Притяжению вопреки

      Лежать, смотреть в потолок, посылая туда, вверх, свои просьбы и не получать ответов. Брайана забавляла вера людей в Бога. Иногда он сам хотел бы сыграть его роль, прекрасно зная, что Бог - это лишь оправдание для тех, кто хочет, чтобы ими управляли. Молко умел управлять. Скорее даже манипулировать.       Пепел падал на пол, а пламя почти касалось руки. Бесконечно долгий день завершался. В последнее время дни все чаще были долгими и изматывающими. Бри думал об этом с долей разочарования, где-то на задворках сознания точно зная, почему так происходит. Время тонкой нитью песка падало и билось о стекло. Паутина событий плелась все медленнее, все меньше было ее ответвлений – дней, особенно запомнившихся. Все смешалось. Рутинность происходящего утомляла, и даже концерты в туре казались одним нескончаемым сном, тем, из которого не хотелось возвращаться.       Музыкант закрыл глаза, пытаясь наконец избавиться от назойливой мысли, мухой кружившей над не успокоившимся рассудком, назойливо жужжащей в черепной коробке. Мысль уходить не собиралась, пробралась под кожу, растворяясь в крови. В полупустом, сонном аэропорту было прохладно. Люди, словно бы в плохой записи, медленно плыли в пространстве, оставляя сомнительный след своего присутствия на земле. Они хотели его оставить, видели в этом смысл своего существования и поэтому двигались быстрее, из последних сил. А Молко хотел только чая. Крепкого, в прозрачном чайничке, где листья медленно продолжают свое движение по кругу в янтаре воды. Он словно бы чувствовал его странный, сладковатый запах; в горле пересохло, и привкус сигарет вызывал в желудке нервную боль. Или вызывало ее что-то другое. Муха-мысль вновь коварно зажужжала рядом. В огромных, аляповатых окнах зияла тьма. Ночь еще боролась за свое право светить над Москвой, в недолгом исступлении укрывая от глаз многие вещи. Спасая.       Брайан откинул голову на спинку кресла, подавив желание застонать в полный голос. Он не до конца смог опознать это чувство, но оно было гадким, было чужим. Молко знал, что оно покинет его с первыми лучами солнца, с первыми словами человека, который, может быть, к нему обратится. Он знал это, но с мазохистским наложением хотел продлить все происходящие. Москва. Москва. Москва.       Спешащие люди, откровенные разговоры, которых англичанин не понимал, но чувствовал. Это казалось забавным, но сил улыбаться не было. Запахло кофе, и фронтмен заинтересованно приоткрыл один глаз, с каким-то особенным наслаждением отмечая, что тот, кто принес его, не захотел подойти ближе, нарушить покой. Брайана если и не боятся, так точно остерегаются. Это было хорошо, это позволяло защищать личное пространство. То, что Молко так старательно выстраивал в последние годы. По белому бумажному стакану скатилась черная капля. Паршивый кофе. Опять вспомнились злосчастные листья в стакане, медленно падающие вниз, казалось бы, находя покой. Секунда, полторы… И они взмывают вверх. И их игра будет продолжаться до тех пор, пока напиток не закончится. Начиналась мигрень.       Сегодня команда покидала этот город, устремляясь дальше. Много вещей, много тех, кто ценил бесполезную болтовню, развлекая себя и других разговорами о настоящем и прошлом, даже о будущем говорили. Почти все были там: Фиона, с мягкой полуулыбкой, такая же уставшая, как и все, сидела на чемодане, ее лакированные туфли ловили блики. Ник вел разговор, давясь все тем же невкусным кофе, Ллойд, кажется, был бодрее всех, он сосредоточенно что-то писал в блокноте. Мэтт вел с кем-то активную переписку, наконец-то найдя доступный вайфай. Все они сидели рядом, в достаточном отдалении от Брайана. Так происходило всегда, эти люди держали дистанцию, научившись оставлять его одного. Молко по-детски, немного обиженно бросил взгляд в их сторону. Его звали. Он сам сказал, что не заинтересован проводить время с ними. Но это не повод веселиться без него?       Мигрень не хотела униматься, и внешнее спокойствие скрывало бурю внутри, Брайан держался, чтобы не устроить скандал с самого утра, довольствуясь лишь язвительными комментариями. Это было сложно. Чертова буря. Годами выстраиваемая стена изо льда высокомерности теперь служила его тюрьмой. Фронтмен хотел бы присоединиться к остальным, так же беззаботно слушая бредовые истории. Но он не мог. Чертов кофе обжигал язык. Мир начинал его раздражать. Лишь один человек мог безропотно ворваться в это угрюмое пространство, вытащить его, Молко, заставить дышать воздухом, а не собственными мыслями. И этот человек сейчас куда-то ушел, оставив свои вещи на сохранение Брайану. Он ушел давно.       Брайан захотел ударить себя по голове, что есть сил, чтобы бесящая его мысль покинула его вместе с сознанием «Да, давно». За неимением лучшего ему оставалось лишь вести диалог со своим разумом. Разум лучший собеседник, когда устал настолько, что не пытаешься обмануть себя. Молко усмехнулся. Ночь проигрывала, скоро начнется рассвет. Плыли вдалеке цифры и буквы на табло, голос уставший, но громкий, объявлял рейсы. Это было настолько обыденно и непривычно одновременно, что мужчина ощутил, как по коже пробежал холодок, хотя, быть может, это просто заработали кондиционеры. И сколько еще так, на чемоданах?       Молко не искал ответа, ему хотелось лишь делать музыку, в этом он никогда не врал. А еще он не врал человеку, который ушел. Сейчас это легче было назвать предательством, не разбираться в деталях, но тот, второй голос в голове требовал объяснить. Иногда мужчине казалось, что именно так он и сойдет с ума.       Олсдал вышел, как сказал, прогуляться и пропал больше чем на час. Молко вновь бросил недовольный взгляд на свои часы. Час двадцать шесть.       Брайан всегда подмечал детали, но почему-то именно этого человека он упустил, точнее, не заметил, как его личный барьер стал сильнее, а Стефан не пожелал его разрушать. Этот поступок медленно убивал что-то в англичанине. Точнее, не он сам, а то, что ему не удалось понять, что произошло. Два чертовых года они вновь резали земной шар колесами своих чемоданов, а воздух - светом софитов и родной музыкой. Людей стало больше, и говорили они громче, Брайан ощутил, как жизнь возвращалась сюда, а с ней и его привычное состояние, даже мигрень, кажется, начинала униматься. Раздражало. Разговор был прерван, еще и чертов телефон надрывался рядом. Молко без замедления открыл сообщение, с каким-то особенным остервенением пытаясь разобрать текст. «Я собрал все свои вещи, ключи оставил твоей соседке. Завтра подаю документы. Прощай». И слишком запоздало приходит мысль о том, что телефон был чужим.