Восточная сказка

Шаги конвоя гулко отдавались в небольшом зале с высоким сводчатым потолком. Короткая подсечка, и меня ловко поставили на колени перед столом, за которым сидели трое в форме Секретной Императорской Службы. Какой суд? Зачем? Они же знают, что я невиновна?!!! Мне же обещали, что меня отправят домой? Что происходит? Наверное, я бы так и рухнула на эти каменные плиты, но меня крепко держали за плечи, для верности еще просунув дубинку под скованные за спиной руки. Малейшее движение сразу причиняло боль в суставах. Так и пришлось стоять на коленях, идеально ровно и не опуская головы - тюремщики в Империи отлично знали свое дело. Горло от страха сжало судорогой. Если меня сейчас что-то спросят, то я вряд ли смогу ответить, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Надо как-то взять себя в руки. У меня даже мелькнула мысль отказаться от своих показаний. Хотя это уже ничего и не изменит. Да и смелости не хватит – я знала и ненавидела себя за это. Но меня ни о чем не спрашивали. Офицер, сидевший в центе, встал и быстро, по-военному четко зачитал приговор, смысл которого дошел до меня не сразу. Слова эхом отдавались в каменной кладке стен. «Деятельность, не совместимая с дипломатическим статусом»... «участие в заговоре»... «учитывая деятельное раскаяние и помощь следствию»... «выслать из страны без права въезда пожизненно»... Услышанные фразы никак не хотели складываться в единое целое. Какое еще «особое распоряжение и милость Императора»? Что значит, «привести в исполнение незамедлительно»? Я так и не успела ничего понять до конца, как меня уже снова волокли по серым коридорам и лестницам куда-то вниз. За тюремными буднями я отвыкла от таких быстрых смен декораций. Время в тюрьме вообще тянется очень медленно. Если верить дате в газете, что мне показали в прошлый раз, то с момента моего ареста прошло всего-то около десяти дней. Но мне уже казалось, что я находилась здесь не меньше месяца. Оказавшись в камере, после второго и последнего допроса, я больше не металась от стены к стене, а просто повалилась на постель. Перед глазами стояло лицо Дамира… Не могу даже представить, что ему пришлось пережить за эти дни. Мой Дамир… Он сделал для меня все, что мог. А что смогла я? Я просто подписала те бумаги, как он и просил. Но теперь я чувствовала себя ужасно. Я сделала что-то непоправимое и жуткое. Мне казалось, что я предательница. Если бы они меня пытали по-настоящему, то это еще можно было бы объяснить, но меня сломали просто и быстро, даже и не ударили ни разу. В который раз осмотрела следы от наручников – эти синяки не в счет… Но долго терзаться моральными сомнениями мне не дали – как обычно, неожиданно и без объяснений, подняли и поволокли. Как оказалось, на суд. А суд у них по-военному быстрый, да и кто будет церемониться с заговорщиками. И что теперь? Что с Дамиром? Увижу ли я его еще хоть раз? Советник обещал, что меня вышлют из страны через сорок восемь часов. Отсчет пошел. Это будут самые долгие сорок восемь часов ожидания в моей жизни. И еще, почему-то подумалось, что дома уже скоро выпадет снег, снег, которого я не видела три года. В голову лезли самые дурацкие мысли, пытаясь заслонить реальность и спасти остатки рассудка. Все же, что происходило дальше, было ожившим средневековым кошмаром. Помню какое-то помещение с решетками и цепями, как в музее Святой Инквизиции, и отблески пламени камина на стенах. А я-то думала, что все самое страшное уже позади… Но то, что я испытала переступив этот порог, нельзя было даже назвать страхом – это не имело названия. Комната в адском освещении красных бликов раскачивалась и плыла, мне казалось, что я совсем обессилела, но как только меня потащили к какой-то жуткой деревянной конструкции с перекладинами, стоящей в центре комнаты, я рванулась так, что даже тюремщики не ожидали. - Нет! Нет! Не надо!!! – голос вернулся внезапно, но так же быстро и пропал на сорванной на крик ноте. Это был просто инстинкт – на что можно рассчитывать со скованными за спиной руками в запертом наглухо подвале тюрьмы? Рассудок не повиновался мне больше, я билась в руках охранников, отчаянно стараясь освободиться. Но их теперь было трое, и это не считая офицера, врача и еще какого-то человека в штатском, просто наблюдавших за происходящим. Впрочем, и троих охранников хватило с избытком. Легко, даже не причиняя боли и не заламывая рук, просто приподняв над полом, меня все-таки подтащили к этим перекладинам. Звякнули снимаемые наручники, но руки тут же перехватили и крепко притянули ремнями, разведя в стороны. Точно так же привязали и ноги, несмотря на все мои попытки брыкаться, для верности еще и закрепив пару ремней на пояснице и груди. Треск разрываемой ткани и одежда клочьями летит на пол. Они даже не удосужились снять ее – остатки просто срезают ножницами, как по волшебству появившимися в руках одного из тюремщиков. Я чувствую, что мое лицо заливает краска, не впервые за эти дни я оказываюсь голая перед стражниками, но к этому невозможно привыкнуть – все равно стыдно. Закончив с одеждой, охранник отходит, и его место занимает врач. Рука привычно нащупывает пульс на шее. Затем и он, удовлетворенно кивая кому-то вглубь каземата, уступает место офицеру. Тот рассматривает меня внимательно и выдерживает паузу, которая кажется мне бесконечной. Я почти не вижу его лица, все расплывается, и только сердце стучит где-то у горла. - В соответствии с законом Вам, как участнице заговора, будет поставлено клеймо с гербом Императора, - произносит он буднично, с интонацией чиновника, исполняющего свою работу. Что?! Я не ослышалась? Клеймо? Разум не воспринимал эту дикость. Но тело среагировало, непроизвольно дернувшись и сразу ощутив прочность ремней. Какое клеймо?! Двадцать первый век на дворе… Это же нереально… Рядом с офицером оказывается тот самый неизвестный в штатском, теперь уже без пиджака, а рукава белой рубашки закатаны по локоть. До меня только теперь доходит, что это палач. А как еще называется тот, кто занимается подобной работой? Помимо своей воли думаю о том, что одежда европейского офисного клерка смотрится на нем несуразно и дико. Особенно меня поражает именно белая рубашка. Нервы сдают – мне практически становится смешно, но это проходит, как только его рука касается моего плеча. Пальцы не торопясь проходят по коже, явно оценивая «материал». Я запоздало дергаюсь еще раз, словно это что-то может изменить, но тут же чувствую, что в меня вцепилось сразу две пары рук, прижимая плечи к перекладинам еще сильнее и выворачивая левый локоть. Успеваю заметить, как один из тюремщиков передает палачу какую-то железную скобу на длинной ручке. - Нет!!! – это уже не крик, шепот, мольба отчаянья, которую никто не слышит. Секунда, и локоть охранника заставляет повернуть голову, скрывая происходящее, а вслед за этим приходит боль. Я не думала, что бывает боль, от которой даже кричать невозможно, потому что горло мгновенно пересыхает и как бы трескается внутри фарфоровыми осколками. Только полухрип-полустон через стиснутые зубы и перед глазами красное марево, а по ногам стекает теплая струйка мочи. Омерзительный тошнотворный запах сожженной кожи витает в воздухе, на лбу проступает испарина, но сил кричать нет. Закричала я позже, когда ожог щедро присыпали каким-то темным порошком, от которого пришла новая вспышка боли и странный привкус горечи во рту. Потом я буквально висела на руках охранников, и меня выворачивало желчью с кровью прямо на пол, а они умывали меня из ведра и вытирали какими-то тряпками, подозрительно похожими на остатки моей одежды. Врач снова щупает пульс, и игла входит в сгиб правой руки, принося облегчение и забытье. Прихожу в себя уже в камере. Левая рука забинтована и болит, голова немного кружится, но это все ничего. Хуже всего неизвестность. Что сейчас, день или ночь? И сколько прошло времени? И, конечно же, мысли о Дамире… Наша свадьба должна была состояться через месяц… Чем мы так прогневили Бога, что он послал нам все это? Темноволосый смуглый красавец в белом костюме небрежно присаживается на парапет. - Иди ко мне, моя хорошая, не бойся! - Дамир, осторожно, там высоко! – девушка с опаской сморит вниз. Высота двадцатого этажа пугает ее. Но зато как красиво - с крыши виден весь город. Минареты, старые кварталы, новостройки и даже Императорский Дворец. - Иди же, не бойся! Все будет хорошо!- руки мужчины подхватывают девушку, и вот они уже вдвоем сидят на узком ограждении. - Если мы упадем… - Глупенькая, мы не можем упасть – мы просто улетим. Верь мне, - смеется мужчина. – Посмотри в небо, оно так бескрайне… - он бесстрашно встает на парапет и делает шаг вниз. - Дамир!!! - крик девушки эхом летит над небоскребами. - Нет, пожалуйста! Дамир!!! Вы верите в вещие сны? Я смотрела на Советника и уже знала, что он мне скажет… Но он просто молча положил передо мной утреннюю газету. Четыре портрета на первой полосе, и Дамир среди них… Все офицеры охраны Императора, участвовавшие в заговоре, были расстреляны этой ночью. Дело о покушении закрыто. Вечером в городе большой праздник. Я знала, вернее, почувствовала… Дамир приходил попрощаться со мной. - Я могу его увидеть? – тихо спросила я. - Это невозможно. По закону тела казненных должны быть похоронены до восхода солнца. Но вот – возьмите, он просил отдать это Вам, – офицер протянул мне кулон из белого золота. Это был любимый медальон Дамира – полумесяц и молитва с арабской вязью. Он его никогда не снимал. Я сжала в руке цепочку и почувствовала, как острые грани впились в ладонь. - Вам пора, – напомнил мне Советник. Я попыталась встать, точнее, даже встала, но тут же снова опустилась на стул. Милосердие Императора… Зачем оно мне… Лучше бы и меня убили…