Правильное решение

Когда Энакин вернулся домой, Падме уже спала. Ее дыхание было ровным и тихим; лицо, казалось, светилось мягким, едва уловимым светом – прекрасное и безмятежное, как у... ангела. Все-таки поразительно, как подходило ей это глупое, по-детски наивное прозвище, которое Энакин дал ей много лет назад. Ангел и есть. Чистый, благородный, самоотверженный – и оттого совершенно неприспособленный к выживанию в этой галактике. Чем и пользуются все, кому не лень – от Органы до Айсарда. Хотя с того злополучного разговора и прошло уже больше часа, Энакин все никак не мог выбросить сказанное Айсардом из головы. Он ведь во многом был прав, этот мерзавец. Пускай осознание этого приводило Энакина в ярость и вызывало почти непреодолимое желание отделить голову господина директора от тела – истина, как ни крути, оставалась все такой же неприглядной. Без Палпатина раскол Республики неминуем, и жизней эта мясорубка унесет не меньше, а то и больше, чем Война Клонов. Когда все начнется, Падме окажется совершенно беззащитна. Как перед ужасами войны, так и перед местью Айсарда – или любой другой амбициозной твари, что встанет у руля построенной Палпатином машины. Кто это будет, совершенно не важно: попавшим под каток до личности водителя обычно нет никакого дела. А Падме бросается ему наперерез с энтузиазмом самоубийцы... Как Энакин сумеет защитить ее? Как – когда на него самого будет объявлена охота? Как – когда сейчас Ордену нужен каждый меч, и сильнейшему из рыцарей наверняка найдется применение получше, чем охрана одного сенатора? Он не сможет находиться рядом с ней и малышом постоянно. Будет вынужден доверить их кому-то еще – кому-то, кто бросит их, не задумываясь, если поступит соответствующий приказ. Кому-то, кто может оказаться предателем и шпионом. Слабаком, в конце концов, не способным защитить тех, кого должен! Подавив мученический стон, Энакин сгорбился на постели и обхватил голову руками. Кровь стучала в висках набатом, словно отсчитывая оставшиеся ему до "часа X" минуты. А их было мало, катастрофически мало... "Ты же чувствуешь это. С каждой минутой становится только хуже. События и не думают замедлять ход, пока ты сидишь здесь. И каждое из них – звено цепи, что туго обвивается вокруг шеи Падме. Довольно прятать голову в песок, Энакин. Решай. Делай выбор. Ты ведь не хочешь стоять в стороне и наблюдать, как все, что ты любишь, обращается в прах?" Энакин до боли вцепился пальцами в волосы, стиснул зубы. На миг показалось, что он почувствовал постороннее присутствие, цепкое щупальце, тянущееся к его разуму – и тут же "рубанул" по нему изо всех сил, закрывая сознание самым мощным ментальным щитом, на который только был способен. От напряжения в голову ударила кровь и зазвенело в ушах. Стоило ему неосторожно пошевелиться, как комната слегка покачнулась перед глазами: слабость навалилась чудовищная. Но голос умолк. Прислушавшись к Силе, Энакин с облегчением убедился, что не чувствует в квартире никого, кроме Падме и малыша. Смутное ощущение чужого присутствия исчезло, не оставив после себя даже слабейшего отголоска. Будто и не было ничего. Как знать – может, и впрямь не было. Энакин уже ничего не мог сказать наверняка. Возможно, он сходил с ума. Возможно, Палпатин и впрямь обладал способностью влиять на его разум. А может быть, то, что он ощутил – всего-навсего случайная эманация Темной Стороны, которой Сила буквально сочилась в последнее время. В конце концов, какая разница? Положение действительно аховое – и даже если те слова действительно принадлежали Палпатину, спорить с ним стал бы только конченный идиот. Все еще тяжело дыша, Энакин поднялся с постели. Глянул на Падме – она все так же сладко спала, с головой укутавшись в одеяло. Вот и хорошо. Ему нужно было многое обдумать. Желательно – в одиночестве. Навести хоть какой-то порядок в мыслях, скачущих с одного на другое и бестолково мечущихся в голове, как стайка перепуганных вомп-крыс. "Пора выбирать". Действительно, пора. Да вот варианты, какой ни возьми, не сулили ничего хорошего. Ему тошно было даже подумать о том, чтобы пойти на сделку с Айсардом. Предать Орден. Измарать руки в крови тех, с кем совсем недавно делил кров и пищу, а кого-то даже искренне звал другом. Но отказать ему? Встать на сторону джедаев и Делегации? Сила уже не раз показывала, чем это закончится для Падме и для галактики. Что не охватили видения, то со смаком расписал Айсард. Конечно, верить этому человеку – все равно что играть в саббак с хаттом и надеяться на честную партию. Но... причин не верить тоже не было. Энакин не чувствовал неискренности в его словах, да и резона лгать у директора не было. Айсарду, с его-то возможностями, ничего не стоит выполнить обещание. Абсолютно выгодная сделка – получить все, не потеряв ничего... Для него. Для Палпатина. Только вот для Энакина расклад выглядел не столь радужно. Он хорошо понимал, к чему приведет эта "помощь". Его вновь ждет рабство – и от того, что на ошейник навесят золота и орденов, он не перестанет давить на горло и чувствительно биться током. Снова его жизнь и смерть окажутся в руках хозяина... и ладно бы только его! Энакину к неволе не привыкать – всю жизнь в ней провел, как-никак. Но попросив Сидиуса о помощи, встав под его знамена, он отдаст в руки ситха не только себя, но и семью. Падме и малыш будут расплачиваться за каждую его ошибку и попытку неповиновения, а Энакину не останется ничего иного, кроме как стиснуть зубы и подчиняться – потому что пути назад не будет. Пережив рабство однажды, повторить опыт не захочешь никогда. И уж тем более не пожелаешь такой судьбы близким. Значит, нужен третий путь. Такой, что не заставит его выбирать из двух хомутов более комфортный. Энакин, до этого беспокойно меривший шагами гостиную (сам толком не помнил, как там оказался – ноги принесли, что называется), застыл как вкопанный. Мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, показалась до того ясной и очевидной, что оставалось лишь диву даваться: и как он только раньше об этом не подумал? "Все хотят видеть меня на своей стороне баррикад. А у меня нет ни малейшего желания даже приближаться к ним". Хватит с него игр в Избранного. Звание это, конечно, льстило самолюбию, но для окружающих почему-то выглядело как вывеска: "Оружие массового уничтожения. Даром". Он не вылезал с фронта последние три года. Вполне достаточно, чтобы понять: скучать по нему не придется. И пусть галактика катится ко всем чертям – но только без него, Падме и их ребенка. Только сейчас Энакин осознал, что до этого момента не мог вдохнуть полной грудью – словно наконец разжался сдавливавший ее обруч. Уйти. Хоть бы и прямо сейчас. Найти планету поотдаленнее и осесть там. Вместе с женой и ребенком переждать смутные времена, ни капли не заботясь о том, что происходит в остальной галактике. Заманчиво. Очень заманчиво. Но... Облегчение, ясность мыслей и бодрость духа вмиг исчезли, не успел Энакин толком прочувствовать их. Стоило ему начать всерьез обдумывать возможность побега, и тревоги навалились на него с прежней силой, давя на плечи и вгрызаясь в сердце. Все бы хорошо... вот только Падме – видная фигура в Сенате, а Энакин – хаттов Избранный. Оружие массового уничтожения, которое одна сторона искренне считает своим, а вторая – жаждет заполучить и, похоже, готова ради этого на многое пойти. Их с Падме не оставят в покое. В какую бы дыру они ни забились, всегда придется оглядываться через плечо – такое прошлое, как у них, имеет неприятную привычку ходить по пятам. Постоянно быть начеку. Жить в постоянной готовности сорваться с места и начать все заново. И все это – в галактике, которую раздирает на части война. Не такой жизни он хотел для своей семьи. Но другие варианты – еще хуже. Или нет? Попытался бы спросить совета у Силы, если бы не знал, что в ее ответе не будет ничего утешительного. Энакин тяжело опустился на диван. Запрокинув голову, прикрыл глаза. Он чувствовал себя таким измотанным, словно только что вернулся из боя. Мысли, презрев все попытки держать их под контролем, вновь пустились в суматошный бег по кругу. В надежде хоть немного отвлечься, он включил голоэкран – и едва сдержал порыв хорошенько треснуть кулаком по вмонтированному в подлокотник пульту, увидев знакомую до тошноты заставку новостей. Такое ощущение, будто крутили их круглосуточно и по всем каналам. – Энакин, что-то случилось? Энакин, потянувшийся было к пульту, обернулся. Падме стояла в дверях, одной рукой поддерживая живот, а второй прикрывая зевок. С растрепанными со сна волосами, одетая в кружевной пеньюар вместо привычных роскошных одежд, она казалась особенно хрупкой и нежной. И совершенно беззащитной. Стиснув зубы, Энакин мотнул головой и отвернулся. – Ничего. Иди спать, Падме, – произнес он отрывисто. "Срочный выпуск" – крупными алыми буквами бежало по экрану. Лучшего ответа на вопрос жены Энакин не смог бы подобрать, даже если бы постарался. Естественно, уходить Падме не собиралась: решительно подошла к нему и присела рядом. Ласково взяла за руку, глядя на мужа с заботой и беспокойством. – Эни, послушай... Энакин лишь раздраженно махнул рукой, призывая жену замолчать. Крепко стиснул ее ладонь в своей и, тихо выругавшись сквозь зубы, прибавил громкость – уже абсолютно уверенный, что ничего хорошего не услышит. С экрана на него смотрел Арманд Айсард. Лицо у директора было каменное, как и всегда, но глаза светились мрачным торжеством – настолько явным, что казалось, тонкие губы вот-вот растянутся в самодовольной усмешке. "– ...Основываясь на достоверных источниках в Межгалактическом банковском клане, мы можем с уверенностью утверждать, что сенаторами Мон Мотмой, Гармом Бел Иблисом и Фэнгом Зарром были получены денежные переводы на суммы в десять, восемь и пятнадцать миллиардов республиканских датариев соответственно. Переводы были сделаны с санкции высшего руководства МБК, включая его председателя, Сэна Хилла". Падме сдавленно ахнула. Энакин почувствовал, как дрогнула ее ладонь, вмиг покрывшаяся холодным потом. Через Силу ее ужас бил по нервам не меньше, чем собственный – пришлось даже закрыться, чтобы не позволить эмоциям жены завладеть собой. "– Дает ли это основания утверждать, что названные вами сенаторы виновны в сговоре с сепаратистами? Иначе говоря – в государственной измене? – журналистка изо всех сил старалась изобразить шок и волнение, однако хищному блеску ее глаз позавидовала бы изголодавшаяся нетопырка. – Будет ли Сенатская служба безопасности ставить вопрос о лишении госпожи Мотмы и господ Бел Иблиса и Зарра сенаторской неприкосновенности? – Отвечая на первый ваш вопрос, скажу, что это более чем веские основания для подозрений – однако только суд имеет право окончательно установить степень виновности этих лиц. Что касается второго вопроса – безусловно, да. Соответствующее заявление будет сделано на чрезвычайной сессии Сената, перед рассмотрением основной повестки дня... о которой, полагаю, все изрядно наслышаны. – Более чем, директор Айсард, – верной собачонкой подтявкнула журналистка. – Означает ли это, что сенаторы Мотма, Бел Иблис и Зарр не будут допущены к голосованию? – Только в том случае, если Сенат примет соответствующее решение. – Благодарю за разъяснение, господин директор. И последний вопрос, если позволите. Всех жителей Республики, безусловно, потрясло это шокирующее известие: сенаторы, которых все мы знаем как одних из самых последовательных и самоотверженных борцов за демократию, состоят в сговоре с врагами Республики! И каждого сознательного гражданина, вне всяких сомнений, мучает вопрос: сколько еще предателей скрывается под маской патриотизма и благородства? Располагает ли ССБ сведениями, которые могли бы пролить свет на их возможных сообщников в Сенате и других властных структурах? – Я не вправе давать комментарии на этот счет, – отрезал Айсард, после чего выдержал паузу – дразня зрителя неутоленным любопытством и надеждой услышать то самое невысказанное, но такое осязаемое "однако". – Могу сказать лишь, что в сговоре с сепаратистами подозревается целый ряд высокопоставленных должностных лиц Республики, имена которых на данный момент не подлежат разглашению". Прежде чем журналистка успела разразиться очередной порцией возбужденного тявканья и заранее подготовленных реплик, Энакин отключил голоэкран. "Имена не подлежат разглашению... на данный момент. Вот так, значит, мразь?" Послание было таким откровенным, что Айсард мог бы с тем же успехом переслать его по почте: "Подведешь, и имя Падме "разгласят" следующим". Еще ни разу за этот день Энакин не испытывал настолько сильного желания прикончить этого человека. Так, чтобы тот умирал медленно, сознавая всю свою беспомощность... – Не может быть... – послышался слабый шепот Падме. – Они не могли об этом узнать! О, Сила, только не это... Издав не то судорожный вздох, не то подавленный всхлип, она зажала рот трясущейся ладошкой. Энакин не мог припомнить, когда в последний раз видел жену настолько испуганной. – "Узнать"? – повторил он, не веря своим ушам. – Так значит, это правда? У вас действительно хватило дури сговориться с конфедератами?! Ярость, прежде направленная целиком и полностью на Айсарда, неожиданно сменила вектор: теперь у Энакина руки чесались придушить того, кто не только втянул Падме в эту аферу, но и решил выставить ее заместо знамени. Из всей этой трижды неладной Делегации именно она громче всех призывала "остановить войну и вернуться к дипломатии", тщетно, но с шумом продвигала инициативы о сокращении военных расходов, требовала ликвидации губернаторской власти как "беспрецедентной и противоречащей всем принципам, на которых стоит Республика"... да на нее даже такого твердого компромата, как на тех троих, не требовалось – такая же предательница и коллаборационистка, и без лишних доказательств ясно! – А что нам оставалось делать?! – воскликнула Падме. И хотя ее голос по-прежнему слегка дрожал, в глазах горела пламенная, граничащая с фанатизмом решимость. – Только слепой мог не видеть, во что Палпатин превращает Республику, и что останавливаться на достигнутом он не собирается! Без КНС у нас не было бы никаких шансов против него, даже с поддержкой Ордена... Она сделала глубокий вдох, выравнивая дыхание. Прочистила горло, утерла выступившие на глазах слезы. Когда она вновь подняла голову, на Энакина смотрела уже не хрупкая домашняя Падме, а царственная сенатор Амидала – и ни растрепанные волосы, ни легкомысленный пеньюар не стали помехой преображению. – Эни, поверь, мы до последнего надеялись уладить дело миром. Выступали против новых чрезвычайных полномочий канцлера и поправок к Конституции, призывали к переговорам с Конфедерацией... пытались бороться против тех, на кого опирается власть Палпатина, в конце концов. Все без толку. Падме сокрушенно покачала головой. Энакин молчал, хмуро глядя на нее. Безумно хотелось высказать жене все, что он думает и об ее гипертрофированном чувстве долга, и о Республике с демократией, и об их с товарищами планах... останавливало лишь смутное осознание, что кричать на беременных женщин нельзя. А уж тем более на хаттезе. – Петиция была нашей последней надеждой. И когда Палпатин разве что не разорвал ее у нас на глазах... – Вы решились на государственный переворот, – закончил за нее Энакин, цедя слова сквозь зубы. "Вместе с Орденом, надо полагать. Винду ни секунды не колебался с решением, когда я рассказал ему о Палпатине. Наоборот, впервые в жизни поверил мне на слово и тут же понесся созывать магистров на бой. Похоже, ему вообще не было дела до правды – нужен был лишь предлог, чтобы сместить такого неудобного правителя... и теперь вся галактика расхлебывает последствия". – Не говори так, будто обвиняешь меня! – глаза Падме пылали праведным гневом. – Я всю жизнь прослужила Республике – и я должна была молча смотреть, как Палпатин превращает ее в эту... эту омерзительную карикатуру на государство, где все решается словом диктатора, а любого, кто посмеет выступить против него, могут запросто упрятать в застенки Сенатской СБ?! Я не хочу жить в такой Республике, Энакин. Не хочу, чтобы наши дети... – Не хочешь, чтобы наши дети – что? Родились?! – рявкнул Энакин, не выдержав. Падме испуганно отшатнулась, но он схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул, надеясь хоть немного привести в чувство. – Ты хоть понимаешь, во что влезла?! Ты в войну ввязалась, а не в очередные сенатские дебаты – а на ней, я тебя удивлю, и убить могут! О Республике она думает... а о том, что тебе рожать со дня на день, подумать не хочешь?! – Энакин, пожалуйста... – Падме мягко коснулась его щеки – и он тут же перехватил ее ладонь и крепко сжал. В тот момент Энакин был как никогда близок к тому, чтобы схватить ее в охапку и закинуть в "Нубиан" – а там проложить маршрут хоть до того же Татуина, лишь бы подальше от Корусканта. – Что "пожалуйста", Падме? – спросил он уже спокойнее, не давая ей ни отстраниться, ни даже отвернуться. – Тебе нельзя оставаться на Корусканте, как ты не понимаешь?! Ты слышала Айсарда. Я не удивлюсь, если твоих подельников арестуют прямо в зале Сената, и никто слова против не скажет. Как долго вы с Органой будете оставаться на свободе после этого? – Он не посмеет! – горячо возразила Падме, но от Энакина не укрылось, как она вздрогнула от его слов. – Роланд... Роланд Артемиус поможет нам. Как глава Департамента юстиции он сможет помешать Айсарду, обвинить его в фальсификации дела, потребовать проверки обвинений... это даст нам время, чтобы сбежать. Энакин покачал головой: – Бежать нужно прямо сейчас, пока не стало слишком поздно. Вам все равно не победить на чрезвычайной сессии. Только не после такого, – он выразительно кивнул на голоэкран. – Вы ничего не добьетесь. Сенатор Амидала и не думала сдаваться – напротив, лицо ее приобрело такое решительное и одухотворенное выражение, с каким она обычно держала речь в Сенате. Вернейший признак того, что Падме не желает ничего слушать. – Ты не понимаешь, Эни. Как можно сбежать в такой момент? Пойми же, народ Республики должен верить нам! Кто станет слушать продажных трусов? Жалких предателей, поджавших хвост при первой же опасности? Она упрямо мотнула головой, отбрасывая за спину копну каштановых волос. – Мы должны уйти так, чтобы нас услышали. Чтобы все знали, за что мы боремся на самом деле – и против какого зла. Уйдем сейчас – и Палпатин останется в сознании народа невинным мучеником, а его приспешники – борцами за правое дело. Нет, такого подарка они от нас не получат! – Падме... – Что – Падме? – она с вызовом вскинула бровь и отстранилась, с неожиданной силой вырывая ладонь из его хватки. – Ты думаешь, я не знаю, насколько это опасно? Думаешь, я глупый ребенок, решивший поиграться в большую политику? Я взрослая женщина, Эни, и не первый год работаю в Сенате. Я прекрасно понимаю, во что ввязываюсь... и во что втягиваю народ Набу, – со вздохом закончила Падме, неожиданно помрачнев, но глядя на мужа все так же твердо. – Но это мой долг, пойми. И иначе я не могу. Энакин сжал кулаки в бессильной ярости. Его жена, мать его будущего ребенка, со всех ног неслась навстречу гибели – а он ничего не мог поделать. Потому что сейчас одного лишь взгляда на нее хватало, чтобы понять: она не отступится. Голову сложит за свое дело и ребенка погубит, но назад не повернет. – Энакин, любимый, – Падме снова прильнула к нему. Обвила руками шею, пристроила голову ему на грудь. – Пойми меня... пожалуйста, пойми. И поверь: все будет хорошо. На Набу мы будем в безопасности... "До тех пор, пока в сектор Хоммел не нагрянет флот Палпатина. Очень неудобно покрывать мятежницу под угрозой орбитальной бомбардировки". – ...к тому же меня будут защищать рыцари Ордена. И я даже знаю, кто именно, – заглянув ему в глаза, Падме вымучила игривую улыбку – но у Энакина даже на это притворство не было сил. Под его пугающе серьезным взглядом наигранная улыбка Падме увяла, как цветок-однодневка с наступлением ночи. – Я сделаю все, чтобы защитить вас с малышом, Падме. Обещаю, – сказал он твердо и поцеловал жену в макушку. Впрочем, ни поцелуй, ни нежные объятия не могли сделать молчание, повисшее между ними, хоть чуточку теплей. "Я сделаю все ради тебя, родная. Все, что потребуется..." "...даже если это не придется тебе по душе". Энакин молча кивнул своим мыслям. Ее жизнь – высший приоритет для него. Честь, совесть, свобода... без нее они не значат ровным счетом ничего.