К истокам кровавой реки

При одном взгляде на эту книгу становилось ясно, что ее точно сделали очень далеко. На Теплых прудах бумагу изготавливали вручную, как и порох. Получались листы очень даже прочные, но толстые и не всегда ровно окрашенные. Наилучшие экземпляры использовались для святых книг, остальное для повседневных записей и расчетов. Народные сказки и песни передавались устно, хотя, конечно, находились чудаки, пытающиеся такое творчество увековечить. Древние пророчества хранились на пергаментах. Записи Победоносца были выполнены на аккуратнейших, ровно обрезанных листах, расчерченных узором невероятной тонкости линий, на каждой странице - одинаковый. Мэсси видел такое качество второй раз в жизни, первой была священная земная книга, сохранившаяся у Ихазели еще от Старого человека, и то не целиком и сильно потрепанная за прошедшие века. Но записи, выполненные вручную, на удивление мелким убористым и четким почерком, конечно, были еще интереснее бумаги. Не обучайся Мэсси читать по земной еще Библии, он бы точно не разобрал нормального польского языка. Буквы написаны непривычно, хотя вот совершенно понятное слово, и вот, и вот - целое предложение. - Тут мало кто что может разобрать, - произнес Бромария, и Мэсси вздрогнул, он уже забыл, что тут не один (спящего Доната можно было в расчет не принимать). Он снова почувствовал себя виноватым перед хозяином - свалился, как снег на голову, наверняка доставляет неудобства, еще и ноевку эту на пол выплюнул, пусть никто и не заметил. - Я немного разбираю, все равно, спасибо. Как это сохранилось? - Что-то из его вещей потом сожгли по приказу прошлого первосвященника, чтобы даже память вытравить, но некоторые вынес служитель собора, который втайне был на нашей стороне. А это твой отец сам отдал нам, дальше, в середине, его планы насчет новых законов и нового устройства общества... ну, увидишь. Он называл эту книжицу блокнотом. Странное слово. Земное. - Я вам тут очень мешаю? - неожиданно вырвалось у Мэсси. Бромария посмотрел на него с изумлением: - Ты почему спрашиваешь? - Чужой человек, потом, за мной же стража гонялась, меня наверняка ищут. - Правнук Крохабенны мне не чужой. А что касается стражи, они много за кем гоняются. Уедешь, конечно, только ближе к рассвету. Надо решить, куда, у меня нет родни где-то в деревнях. И вообще родни почти нет. Жена умерла, сын тоже. - В Южном походе? - спросил Мэсси, с ужасом ожидая, что вот сейчас Бромария скажет "да", но тот покачал головой: - Нет, он тогда подростком был. Позже. От чахотки. - Моя мать тоже. - Это наша семейная болезнь, - кивнул Бромария. - Много кто так умер в роду Крохабенны. Мой мальчик истово верил в Победоносца, не так, как я. Его и звали-то подходяще - Ян. Он уехал в Полярную страну, ждать, что скоро посланец со светлой Земли снова явится... Те холодные места его и погубили. Но ты читай, не буду мешать. Мэсси снова почувствовал себя обузой - Бромария был тактичен, чересчур... Как можно подставлять такого замечательного человека? - Может быть, мне лучше уехать, не дожидаясь рассвета? - Ночью-то? Ты либо погибнешь, либо попадешься ночной страже, ближе к утру мы решим, куда и как. Еще до света придут люди сменить Томаша и Натана. - Зачем? - Мэсси покосился в сторону двери. - Мы знаем теперь, что Победоносец без охраны - это арестант, а потом и покойник. Конечно, от отряда стражи они не отобьют, но все же... - Я не Победоносец. Мой отец, может, и был, а я нет. Я не смогу водить в бой армии и не смогу бороться с местными властями. Вон как от них удирал, - Мэсси покосился на Бромарию - не смотрит ли тот с презрением. Но философ улыбнулся спокойной доброй улыбкой: - Мы люди и мы не всесильны. Я так и не требую от тебя вести армии в бой. - Да, но вчера... Другие потребуют, и будут разочарованы. - Поэтому ты уедешь на рассвете, подойдут наши, решим, куда. Может быть, в поселки ближе к Северу, там храмовая стража бывает редко и никто не помнит в лицо Марка. А сейчас хочешь, читай записи отца, а нет - отдыхай... Ночь для сна, дни у нас долгие. Мэсси перелистнул пару страниц, чтобы не обижать Бромарию. Сейчас ему уже и читать не очень хотелось, особенно четкие планы общественного устройства, лишний раз убеждаться, что он не всесилен, не разбирается в оружии, не зарабатывает достаточно, не может защитить близких... В самом конце блокнота на глаза попалась строчка "мне нет места ни в одном уголке Луны". Это было так неожиданно и так созвучно его собственным мыслям... Он невольно продолжил читать. "Предания говорят, что плывущий по Днепру Перун горевал и жаловался: "Ох, горе мне, ох, беда, попал я в немилостивые руки. Я не деревянный чурбан и причитать не должен, а иногда хочется. Нельзя! В отличие от Перуна, я живой." "Это была судьба, остаться здесь навсегда. Я теперь понимаю, почему меня с детства влекло к полетам. Так и вот я здесь, где никогда не видно Землю, и сам я с Земли не виден. Я был бы невидим и с той стороны, но как все-таки горько..." "Как бы не вставляли палки в колеса, опускать руки нельзя. Пусть здесь мало достойных людей, но они существуют! Десятью праведниками спасется Содом..." В горле встал комок. Мэсси ожидал увидеть что угодно - гордость, уверенность, секреты недоступных побед, воспоминания о недосягаемой и наверняка беспечальной Земле, но не это. Авий когда-то сказал, что видеть раздавленную слабость противно, а сломленную силу больно. Теперь Мэсси был согласен вдвойне. Посланец со звезды, знающий, могучий, победоносный, так же не мог бороться с людскими пороками. А Бромария наверняка думает, что Мэсси изучает планы Победоносца по переустройству лунного государства! "Чудо, что самый преданный здесь мне человек и не человек в полном смысле. Я сказал Нузару, что я не бог и сам могу погибнуть в любой момент, что он может бежать в леса и там доживать свой век, а этот чудак поклялся, что никуда не уйдет и глотку за меня перегрызет... Это так странно, я к нему относился, как к собаке..." Мэсси поднял голову и огляделся. Бромария незаметно вышел из комнаты, а он и не заметил. Донат спал, свернувшись клубком. Мэсси мысленно пожелал душе Нузара покоя, где бы та ни находилась, присел на краешек постели, придвинул лампу к краю стола и продолжил чтение. "Ихазель! О золотая птичка, жестоко это появляться постоянно рядом и дразнить человека, годы живущего на голодном пайке. Я еще помню ее обнаженную фигурку, скрытую только набедренной повязкой, ее золотые волосы, падающие на груди..." Мэсси перелистнул страницу с такой скоростью, будто за ним подглядывали. Дальше читать ему было совсем неловко, почему отец отдал настолько личные записи... Хотя, возможно, у него было не так много этой нормальной бумаги или он не рассчитывал, что кто-то прочтет святой язык, непохожий на местный суржик. Он хотел уже отложить блокнот, но на глаза попалось вдруг имя Авия. Мэсси немедленно подвинул еще ближе угасающую лампу и стал читать, боясь упустить слово. "Оружие Авия - его лапы, люди слишком привыкли, что от них нет спасения. Наверняка поэтому шернам даже не сопротивляются, видят их ладони - и все, ужас, паника, безнадежность, никто даже сопротивления толком не оказывает, опускают руки и ждут смерти. Если бы здесь можно было сделать какую-то прорезиненную одежду! Ну почему здесь нет деревьев, наподобие нашей гевеи? Если есть, рано или поздно люди откроют ее свойства, жаль, не при мне. Как это сделали португальцы, заинтересовавшиеся липким соком, из которого индейцы лепили непромокаемые сапоги. Только, конечно, случилось это не скоро на Земле, не скоро будет и здесь, но будет. Обнаружат, что неведомый материал не только задерживает воду, но и не пропускает электричество. Тогда в противостоянии двух рас наступит новый этап. А впрочем, какая мне разница." Дальше было написано совсем криво и неразборчиво: "Боже, Боже, вот я вопию - почему Ты меня оставил! Пусть богохульство, станешь тут богохульником, четвертый год я здесь, и всем на Земле наплевать. Счастлив тот, кто умирает человеком, а не низвергнутым божеством..." Мэсси отложил блокнот и долго сидел молча, глядя на догорающую лампу. Больше читать он не станет. Мертвые имеют право на свои тайны, нельзя потрошить чужую душу, пусть и родного человека. Просто сохранит у себя, чтобы кусочек памяти об отце не достался кому-то равнодушному и непонимающему. Огонек в лампе облизнул изнутри стекло в последний раз и померк. Спальня первосвященника всегда была натоплена жарко. Увы, любой человек подвержен возрастным немощам, понтифику исполнилось пятьдесят, замерзнуть под самой толстой периной он мог легко. Только вот в слишком теплой комнате частенько снятся кошмары. Севин, укладываясь на ночной покой, мысленно прикидывал, что бы такое можно придумать, чтобы эту проблему решить. Открыть на ночь окно было невозможно, так не делали даже самые здоровые и закаленные люди. Севин представлял себе какие-то трубы, по которым к лицу спящего поступал бы морозный ночной воздух, потом ему самому делалось смешно, и он засыпал. Конечно, в таком возрасте утром часто встаешь разбитый, будто и не отдыхал. Конечно, голова бывает полна тяжелых мыслей, особенно, если у тебя нечистая совесть. Насчет своей Севин не заблуждался, втайне гордясь, что сам с собой он честен. Это главное, с другими быть честным вовсе не обязательно. Таков удел людей, занимающих высокие посты. Они несут на плечах ответственность за судьбы тысяч граждан, нельзя вершить историю, не принимая неприятных решений. Если всех жалеть, государство развалится. При этой философии понтифику никогда не снился его предшественник - до сегодняшнего дня. Насчет него Севин тоже был уверен, что поступил правильно. Он оказался лучшим правителем для страны, более толковым и решительным. Элем пришел к власти случайно, на гребне той же волны, что принесла к собору Победоносца, а только верой в таких делах руководствоваться нельзя. Кто будет лучшим руководителем, тот, кто полжизни сидел на камушке, пялясь в небо и распевая псалмы, или тот, кто работал снабженцем всей этой оравы монахов-бездельников, мотаясь каждый день по близлежащим селениям, как проклятый? Слабохарактерный неумный правитель - горе для всей Луны. Вон как Элем спасовал перед первыми же настоящими трудностями - нападении кучки шернов из-за Моря в год Южного похода. Севин учел ошибки своего предшественника, укрепив границы по обеим сторонам Моря вооруженными гарнизонами. Теперь ни один шерн не просочился бы в обход, по граничащим с Великой пустыней мрачным, лишенным жизни солончакам. Элем знать не хотел про заморские колонии, люди, не подчинявшиеся ему напрямую, его не интересовали - Севин старался держать руку на пульсе. Вот как это пригодилось сейчас. Что бы делал его предшественник, узнав об отделении Юга, как о свершившемся факте? Глазами хлопал? Однако сегодня ночью, стоило Севину задремать, и вот он, Элем. Такой, как его застигли в последний день, то есть ночь. В полном облачении, видимо, не ложился, подозревая неладное, только тиары на голове нет. Осунувшийся, с кругами под глазами, борода разлохмачена, вид совершенно больной. - Что вам от меня надо? - хрипит Элем, а сам, конечно, прекрасно знает, что надо. - По какому праву вы ночью являетесь в мой дом? - тут его голос срывается на высокие нотки. - А ну, кыш отсюда! Всех, всех закопать в песок... По обеим сторонам от низложенного первосвященника становятся вооруженные стражники. Севин спокойно глядит на противника, нарочно долго копаясь в принесенных с собой бумагах. - Арестованному лучше кандалы одеть, неровен час, сбежит, - замечает он между делом. Элем захлебывается от страха и ярости, его горящий взгляд встречается со спокойными серыми глазами клеврета, который, похоже, уже не клеврет: - Что, что ты... Севин спокойно находит нужный лист и зачитывает: - По обвинению в сообщничестве с казненным недавно злостным преступником и заговорщиком... Элем визжит, хрипит, ни одного слова понять невозможно. Севин опускает лист: - Не надо его в темницу. Он какой-то нервный. Я милосерден и не люблю мучить людей ожиданием. Приговор лучше привести в исполнение прямо сейчас. - Милосерден ты? - шипит Элем, вид палача с веревкой в руках неожиданно приводит бывшего приора в чувство, он может говорить почти спокойно. - Ми-ло-сер-ден? Да у нас на Луне слово такое забыли. Ты это давно задумал... - А ты, друг единственный, не собирался меня подставить с этим приговором Победоносцу? - очень тихо говорит Севин. - Я всего лишь тебя опередил. И если бы меня головой в песок или к столбу нагишом... тебя всего лишь задушат, можешь быть благодарен. - Узурпатор! И тебя найдется, кому скинуть, - обещает Элем сиплым шепотом. - Еще не весь род Крохабенны перемёр. Еще Бромария живой. - Ты, когда на голову венец нахлобучивал, о Бромарии много думал? - спрашивает Севин так же тихо и делает палачу знак. На шею первосвященника накидывают петлю, Элем хрипит, задыхается, синеет, пытается вырваться, - тщетно! Умирающий от удушья человек - не самое приятное зрелище. Севин не отводит глаз до конца. Мертвое тело тяжело оседает на пол, лишь тогда Севин водружает услужливо поднесенную кем-то тиару на собственную голову. Только в ушах звучат последние слова казненного священника: - Тебя тоже найдется, кому скинуть... - Ваше высочество! - полный ненависти задыхающийся шепот каким-то образом превратился в почтительный. - Ваше высочество! Просыпайтесь, вы сами просили разбудить вас до рассвета. Севин поднял гудящую со сна голову, чувствуя почти обиду - как, и все? Несколько десятков часов уже прошли, не оставив ни ощущения отдыха, ни хоть какого-то подобия бодрости? На секунду подумалось - пусть бы Элем мучился, сам бы взвыл, потом, как обычно, стало смешно - да за этим дурнем не успевал расхлебывать. - Что священный совет? - спросил он у служителя. - Собирается? - На месте уже, ждут вас. Понтифик сел в кровати, с тоской поглядел в окно на ночную черноту, с осторожностью потянулся - в позвоночнике что-то хрустнуло. А некоторые думают, что он денно и нощно роскошествует на награбленном добре, ага... Мэсси проснулся от разговора за дверью. Он сразу узнал недоверчивого Томаша и Натана, третий голос был ему незнаком, но беседовали все мирно, значит, это была не храмовая стража, а ученики Победоносца. Дверь скрипнула, приотворяясь, Мэсси закрыл глаза, притворяясь спящим. - Только одним глазком поглядеть... и верно, похож как вылитый, - громко прошептал незнакомый голос. - Воистину и непреложно. - Будь востину и непреложно, - проворчал недовольно Томаш, - он бы уже готовил новый поход. - Завтра, - с уверенностью заявил незнакомый ученик. - Завтра Он понесется как вихрь пламенный, и шерны повержены будут, и врагов наших покарает... "Пока что это я от них бегаю", - подумал Мэсси, продолжая притворяться спящим. Какого беса они не уходят? Может, естественней было бы сесть и начать протирать глаза? Но нет, разговаривать с этими людьми и доказывать, что он обычный человек, сейчас точно свыше его сил. - Тише, - недовольно сказал Натан. - Вы разбудите Победоносца, - правда, при этом он сам с зажженной лампой низко наклонился над Мэсси, так, что слышно было дыхание здоровяка и чувствовался жар от светильника. Лишь через пару секунд Натан засопел, поднял лампу и ушел. Следом вышли остальные, закрыв за собой дверь. - Давно пора, - пробурчал с пола Донат. - Ходят тут... В комнате немного посветлело. Через пару десятков часов солнце должно было подняться из Великого моря. За толстым стеклом рассветное небо искажалось - вытягивалось в высоту, словно не заря горела над морем полосой, а столб пламени поднимался в черное небо. Несмотря на ранний час, в зале было светло и жарко, как днем. По стенам развесили факелы, на столах стояли лампы. Члены совета хоть и позевывали, но вслух не роптали. Поскрипывали перья переписчиков, какой-то служка уронил чернильницу и был обозван раззявой. Его высочество, несмотря на солидный возраст, выглядел бодрее прочих. Севин успел уже принять и выслушать своих соглядатаев, наблюдавших за домом Гервайза. Понтифик опасался, как бы опальный богатей не вздумал связаться с мятежным Югом. Два врага могли объединиться против Севина, Гервайз предложил бы южанам оказать ему поддержку в государственном перевороте взамен на независимость... интересно, богач плюхнулся бы на трон сам, или посадил во всем послушного ему человека? Пора, пора уже разделить посты первосвященника и правителя, шернов на Севере больше нет, а с победоносцами разберемся. Старик наверняка был обманут случайным сходством. Скоро и память о Марке изгладится, а ученики продолжают сочинять небылицы, можно отдать прежнюю покореженную веру им на откуп, лишь бы не мешались под ногами. Старший переписчик с кивком головы, который можно было условно принять за поклон, принес понтифику лист бумаги. Севин проглядел, прищурив глаз - он уже только им и читал, левый почти ничего не видел: - Указ, что огласим утром... Что, кто-то из молодых составлял? Ивар, перепиши последние слова сам. Даже меня тошнит от раболепия. Не надо превозносить мой ум, я и так про него знаю. Надо, чтобы народ думал, что решение навести шороху в горах - это их решение. Вошел гонец из храма, с красным от мороза лицом, долго кашлял и хлопал себя по щекам, желая согреться, не прокашлявшись до конца, доложил: - Ваше, кхе, высочество, кхе. Сообщаю, от пороховых мастерских люди уже вышли к Отеймору. Назад пока не возвращались, но вулкан, кхе, курился всю ночь, материала должно, кхе, хватить! Севин милостиво кивнул, спросил у ближайшего служки: - Господин главнокомандующий не явился? - Посылали за ним, ваше высочество. Сообщил, что еще спит и придет в собор по пробуждении. - А что ж не сказали, что это срочно? - раздраженно спросил Севин. - Вот ты, - он указал на вернувшегося с пороховых мастерских гонца. - Беги за Никодаром, одна нога тут, другая там. Бедняга мужественно откашлялся и исчез в черном коридоре, ведущем на снег и мороз, но не непроглядную тьму, ибо понемногу светало. Ивар принес переписанный документ. Севин, занимавшийся какими-то вычислениями (понтифик всегда был толковым счетоводом и некоторые расчеты не доверял никому), сделал ему знак подождать. У дверей появился один из тайных дознавателей собора - плотный человек с добродушным лицом. Отстранив служек, прошел к столу понтифика. - Натан? - Севин оторвался от подписываемых бумаг. - Тебе чего? Дознаватель наклонился и заговорил едва различимым шепотом. Понтифик выпрямился, глаза у него расширились: - Правда? В доме Бромарии? Я всегда подозревал, что в тихом омуте... Но это же не тот? - Мальчишка, - с презрением сказал Натан. - Просто глупый мальчишка. - Ты раньше не мог? Утра зачем ждал? - Чтобы не заподозрили. Бромария не дурак. Сбежали бы. - Надо думать, как устроить захват, - понтифик отложил документы. - Храмовую стражу сюда, только как бы это незаметно, город уже просыпается. - Не торопитесь, ваше высочество, - усмехнулся Натан. - Он сонного порошка хлебнул. Дрыхнуть будет до полудня, как красноухая ящерица. Мэсси был уверен, что снова уже не уснет. Тем не менее, он задремал, а потом подскочил от ощущения, что в комнате кто-то есть. У стола сидел Бромария, так же строго одетый, приветливый, спокойный. - Вы не ложились, что ли? - Старики мало спят, - ответил Бромария. - Подруга твоя пробудилась. Думаю, пора вам собираться. А то скоро начнет таять снег, воды на улице будет по колено. Может быть, до рассвета переберетесь к кому-нибудь из наших братьев на окраину города. А когда начнется богослужение в храме, уехать будет проще. Первосвященник будет в соборе, стража тоже, чиновники, купцы, фабриканты - тоже. Собачья упряжка вам будет. Псы у меня быстрые. Последние слова услышала вошедшая Вислава - уже одетая по-дорожному, причесанная, румяная после сна. Быстро кивнув Мэсси, она обратилась к Бромарии: - Что вы! Упряжка сколько стоит, да еще из быстрых собак! - Неужели я раз в жизни не могу подарить упряжку своему племяннику и его невесте? - ответил Бромария. Вислава немедленно зарумянилась еще больше: - Да я вовсе не невеста, скажете тоже... Он просто как дикий был, надо же за ним присматривать. Только вот куда мы поедем... - Я думаю, надо пробираться на Юг, - медленно проговорил Мэсси. - Там что-то затевают. Вислава, не дослушав, радостно вскрикнула: - Ох, как хорошо! И верно, не Табиром же единым... Другие города есть, та же Пшелень. Только как туда попасть, раз корабли пока стоят? В обход? - На Горьких линиях гарнизоны солдат, - задумался Бромария. - Правда, и мимо них пробираются люди, кому надо на ту сторону. Пока Вислава объясняла Мэсси, что Горькие линии - это пески на западе и востоке, где Великое море пересыхает, мелеет, и вода в нем становится совсем соленой и горькой, проснулся Донат. Быстро оглядел комнату на предмет опасностей, высунулся за дверь и сообщил: - Там какие-то новые. Кто такие? - Ученики, тоже ученики, - успокаивающе сказал Бромария. - Нет, на Юг вам пока рано. Пусть там дело решится... Он не договорил, за дверью послышался шум, внутрь ворвался незнакомый человек с криком: - Там у входа! Не знаю, он дурной какой-то! В двери колотит, всю улицу перебудит сейчас! Впустить? Бромария быстро поднялся: - Стражник? Из собора кто? - Из собора, а то. Переписчик Севина, - вошедший немного успокоился. - Может, дело какое... Бромария сделал знак, чтобы его подождали и вышел в коридор. Вислава, секунду постояв в нерешительности, пробормотала: "Меня не ищут", и на цыпочках прокралась следом. Донат на всякий случай укрылся за занавеской - ему точно не стоило попадаться кому бы то ни было на глаза. Мэсси, не выдержав неизвестности, тоже тихо прошел следом. Он остановился у входа в атриум, где Бромария спорил с кем-то. - Бромария, я знаю, он здесь! Выслушай же меня! - Ивар, погоди, ты оши... - Я виноват, знаю, но ты... Мэсси выглянул из-за колонны. Неизвестный был в шубе, но без головного убора, его волосы и борода заиндевели с мороза. Впрочем, не неизвестный - в нем легко было узнать человека со ступеней собора. Мэсси отступил назад, но недостаточно быстро. Переписчик заметил того, кого искал, оттолкнул Бромарию, бросился за колонну и, рухнув на колени, припал головой к стопам Победоносца: - Владыка, прости меня!