал. Оно проклято, драконье золото, обернулось жизнью в норе, как у зверя затравленного, да под конец чахоткой. Ночью мне снилось, что я опять маленькая девочка, стою в соборе, святом, непоруганном... Очередной приступ кашля заставил ее прерваться. - Не надо тебе говорить, помолчи, ты же себе вредишь! - Больше... чем я навредила... уже невозможно, - с усилием выдохнула Ихазель. - А под утро мне Луна снилась, мертвая, от края и до края, ни Моря Великого, ни Теплых прудов - все покрыто пустыней, везде черное небо. И Земля снилась, дома небывало высокие, оружие мощное - им не горный город, им летающую машину, что парит выше облаков, погубить можно. Сошлись армии великие, дым поднялся от пожаров, города рассыпались в прах - и остался ли кто живой, того не знаю. Может, и к лучшему оно, пусть ни на Земле, ни на Луне никого не будет, только звезды чисты, только смерть хороша! Песню что ли спеть, развеять печаль... Она откашлялась и запела, голос звучал хрипло и немузыкально: ...Обо мне вы, други, не скорбите, Схороните на родной земле... В этот раз приступ кашля был таким, что ее скрутило пополам, а на платье закапала кровь, сначала несколько капель, затем струйка, затем поток - и его было уже не остановить. Авий метнулся за водой, но Ихазель остановила его жестом, указывая в сторону двери. Просила ли она этим позаботиться о своем сыне? Он решил, что да. - Я все знаю, я все сделаю... Слышала ли его Ихазель и поняла ли, сказать было невозможно - глаза у нее уже мутнели, она попыталась встать и рухнула на руки своего бывшего узника и мучителя, а ныне единственного близкого существа. Проклинающие рыжеволосую ведьму женщины из общины могли торжествовать. Ихазели больше не было. Место для могилы выбрали у зеленой терраски, недалеко от скальной гряды и города одновременно. Копать землю считалось для шерна неподобающим занятием, и Авий, хотя нарушил уже множество негласных обычаев, в этот раз вряд ли пошел бы против порядка. Отрывать выворотней от работы ради того, чтобы похоронить человеческую женщину, тоже скорей всего никто бы не стал, и Мэсси рассчитывал копать в одиночестве. Помощь пришла совершенно неожиданно в лице мрачного черноволосого парня с садовой лопатой. Среди выворотней не бывало настоящей дружбы, самое большее, они могли приятельствовать. И только Донат, сын тетки Дзиты, неожиданно привязался к единственному существу, от которого видел доброе обращение, - к Мэсси. Авий ехидничал, что ни один пес еще не был так предан хозяину**, и всегда добавлял - знал он одного такого, так тот в итоге все же переметнулся! В ярости была и Дзита, которая ненавидела Ихазель с тем неиссякаемым пылом, с каким женщины добродетельные ненавидят женщин оступившихся. Теперь она все бы отдала, чтобы иметь на сына влияние, но Донат и слышать ее не желал. - Донат, - прошептал Мэсси, разгибаясь. Он еще не осознал полностью случившегося, до конца не поверив в то, что мать умерла. Начиная копать, он еще думал о ней, как о живой. Увидев Доната, он вдруг осознал - приятель пришел хоть так выразить сочувствие. Это потому, что мать умерла... Марела тоже умерла несколько дней назад, и рыдающая Хонорат повторяла: "Так для нее лучше". Будет ли так лучше для Ихазели, хоть она тоже была несчастна? Донат встал рядом и воткнул лопату в землю. Верхний слой уже прогрелся и высох, но от более глубоких влажных пластов шел душный пар. - Откуда ты узнал? - Болтали, - буркнул Донат, не отрываясь от работы. - Тебе разрешили? - Нет, - он отбросил в сторону несколько тяжелых рассыпчатых комьев. - Сегодня сказали, что после грозы меня отправят в Гранитные ходы - меня и еще нескольких наших. - Гранитные ходы! - Мэсси в ужасе отшатнулся. Для выворотня эти слова значили верную смерть. Иногда шерны выпускали своих преданных слуг против поселенцев через тайные коридоры в толще скал, прорубленные в незапамятные времена. Выходы открывались наружу, но не внутрь - и оказавшиеся за пределами горных городов выворотни были обречены. Они вступали в сражения с людьми, и иногда одерживали временные победы, но, не имея крыльев и возможности вернуться под защиту скал, в итоге рано или поздно гибли от рук поселенцев. Если повезет - гибли быстро. Протестовать доселе не осмеливался никто. - Послушай, - Мэсси схватил было Доната за рукав, но тот оттолкнул его и продолжил копать с каким-то остервенением. - Может, тебе не стоит мне помогать, это примут за ослушание, а если ты вернешься к остальным, все обойдется? - Я уже решил, - проговорил Донат, а в глазах его и вправду было выражение, как у верного пса, которого гонят от дверей, а он не уходит. Еще некоторое время оба копали молча. Мэсси изредка оглядывался - все как обычно, шелестит густая трава, солнце парит все злее, от сада доносятся голоса работающих там женщин, в воздухе изредка мелькают крылатые тени... только матери нет. Донат выпрямился, яма оказалась ему по грудь. Он вырос не так сильно, как обещал в детстве, и был ниже многих прочих выворотней. - Я думаю, так хватит. - Хватит, - пробормотал Мэсси. Слез не было. Наверное, мужчинам так положено. Тело Ихазели Авий доставил в одиночку - он просто положил ее на накидку, как в гамак, и легко поднял эту ношу в воздух. Мэсси так и не разобрался с верованиями шернов, для них очень важно было похоронить усопшего, предать его земле. После похорон только что безутешные родственники успокаивались буквально на глазах, ибо умерший, по их словам, возвращался к матери-Луне, где нет разлук и расставаний. Авий, когда на могилу был брошен последний ком земли, сказал на человеческом языке: - Теперь ей хорошо. Донат прихлопнул холмик лопатой, вскинул свое орудие на плечо и зашагал в сторону общины. Мэсси окликнул приятеля, но Донат только мотнул головой. Выворотни просто не знали ни прощаний, ни сочувственных слов. - Господин Авий, могу я попросить? - Чего тебе? - отсветил шерн усталыми недовольными оттенками. - Ты точно другого времени не выберешь? - Доната хотят отправить наружу, а Хонорат... она ждет ребенка и... Авий изменился в лице настолько, насколько может измениться шерн. Лоб его побелел, как у покойника. Он схватил Мэсси за грудки и встряхнул так, что оторвал от земли: - Твоего? Говори - твоего? Мэсси еле устоял на ногах, закашлялся, с недоумением глянул на свои ладони и совершенно искренне изумился: - Как? Авий несколько секунд смотрел непонимающе, затем расхохотался: - Ну и недоумком же ты вырос... Он собирался сказать что-то еще, но вдруг грохот раздался в стороне города, оба повернулись туда. Над скалами поднялось облачко дыма. Невысоко в бледном полярном небе солнце поворачивало на полдень. * Герлах - кратер в районе Южного полюса на Луне. Правда. чтобы атаковать его, Марк должен был дать сильного кругаля. У меня еще есть соображения по поводу кратеров- они не столь высоки и неприступны, как описывает пан Ежи, самый большой - Эйткен, но и он всего в 2 км высотой. По описанию же в книге такое чувство, что Марк штурмует как минимум 27 километровый Олимп на Марсе, а обходит вокруг Большое Красное пятно на Юпитере. Думаю, Жулавский уже знал о кратерах Южного полюса, но не о их размерах. А еще он явно опирался на поход Ганнибала, который тоже с огромными потерями перешел Альпы. ** В курсе, что это из СПб