***
Слишком яркий свет белизны ударил по моим полуоткрытым глазам. Всей своей плотью я ощутила всю серость самых ужасных дней в мире, что навалилась на меня в этот момент. Ноги двигались вперед в совершенно неизвестном мне направлении. Я ослепла на несколько секунд, потерявшись в пространстве, словно иголка в стоге сена. Стены давили со всех сторон на мое подсознание. Я устала от бесконечной усталости, что постепенно растекалась по организму, пронизывая все мое тело насквозь. Довольно много неприятностей я тащила на себе, но ситуация с мамой загрузила меня ими по уши. Наступил мой предел. Я будто потеряла разум и просто разучилась давать себе отчет о своих же действиях. Сердце, которого я не чувствовала ранее, гулко заколотилось в груди. Никогда прежде мне не приходилось ощущать боль в ребрах из-за сердцебиения. Кажется, что эхо ударов мгновенно разнеслось по всему больничному коридору, закладывая уши. Мне хотелось как-то заглушить эти звуки, подобно кричащему маленькому ребенку, чей рот можно прикрыть руками. Меня тошнило от медицинского спирта, что разносился по всему помещению. Никогда прежде я не ощущала себя так отвратительно. Весь ужас происходящего выходил за рамки возможного. Несколько часов я провела в полной растерянности, забыв об умении говорить. Теперь я здесь. В одном здании с дорогим мне человеком, чья жизнь сейчас на грани. Будто из меня выкачали всю кровь. И это слишком пугало. Ощутив прикосновения крепких кистей рук на своих плечах, я прикрыла в веки в поисках рассудка. Человеческое тепло опалило мою ледяную кожу. По обонянию ударил до дрожи в коленках родной запах. Как же я ошибалась, думая, что их сможет кто-либо заменить. — Фран, — с облегчением прохрипела я, уткнувшись носом в его шею. Это было необходимо, хотя бы на секунду перестать терзать себя мыслями в таких нужных мне объятиях. — Боже. Я широко распахнула свои глаза, выпрямляя спину. Никогда прежде не думала, что однажды встречу свое отражение в реальной жизни, помимо зеркала. Это было бы для меня фантастикой ранее, но сейчас лишь вызывает смешанные чувства. Состояние Стоессела старшего было точной копией моего. Брюнет тяжело взмахивал своими длинными ресницами, огромными потоками глотая воздух. Эмоции будто потерялись в недрах сознания молодого парня, оставляя на болезненно бледном лице маску хладнокровия. Но для меня он оставался настолько открытым, что видно было, как огромное количество мыслей пульсировало в его венах. За свою жизнь я научилась видеть этого человека насквозь, подобно рентгеновским лучам, даже не напрягаясь при этом. Ведь именно глаза и выдавали моего брата. Они всегда выдавали абсолютно всех людей в моем окружении, словно открытые книги, и это всегда помогало мне. Но после встречи с Хорхе я осознала, что существует общество противоположных людей. И это меня не на шутку удивило. Не все так просто, как мне казалось. — Ты приехала, — изучая каждую клетку моего лица, мягко произнес он. Мне стало не по себе от этого тона, ведь я успела отвыкнуть от него за несколько месяцев. И сам факт времени, разлучившего нас друг от друга, печалил меня с еще большей силой. Если в моей жизни все успело перевернуться с ног на голову, то я даже понятия не имею, что все это время происходило с человеком напротив. Так странно ощущать себя одновременно самым близким и далеким человеком для него. А что, если я продолжу жить с этим чувством до конца своей жизни? Если еще год назад мы всей семьей строили наше совместное дружное будущее, то сейчас, когда я планирую свою жизнь дальше, лестница, выстроенная годами мной и моими родными людьми, с треском рушится. Я не представляю привычной жизни без Марианы. Не вижу себя в ее отсутствии в этом мире. Как все же странно получилось, ведь именно родители всю жизнь учили нас жить в этом гребаном мире, но забыли научить жить без их присутствия. И эти мысли посетили меня именно сейчас, впервые за восемнадцать лет своего существования, именно в тот момент, когда я стою посреди коридоров больницы в белом халате напротив Франциско, не подающего своим пугающим видом никаких признаков жизни, в то время как жизнь женщины, что подарила нам жизни, находится в подвешенном состоянии. — Что случилось? — нарушив тишину своим голосом, спросила моя персона, даже не думая осматривать происходящее вокруг. Какой смысл наблюдать за окружением, половина которого переживает отвратительные эмоции, также как и мы. Сколько же негативной энергетики накопилось здесь? Наверно, это нельзя описать словами. Ужасно. — В последнее время она часто теряла сознание, снова начал подниматься сахар в крови, — взгляд кареглазого метнулся к кулону, что одиноко болтался на моей шее. Глубоко вздохнув, тот набрался сил для продолжения посвящения меня в курс дела: — Если ранее все было более менее благополучно, то в этот раз произошло слишком быстро. Она даже понять ничего не смогла, никаких помутнений и скачков давления. А я и подумать не мог, что это случится именно тогда, когда мама будет спускаться по лестнице со второго этажа, чтобы закрыть за мной дверь, — его голос стал виноватым. И это напугало меня. — Ведь я слышал ее звонкий смех, переменяющийся оглушающим треском. Потом она упала. — Какого черта я не знала про это раньше? — мой голос начал прорезаться сквозь громкие крики в сторону собеседника. Кажется, что их было слышно даже в самом далеком месте от нашего местонахождения. — Так трудно было сообщить о ее обмороках? — Тини, тише, — растерянно прошипел тот, лихорадочно осматривая все вокруг. — Мы сами не сразу об этом узнали. Мариана пыталась скрыть ухудшение своего состояния, но через некоторое время нам позвонили с ее работы и сказали, что она потеряла сознание. Скорую не стали вызывать, поскольку она наотрез отказалась и закатила скандал по этому поводу, когда через пару минут очнулась. — Я вытягивала из его уст нужную мне информацию, но только сейчас заметила, с какой болью он ее произносит. Не одной мне сейчас тяжело, оказывается. Но сам факт того, что все это время я жила в неведении, приводит в смятение. — Мы все очень переживаем по поводу твоей учебы, поэтому и не стали тебе об этом рассказывать, надеясь, что далеко не зайдет. Эта ложь была во благо твоего успешного будущего, Тини. Она не хотела заставлять тебя переживать. Пойми, что мы все тебя очень сильно любим и беспокоимся по поводу твоего состояния. Как же, все-таки, трудно контролировать свои эмоции, которые усиливаются с каждой секундой. Я ненавижу то, что я чувствую, когда плачу. Быть настолько беззащитной в такие моменты — самое отвратительное во всей вселенной. Я не могу остановить это и не понимаю, почему, в конце концов, у меня еще остались эти слезы. Мне хотелось вопить во всю глотку от безысходности. Еще несколько месяцев назад у нас не было секретов друг от друга. А что теперь? От меня скрыли проблемы мамы со здоровьем, а что если это далеко не единственное, чем они решили не делиться со мной? А ведь я прекрасно знаю, что такое врать родным ради их же блага. Ведь если бы моя персона рассказала хотя бы часть того, что сейчас происходит с моей жизнью, то это бы никак не изменило исход событий. К чему тратить нервы, если ничего уже не изменить? Ситуация с мамой оказалась точно такой же. И я осознаю, что остается надеяться на лучший исход событий и верить в чудо. Но как найти на это силы? — Где сейчас папа? — Он сейчас разговаривает с лечащим врачом, — парень в спешке схватил мою свободную руку, — пойдем к нему. — Мы стали двигаться по светлому коридору. Я несколько мгновений вглядывалась в бледное лицо брата, что отдавало болезненной желтизной. Внутри меня все сжалось в комок. — Франциско, — неуверенно произнесла полное имя брюнета, в попытке обратить на меня его внимание. — Что? — выдал тот, поворачивая в сторону лестницы. — Ты сам как? Казалось, что земля уходила из-под моих ног, когда мы начали спускаться на этаж ниже. Фран тяжело вздохнул. Он не знает что ответить. На лбу выступила вена. Я заставила его задуматься над тем, что мне ответить. — Я понятия не имею, Тини. Не знаю, как я. Очень много сил забирает это место. В самом конце помещения мне удалось увидеть силуэт отца, я начинаю двигаться быстрее, вскоре переходя на бег. Заметив, что Алехандро движется нам на встречу, снова начинаю плакать. Через пару секунд мы приближаемся к нему, папа обнимает меня, и я забываю, как дышать. Как же люблю этого человека. Кажется, что целая вечность разлучила нас. — Малышка, тебе же учиться надо, — сжимая меня в объятиях, произносит тот, на что я лишь всхлипываю. — Тише-тише, все будет хорошо, — прикрываю веки и тяжело вздыхаю, — мы обязательно с этим справимся, обещаю.***
Дорога оказывается не такой долгой, какой я её представляла, зато изнурительной, тем более после всех произошедших событий. Я никогда даже думать не смела, что когда-нибудь все будет вот так. Безысходность. Было невыносимо больно видеть маму на больничной койке. Бессильную, слабую и такую безжизненную. Эта картинка все ещё перед глазами. Ее бледное лицо, холодные пальцы, и только пиликающий аппарат, говорящий, что её сердце все ещё бьется, что она здесь. Жива. Это дает надежду. Надежду на то, что когда-нибудь я еще увижу улыбку на её лице, услышу мягкий голос и самое любимое — забавное ворчание, коим она одаривала, когда её что-то не устраивало. Ради этого следует верить. Мне всегда было по вкусу лететь на самолёте, смотреть через окно и понимать, что ты словно в другом мире, не в том несправедливом, а с парящими облаками поблизости и голубым-голубым небом. Это вдохновляет и приносит долю успокоения на некоторое мгновение, но, к моему глубокому сожалению, сказка стремительно кончается, как только самолёт идет на посадку. И нет этой ясности вокруг и умиротворения. Лишь я, рюкзак на плече и отчаяние, затейливо зависшее внутри. Как же весело. Пробегаюсь глазами по людям. Все такие удивительно разные, и эмоции у всех совсем непохожие. Кто-то плачет, кто-то смеется, а я не тут и не там. Хочется одновременно рыдать от боли и смеяться от фортуны с вагонов неудач. Остаётся лишь обессилено идти дальше, возможно, именно тогда на моем пути появиться такое необходимое солнце. Ведь, что не происходит — все к лучшему. Однако чем дальше, тем больше я сомневаюсь в этом высказывании. Вдох. Выдох. Нужно держаться. Не сдаваться, не смотря ни на что. Даже если очень хочется. Но как справляться с рвением внутри? Иногда это становится слишком сложным. Невыносимым. Я словно выжата. Еле силюсь спуститься по эскалатору, пытаюсь найти такси. Сейчас это лучшее средство передвижения для меня. Тащиться на автобусе долго, а в метро слишком людно, тем более в самый час-пик. Но какого же моё удивление, когда возле меня останавливается знакомая машина, а из неё выходит достопочтенный Бланко. Мне нужно поклониться? Кричать благодарности? Бросаться в ноги? Иначе как не отреагировать на столь льстивый жест? — Я добралась бы и сама, — проговариваю я, забравшись в машину. Сразу же пристегиваюсь, устроившись поудобнее на переднем сидении, что является довольно странным событием, ибо Франциско никогда не позволял мне садиться вперед. Это становится своеобразным фурором для меня и далеко не положительным. Хорхе находится слишком близко. — Не нужно было. Это привлекает лишнее внимание. — Ты учишься на журналиста и говоришь о внимании? — он изображает удивление. — Или ты совсем не имеешь представления об этой сфере? Он издевается, бросает колкие словечки в мою сторону. Это очень неприятно, даже если является далеко не неожиданностью. Хорхе никогда не откажется от своих привычек, поэтому мне остается лишь к ним привыкнуть и никак на них не реагировать. Молчать. Иначе, я не знаю, как с этим справиться. Но я очень надеюсь, что когда-нибудь этот ад все же закончится, и я вернусь к своей прежней нормальной жизни. С родителями, братом и мечтами. Нью-Йорк казался мне чудом, оазисом в пустыне. Каждый раз перед сном я воображала, как буду проводить здесь свои дни: ходить на учебу, находить друзей, гулять с ними по вечерам и жаловаться на то, что ничего не успеваю. Сейчас, наблюдая за ним через окно, я вижу настоящую жизнь на улицах. Мелькают люди перед глазами, все такие разные, совершенно не похожие друг на друга. Каждый со своими вкусами и интересами. У каждого что-то свое на уме, у каждого свой распорядок дня. И тучи. Они такие удивительные. Впервые в жизни я вижу их такими красивыми. Впервые в жизни мне захотелось танцевать под дождем и кричать, что есть силы. Выплеснуть эмоции наружу, не скрывать их в себе. Возможно, эта пробка стала лучшим событием за всю неделю, или же я совсем выжила из ума. — Ты привык, а я нет, — провожу пальцами по прохладному стеклу. — Смотри, пожалуйста, на дорогу, — тихонько прошу, прежде чем откашляться. Кажется, мужчина удивлен. Но не я. Ощущение того, что он смотрит, давит на затылок, не прожигает, а бьет в самую спину. Немой вопрос завис где-то в воздухе. — Жаль, что ты открылся мне с другой стороны, Нью-Йорк, — вздыхаю, как только произношу слова шепотом. В автосалоне становится слишком тихо, а в мыслях слишком громко. Время погрустить. Не хватает только диких капель, падающих с неба и слез. Но их не осталось. Похоже, я выплакала все в Буэнос-Айресе. Может, это и к лучшему. Так я не буду выглядеть слабой, хоть немного. Поворачиваюсь в сторону водителя и хмурюсь, силясь задать свой вопрос. Интересно, что он сделает, как только его услышит? Будет рвать и метать? Игнорировать? Проверим. — Скажи мне, Хорхе, — промолвила я, и Бланко поворачивается ко мне, одаривая своим вниманием. — Какого это, быть таким монстром? Клянусь, я видела как изменилось его выражение лица, как на секунду его накрыла растерянность. Он точно не ожидал такой смелости от меня и такого вопроса. Словно его накрыло двойной волной. И меня, одновременно. Мой голос никогда не звучал так равнодушно, как секундой ранее. Я будто ледяная и не могу сказать, что мне это не нравится. Только на время. На сейчас. Только для человека, что является моим самым большим кошмаром. Это то, чего он достоин. Я буду стараться не показывать ему свою боль. Для него это пища. Так пусть сдохнет от голода. — Будешь молчать? Довольно странно, — снова смотрю в окно и замечаю, что пошёл дождь, а мы ещё в дороге. — По крайней мере, я думаю, что для этого должны быть причины. Или нет, Хорхе? Что тебя на это подтолкнуло? Сделало таким безжалостным? — глубоко вздыхаю. — Я думаю, что никогда бы не сумела вести себя так, как ты. Быть такой жестокой по отношению ко всем. Это ужасно. По крайней мере, для меня, ибо я совсем не имею представления о том, как с этим жить. Камень. Именно. Безжизненная масса, вселяющая во все, что его окружает одну единственную боязнь. Они даже бояться думать о тебе, ты словно монстр, который проникает даже в мысли. Весело ли, когда они отшатываются от тебя, как ошпаренные? Сейчас я говорила самую большую правду. Потому что пока я находилась в доме у Хорхе, у меня было достаточно времени, чтобы понаблюдать. Слуги пугались даже присутствия Бланко. В их глазах я видела неподдельный страх, который нельзя ни с чем спутать. Прислуга жутко боялась сделать что-то неправильно, словно от этого зависит вся их жизнь. Бланко не терпит оплошности, даже если она в виде разлитого на его рубашку кофе. Он наказывает. Беспощадно. Агрессивно. Сразу же. И ничего не может этому помешать. Никто не рискнет встать на его пути. Никто не рискнет испортить его планы. — Тебе нужно немного думать, прежде чем говорить, — совершенно спокойно отзывается Хорхе, приводя меня в небольшое замешательство. Я поднимаю свой взгляд и встречаюсь с его. Он излучает вполне знакомое равнодушие. И в какой-то момент дико хочется увидеть что-то новое в его изумрудных глазах. Какую-то эмоцию. — Нужно быть твердым, холодным, жестким, чтобы тебя не втаптывали в грязь. Нужно быть стойким. Только так можно достойно жить. Лучше вселять в людей страх, чем жалость. Искренность и несдержанность приносят лишь вред, — цедит Бланко. Он старается дать мне урок, и это ещё более странно. — Ты поймёшь это однажды. — Ну, и счастлив ли ты? Твоя жизнь не имеет никаких красок. Она черная. Нет запаха радости. Нет смеха, улыбок. Ничего, — я сглатываю, пытаясь дать себе время, чтобы привести мысли в порядок. Все сконфуженно смешалось, и даже пальцы непонятно задрожали. Кажется, в них гудел огромный протест, который потихоньку выбирается наружу. — Ты не прав. Это ты слишком слаб, чтобы чувствовать. Да, я уязвима. Меня приводит к ужасу даже мысль о том, что с моими близкими может быть что-то не так. Не говоря уже о суровой реальности. Я очень боюсь за мать, которая находится на грани смерти. Мне хочется быть на её месте, лишь бы она была в порядке. Мы умеем жертвовать, ощущать боль. А ты на это не способен, Хорхе, просто не умеешь и даже не попытаешься. Ты черствый. И мне глубоко жаль твою мать, имеющую такого отвратительного сына, не способного даже сожалеть, не то чтобы понимать окружающих. Усталость накрывает, окутывает все тело, заставляя откинуть голову на кожаное сидение. Кажется, ещё пару секунд, и я окунусь в настоящее забвение. Если бы не Бланко, чья ярость, словно змей, схватила меня за горло. Изменения стали заметны сразу же. Мгновенно. В воздухе запахло опасностью. Я поняла, что сказала что-то не то. Неправильное. Но не знала, что именно. Единственное, на что я способна, это ждать, пока он взорвется и вновь разрушит все остатки моего самообладания. Становится боязно. И не зря. — Похоже, я не раз говорил, держать язык за зубами, — мы выходим из пробки, и Хорхе нажимает на газ. — Ты думаешь, что имеешь право затрагивать тему о моей матери? — он резко повернул направо. Скорость слишком велика. — Она умерла, когда я был ещё ребёнком. Она умерла, и я остался без матери. Один. И ты спрашиваешь: «Счастлив ли я?» Я ни черта не счастлив! Это ты хотела от меня услышать? Это? Я задрожала. Захотелось спрятаться, стать невидимкой. Исчезнуть и не чувствовать присутствия этого человека. Потому что я поняла, что глубоко ошибалась. В его глазах всегда это было. В его глазах живет боль.***
Я сжимаюсь, ощущая холод. Притягиваю к себе плед и смотрю в окно на протяжении часа, удобно расположившись на широком подоконнике. Дождь даже не думает заканчиваться. Он льет с ещё большей силой. И на секунду я ловлю себя на мысли, что погода соответствует моему душевному состоянию. Там тоже льет дождь. Все заграждено огромными темными тучами, что солнцу просто так не пробраться. И я не пойму даже отчего хочется плакать: от того, что происходит с матерью или от того, что ошибалась. После слов Хорхе больше мы не говорили. Ехали все оставшиеся тридцать минут в глубоком молчании. Уснуть мне больше не хотелось, а Хорхе злился, как никогда раньше. Его гнев, который, словно материализовался, можно было пощупать в воздухе. Я корила себя и корю по сию минуту за то, что затронула больную тему для Бланко. Однако, в какой-то степени, эта возможность оказалось не такой уж и плохой, чтобы разузнать что-то о жизни Бланко. Но больше всего меня удивляет то, как реагирует Хорхе. Клянусь, он переживал. Я смогла это разглядеть. Но теперь это вгоняет меня в ступор, потому как часть мною сказанного — неправда, и осознание этого крайне странно. Мне нравится этот плед, усыпанный самыми различными цветами. Теплый, мягкий, дарящий успокоение. Не хватает горячего какао, и мне дико хочется исправить данную оплошность. Поэтому я встаю с пригретого местечка и выхожу из комнаты за чашкой любимого напитка. Поразительно, но я впервые выхожу из комнаты за чем-то по собственной прихоти. Обычно меня несколько раз приходится звать, чтобы я спустилась поесть. По пути вниз я встречаю девушку, что с удивлением проходит мимо меня. Они все ещё не могут свыкнуться с мыслью, что в доме появился посторонний человек. Мне довелось услышать, что не одна девушка не задерживалась в обители Бланко. Но, к сожалению, они не знают, каким именно образом я оказалось здесь и сколько всего мне пришлось испытать и приходится испытывать по сей день из-за их начальника. Любопытно, а им известно о том, какими ужасными вещами занимается их любимый Хорхе? Яркий свет заставляет меня прижмуриться. На кухне кипит жизнь. Кажется, они уже приступили к готовке ужина. За два часа до его наступления. Я вижу, как кипятятся служанки, бегая из одного конца комнаты в другой. Мне становится их действительно жаль. Им очень сложно угодить хозяину, поэтому их волнение вполне оправдано. Ведь мне не хуже них известно, что Бланко крайне сложный человек. Как только я оказываюсь в самом помещении, два человека приковывают свой взгляд ко мне, видать, не понимая, что мне нужно. — Мисс Стоессел, мы можем вам чем-нибудь помочь? — наконец вымолвила девушка лет двадцати с виду. — Я хотела бы приготовить какао для себя, это возможно? Кажется, они совсем поразились моему вопросу. Одна из них сразу же принялась за готовку напитка, но я остановила её, намереваясь сделать все сама. Пытаюсь не попадаться под ноги и никому не мешать, что в принципе неплохо получается, поскольку комната достаточно больших размеров. Спустя недолгое время моё лакомство находится в кружке, и я со спокойною душой собираюсь направиться к себе в комнату. Пока я иду, натыкаюсь на Бланко, что выглядит крайне непривычно в обычной футболке, джинсах и с босыми ногами. Слишком по-домашнему. Он не обращает на меня никого внимания и заходит в неизвестную мне комнату, стремительно закрыв за собой дверь. Словно он не хотел, чтобы я заглядывала. Это странно. А ещё я чуть не сбиваю с ног ту самую девушку, которую встретила, когда спускалась, за что очень извиняюсь, и, похоже, она не привыкла к этому. — Прости, эм, я задумалась, да, — хмурю брови. — Что эта за комната, в которую заходит Хорхе? — мой вопрос её озадачивает. А её ответ пробуждает во мне любопытство: — Я не знаю, мисс. Никто не знает, кроме самого мистера Бланко. Никому не позволено туда входить. Запрещено. Что же там?