Ворон ворону глаз не выклюет

      — Хеди. Хе-еди. Открой глаза.       — Ма?       — Меня зовут на охоту. Хочешь помочь мне собраться?       — Кто на этот раз?       Хейду вот-вот исполнится десять. Он выклянчил у ма акульи зубы для стрел, и та не смогла отказать единственному сыну. Весь день Хейд бродил по побережью и пугал крабов, а когда надоело — уселся на краю нагретой солнцем скалы и ловил мелкую рыбёшку. Око Всевидящего хана почти склонилось к земле, когда ма вместе с остальными рыбаками вернулась с моря, да не с пустыми руками. Обвязанная верёвками туша была громадной, понадобилась помощь ещё нескольких человек, чтобы дотащить её до поселения. Хороший тогда выдался день, сытный. Мяса акулы хватило на небольшой пир, а к своему десятилетию Хейд получил подарок — обещанные стрелы с наконечниками из зубов.       Чем взрослее Хейд становился, тем чаще ма возвращалась домой опечаленной. Она без устали кланялась баайенам, старшим рода, с просьбой выдать за Хейда кого-нибудь из младших дочерей. Отказы звучали одинаково: «Род Мортов проклят, Чайрна. У твоего отца все сыновья погибли в младенчестве, и ты сама чудом выносила всего одного. Нам жаль твоего мальчика, но вдруг и его коснулся гнев Великих ханов?» Ма не отчаивалась. Каждый вечер она садилась на колени у алтаря первопредка, наливала в блюдце рыбью кровь, смешанную с молоком, и сжигала веточки шалфея. Молила о помощи, о благословении, о счастье для сына — но какой смысл в жертвах, если мёртвые не помогают? Хейд не раз спрашивал об этом ма, но та гладила его по голове и отвечала: «Подрастёшь и поймёшь».       Вместо благословения приходила тётка Ойлана. Когда та переступала порог юрты, то Хейда выгоняли «присмотреть за овцами», но он всегда подслушивал: «Твоё желание сохранить имя Мортов — глупость, навязанная отцом. Одумайся хотя бы сейчас, сестра! Из-за безумного старика ты обрекла себя на судьбу изгоя, теперь и сына тянешь за собой. Лучше отдай мальчишку моему мужу. Род Юлат оградит Хейда от твоих ошибок». Эти встречи всегда кончались одинаково: ма прогоняла тётку, рыча, как дикая кошка: «Ты бросила наш род, но я не брошу!», а потом грустила.       Хейд дождался часа, когда ма ушла доить кобылу, и сам сел перед столиком-алтарём. От курильницы чувствовался слабый аромат шалфея, на богато украшенном платке стояла фигурка, похожая на акулу — ма говорила, этот онгон вырезал из дерева первопредок, с которого начался род Мортов, в её полости хранились его кость и последнее дыхание.       — На дар положено отвечать даром, а от тебя — никакой пользы! — Хейд пригрозил онгону кулаком. Если бы ма услышала, как грубо он обращается к первопредку, то надрала бы уши. — Вот сгинет наш род, и тебя самого в землю закопают, Хладной Матери на услужение. Не дождёшься ты больше ни молока, ни благовоний! Мы с ма стараемся как можем, и ты не ленись. Хотя бы дай знак, что не бросил нас.       Этим же вечером ма вернулась с добрыми вестями: не выдержало сердце у её друга детства, и он предложил породниться с одной из своих дочек. Хейд шёпотом извинился перед онгоном и подлил в блюдце немного пряного молока.       В день смотрин Хейд ужасно нервничал. Он улыбался, шутил и показывал самые красивые ракушки и жемчужины, какие нашёл в море — но девица на всё морщила нос. Она фыркнула, закинув косу на плечо: «Говорят, твоя ма с морскими духами спуталась, от них и понесла. В наказание за свой блуд она такая пустоцветная, и ты наверняка такой же», — её голоском говорил весь клан Тихих Охотников. В глазах потемнело. Хейд схватил обидчицу за косу, но их тут же разняли. Обе стороны отделались синяками, но этот позор будут припоминать Хейду до конца жизни.       — Что же ты натворил, дикий ты мой котик? — ма не ругалась, но от её слёз становилось хуже, чем от всех возможных наказаний.       — Она оскорбила тебя! Род Мортов! Такая женщина мне не нужна.       Ма улыбнулась, но слёзы так и текли из её печальных глаз.       Хейду было тринадцать, когда наступил год Белой Змеи — год перемен, если верить старцам. Правду говорили, вскоре в поселении стало больше душ: клан Эхо проиграл в битве Чернозубым, выжило всего несколько родов, которые блуждали по степи в поисках нового кочевья. Каково же было их удивление, когда они увидели стоящие у побережья юрты — эти земли всегда находились во власти моря, а не людей.       Ма стала искать невесту среди чужеродцев, и нашла — Эхо радовались любой возможности пустить корни в клане Тихих Охотников. Девушку звали Неисса из рода Карт. В этот раз Хейд старался не оплошать: вместо ракушек хвастался силой и ловкостью, зазывал покататься на яле — пусть Неисса познакомится с морем, раз станет женой рыбака. Всё едино, девушка рассеянно теребила рукав дэгэла и поглядывала на своего баайена, пока тот обсуждал с ма условия свадьбы. Не успела Неисса оплакать погибших, как её собирались отдать в другую семью — незавидная судьба.       — Сегодня я думал пойти к Зубьям Червя. Хочешь со мной? По пути ирги нарвём, а я турсук с айрагом на конском жире прихвачу. Идти недалеко, успеем вернуться до часа птицы, а наши семьи пусть сами сговариваются, кто кому сколько овец должен.       Война с Чернозубыми оставила Неиссе шрамы на руках и лице, от каждого громкого шороха она дёргалась, как встревоженная птичка. Но в её глазах, выразительных и любопытных, не было застывшего страха, а в голосе звучал вызов: «Что ты про Зубья говорил?» Они вместе ушли в степь, так далеко, что не стало слышно рокота волн. Раньше Неисса жила подле гор, но Зубья Червя всё равно смогли её впечатлить: длинные крючковатые скалы, багровые, словно застывшая кровь, они тянулись к небу, желая оттяпать от него кусок.       — Ма рассказывала легенду о Голодном Черве. Его ничто не могло насытить, и тогда Червь решил съесть око Всевидящего хана, но жар испепелил чудовище, только зубы остались. С тех пор одно из очей Всевидящего стало мёртвым и утратило всё тепло.       — Маловаты зубы у вашего Червя, чтобы око Великого съесть, — Неисса задрала голову, с интересом разглядывая скалы. Она не заплетала косы, как делали местные девушки, а завязывала волосы в узел на затылке. Выглядело необычно, но красиво. — Дед рассказывал, что в центре степи есть нечто похожее — и во много-много раз выше самых высоких гор! Вот тот Червь да, мог и до Всевидящего дотянуться.       — Может, это зубы его детёныша, — буркнул Хейд. Своей истории он больше верил, ведь Зубья — вот они, перед ними, а сказки о том, что в центре степи таится, каждый придумать может.       Шелестел ковыль, укрыл холмы бескрайним шёлковым полотном, отливающим серебром и золотом. Хейд сорвал пару колосков-перьев, надумав собрать из них букет. Ковыль не ахти какая диковинка, но ведь главное — внимание, верно? Так увлёкся он поиском цветов, что чудом уловил слишком тяжёлую для ветра поступь. По его пятам крался челюстник — огромный ящер, в чьих зубах таился столь сильный яд, что сердце навсегда замрёт от малейшей царапины. Спасаться пришлось бегством, но челюстник не отставал, передвигаясь удивительно быстро для своих коротких лап. Хейд с Неиссой едва успели забраться на обломок багровой скалы, достаточно большой, чтобы челюстник не смог дотянуться.       — А ну, пошёл отсюда! Кыш! — Хейд грозно размахивал руками. Зря, зря он не взял с собой лук, так увлёкся мыслями о Неиссе, что совсем забыл о нём. Ящер высунул язык, длинный и тонкий, как у змеи, и уставился неподвижным взглядом. Решил взять измором, гад.       Неисса достала из кармашка горсть ирги. Покрутив между пальцами синевато-чёрное яблоко, она кинула снаряд в морду челюстника — тот не почувствовал удара, но маленькое сопротивление лучше, чем сидеть и дрожать от страха. Хейд подхватил игру, и вскоре тварь оказалась под обстрелом, каждый хотел первым попасть в желтоватый глаз.       Время шло. Турсук опустел, Хейд с Неиссой выпили айраг до капли. Перемазанный иргой ящер ждал свою добычу внизу — терпеливости этого хищника позавидует любой охотник. Всевидящий хан прикрыл лучезарное око и открыл мёртвое, холодное. Неисса зябко куталась в хадак, который сегодня утром Хейд повязал на её шее в знак того, что хочет взять в жены. Она любовалась первыми звёздами: «Какие они здесь далёкие, совсем чужие», а Хейд молчал и слушал её рассказы о незнакомых уголках Ашвайлии.       К счастью, их нашли. Оба клана кинулись обыскивать степь, такая большая толпа смогла отпугнуть челюстника. Ругались все страшно, но главное, что на прощание Неисса повязала на шею Хейда хадак — она приняла его предложение. Свадьбе быть.       Хейд едва дотерпел до своего четырнадцатого года — года посвящения. Не успело солнце появиться из-за горизонта, как вместе с ма он ушёл в море. То было тяжкое испытание, но он справился: ударом гарпуна сразил молодую норовистую косатку. Когда они на крюках подтащили тушу к берегу, всему поселению на обозрение, ма улыбнулась и поцеловала Хейда в лоб: «Ты теперь баайен Мортов, но в моих глазах ты навсегда останешься милым степным котиком».       Смыв с себя кровь, Хейд нарядился в шёлковый дэгэл, повязал кушак, украшенный жемчугом, взял в руки корзину с подарками для своей невесты — лучшие дары моря, собранные им лично. Но вместо песен, зазывалок и нарядной Неиссы его ждал баайен Картов. Он нёс в руках хадак, который положил в корзину ошарашенного жениха — Неиссу отдают другому. Ярость ударила в сердце штормовой волной, но Хейд сохранил разум холодным. Он уже не ребёнок, от его поступков зависела судьба рода. Первое, что он сделал — отыскал паука, который посмел за его спиной плести сети-ловушки. Им оказалась тётка Ойлана: она в красках расписала семье Неиссы байку о проклятии Мортов и убедила, что в роду Юлат такой смекалистой девице будет лучше. Шимусово отродье! Всю жизнь пыталась отобрать у ма всё до последней крохи, теперь и с Хейдом поступила так же.       Целый день Хейд провёл наедине с морем, шум волн и крики чаек помогли собраться с мыслями. Наутро он пошёл к юрте Юлат и воткнул у входа гарпун — бросил вызов сыну тётки, новому жениху Неиссы. Когда ма узнала об этом, она протянула ему метательные ножи. Искусная работа, но главная их ценность была в том, что они выкованы из железа — для жителей побережья такая диковинка стоила невероятно дорого.       — Хотела подарить в день свадьбы. Твой противник — охотник, на своём испытании он убил челюстника. Такую шкуру можно пробить лишь самыми крепкими когтями. Ты должен отстоять свою махаан, мой милый котик, — ма погладила Хейда по щеке и поцеловала его в лоб, даря благословение.       Посмотреть на бой собралось всё поселение. Плотное кольцо из тел стало живой ареной, кожаные барабаны гулко стучали в ритме сердца. В мускулистых руках сына Ойланы чувствовалась сила, он поигрывал топором, которым разбил множество черепов, да посмеивался, глядя на маленькие ножи своего соперника. Пальцы вдруг начали дрожать, Хейд сжал кулаки, пока боль от впившихся ногтей не отрезвила его. Он справится. Он тоже охотник, пусть и на иную добычу.       Барабаны стихли. Едва сын тётки шагнул навстречу Хейду, как в его горло вонзился нож — глубоко вошёл, по самую рукоять. Захлёбываясь кровью, тот рухнул на колени и под молчаливыми взглядами повалился на золотистый песок. Хейд не раз убивал морских гадов, но почему-то эта смерть отозвалась в нём совсем по-другому, сжалась в груди колючим узлом. Никто не стал восхвалять победителя. По традиции только луки считались недостойным оружием для защиты чести, но Хейд видел в глазах клана осуждение. Оспаривать бой, впрочем, никто не стал — кроме одного человека.       — Чайрна, ты даже единственного ребёнка не смогла воспитать достойным мужчиной, — дядя вынул из руки павшего сына топор. — Великие ханы верно прокляли род Мортов на вымирание. Судьба твоя и твоего сына — страдать в объятьях Хладной Матери!       Не все из клана успели осознать, что происходит — многие начали разбредаться по юртам, когда дяде взбрело в голову восстановить справедливость. Не было ни арены, ни боя барабанов. Хейд сжал нож, единственный шанс на победу, и метнул его со всей силы. Мимо — дядя успел увернуться. Хейд отступал от взмахов топора, пока не уткнулся спиной в чью-то грудь. Его уха коснулся шёпот ма: «Покончи с нашим врагом», древко гарпуна легло в руку, как родное. Хейд всегда побеждал в игре «охотник и волки», и сейчас охотником был именно он, а не дядя — обезумевший от горя зверь.       Хейд замахнулся, словно хотел метнуть гарпун. Дядя мигом кинулся на него, как баран, но вместо взмаха Хейд скользнул под руку и вогнал зубчатое остриё в брюхо. Кровь брызнула в лицо, и вновь в груди поселилась странная тяжесть. На этот раз Тихие Охотники не стали молчать: ножи они стерпели, но второе оружие — уже нет. Со всех сторон посыпались упрёки, оскорбления, народ так раззадорил запах крови, что они готовы были порвать самого Хейда.       — Обвиняете меня в бесчестии, но разве не Юлат первыми нарушили правила? Они ложью увели невесту, с которой я обменялся хадаками! — крикнул он так громко, что остальным пришлось замолкнуть. — Я отстоял право на свою женщину, а баайен рода Юлат нарушил правила ещё раз — он не бросил мне вызов и напал как враг, а не как соперник!       Хейд не стал слушать, что ему ответит толпа. Правда была на его стороне, нравилось это клану, или нет. Его ждала Неисса — стояла у своей юрты, как и должно было быть с самого начала. Она улыбнулась, когда Хейд вновь повязал хадак на её тонкую шею.       — Я успела по нему соскучиться, — сказала Неисса, поглаживая шёлковый шарф. Чужеродка и проклятый вряд ли дадут крепкие корни, но они хотя бы будут — а там, может, их детям и внукам повезёт больше.       На свадьбе собралось мало народа: ма, да остатки племени Эха. Молодые скрепили союз в тёплых водах, получив благословение Морского хана. Глаза ма наполнились слезами счастья, когда Неисса окропила своей кровью онгон Мортов и привязала себя к новому роду. Весь день архи текла рекой и веселила гостей, они водили хороводы, пели и танцевали — очень скоро шум стал Хейду в тягость. Едва степь накрыли сумерки, он увёл новоявленную жену прочь от поселения. Та пошла за ним с радостью — Неисса до сих пор тревожилась от громких звуков, — только лукаво обласкала взглядом: «В этот раз никто не пойдёт нас искать», и провела пальцем по гладкому подбородку Хейда. Тот хмыкнул: «Оно и к лучшему», обнял её и поцеловал так крепко, как давно хотел.       Спустя полгода родился первенец. По традиции Неисса дала ему имя своего отца, погибшего в битве против Чернозубых. Ма радовалась едва ли не больше самих родителей, с её лица не сходила улыбка, пока она хлопотала у колыбели. В груди Хейда теплело, когда он смотрел на свою маленькую, но крепкую семью. Его приняли, его любили, и он мог без боязни раскрыть свои чувства в ответ — до встречи с Неиссой это казалось несбыточным.       Хейду семнадцать. Род Мортов пускал всё новые и новые корни: на днях Неисса родила второго сына. Ма попросила назвать его Айрой: «Когда-то я хотела дать тебе это имя — в честь великого героя из легенд. Но решила не нарушать традиции и назвала в честь своего отца», и Хейд не стал ей отказывать. «Ты только посмотри, мой котик, какие у мальчика красивые глазки. Уверена, это благословение Великих», — ворковала ма, поглаживая пухлую щёку младенца. Глаза у Айры и впрямь были удивительные — как две капли янтаря.       Знакомый рыбак, Мийха из рода Хуа, позвал к себе отпраздновать рождение мальчика. Такой жест стоило ценить — из клана мало кто желал видеть Хейда у своего очага.       — Гляди, что я сегодня обменял на рыбу, — Мийха поставил на стол кувшин архи. — Бражка из молока кобылиц, пьётся легко, как вода. Самое то, чтобы отпраздновать рождение сына. Вот увидишь, принесёт твоя махаан ещё нескольких ребятишек, и забудут все о «проклятии Мортов».       Хейд не любил пить, но обижать друга отказом — дурное дело, ведь Мийха искренне хотел его порадовать. Долго он смаковал тёплый напиток из своей пиалы, молочный привкус приятно оседал на языке. Женщины рода Хуа поднесли к столу кровяную колбасу, варёных мидий и козий сыр, но даже с закуской вскоре туман помутил разум. Хейд пытался слушать байки Мийха о его первенце, но все звуки слились в монотонный шум, и он опустил голову на стол.       Пробуждение вышло не из приятных: вокруг крики, суматоха. Хейд пришёл в себя и увидел лежащего в луже крови Мийха, в его шее торчал нож — один из тех, что подарила ма несколько лет назад. Женщины кричали, хватали Хейда за руки, созывали клан. Единственное, что он успел сделать — сунуть под кучу подушек пиалу, из которой пил.       Собрался совет баайенов. Суд вышел коротким: выпивка, оружие Хейда, и не было ни души, что могла бы сказать слово в защиту убийцы.       — Но я лежал без чувств!       — Напился до такого состояния, что не смог бежать, — заявил баайен Юлат, старший сын тётки. Хейд встретился с ним взглядом. Змея дождалась момента для укуса.       — Тогда пусть меня судит Морской хан.       Юлат хотел возразить, но совет поддержал идею. Море разоблачит любую ложь. Не успели Хейда посадить в ял, как сквозь толпу пробилась ма:       — Я отвечу перед Великими за своего сына! Он моя кровь, если я вырастила убийцу — пусть море заберёт меня в наказание.       Традиции не запрещали подобный обмен, но Хейд не мог с ним согласиться. Он схватил ма за плечи и зашипел ей в лицо:       — Что ты творишь?!       — Найди доказательства, что наш род хотят сгубить, а я — выиграю время.       Ма посадили в лодку и увезли к Каменному Языку — едва-едва торчащей из воды скалы, любая волна могла легко слизнуть с неё человека. Открыть истину нужно было как можно скорее: ма крепкая, но слишком стара, долго один на один с Морским ханом не выдержит. Старший сын был смышлёным малым и сразу понял, что от него хотят. Пока в клане трепали языками об убийстве и не спускали глаз с Хейда, его первенец тайком пролез в юрту Мийха и нашёл спрятанную в подушках пиалу. Кувшин пропал, наверняка его черепки уже бросили на дно моря.       Свою находку сын передал Неиссе, а та — амойлаху клана Эхо, Жаворонку. Никто не воспринимал этого чудака всерьёз: свой дар, благословение Великих, он променял на грибные отвары и уединение подле Зубьев Червя. Жаворонок согласился помочь землячке с её бедой, и вскоре Неисса прошептала Хейду: в пиале нашлись капли сока сонной травы. Рассказал Жаворонок и о том, как несколько лун назад сварил настойку из этой травы для рода Юлат — якобы не шёл сон к их младшей дочери.       Тихие Охотники не прислушаются к словам вечно одурманенного амойлаха из клана Эхо, но раз Хейда подставили, то и он не собирался играть честно. В клане была одна уважаемая семья, которая обжигала из глины посуду, Неисса легко отыскала у них такой же кувшин, какой подарили Мийха. Осталось уговорить Жаворонка приготовить ещё одну порцию настойки, а сыну подбросить кувшин в юрту Юлат. Сети расставлены, следующий шаг — загнать в них добычу.       — Мийха говорил, что получил от Ойланы кувшин с архи, которую мы и распили вчера вечером, — заявил Хейд перед советом. — Нас усыпили нарочно, чтобы повесить на меня все злодеяния. Вы знаете, как род Юлат жаждет сгубить мой род! Найдите тот самый кувшин и проверьте напиток, если он отравлен, то это докажет чистоту моих рук.       Тётка встрепенулась, забегали глаза у её старшего сына — подозревали неладное, но совет уже дал добро. Если Хейд ошибся, значит, точно виноват, и его пошлют на Каменный Язык вслед за женщиной, что родила такое дурное дитя. Кувшин нашёлся в юрте Юлат, прикопанный в земле. Махаан рода Хуа узнала его, даже понюхала — ну точно, оно.       — Да у половины клана есть такие кувшины! — закричала тётка.       — Но та ли это архи, можно проверить всего одним способом, — и Хейд сделал несколько глотков. Выпил он куда больше, чем вчера. Дыхание спёрло, сердце колотилось так громко, что эхом отдавалось в ушах. Хейда повело, и вскоре он на глазах у всех рухнул на землю.       Очнулся, к счастью, в своей юрте, а не на скале посреди моря. Неисса сидела рядом на коленях и обтирала его лоб тряпкой, глаза её были опухшие, красные — распереживалась, бедная. Выходка Хейда едва не стоила ему жизни. Страшно представить, что Жаворонок намешал в своём вареве, но, к его чести, он смог привести Хейда в чувство. Клан начал разбираться, с каким умыслом Юлат прятали у себя отравленную архи. Неисса послушала их и поняла, что сидеть на месте нельзя: Ойлана могла схитрить, воспользоваться тем, что многие по старой памяти смотрят на род Мортов косо. Она пошла на поклон к землякам из клана Эха и заручилась их поддержкой, они заявились на совет шумной толпой, требуя наказать отравителей. Сколько было споров и криков! Но никто не смог заткнуть голоса Эхо, и совет пошёл им навстречу. Старший сын тётки заменит ма на Каменном Языке, и пусть уже он доказывает перед Великими свою невиновность.       — Я рад, что мои корни переплетены с твоими, — с усилием проговорил Хейд, когда услышал от Неиссы всю историю. Та нежно улыбнулась и погладила костяшкой пальца его подбородок:       — И я. Вместе мы сильны. Никто больше не посмеет нас обидеть.       Ма вернулась к вечеру, измученная палящим солнцем и волнами, норовящими стащить её со скользкого камня. Ногти на её руках были обломаны, лицо разбито, но главное — жива. Хейд обнял ма, а та обессиленно положила голову ему на плечо, шепча: «Милый мой котик, ты у меня один-единственный, зато вобрал в себя всю силу и ум, предназначенные на целый род».       Ночью бушевал шторм. С рассветом лодка приплыла к Каменному Языку, но на нём уже никого не было.       Год Чёрного Волка — год потерь. Хейду было двадцать два, когда умерла ма — тихо, во сне. Своими руками он пеленал её в саван, сам положил тело в ял и отдал морю. В тот день Морской хан заполучил лучшую из невест. «Дух твоей матери оседлает чайку и всегда будет сопровождать тебя в море», — говорила Неисса, сжимая Хейда в объятиях. Горькая вина стискивала его куда крепче. Испытание на Каменном Языке ослабило здоровье ма, и если бы Хейд распутал заговор быстрее, если бы не попался в ловушку Ойланы, если бы, если бы, если бы… Эти мысли будут отравлять его до последнего вздоха.       До двадцати семи всё в жизни Хейда шло своим чередом: в его семье родилось трое сыновей и две очаровательные дочки, никто больше не вспоминал о «проклятии Мортов». Каждый день с рассветом он уходил в море и никогда не возвращался с пустыми руками, чем заслужил уважение клана — в кои-то веки. Всё свободное время он дорабатывал рыбачью оснастку и придумывал новую, чтобы легко справиться с самой норовистой морской тварью. А там и старший сын дорос до посвящения, скоро он впитает в себя все секреты рыболовного мастерства. Мальчик с трепетом принял от Хейда гарпун для охоты на крупных хищников — увесистый, со смазанным ядом наконечником. Неисса поцеловала мужа с сыном в обе щеки и пожелала им удачи в охоте. Её напутствия помогли быстро выследить добычу — рыбу-пику, опасную и буйную, зато её мяса хватит на всю семью. Пусть клан увидит, что будущий баайен Мортов не боится трудностей.       В разгар охоты небо вдруг потемнело, как при глубоких сумерках. Всевидящий хан посреди дня закрыл своё око, а значит, наступило опасное время, когда дети Хладной Матери вылезают из теней. Надо же было Великому устать именно сегодня.       — Па, смотри! Это что, облака по морю плывут? — сын указал пальцем в сторону края мира. Оттуда и правда что-то явилось, но не облака, а скорее плавники, кипенно-белые и остроконечные. Раз они были видны издалека, то их размеры огромны, ни у одной рыбы таких нет. Выходит, легенды не врали.       На берегу их ждала встревоженная Неисса, и когда она услышала о странных плавниках — стала бледна лицом. Небо затянуло тучами, вода начала медленно отступать прочь и обнажила морское дно. Все понимали, что это значит. Люди бегло собрали юрты и сложили в повозки, пастухи отогнали скот как можно глубже в степь. Караван чудом успел уйти к Зубьям Червя, когда волны встали на дыбы. Едва они разбивались о землю, как на их место приходили другие, ещё выше, ещё разрушительнее. Несколько овец не успело забраться на холм, и их блеяние утонуло в пучине. Плакали дети, в караване творилась суета, но старцы уверяли — это Морской хан пришёл свататься к Хладной Матери, да не под силу ему поднять свою армию так высоко, чтобы затопить холмы.       Долгая выдалась ночь. Баайены зарезали для Всевидящего хана сотню ягнят, моля его проснуться и усмирить буйного брата. Их просьбу услышали. С рассветом живое око засияло, как прежде, его жар заставил рокочущее море вернуться к своим границам. В ковыле запутались водоросли и мёртвая рыба — её было так много, страшно представить, какой смрад будет стоять к полудню, но никто не осмелился положить себе в корзину хоть одну рыбёшку. Это были дары не для живых, а для Хладной Матери и её про́клятых детей. Всё побережье завалило обломками лодок: маленьких ялов и причудливых судов, они были размером с кита, а может, и больше — именно их плавники-паруса Хейд видел вчера.       — Как странно, — он вошёл по пояс в воду и коснулся деревянного днища, покрытого ракушками. — Почему нет тел? С такой громадиной не управиться без множества рук.       — Ничего странного, Морской хан забрал их в своё войско. Пенные шапки на гребнях волн — вон где эти моряки, — Жаворонок пожал плечами. После истории с убийством Мийха он стал другом для рода Мортов и часто составлял Хейду компанию.       Хейд заглянул в прореху одной из лодок-китов. Ему навстречу вылетел бражник и едва не стукнулся о лоб. Крылья мотылька были сотканы из лоскутков цвета янтаря и крови, таких не водилось в степи. Неужели она посланница из-за края мира? Хейд ловко поймал насекомое и раздавил в ладони — вдруг ядовитое.       — Думаю, это судна нолошей, — Жаворонок на пробу постучал по отсыревшим доскам. — Говорят, за северным горным хребтом есть Тропа Мира, место навроде нашей бухты — в определённые фазы луны лодки могут пройти по ней, не боясь гнева Морского хана. Иногда по Тропе приходят белые великаны. Я слышал, некоторые кланы с ними торгуют, но правда ли это — не знаю.       — Нолоши громадные, как кони, раз им нужны такие большие лодки! — послышался сверху возглас Айры. Он залез по обломкам на пузатый бок лодки-кита и теперь осматривал побережье, как сокол — свои владения. Глаза его горели от любопытства: всё ему хотелось рассмотреть, всюду нос сунуть. Самый неугомонный из сыновей, Хейд узнавал в нём себя в его возрасте.       — Мой учитель говорил, что наши предки тоже пришли из-за края мира на огромных судах, — Жаворонок достал из воды кусок парусины, настолько истерзанной волнами, что латать её не было смысла. — На маленьких, видимо, через армию Морского хана не пробиться.       — А я слышал легенду, что когда Голодный Червь ранил око Всевидящего, его ярость испепелила не только Червя, но и высушила океан вокруг него. Так появилась Ашвайлия, а кораллы стали костями первых айрхе, — вспомнил Хейд далёкие вечера, когда ма рассказывала ему истории. Много она их знала, могла бы с поющими языками посоперничать, но разок обмолвилась, и то случайно, откуда к ней пришли такие знания — от отца Хейда.       — Глупости. Доводилось мне использовать в ритуалах и ветки кораллов, и кости человека. Поверь, друг мой, между нами нет ничего общего.       О нолошах и чудо-лодках пришлось забыть, когда перед кланом встали вопросы поважнее: где искать новые пастбища, как привыкнуть к кочевой жизни, чем заниматься рыбакам, отрезанным от любимого моря, — столько проблем, о которых не было нужды переживать многие годы. Дни утекали, как песок, и Хейд всё сильнее тосковал по вкусу акульего мяса, маринованных водорослей и супа с мидиями. Он пытался найти себя в охоте: вспомнил о временах, когда не расставался с луком, и вместе с Айрой ловил мелкую дичь. Сын не раз его удивлял — ему ещё год до посвящения, а уже стрелял так метко, что мог попасть в глаз убегающего тарбагана.       Быки с мычанием тянули за собой кибитки, разными голосами кричали птицы, пастухи свистом подгоняли скот, пока ветер играл с бубенчиками на браслетах Неиссы — музыка бесконечного путешествия, под которую караван дрейфовал в золотисто-зелёном океане. Легко было забыться и поверить, что они единственные хозяева Ашвайлии, но столбы овоо возвышались над холмами как напоминание: Тихие Охотники — всего лишь стайка мышей-полёвок, окружённая хищниками. Степь следила за ними, отвергнутыми детьми моря. Силуэты мёртвых мерещились в полуденном мареве, и горе тому, кто последует за шелестящими в ветре голосами.       Были и те, с кем встреча в степи сулила удачу — поющие языки, странники-одиночки, в их памяти хранилась многовековая мудрость предков, сложенная в песни и сказания. За место у костра они могли рассказать о кланах, которые жили рядом, в какой стороне света видели родник или овоо, но никто из них не знал, где Тихие Охотники смогут найти новый дом. Однажды на закате к каравану прибился язык, который назвался Везунчиком. Согревшись пиалой тёплой архи, он коснулся струн шанзы и запел о далёкой горе Погибель Гигантов: плоть её была черна и усеяна останками исполинских существ, чрево её могло взреветь и выплюнуть жидкий огонь, который не остынет, пока не заберёт чью-либо душу. Ни один уважающий себя клан не приведёт скот на эту проклятую землю. Убежище для изгоев без своего кочевья.       — Мы найдём огненную гору, — заявил Хейд на совете баайенов. — Там нас никто не прогонит и не ограбит. Хорошее место, чтобы подготовиться к битве с соседями: нам нужно больше лошадей, оружия, запасов еды и хоть какие-то союзники. Всё требует время, и гора нам его даст.       — Да проще сразу перерезать себе горло! — возразили ему. — Раз гора плюётся огнём, то вряд ли на её склонах колосится сочная трава. Чем нам кормить скот и лошадей? Где мы достанем столько оружия? Единственная наша надежда на выживание — склонить головы и пойти чужеродцами к другому клану, как когда-то поступили Эхо.       Споры начались на рассвете и не утихли к закату. Для Хейда была противна сама мысль о том, чтобы склониться перед другим кланом — это всё равно, что птице подрезать крылья. Он не мог вот так, без борьбы, поставить на своих детях клеймо — «чужеродец». Годы назад у Эхо не было выбора: Чернозубые отобрали у них всё, кроме имени, и отчаяние подтолкнуло их искать укрытие на побережье. Эхо повезло, что от сытой жизни Тихие Охотники стали добродушны и приняли чужаков, как своих, но будут ли другие кланы настолько милосердны? Вести от поющих языков подсказывали, что нет — но не все хотели в это верить. К единому мнению совет так и не пришёл. На следующий день караван покинули те, кто решил отдать себя на милость местным волкам. Хейд знал этих людей всю жизнь, их предки знали друг друга всю жизнь — болезненная потеря для всего клана, но таков был выбор свободных людей.       Если верить Везунчику, Погибель Гигантов находилась в центре Ашвайлии, далеко на западе от их стоянки. Караван ждал непростой путь, но степь — она ведь как море: такая же бескрайняя и полная опасностей, но щедрая к тем, кто умеет говорить на её языке. Потихоньку Хейд учился этому языку, а точнее сказать — вспоминал. Терпкий шалфей, полынь, чабрец, сотни и сотни ароматов пропитывали его одежду и кожу, пробуждали память предков, которые веками рождались, охотились, воевали и умирали на этой земле. Хандра отступила. Не время тонуть в тоске о солёном море и горячем песке — пора готовиться к войне.       Погибель Гигантов виднелась издалека — гниющий нарыв, вскочивший на теле Ашвайлии, от одного взгляда на её чёрные голые склоны в животе скручивалась тревога. Гора походила на распахнутую пасть: её верхушку словно срезали клинком, а по краю торчали крючковатые багровые скалы, похожие на Зубья Червя, но во много раз больше — неужели это о них рассказывал дед Неиссы? Тихие Охотники приблизились к новому дому с опаской. Они не встретили чудовищ или гигантских костей, лишь усыпанные цветами луга на предгорье, да озёрца, полные рыбы — и вскоре все перестали вспоминать о том, что возвышается над их головами. Один Жаворонок не разделял всеобщее счастье.       — Эта гора, как и любой хозяин — рада принять гостей, но не позволит им жить здесь вечно, — сказал он Хейду, когда тот пришёл навестить друга. Добраться до Жаворонка было нелегко: он поставил свою юрту на склоне Погибели, далеко от поселения.       — Никто не хочет верить, что гора наш враг. Посмотри, это место — дар Великих, их утешение после всех свалившихся на нас бед, — Хейд обвёл рукой цветочные поля, молодой перелесок у озера, пасущиеся на предгорье отары. Крыши юрт казались огромными бутонами, такие же пёстрые, как цветы вокруг. Всё здесь было, о чём можно мечтать, а главное — всецело принадлежало Тихим Охотникам.       — Никто не хочет верить мне, — Жаворонок выделил голосом последнее слово, и бросил в телегу камень покруглее. На все вопросы, зачем они ему — отмалчивался. Боялся сглазить. — Люди привыкли, что моим языком говорит дурман. Сам виноват, но я не знаю иного способа, как заглушить шёпот Хладной Матери в своей голове.       Вместе они набрали столько камней, что хватило на небольшой холм. Жаворонок украсил своё творение разноцветными лентами, шкурами и плетёными человечками, попросил у Хейда отдать ему пару овец, и вновь тот не отказал другу. Одно тревожило: Айра повадился сбегать от хозяйственных дел, чтобы собрать для Жаворонка травы и птичьи перья. Неисса злилась, у неё каждый помощник был на счету, но, когда дело касалось второго сына, она могла лишь ругаться и вздыхать.       Рождение такого, как Айра, можно было назвать и благословением, и проклятьем. С юных лет мальчишка слышал голос первопредка, шептался с птицами, словно мог понять их секреты, исчезал в степи на несколько лун и никогда не рассказывал, зачем это сделал и что повстречал на своём пути. Один Жаворонок мог понять, какие силы звали Айру к себе, учил толковать знаки, которые не видели другие. Хейду бы радоваться, что у Айры появился наставник, но как смириться с тем, что он видел родного сына намного реже, чем Жаворонок?       В ночь полной луны, когда Хладная Мать благоволила неупокоенным душам, на склоне горы вспыхнули костры. Столько лет Жаворонок отвергал дар Великих, но в эту особенную ночь он попрал свои принципы и скрыл лицо маской, украшенной перьями птиц. Он принял роль, что была уготована ему свыше — стал глашатаем, голосом живых и мёртвых. Гулко стукнула колотушка по бубну, из глотки Жаворонка рвалось рычание и монотонные напевы, гравий шуршал под ногами, пока он кружил вокруг костров. Руки его то взмывали к небу, то опускались к земле, и око Великого сияло ярче, впитывая в себя силу жертвенной крови овец. То был дикий, будоражащий душу танец. Бубен замолк, Жаворонок прогнулся в спине и издал протяжный вопль, который разнёсся по всей долине. Эхо стихло, но ответа Хладной Матери он не услышал. Жаворонок тряхнул головой, как бык, вновь закружил вокруг холма под стук бубна и пение заговоров. И снова. И снова. Ритуал не кончался до самого рассвета, пока не прогорели костры.       Жаворонок сорвал с лица маску, в сердцах швырнул её себе под ноги и ушёл к юрте. Спина его сгорбилась от усталости и горечи неудач. Хейд хотел было пойти за другом, но Айра остановил его, покачал головой. Ночью многие из клана пришли поглазеть на таинство амойлаха, но к утру на ногах остались они вдвоём.       — Расскажешь теперь, ради чего Жаворонок так старался? — Хейд решил, что уже не было смысла переживать о сглазе.       — Он пытался пробудить овоо, сделать его домом для эдзена, чтобы хранил нас от всякого зла, — Айра присел на колени перед маской и поднял вывалившееся перо. — Но Хладная Мать не позволила своим детям откликнуться на его зов. Вот почему другие кланы обходят эти земли стороной — Погибель Гигантов опасна даже для мёртвых. Гора знает, что мы рядом, и скоро её одолеет голод.       Хейд задрал голову кверху. Загадочные шипы, которые торчали из горы, переливались всеми оттенками алого и напоминали кровавый венец.       — Неужели мы и правда живём на останках Голодного Червя?       — На чьих-то костях точно, — сказал Айра со странной усмешкой, и оставил перо у себя за ухом.       В тот же день Хейд созвал совет. Тихие Охотники уважали силу Айры, видели, каким могущественным амойлахом он может стать, и его предостережение встревожило умы баайенов. Пришлось смириться с тем, что Погибель Гигантов не станет для них новым домом, а значит, вернулись разговоры о войне. Споров было столько, что у Хейда гудело в ушах, но в одном все сошлись единогласно: Тихим Охотникам нужно железо. Много железа. Иначе не будет у воинов ни надёжного оружия, ни доспехов, что сохранят их жизни.       Ашвайлия всегда была сурова к своим детям и неохотно делилась дарами, сокрытыми в её плоти. Горный хребет на севере — единственное место, где можно было отыскать рудные жилы, и многие жаждали обладать таким сокровищем. Лица баайенов Эхо помрачнели от воспоминаний. Именно война за дары Ашвайлии едва не уничтожила их клан годы назад — никто тогда не смог устоять перед силой Чернозубых. Но что творилось в горах сейчас? Захотят ли новые хозяева торговать с такими, как Тихие Охотники? Вести от поющих языков тут не помогут, придётся ехать на север и разведать всё самолично. Желающих отправиться в долгий путь можно было пересчитать по пальцам, и Хейд стал одним из тех, кто поднял руку. Выбор дался ему тяжело, но куда тяжелее было рассказать о нём жене.       — Ты можешь не вернуться, — иголка дрогнула в руке Неиссы, пока она вышивала пелёнки для дочерей. Два маленьких свёртка в колыбели почувствовали её тревогу и начали хныкать.       — Но я вернусь.       — Сыновья подрастают. Пора уже невест искать. Ещё и стричь овец скоро...       — Я вернусь, Неисса. Даже Великим ханам меня не остановить. Сама ведь знаешь, что сила моего упрямства может обернуть течение реки вспять.       Неисса вытерла щёки платком и подняла на Хейда строгий взгляд, от которого он всегда чувствовал себя, как напортачивший мальчишка.       — Только посмей нарушить своё слово, понял? Если в другом клане присмотришь себе женщину красивее меня — обращусь в орлицу, найду тебя и заклюю до смерти.       — Я буду глупцом, если променяю лучшую из женщин, что видело око Великого хана, на мимолётную красоту, — Хейд улыбнулся и поцеловал мозолистые пальцы, зная, как смягчить сердце жены.       — Языки ты заплетаешь так же искусно, как плетёшь рыболовную сеть. Поэтому никто не справится с вылазкой лучше тебя, — в смехе Неиссы звучала печаль. Разлука с живыми хуже разлуки с умершими, но Хейд обязан рискнуть — ради мира для своих детей.       К трудной дороге стоило подготовиться как следует. Хейд выменял у других семей украшения из ракушек, жемчуга и рыбьих костей, одежду из акульих шкур — эти безделушки станут драгоценной диковинкой для тех, кто никогда не видел моря. Заодно подлатал колёса кибитки, его нового дома на долгие луны пути, а крышу украсил пастью акулы, давним трофеем ма, — для устрашения. За день до отъезда в гости пришёл Жаворонок, впервые он спустился с горы после своей неудачи с зазыванием эдзена.       — Береги себя, друг. Пусть Великие ханы проложат для тебя лёгкую дорогу, а мёртвые на твоём пути будут кроткими, как ягнята. Никогда не ведись на шёпот степи, понял? — Жаворонок обхватил Хейда руками и от души похлопал по спине. От него сладковато-горько пахло полынью, он всегда носил с собой засушенный пучок её соцветий как оберег от детей Хладной Матери.       — Понял, — усмехнулся Хейд и крепко обнял Жаворонка в ответ. — А ты присматривай за моими родовичами. Больше, чем тебе, никому в клане не верю. Не откажи мне, помоги Неиссе советом или делом, если на то будет нужда.       — Присмотрю за твоей махаан, как Всевидящий смотрит на нас с небесного моря, но и ты мне в просьбе не откажи. Возьми с собой Айру. Тихо! Не гневись. Айра — свободная птица, сам улетит вскоре. Его глаза благословлены Великими, и я вижу в них великую судьбу. Я передал ему все знания, какие имел, дальше его должна учить жизнь. Помоги Айре встать на крыло и взлететь ещё выше.       Просьба друга легла на сердце тяжким грузом — каждое слово Жаворонка было истиной, которую Хейд не хотел признавать. Вдруг он прав, и это путешествие — последняя возможность побыть с сыном, пока степь не заберёт его навсегда? Когда Хейд передал Неиссе слова амойлаха, та осела на подушки. Не успела она примириться с мыслью, что могла навеки потерять мужа, как пришлось прощаться с любимым сыном — перечить воле Великих она не посмела.       Айра принял новость спокойно: кивнул и попросил дать ему время проститься с друзьями. К очагу он так и не вернулся. Не явился и на прощальный пир, на котором гулял весь клан. Неужели Жаворонок ошибся? Мог ли Айра поддаться страху перед своей судьбой? Неисса всю ночь не спала, и Хейд утешал её тревоги вместо того, чтобы проститься друг с другом, как муж с женой.       Сын нашёлся утром, подле запряжённой волом кибитки: он гладил животное меж рогов и шептал в мягкое ухо заговоры. Рядом лежал мешок с его скромными пожитками, лук и полный колчан.       — Вот же негодник! Привык творить всё, что душа пожелает, хоть бы о матери подумал! — Неисса готова была задать Айре трёпку, но тот встретил её улыбкой, которая всегда усмиряла гнев в людских сердцах.       — Прости. Я был не самым ласковым и послушным сыном, но знай: как бы далеко меня ни завела дорога, мои корни всегда будут рядом с тобой, братьями и сёстрами, — на щеках Айры вспыхнул румянец, всё-таки тронул его стыд под сердитым взором матери. Вымахал он за последний год так, что стал равен Хейду, а по лицу видно — дитя ещё. Справится ли он с испытанием?       — Как словом умаслить, ты точно у отца научился, — вздохнула Неисса и обняла сына, как самое дорогое сокровище. — Помни, что Великие ханы любят тебя, но я всегда буду любить сильнее.       Пришло время прощаний. Хейд поцеловал жену и малюток-дочек, дал последние наставления старшему сыну, который остался хранителем очага. Младший был ещё жеребёнком-сосунком, Хейд подарил ему плетёную птицу и пообещал, что обязательно его услышит, если сын нашепчет кукле послание, — тот и рад. Тихо зазвенели колокольчики на упряжке вола, скрипнули колёса, и маленькая кибитка, украшенная акульими костями, двинулась в путь. Ветер доносил до Хейда эхо прощальных песен, он оглядывался через плечо, пытаясь разглядеть в удаляющихся тенях Неиссу, но вскоре исчезли и люди, и юрты, лишь огромная чёрная гора ещё несколько дней виднелась на фоне неба.       На вершинах холмов, на берегах озёр и рек, всюду встречались овоо — холмы из камней или вырезанные из дерева идолы, украшенные яркими лентами, венками из ягод и сухих цветов, перьями и черепами. А раз стоял овоо, то рядом было и кочевье, которое он защищал от зловредных детей Хладной Матери. Айра оставлял курут на нагретых солнцем камнях, брызгал молоком на потемневшие от времени идолы — говорил, что задабривает эдзенов. Самых древних духов могла насытить только кровь.       — Не слишком ли ты балуешь мёртвых? — ворчал Хейд, поливая водой раненую ладонь Айры.       — Не тревожься, па, к утру от царапины и следа не останется. Зато нас ждёт спокойная дорога.       Все беды и правда обходили их стороной. Эдзены нашёптывали Айре верный путь, вели его к роднику и предупреждали о стае волков. От одного не могли оградить — от встречи с другими кланами. Всюду паслись овцы, козы и лошади, а значит, рядом были и пастухи, что за ними присматривали. Они расспрашивали чужаков, откуда те пришли, пускали на ночлег к стоянке клана, и тогда, сидя в сумерках у костра, Хейд потихоньку выведывал у хозяев нужные ему вести. О Тихих Охотниках пришлось молчать. Если кто узнает, что Хейд пришёл с проклятой горы, от которой отвернулась даже Хладная Мать, то гостеприимство местных могло резко иссякнуть. Выдать себя за поющего языка тоже не выйдет: знать наизусть тысячи тысяч строк — непомерный труд, которому языки отдают всю свою жизнь, да и красивым голосом Хейд похвастаться не мог. Он придумал другую историю, которой можно прикрыться, как маской:       — Раньше кочевьем моего клана была морская пучина. Вместо лошадей седлали мы гребни волн, раскаты бури стали нашими голосами, а косяки рыб — скотом. Сам Морской хан — мой баайен, и я сошёл на сухую землю, чтобы стать его языком. Слушайте же, сыновья и дочери степи! Из-за края моря грозит прийти столь лютый враг, что от его поступи содрогнётся вся Ашвайлия, и прольётся столько крови, что насытился бы Голодный Червь. Воля Великих ханов такова, что должны свободные народы объединиться в кулак, столь крепкий, что даст отпор нолошам!       Кланы слушали его ложь, принимая за жуткую правду, а если кто сомневался — Хейд сыпал с рук дары Морского хана, и люди касались этих безделушек с трепетом, любовались перламутровой красотой ракушек, блеском жемчуга и остротой акульих зубов. На кости, которые украшали кибитку, все смотрели с благоговейным ужасом — даже у челюстника не было такой огромной пасти. Свою лепту вносил и Айра: потихоньку раскуривал табак и дразнил слушателей терпким ароматом, от которого голова становилась пуста и податлива чужим словам. Он никогда не признавался, что дымилось в его трубке, но без грибных секретов Жаворонка явно не обошлось.       Хейд всегда находил нужные слова, чтобы его мрачное предостережение тронуло умы людей. В помощь ему давали лошадей, скот, войлок и снедь, но главное, что его интересовало — связи. Для крепости союза от каждого клана он брал с собой несколько молодых воинов, сделав их частью найхоо — родовичами не по крови, а по клятве. Вскоре за маленькой кибиткой следовал целый караван. Слухи об «Акульем вестнике», как поющие языки обозвали Хейда, разлетались по степи быстрее ветра: многие кланы уже знали, кто пришёл к ним гостем, едва завидев вдалеке чудовищную пасть.       — Если бы ма услышала, что за сказки ты рассказываешь, то надрала бы тебе уши. Как мне в детстве, когда я заснул и упустил овец, а ей сказал, что это Хладная Мать увела скот, детей своих кормить, — заявил Айра однажды вечером, пока они с Хейдом готовились ко сну. Тёплые войлочные стены кибитки скрывали их от чужих взглядов, а значит, можно было оставить маски за порогом.       — И правильно сделала, — Хейд дёрнул Айру за ухо, тот сразу замахал руками и фыркнул: «Ну па, хватит!». — Никогда не обманывай семью. Ближе неё у тебя никого не будет, твой род — твоя опора, и только искренность поможет ей оставаться крепкой. Неисса поймёт и простит все мои поступки, потому что знает — я делаю это ради семьи.       — А если случится так, что семье поможет только ложь?       — Не может быть такого. Всегда делись с родовичами своей бедой, в несколько голов мы уж точно найдём решение получше, чем если бы ты искал его один.       Айра хмурился, всё ещё полный сомнений. С самого детства он больше принадлежал Великим, чем роду Мортов, ему сложнее было понять те истины, которые Хейд впитал с молоком матери.       Чем больше людей объединялось в найхоо, тем чаще сталкивались лбами кланы, между которыми кровавой линией тянулись годы, если не столетия распрей за лучшие пастбища и охотничьи угодья. Отдав птицам тело очередного юнца, который бросил вызов старому врагу и проиграл, Хейд решил, что пора делать союз единым не только на словах. Он ведь Акулий вестник — независимая и беспристрастная сторона. Глубоко вдохнув, Хейд с головой окунулся в океан из ненависти, обмана и разбоев, недопонимания и предательства, копался в этой навозной куче, подталкивая кланы простить былые обиды хотя бы до тех пор, пока нолоши не перестанут угрожать Ашвайлии. Вместо сна он часто смотрел на россыпь звёзд — осколков мёртвого ока Великого, — а в голове птицами носились мысли: кого лучше подкупить, где применить хитрость, какой клан поможет ему выполнить обещание перед другим. К каждой рыбке подбирал свою наживку и оснастку.       Во время одной из стоянок степь привела к каравану неожиданного знакомца, которого было легко узнать издалека. Во всей Ашвайлии найдётся лишь один человек с настолько безграничной любовью к нелепой одежде — Везунчик. Яркими цветами и мудрёными узорами никого в степи не удивишь, но этот чудак был одарён талантом находить самые ужасные вещи и носить их с гордостью. И хоть осталась далеко позади та ночь, когда Везунчик распивал у Тихих Охотников архи и пел о Погибели Гигантов, он узнал Хейда и улыбнулся ему, как старому другу.       Хейд сразу же увёл гостя в свою кибитку, а сыну наказал отваживать всех невольных слушателей. Везунчик одним словом мог разрушить всю легенду об Акульем вестнике, но как заставить его молчать? Клинком? Нет худшего греха, чем навредить предкам, а что охота на птиц, что убийство поющих языков — это обрывание нитей, которые связывают живых с мёртвыми. Тогда Хейд налил гостю полную пиалу архи, да поделился историей о том, как Тихие Охотники стали жить в тени жуткой горы, что он видел на пути своём, как хитростью объединил кланы и куда дальше несут его степные ветра. Рассказ вышел долгим, ничего Хейд не утаил, и его искренность смогла зажечь в глазах Везунчика пламя.       — Великий путь тебя ждёт, Хейд-гуай. Не выдам я твои секреты, а взамен позволь мне присоединиться к каравану, ведь чую я, что твоими руками рождается новая история. Кто знает, может, она окажется достойной песни, которую услышат наши потомки.       Лишь глупец отказался бы от такой компании. Каждую стоянку Везунчик развлекал караван игрой на шанзе, да пел о том, что было и есть на просторах Ашвайлии. Для всех людей истина Акульего вестника стала неоспоримой, ведь его признал сам поющий язык, и стать частью его найхоо означало стать частью новой легенды.       Много лун минуло с того дня, как Хейд оставил позади себя Погибель Гигантов. Чем дальше уходил караван на север, тем сильнее степь уступала лесу, а вдали всё отчётливее становились силуэты гор. Хотелось скорее увидеть тот край, о котором рассказывала Неисса далёкой ночью, когда они сидели на Зубьях Червя и ждали спасения от челюстника. Осталась последняя преграда: широкое русло реки, которая извилистой линией отделяла степь от лесной чащи. Вброд не перейти — вода стояла слишком высоко.       — Беда, — вздохнул Везунчик, сидя на корточках у обрывистого берега. — Река разлилась раньше срока, вот же сволочь!       — Неужели нет другой дороги? Предки слагали какую-нибудь песню на такой случай?       — Слышу в твоём голосе насмешку, Хейд-гуай, но ты это зря. Ведь песня у меня и правда есть, — Везунчик плюхнулся задом на траву и поджал под себя ноги. Он взял в руки шанзу и поведал легенду о загадочном месте, названном Шимусов мост. Никто не знал, кто и когда его построил, может, сама Ашвайлия исторгнула из своей плоти каменные глыбы. Был он настолько длинным, что соединял оба берега даже в сезон дождей, но у моста есть хозяин, и потребует он плату, которую не каждый способен отдать.       — Что за плата? — Хейд сразу же навострил уши. Договариваться он умел.       — Знать не знаю, Хейд-гуай. Мало кто рискует приближаться к Старой Чаще, а если уж возникнет нужда, то стараются успеть до разлива. Или идут на восток, в долгий обход. Очень уж дурные слухи о том мосте ходят, не за просто так его назвали Шимусовым.       Не обманули предки: стоило каравану подняться выше по реке, как вдали показалась необычная арка — мост выглядел чужеродно, даже зловеще, словно пуповиной он соединял лес и степь. Сколько бы Хейд ни разглядывал монолитные столбы из чёрного гранита и лежащие на них плиты, столь огромные, что по ним могла бы свободно проехать повозка, всё понять не мог — человек это построил, или правда Ашвайлия постаралась? Кочующие кланы не стали бы тратить время и силы на то, чем воспользуются от силы пару раз в год, перегоняя скот с зимних пастбищ.       — Па, я никого не слышу, — Айра говорил непривычно тихо, то и дело ёрзая в седле. Молодая кобылка чуяла тревогу хозяина и фыркала, мотала головой. — Вся Ашвайлия усыпана костями наших предков, даже в море звучал их шёпот. А здесь — тишина. Мёртвая.       К тревогам амойлаха всегда стоит прислушиваться. Караван остановился вблизи реки: пополнить запасы воды, наловить рыбы да отдохнуть перед тяжёлой дорогой в горы. У Хейда с Айрой были иные заботы — увериться, что Шимусов мост не таит в себе опасностей.       — Не понимаю, — сын опустился на колено и коснулся ладонью плиты, заросшей мхом. — Здесь что-то есть, я чую… Но меня душит, будто я пытаюсь надышаться дымом.       — Думаешь, нам лучше идти в обход? — спросил Хейд без особой радости. Если они развернутся и уйдут, сдавшись, то вера найхоо в Акульего вестника может пошатнуться. Старый мост оказался непреодолимым испытанием для глашатая Морского хана — смех, да и только.       — Я что-нибудь придумаю.       Айра уколол ножом палец и позволил капле крови упасть на камни. Приманка сработала. Из щелей между плитами повалил густой дым, засияли алые всполохи, как угли костра. Чёрные клубы обрели форму медведя, чью голову венчали размашистые лосиные рога. Ма рассказывала Хейду сказки о шимусах — проклятых душах злых, жадных людей, которые не могли оседлать птицу из-за тяжести своих грехов. После таких историй Хейд с трудом мог заснуть, видя во мраке силуэты вечных узников земли. Теперь он встретил свой кошмар воочию.       — По мосту — не ходить, — прогрохотал медведь через силу, словно он забыл, как говорить. — Вот если платить — тогда ходить, да, ходить.       — Я заплачу тебе, но что ты хочешь? — спросил Хейд, наступив на горло детским страхам.       — Кто знает — тот проходит. Кто не знает — тот умирает.       — Хитро, хитро… Если бы случайный человек решил задобрить тебя, как обычного духа, то сам бы стал добычей? Хозяин твой жесток и коварен. Айра, ты сможешь узнать, какая жертва откроет нам путь?       — Я… Я не знаю. Прости, — Айра опустил глаза, уязвлённый своей беспомощностью. Он к такому не привык. — Это не простой дух. Его осквернили и вывернули наизнанку, Хладная Мать и то не признаёт шимусов за своих детей.       — Ты уходить или платить, — рыкнуло чудовище. Дымная плоть то рассеивалась в порыве ветра, то вновь сгущалась, как грозовая туча. — Или мы есть. Мы голодать.       — Немудрено, что ты голоден, — сказал Хейд с притворным сочувствием. — Даже скот волен питаться любой травой, какой захочет, так чем ты хуже?       — Слушаться — хозяин добрый. Не слушаться — злой, очень злой.       — Я бы мог избавить твою душу от груза старых грехов и провести её на небесное море. Ты оседлаешь птицу, как коня, и присоединишься к войску Всевидящего хана, — сын явно что-то задумал, Хейд знал этот решительный прищур.       Шимус резко наклонился к Айре. Крепки, ох как же крепки были путы, что сдерживали грозное и древнее чудовище. Глаза-угольки засияли ярче.       — Ты такой же, как хозяин. Хорошо. Раньше люди часто ходить, нас кормить. Потом никто не ходить. Хозяин говорить: неправильная плата — жжётся. Мы давно не есть вкусно. Плохо.       — Так давай попробуем разорвать твою связь с мостом. Я пущу тебя в своё тело, но ненадолго, пока не найдём новое пристанище. Согласен?       Даже Хейд понимал, какая это глупость, но успел лишь крикнуть: «Стой!», когда Айра перешагнул черту между землёй и камнем, что отделяла его от духа. Глаза шимуса вспыхнули огнём, гигантская пасть раскрылась и мигом поглотила мальчишку. Дымный вихрь впитался в его тело, как дождевая вода в почву, Айра не выдержал и со стоном рухнул на колени.       — Не подходи! — закричал он, стоило Хейду рвануть на помощь. — Я… Я чувствую. Себя. Его. Нас. Дай… Дай нам время… Я вижу его воспоминания…       — Мы тоже, — голос Айры охрип, он зарычал, подобно зверю. — Мы тоже видеть тебя. Ощущать тебя. Хорошая шкурка.       — Прочь! — рявкнул Айра, когда Хейд сделал ещё шаг. Тело сына едва различалось под дымной массой, на рукавах дэгэла выцвели узоры, с любовью вышитые Неиссой. Вместо янтарных глаз сияли раскалённые угли. — Я… Я почти увидел…       — …Твои страхи, сомнения. Ты всё ещё слышать её голос в ночной тишине. Куда бы ты не идти.       — Душу шимуса приковали к мосту. Моих сил не хватит, чтобы изгнать его навсегда…       — …Как и твои кошмары. Мы поглотить их все без остатка, да, без остатка. Мы заглушить её голос. Ты слушать только нас.       — Его хозяин. Хозяйка. Женщина… Жертва, которую он хочет — женские волосы.       Шимус зарычал, треснул кулаками по плитам, да с такой мощью, что остались трещины. Рычание сменилось мерзким хихиканьем, окровавленные пальцы царапали лицо Айры, пытались содрать скальп. Больше ждать нельзя! Хейд сгрёб сына в охапку, дым тут же наполнил лёгкие, залепил вуалью глаза. Руки горели от боли, словно пытались удержать пламя. Хейд вслепую тащил Айру к краю моста, а тот выл и гоготал, как безумный. Исчезла опора под ногами, и они свалились в мутный поток воды.       Река подхватила Айру и едва не унесла прочь, Хейд чудом успел подтянуть его за рукав к себе. До берега было близко, но течение тащило их за собой, как жеребят за недоуздок. Свободной рукой Хейд потихоньку грёб к земле; он не боролся со стихией, знал, что бесполезно, а пытался осторожно выкарабкаться из её пут. Главное — не поддаваться страху, нет худшего врага, чем он.       Слышалось ржание коней, крики найхоо. Ноги болезненно каменели от холода, ещё немного — и река взяла бы своё, но Хейда подхватили и вытащили на берег. Тепло костра, архи и овчинные шкуры помогли отогреться, а вот Айра так и не пришёл в себя. Секрет шимуса дорого ему стоил, и самое обидное, что пользы от него мало — в найхоо не было женщин. Им всё равно придётся тратить время на обратный путь.       Хейд рассказал каравану о шимусе, слегка приукрасив правду — готовил своих людей к тому, что даже Акулий вестник может встретить преграду, которая ему не по силам. Вдруг толпа всполошилась: сторожевые донесли, что из Старой Чащи вышел человек. Без единой заминки прошёл он через Шимусов мост, шаг его был лёгок и быстр, как у путника, который привык путешествовать своим ходом. Незнакомец опирался на древко копья, но назвал себя вестником мира, и его пустили к костру как гостя.       — Я голос клана Древоходов, — он поклонился Хейду и положил к его ногам блестящие лисьи шкуры, уже очищенные от жира и промазанные кислым молоком. — Впервые за долгое время кто-то смог побороть хранителя моста. Амойлах моего клана хочет встретиться с вашим. Пусть он расскажет, кто вы такие и зачем пришли. Тогда, может, мы пропустим ваш караван.       Плащ скрывал фигуру незнакомца, а шарф — лицо. Из-под капюшона звучал хрипловатый голос: он мог принадлежать как юноше, так и девушке. Такая скрытность не вызывала ничего, кроме подозрений, но дети леса славились своими странностями.       — Амойлах ещё слишком юн, он не прошёл посвящение. За него буду говорить я, его отец и баайен.       — Хорошо, — буркнул древоход после задумчивого молчания. — Ты можешь стать голосом амойлаха, но без него ты в Старую Чащу не пройдёшь.       Хейд нахмурился, готовый к долгому спору, но его опередил возглас сына: «Раз меня ждут, то я пойду». Силы ещё не вернулись к Айре, он напоминал увядающий цветок, но взгляд его был чист и ясен, без единой алой искры. Как не испугался он шимуса, так не дрогнул и перед вызовом лесного амойлаха. А вот Хейду покоя не давало странное условие, и прежде чем идти в неизвестность вслед за чужаком, решил он узнать мнение друга.       — Дети леса гостей не любят, как ты и сам заметил. Даже я мало знаю о том, по каким законам живут в сердце чащи. Но раз они сами пошли навстречу — это хороший знак. Я верю, что ты найдёшь с ними общий язык. Как вернёшься, не забудь мне обо всём подробно рассказать, — Везунчик улыбнулся и дал Хейду свой турсук с айрагом, как благословение на добрый путь.       Древоход держался отстранённо, всем своим видом показывал, что он лишь вестник чужой воли, не более — а у самого глаза блестели от любопытства: он жадно рассматривал лошадей, найхоо, гигантскую акулью челюсть на крыше кибитки. За его шагом было нелегко поспеть, особенно Айре, который без помощи Хейда не смог бы дойти до моста. Шимус вёл себя смирно, как приручённый пёс, а может, тоже обессилел после борьбы с амойлахом. Мост остался позади. Кроны деревьев сплелись над головой в плотное покрывало и скрыли Хейда от взора Великих. Хмурый лес, окутанный сизой дымкой тумана, встретил его настороженной, вязкой тишиной. Словно огромный зверь затаился, прислушиваясь к незнакомой поступи.       Всюду были расставлены силки и капканы, приходилось следовать за древоходом шаг в шаг. Легко он шёл по одному ему ведомым тропинкам, успевая проверять копьём устланные прелыми листьями кочки, а вот Хейда лес пускать не хотел: царапал его и колол ветками, норовил подцепить ногу торчащим корнем. Как и у степи, у Старой Чащи тоже был свой характер — и весьма прескверный.       — У вас нет овоо? Не боитесь, что дети Хладной Матери погубят ваше поселение? — спросил Хейд, когда они обошли застывший лосиный скелет, покрытый мхом и клочьями шкуры. Голова чудовища слегка повернулась в сторону звука — а может, то была игра теней в тумане.       — Зачем? Мы с мёртвыми живём тесно, как соседи, но друг другу не мешаем. Только чужакам может быть несладко, если зайдут слишком глубоко в чащу…       Наглец не пытался скрыть насмешку, и тут же Хейд вздрогнул от неожиданности, когда дерево рядом с ним пошевелило ветками, как руками, и тягуче застонало. Айра его успокоил: «Оставь свои тревоги, па. Духи тут прикормленные, ты им безразличен» — и указал на выдолбленную в стволе дерева расщелину. Внутрь поместился кожаный мешок, он рассохся неровными щелями, из которых выглядывали кости и глазница человеческого черепа. Сердце сразу успокоилось, когда Хейд понял, что все тени вокруг — предки детей леса, а не чудовища наподобие шимуса.       Проводник фыркнул, не вышло у него позадирать чужаков. Копьём он раздвинул ветки куста, а за ним оказалась поляна, заставленная чумами — они напоминали шляпки гигантских грибов, между которыми вился дымок от костров. Первой гостей встретила женщина с длинными седыми косами, её лицо скрывала клювовидная маска, украшенная перьями. Похожую носил Жаворонок.       — Когда я посылала Мойару, то и не тешила себя надеждой, что вы согласитесь прийти сюда, — радушно сказала амойлах и прижала ладонь к сердцу. Она по-птичьи склонила голову набок, пока рассматривала Айру. — Не ожидала, что столь юная кровь сможет побороть шимуса. Думаю, нам будет о чём поговорить, дорогой собрат. Если твой баайен разрешит, конечно.       — Я постараюсь узнать, как общаться с местными духами, нам это пригодится, — Айра отпустил руку Хейда, на которую опирался. — Акульему вестнику тоже есть чем заняться, верно?       Дружба с Древоходами и правда могла облегчить путь в горы, вот только Хейд сильно недооценил презрение детей леса ко всем, кто живёт за пределами Старой Чащи. «Нет хуже жизни, чем жизнь скотовода. Животное должно следовать за человеком, а не человек за животным! Не найдёшь ты среди нас дураков, которые бросят свободную жизнь ради того, чтобы год за годом ходить за баранами», — это было самое мягкое из того, что он услышал, пока разговаривал с баайенами у главного костра. Хейд не держал обиду на чужие слова и наблюдал. Несмотря на различия, они все оставались детьми Ашвайлии. Должно было найтись хоть что-то, что позволит им говорить на одном языке.       Древоходы жили охотой, они могли вечность спорить о лучшей приманке и ловушках для дичи. Хейд приметил это и рассказал о рыбалке — та во многом походила на охоту, но в то же время была совершенно иной, и такие истории пришлись местным по душе. Чтобы доказать слово делом, он метал в мишени копья, как когда-то метал гарпуны, чем завоевал уважение баайенов. Сразу начал складываться совсем иной разговор. Весь клан собрался у главного костра, чтобы послушать истории о море, о тварях с гигантской пастью, в которой мог целиком поместиться человек — и дети охали, закрывали уши от страха. Мойара слушала внимательнее всех, иногда кивала: да, видела скелет этого чудовища, верно всё чужак говорит.       К вечеру на поляну вернулся Айра. Шёл он сам, без помощи, и выглядел куда здоровее, чем прежде. Амойлах Древоходов осталась довольна их знакомством, она кивнула баайенам, и стало ясно — миру быть.       — Ты понравился Мойаре. Она родилась в горах, но лес принял её, как родное дитя. В знак нашей дружбы я отправлю Мойару с вами. Она ведает все секреты местных земель, с ней вас ждёт спокойная дорога, — сказала амойлах на прощание. Хейд коснулся ладонью сердца и поклонился. Пусть к найхоо присоединится всего один человек, это уже победа — впервые дети леса хотя бы попытались стать ближе к презираемым степнякам. Всё начинается с малого.       Не стоило молодым воинам знать, что под плащом из медвежьей шкуры скрывается девушка, потому Хейд держал охотницу поближе к себе, а другим представил её мужским именем. Первые дни Мойара вела себя тихо и наблюдала, не иначе как изучала повадки добычи. Во время стоянок она тенью ходила за Везунчиком и донимала вопросами обо всём на свете, словно дитя, которое только научилось садиться в седло. Везунчик на это посмеивался: «Брюхо можно насытить, любознательность — никогда», и сам с удовольствием слушал рассказы о Старой Чаще.       Всех юнцов, кто надумал поладить с загадочным дитём леса, Мойара распугала злыми шутками и диковатым нравом. Айре доставалось чаще всего: на все укусы он отвечал спокойной улыбкой, и это раззадорило Мойару пуще прежнего, не могла она успокоиться, пока не найдёт слабое место. И нашла ведь — задумала спор, кто из них поймает больше дичи. Перед таким вызовом Айра не устоял, но лес — не степь, тут были свои хитрости в охоте. Лишь в стрельбе из лука он смог обыграть Мойару, на чём они прекратили задирать друг друга и отныне охотились вместе, как друзья, а не соперники.       Путь через Старую Чащу и правда выдался спокойным. С каждым днём горы становились всё ближе, их вершины завораживали своей белизной и напоминали пенные шапки на гребнях волн древнего моря, застывшего на множество кругов жизни.       — В низинах вы ни одной души не найдёте. Дети гор умеют прятать свои стоянки так, чтобы их смог увидеть один Всевидящий. На ваше счастье, сейчас лето. Пока мало снега, скот пасётся у верхушек гор, а где скот — там и пастухи, — говорила Мойара, пока возилась с яшмовой табакеркой. Поместив на палец горсточку мелко растёртого табака, она втянула её носом — этому её научил Везунчик.       Охотница находила тайные метки на деревьях и пирамидки из камней, которые подсказывали «своим» путь к пастбищам или предупреждали об опасности. Дорожка из неприметных следов привела караван к пастухам. Весь летний сезон те не покидали своих пастбищ, доили коров и коз, охотились, собирали ягоды и травы, так что им было чем накормить гостей и что обменять, но больше всего их интересовали истории о дальних краях Ашвайлии. Открытые, бесхитростные люди, которые привыкли держаться вместе. Их не обозлила грызня за кочевья — в горах жило мало кланов, и пастбищ хватало всем, потому внезапная война с соседями ударила по ним особенно больно.       — Много шума от твоих повозок, Хейд-гуай. Берегись Чернозубых, эти сволочи на любую подлость пойдут, гнева Великих не побоятся. Тяжкой стала жизнь в горах, когда они обрели силу, ох, тяжкой, — вздыхал седой морщинистый старик, кутаясь от ветра в овчинный тулуп. Он был самым старым среди баайенов, на этом пастбище к его словам прислушивались с особым вниманием. Хейда он принял как уважаемого гостя, посадил у костра рядом с собой, а с другого боку к нему прижималась пастушья собака. Чёрная она вся была, но с белым ухом, словно Хладная Мать поцеловала. Хорошо, значит, от её проказливых детей овец берегла.       — Пришёл я из самых глубин моря, чтобы покарать наглецов и принести их сердца Морскому хану. Свободные люди гор, присоединяйтесь ко мне! Вместе удавим мы змею, что отравила своим ядом ваши земли, и восстановим былой порядок, — с жаром заявил Хейд, и он видел, как в глазах старика зажглась надежда. Следом за ним к словам Акульего вестника прислушались другие баайены — стал он знаком, что Великие ханы откликнулись на их молитвы и жертвенную кровь.       Теперь в руках Хейда было всё, что он хотел, и даже больше: воины, связи, знания и ещё больше толковых кузнецов. Могучий кулак, который разгромит Чернозубых, и Тихие Охотники смогут захватить их кочевье. Что станется с самим кулаком, Хейда мало волновало. Слишком хорошо он знал детей Ашвайлии: стоит хоть ненадолго ослабить контроль, и кланы вновь погрязнут в войне и склоках, забудутся нолоши и Акулий вестник, всё вернётся на круги своя. Зато у Тихих Охотников появятся силы, чтобы биться на равных в бесконечном цикле раздора.       Обратный путь стал испытанием на прочность. Дважды в своей жизни Хейд узрел истинный гнев Великих: когда Морской хан стёр волнами его родное кочевье, и в то дождливое утро, когда Всевидящий своими слезами расколол гору пополам. Ещё мгновение назад верхушка касалась небес, но вдруг растаяла, словно масло, стекла потоком из камней, пыли и воды, да с таким грохотом, что его наверняка услышали нолоши за краем мира. Пугающее предзнаменование, но хуже того — обвал закрыл дорогу домой. Пришлось искать обходные пути, Хейд посылал разведчиков, но не все из них возвращались к каравану.       Сердце подсказывало — близится беда, и не обмануло. В час собаки, когда солнце уже скрылось за горами, странные хлопки сотрясли вершины скал и раскололи валуны, подобно слезам Всевидящего. На головы найхоо повалились камни, кони встали на дыбы — и в их шеи впились стрелы. Чернозубые. Сбылись предостережения старца. Найхоо сражались отчаянно и смело, но враги наступали, как прибой — сколько их ни убей, на их место приходили другие. Выход был один — бежать, оставив позади сломанные повозки и раненых. Чернозубые загоняли остатки каравана всё глубже в горы, и лишь меткость стрелков не позволяла приблизиться их всадникам. Колчаны пустели, но Хейд не слушал шёпот Хладной Матери, которая призывала его сдаться.       Внезапно всё закончилось. Чернозубые остановили коней, словно уткнулись в незримую преграду. Долго гадать, что их отпугнуло, не пришлось — Мойара указала на овоо, он возвышался на самой высокой скале и серебрился в лунном свете. Был он вырезан из камня, ликом своим походил на волка, а у ног его лежала гора черепов — животных и людей.       — Мы в охотничьих угодьях Волчьего Отца. Говорят, этот эдзен столь злобен, что его не задобрить подношениями. Никто не ходит по его земле, особенно ночью, — тихо сказала Мойара, но только Хейду, чтобы не сеять смуту среди выживших.       Ночевать пришлось рядом с овоо. Телеги выставили кругом, как стены юрты, а в центре развели костёр, да побольше. Нужно было позаботиться о раненых, высушить вещи и посчитать припасы, но слова Мойары не выходили из головы, и Хейд всё время оглядывался на груду костей. Неужели кто-то со злым умыслом принёс духу человеческую жертву, чем осквернил его? Если это правда, то смерть от рук Чернозубых — ещё не худший конец. Так его душа смогла бы уцепиться за птичий хвост и вернуться к родным, а не стать узницей хозяина горной долины.       Мёртвое око Всевидящего сияло так же ярко, как живое. Погода стояла тихая, не было слышно ни единого зверя или птицы. Люди жались друг к другу у костра, обходились без слов, боясь привлечь внимание неведомого. Оттого особенно громко прозвучал возглас Айры: «Волки!..» — и следом раздался протяжный вой, от которого леденела кровь.       Первой явилась тень, столь высокая, что её можно было спутать с деревом, одиноко растущим на склоне горы. Человека она напоминала очень отдалённо, её длинные пальцы касались земли, — а может, то были когти. Вместо головы на плечах покоился волчий череп, чьи глазницы сияли ядовито-зелёными светом. Фигура замерла, подобно идолу, но даже издалека чувствовалась исходящая от неё опасность.       — Это же эдзен! — охнул кто-то из воинов. — Надо принести ему жертву, тогда нас не тронут!       — Нет! Этот дух осквернён. Поднимите оружие! Будь наш враг из плоти или нет, мы дадим ему отпор! — крикнул Хейд и сам взялся за лук. Его голос потонул в зверином вое.       Воины обнажили ножи, топоры и копья, а те, у кого остались стрелы, залезли на кибитки. Волчьи пасти мелькали между колёсами повозок, в голодных глазах искрами отражалось пламя костра. Айра вместо лука поднял ветку и сунул её в огонь. Он хотел выскочить за круг прямиком к волкам, но Хейд схватил сына за предплечье.       — Я один знаю, как всех спасти. Прошу тебя, верь мне! — Айра дёрнулся, но Хейд держал крепко.       — А если всё кончится, как на Шимусовом мосту? В этот раз я не смогу тебе помочь!       Айра мягко улыбнулся, как всегда делал, когда его пытались наругать. Руки его наполнились силой Великих, он оттолкнул Хейда с такой лёгкостью, будто тот — соломенное чучело, и рванул навстречу волкам. Ночная тьма поглотила и его, и свет от горящей ветки.       — Амойлах пусть с духами разбирается, а ты баайен нашего найхоо, так говори, что делать! — крикнула Мойара в лицо Хейда, не дав ему броситься вслед за сыном.       Волчий Отец поднял над головой руку, и звери кинулись на людей. С рычанием они грызли колёса, проползали под днищами, лезли в щели между повозками, с их пастей стекала слюна, а глаза были пусты, как у мертвецов. Любая ошибка стоила жизни — острые зубы тут же впивались в плоть, и несчастного утаскивали во тьму, заглушая крики воем. Стрел в колчане больше не осталось, Хейд взялся за топор и успел зарубить шавку, которая вцепились в руку Везунчика, но следом уже лезла вторая, третья — будто их порождал сам лес.       Вдруг по ушам резанул звенящий, неистовый крик, от которого волки заскулили, прижали головы к земле. Бился в агонии Волчий Отец, его вопли эхом пронеслись по долине. В черепе потухли огни, и он раскололся на части, как яичная скорлупа. Зловещая тень съёжилась, растаяла, словно туман, и стая поджала хвосты.       Когда Всевидящий открыл живое око, он увидел горстку измождённых людей, которые чинили развороченные повозки, отдавали небу мёртвых и врачевали раненых. Найхоо не сломили страшные потери: минует несколько дней, и караван будет готов к походу. Но сердце Хейда ныло от боли — ведь ночь так и не вернула ему сына. Разведчики находили останки тех несчастных, которых утащили волки, но среди них не было Айры. Тот словно растворился, как и Волчий Отец.       Стоило исчезнуть влиянию эдзена, как в долину вернулись птицы. Значит, скоро и Чернозубые прознают, что дорога через владения Волчьего Отца теперь безопасна. Дни сменяли друг друга, приближая встречу с врагом, но Хейд находил всё новые причины, почему караван не может двинуться дальше.       — Отпусти Айру, друг мой, — один Везунчик не побоялся высказать то, о чём думал весь найхоо. — Он обменял свою жизнь на наши, не делай его жертву напрасной.       — Не могли же Великие благословить моего сына только для того, чтобы он пришёл сюда избавиться от безумного духа. Он был из тех, о ком такие, как ты, слагают легенды. Но его песня закончилась, так и не начавшись... — Хейд замолк, горькое «это моя вина» осталось невысказанным. Везунчику и не нужны слова — всё он понимал, ничего от прохвоста не утаишь.       — Хоть у тебя и получилось обдурить всю Ашвайлию, но сам не забывайся. Ты всего лишь старый лис, которому при всей своей хитрости не дано познать замысел Великих ханов.       Хейд вздохнул и отвёл взгляд от леса, оставил он всякую надежду увидеть родное лицо. Одно его слово — и караван встрепенулся от спячки, всадники запрягли лошадей, заскрипели колёса кибиток. В тот же миг послышались крики — Айра вернулся. Вышел из леса, словно всё это время нарочно прятался неподалёку, испытывая терпение отца. Дэгэл его покрыл слой грязи и пепла, в чёрные волосы закралась седина, и всё же он был жив. Найхоо обрадовались возвращению амойлаха, но перво-наперво на него брызнули молоком и повесили на шею цепь с подковой — надо же убедиться, что это не дитя Хладной Матери, которое решило украсть чужую личину. Молоко не скисло, а железо не обожгло кожу. Айра и правда вернулся.       — Куда ты пропал?! — Хейд крепко обнял сына. Тот весь пропах гарью, как уголёк, дрожал в его руках от слабости и холода. — Что с тобой случилось в ту ночь?       — Я отыскал кости Волчьего Отца и сжёг, — ответ Айры был скуп, а в его глазах застыл свет мёртвого ока Всевидящего. Секрет, какой ценой ему далась победа над осквернённым эдзеном, навеки остался с ним.       Караван пересёк долину, а там и кончился горный хребет. Северный берег встретил чужаков ласковым тёплым ветром и деревьями, ветки которых ломились под тяжестью сочных плодов. Хейд аж взвился в седле, когда почуял знакомый солёный запах. Море! Но берега в этих далёких краях оказались обрывистыми, волны бились о скалы с такой силой, что разламывали камни — о рыбалке и думать не стоило. Много у Ашвайлии было лиц: и злато-степное, и мшисто-лесное, и гагатово-горное, а тут… Все три лика слились в одно и расцвели невиданной красотой, и всё это на полосе земли между суровыми скалами и жестоким морем. Еда здесь сама валилась в руки, с гор стекало множество речек с талой водой, а уж сколько на таком довольствии расплодилось дичи. Прекрасная жемчужина, скрытая от глаз. Так и звался этот залив — Жемчужный Серп.       — Говорят, именно здесь находится Тропа Мира, — сказал Везунчик, любуясь волнами, как невероятно редким зрелищем. Для него так оно и было. — Но мы пришли явно не в то время, когда Морской хан усмиряет свой нрав. Оно и к лучшему, верно? — и подмигнул лукаво. Верно. Встреча с нолошами была не с руки Акульему вестнику, но после всех передряг караван нуждался в припасах на обратный путь.       Жемчужный Серп — настоящее сокровище, не могло оно остаться без хозяина. Но где он, почему не встречал гостей? Мойара пожимала плечами, так далеко за горы она никогда не ходила, Везунчик тоже о местных краях знал мало: редко кому везло пройти через Волчьего Отца и вернуться, чтобы слагать об увиденном песни. Разведчики возвращались без вестей, пока на пятую луну не пришёл к Хейду охотник.       — Далеко меня дорога завела, Хейд-гуай, под самую гору. Вышел я из леса и на поле оказался, да не простом, а словно гигантский кот по земле когтями водил. И росли в тех рытвинах кусты ягодные, и баб я видел, что там хозяйничали. Заговорить с ними хотел, напроситься гостем, а они крик подняли. Мигом по мою голову мужики пришли, — охотник сплюнул себе под ноги, как местные плюнули на все законы гостеприимства. — Я их легко в лесу запутал. Долго меня искать не стали, к себе вернулись, тут-то я за ними проследил. Нашёл я их стоянку, Хейд-гуай, и там такое!.. Страшное!.. Моим словам не поверите, самому видеть надо!       Той же ночью Хейд собрал отряд и повёл его к загадочному полю. Как и говорил охотник, было оно засажено кустами с диковинными ягодами, даже пугалище от птиц стояло — жуткое, как лико Хладной Матери, с черепом быка вместо головы. Надо же было додуматься: растерзать плоть Ашвайлии и растить в ней то, что ей не угодно. И дальше — хуже. Бедные овцы тёрлись боками в загонах, из деревянных клеток доносилось жалобное блеяние коз. Но самая большая клетка оказалась для людей — высокие стены огородили холм, за ними струились столпы дыма, сияли огоньки. Сущее безумие.       — Ну надо же — выглядят, как люди, а живут, как скот!       — Может, они пленники? Свободный человек сам себя в загон не посадит.       Пока воины найхоо шептались меж собой, Хейд наблюдал и размышлял. То, что местные кланы забросили кочевничество, его не удивило: земли мало, а её щедрость прокормит всех нуждающихся. Но зачем было строить такие высокие стены? Явно не для того, чтобы удержать кого-то внутри. У ворот развевались знамёна, украшенные алыми ромбами, похожими на глаза шимуса — что этот символ мог значить? Странными были и каменные столбы, на вершинах которых стояли диковинные луки — слишком большие, чтобы с ними мог управиться лучник, да и в кого из них стрелять? Если только в китов, но они по земле не ходят. Что за лютый враг вынудил местных строить подобное оружие?.. Стало не по себе от таких мыслей.       Когда отряд вернулся к стоянке каравана, Хейд сразу же пошёл к морю, зная, что найдёт Айру именно там. В последнее время тот полюбил одиночество: голоса мертвецов увлекали его куда сильнее, чем голоса живых. Хоть и была глубокая ночь, Айра сидел на краю отвесной скалы и наблюдал, как волны с рёвом разбиваются о камень под его ногами. Рассказ о вылазке он слушал молча. Казалось, что все слова, как стрекозы, пролетели мимо его ушей.       — Пусто здесь. Тревожно. Не осталось в земле костей наших предков, будто и не жил тут никто и никогда, — Айра нервно накрутил на палец седую прядь. — В следующий раз возьми меня с собой. Я хочу увидеть то, что видел ты. Может, тогда я пойму, что случилось с Жемчужным Серпом.       — У нас своих бед хватает, нечего взваливать на себя чужие. Как соберём припасы — отправимся в обратный путь.       В лунном свете лицо Айры походило на ритуальную маску, только перьев не хватало. Янтарные глаза прожигали Хейда, как очи Всевидящего хана. Вокруг стрекотали сверчки, кричали чайки — о, как давно он не слышал их голоса! — но все звуки потонули в словах сына: «Всё будет хорошо, па. Верь мне. Давай сходим ещё разок к тем клеткам для животных и людей», и Хейд кивнул, неожиданно послушный чужой воле.       Следующим днём они пришли к злополучному полю. Местные уже приготовились встречать гостей, да не с пиалами архи, а с топорами, луками и факелами — идти дальше было слишком опасно. Хейд надеялся, что на этом любопытство Айры утихнет, но тот схватил его за рукав:       — Я слышу голос предка! Первый раз с тех пор как мы пришли на этот берег, — он заворожённо уставился на ближайшую гору. — Но мы слишком далеко, я не могу разобрать слова.       — Если до заката не найдём твоего мертвеца, то поворачиваем назад. Завтра я должен увести караван обратно к горному хребту, пока застенцы не отыскали стоянку, — Хейд придал себе строгости. Он доверял чутью сына, но в последнее время всё меньше понимал, что творится в его голове. Слишком уж Айра заигрался с самой Хладной Матерью.       Река стала путеводной нитью, Айра держался её берега, пока поднимался в гору. Верхушки деревьев начали золотиться в лучах предзакатного солнца, когда чаща расступилась и открыла свой секрет: руины давно заброшенного поселения. Всюду стояли каменные юрты, Хейд проведал те, которые сохранились лучше всего, но не нашёл ничего ценного — одна гниль и рухлядь. От этого места продирал мороз по коже, неспроста же лес скрыл руины от чужих глаз, поглотил все следы жизни. Да только Айре и не нужна была жизнь. Он замер у гигантского кострища в центре поселения: раньше на этом месте люди собирались по вечерам или во время совета баайенов. Теперь осталась одни горелые деревяшки, обвитые вьюнком.       — Па, — голос Айры звучал так тихо, что его мог заглушить ветер. — Они всех сожгли. Всех.       В брёвнах можно было различить звериные образы: олени, кабаны, змеи, даже летучие мыши. Здесь уничтожали онгоны. Здесь совершили великий грех. На мгновение алые лучи коснулись идолов, обезображенных пламенем, и Всевидящий прикрыл своё око. Видел ли он, как на этом месте сгорали первопредки? Слышал их мольбы забрать к себе на небесное море раньше, чем они рассыплются прахом? Это его гнев стёр с лица Ашвайлии поселение шимусовых отродий?       — Надо… надо покопаться в останках, — Айра украдкой потёр глаза рукавом дэгэла. — Я всё ещё слышу чей-то шепоток. Одну душу огонь не тронул.       Шелест листьев и поскрипывание древних сосен звучали в ушах треском пламени. Дурное место, про́клятое, но Айра словно ничего не замечал, он с головой закопался в золу и выудил оттуда онгон, с локоть длиной, похожий на лисицу. Идол прогорел так сильно, что рассыпался кусочками угля от малейшего касания, и на землю упала человеческая кость. Фаланга пальца, скорее всего. Жаворонок сказал бы точнее.       Свою находку Айра бережно завернул в платок и прижал к груди. Закрыв глаза, он прислушался к голосу первопредка. Дышал глубоко, размеренно, пока ветер перебирал чёрные и белые пряди на его макушке. Айру тряхнуло, словно невидимая рука с силой дёрнула его за ворот, и он растерянно уставился на Хейда.       — Этот дух… Он из-за края мира.       — Нолош?       — Нет. Нет… Наш предок. Самый древний из тех, что мне доводилось слышать. Он говорит о землях, которые любил — и это была не Ашвайлия. Говорит о долгом пути, полном лишений и страха, который привёл его сюда. Говорит о… некоем древнем ужасе… которое поднялось из глубин… Морской хан…       По смуглым щекам потекли слёзы. Айра заплакал, как было лишь единожды, в далёком прошлом, когда он впервые услышал голос первопредка Мортов и не понимал, почему его не слышат другие. Хейд сделал то же, что и годы назад: обнял сына так крепко, как мог, заглушив биением своего сердца голоса мёртвых. Долго они стояли посреди забытых руин, пепла и следов чужих страданий, прежде чем Айра пришёл в себя и отстранился.       — Прости, — шмыгнул он носом. Хейд потрепал его по волосам и ласково улыбнулся, это взбодрило Айру лучше любых слов. С духами знаться — дело непростое. — Жаворонок тогда правду сказал. Помнишь, когда наше родное кочевье смыло? Далёкие предки пришли в Ашвайлию из-за края мира, как и нолоши. Может, они нам не враги? Может, за краем мира есть ещё земли, по которым ходят наши сородичи?       Айра осёкся, его глаза остекленели. Он взвыл и схватился за голову, начал бормотать, как в горячечному бреду, слова слетали с его губ быстрее, чем Хейд успевал осознать сказанное:       — Волчий Отец! Они… они намеренно скармливали ему врагов, сделали из него защитника своих земель! Эти люди… строили замки. Баллисты. Возводили мосты. Пытались подчинить Ашвайлию, но вместо этого Ашвайлия подчинила их себе. Они чего-то боялись… Погибель Гигантов, они знали её секрет!.. Круги жизни сменяли друг друга, всё пришло в упадок, а потом явились нолоши. Белые гиганты привезли с собой четырёхликого бога, и его воля обратила кости в пепел. Так и затихли на Жемчужном Серпе голоса прошлого.       Из носа Айры пошла кровь, тут уже Хейд медлить не стал: вырвал из ослабших рук свёрток с костью и отбросил прочь. Он увёл сына к одной из каменных юрт и усадил на порог.       — Как вернёмся к Жаворонку, с ним и обсудим всё, что ты услышал. А до тех пор не забивай голову дурными мыслями, хорошо? — приговаривал Хейд, пока вытирал платком подсохшую кровь с лица Айры. — И в караване помалкивай. Такая правда о прошлом принесёт в настоящем одни беды.       Айра кивнул, но слишком он жаден до новых знаний, лучше держать искушение подальше от его рук — и Хейд спрятал кость первопредка в карман своего дэгэла. Их возвращения ждали с особым нетерпением: найхоо надеялись услышать от Акульего вестника правду о том, что за странные люди живут на Жемчужном Серпе и как с ними быть. Особенно наглела Мойара, на правах подруги она сразу же накинулась на Айру с вопросами, но тот смотрел сквозь неё и словно не слышал.       — Здесь живут шимусовы отродья. Исказили они саму суть человека, зверя и природы. Воля Морского хана привела нас в эти земли, чтобы мы выжгли змеиное гнездо, — сказал Хейд людям то, что они хотели услышать. — Но не сегодня. Всему свой срок.       Найхоо устроила такая правда, она подпитала уже ходившие по каравану слушки и тревоги. Перед сном Хейд бросил кость в руки Морского хана и попросил его присмотреть за несчастным духом. Айра ведь рассказал далеко не всё, что услышал от первопредка. Но хотел ли Хейд знать всю правду? Его главная цель — завоевать кочевье для Тихих Охотников, а ошибки предков пусть останутся на совести самих предков.       Утро выдалось суматошным. Расслабили караван щедроты Жемчужного Серпа, с неохотой люди собирались в путь, зная, что их вновь ждёт суровый горный хребет. За всем надо было проследить, всё проверить, раздать указы — за хлопотами Хейд и не заметил, что Айра куда-то запропал. Никто не видел, куда он ушёл, никому он не сказал, когда вернётся. Совсем разбаловался мальчишка! Отцовское сердце чуяло, где надо искать. Пока Хейд поднимался на скалу, то весь кипел от злости, но стоило ему увидеть одинокую сгорбленную фигуру, сидящую на самом краю обрыва — и гнев утих. С Айрой всегда было непросто. Такова цена благословения Великих, и кому, как не семье, помогать ему нести тяжкое бремя амойлаха.       — Понимаю твою тоску. Сам бы мог хоть всю жизнь сидеть на берегу, да слушать песнь волн и чаек. Но нас ждёт семья. Пора возвращаться, — Хейд говорил куда мягче, чем позволял себе обычно — повторял за Неиссой. Может, хотя бы воспоминания о матери приведут Айру в чувство, напомнят, какому миру он ещё принадлежит.       Айра игрался с чем-то: между пальцев порхала та сама кость первопредка, которую Хейд бросил вчера в морскую пучину, или просто похожая? Мгновение — и кость скрылась в рукаве.       — Отпусти меня, — Айре не нужно было разрешение, уже давно нет, и всё же он просил. — Отпусти. Ты же знаешь, так всем будет лучше. Верь мне.       Его слова ударили Хейда под дых, выбив все мысли.       — Отпустить? Куда?       — Ещё в детстве первопредок нашего рода сказал мне, что край мира — далеко не его конец. Теперь я знаю, что меня ждёт за его пределами. Я дождусь, когда нолоши придут по Тропе Мира, и уплыву вместе с ними в те земли, до которых мёртвые не долетят на птицах.       — Застенцы найдут и убьют тебя раньше.       — Не убьют. Я знаю, как заставить людей делать то, что мне угодно. Без моей помощи у тебя ушло бы куда больше времени, чтобы собрать своё найхоо, не так ли?       — Ты же ещё ребёнок, — схватился Хейд за последнюю соломинку.       — Только в твоих глазах.       Отпустить. Хейд правда должен это сделать? Жаворонок предупреждал, что это случится, но неужели Айра встал на крыло так скоро? И ради чего — чтобы улететь вслед за нолошами? От этих мыслей внутри всё ломалось, но Хейд не должен был уподобляться застенцам и держать свободную птицу в клетке. Заперев в своём сердце всю боль и горечь, он обнял сына, поцеловал его в лоб — и отпустил.       Когда Хейда спросили в караване, куда делся амойлах, он улыбнулся и сказал: «Вернулся домой, в кочевье Морского хана. Он исполнил волю Великих, но я ещё нет». Все кивнули с пониманием, одна Мойара ругалась себе под нос, злая, как оса — её обидело, что Айра ушёл не попрощавшись. Везунчик ничего не спрашивал, но он всегда видел и понимал больше остальных, и Хейд был ему благодарен за молчание.       Караван ждал долгий путь домой, и случились на том пути свои радости и горести, победы и лишения. Каждый день Хейда тенью преследовали мысли: а как бы всё вышло, останься Айра рядом? смог ли он опутать разумы застенцев? дождался ли своих нолошей? что он хотел найти в других землях? Везунчик старался отвлечь его разговором и делом, по вечерам зазывал придумывать строки для песни о приключениях Акульего вестника. Скверный из Хейда вышел рифмоплёт, но беседы у костра помогали разогнать чёрную тоску. Так и проходили дни, пока на горизонте не появились очертания уродливой, но по-своему родной горы.       Клыкастая верхушка Погибели Гигантов напугала многих в найхоо, и почему именно здесь пальцы должны были собраться в кулак, Хейд объяснил просто: «Эти земли принадлежат всем и никому, не найти лучшего места, где скрепят союз бывшие враги». Он дал последние напутствия и распустил найхоо ради того, чтобы воины вернулись домой и призвали свои кланы на войну. Спустя несколько дней от каравана осталась маленькая кибитка, украшенная акульей пастью — как в самом начале путешествия. Чем ближе Хейд подъезжал к стоянке Тихих Охотников, тем больше людей выходило из своих юрт. Первой его узнала Неисса — маленькая фигурка отделилась от толпы и бросилась навстречу, бежала быстро, как рысь, и прыгнула в раскрытые объятия. Хейд прижался щекой к её волосам, закрыл глаза и счастливо вздохнул. Он дома.       Из всех разведчиков Хейд вернулся последним, никто не ждал его возвращения, кроме семьи. Сыновья подросли и возмужали, дочери научились говорить первые слова, а когда Хейд захотел их обнять — испугались его, как чужака. Неисса стойко пережила уход Айры, все слёзы по нему она давно выплакала. Хейда тоже ждала печальная весть: несколько лун назад Жаворонок решил подняться к вершине Погибели Гигантов, да там и сгинул. Мог ли его позвать тот голос, о котором говорил Айра? Злая воля горы ощущалась так же ясно, как и воля Волчьего Отца. Весь клан донимали кошмары, чем скорее Тихие Охотники отправятся на войну — тем лучше, пока их всех не постигла участь Жаворонка.       Нелегко было привыкнуть к тому, что в родном клане Хейд больше не Акулий вестник, а простой рыбак. На совете баайенов жуть как хотелось гаркнуть на всех, чтобы они без лишнего трёпа делали то, что надо. Вместо этого приходилось сплетать искусную сеть из правды и лжи, пока Хейд рассказывал клану о своих похождениях. Иначе его осыпят обвинениями в бесчестии за то, что столько людей повёл за собой обманом, да ещё каким — назвав себя вестником Великих!       — Опасную игру ты затеял, — сказала ему Неисса той же ночью, когда единственная узнала всю правду. — Другие кланы никого, кроме тебя, не послушают, а если после войны ты откажешься от своей роли, то они почувствуют себя обманутыми. Вся сила, которую ты собрал, чтобы обрушить на Чернозубых, обернётся против нас. Ты взял в свои руки большую ответственность, и придётся нести её до конца.       — Пусть будет так, — усмехнулся Хейд и устроил голову на коленях жены. Истосковался он по её теплу. — Судьба Акульего вестника мне нравится больше, чем рыбака, лишённого моря.       Вскоре закипела работа: строились кузни, ковалось оружие, со Старой Чащи приходили караваны с мехами, из них шились тёплые шапки и жилеты, горные кланы привозили руду и вести о Чернозубых. Найхоо переродилось в нечто большее, Хейд называл это «костью», и не было иного человека, который смог бы собрать кости в скелет. В начале зимы к горному хребту пришёл не маленький караван, а великая армия, за всю историю Ашвайлия не видела такого единства. Чернозубые смогли дать ей достойный отпор — они сами готовились к войне, только не ожидали, что степь покажет зубы раньше. Каменистые склоны гор обагрились кровью. Хейд стал символом, «Костяным ханом», за которым воины смело шли в бой, чувствуя на своей стороне благословение Великих. Очередная маска, навеки сменившая его лицо.       В год Зелёного Зайца — год мира, — Хейду исполнилось тридцать пять. Волосы успели посеребриться инеем за всё то время, которое не утихал жар войны. Не иначе как Чернозубые высекали своих воинов из камня, потому им нет конца: едва близилось их поражение, они прятались в горах и копили силы для нового удара. Пламя выжгло их последнее гнездо, и остатки Чернозубых, в основном старики и женщины, сложили у ног Костяного хана свои онгоны.       Сладка была на вкус долгожданная победа, но помнил Хейд о странных людях с Жемчужного Серпа, и его найхоо помнило о них тоже. Армия пересекла долину Волчьего Отца, но на северном берегу их встретили руины: скот разбрёлся по заброшенным полям, пустовала и каменная клетка — застенцы бежали, и бежали поспешно. Скоро же к ним пришла молва о Костяном хане и падении Чернозубых, верно, предчувствовали, что они станут следующими, и против такой силы не выдержат их высокие стены. Хейд сорвал знамёна с шимусовыми глазами и спалил их в костре — на том и кончилась война.       Впервые за многие круги жизни на землях Ашвайлии воцарился мир, шаткий, как новорождённый жеребёнок, который держался на ногах лишь благодаря заботам Хейда. Без устали он напоминал об угрозе из-за края мира, решал споры, опутывал мудрёной сетью союзов и связей, удерживающей кланы в единстве. Ни о чём Хейд не жалел: его дети выросли в мире, у них рождались внуки, у внуков — правнуки. На макушке не осталось чёрных прядей, Неисса любила шутить: «Голова у тебя тоже костяная, мой дорогой хан». На закате жизни они могли каждый день проводить вместе, оставив заботы на детей. Поселиться решили на Жемчужном Серпе, там и солнце теплее, и местные плоды сладки, но Хейда тянуло на север и по другой причине: до сих пор он ждал и надеялся, что на горизонте появятся гигантские белые плавники, а с ними вернётся и Айра. Увы, Тропа Мира всегда оставалась закрытой.       Год Жёлтой Лошади знаменовал собой год встреч и расставаний. В тот же год Костяной хан отметил своё пятидесятилетие.       И раньше Хейд не любил шум, суматоху, что уж теперь говорить, когда солнце его жизни скоро омертвеет, как холодное око Великого — но титул обязывал устроить пышный пир. Огромное поле заставили столами, забили тысячу овец и коров, звучала музыка, песни и пожелания Костяному хану прожить ещё целый круг жизни. За своим столом Хейд собрал тех, кого мог назвать семьёй или другом. На его приглашение отозвалась Мойара, стара она стала для охоты, но даже за столом не расставалась с табакеркой. Везунчик тоже явился на праздник, хоть и не мог больше шагу ступить без поддержки своего ученика, молодого языка. По левую руку от Хейда сидел старший сын, а по правую — Неисса, она заботливо подливала ему в пиалу айраг, да успевала браниться на правнуков, когда те шумели слишком сильно.       Хорошо было на сердце Хейда, благостно. Отдаст он свою душу небу и морю без страха и печали, ведь он счастливый человек: всего достиг, чего только мог достигнуть мужчина, всё сделал, что в своей жизни хотел. С улыбкой он прикрыл глаза, слушая смех дорогих ему людей, голос Везунчика, поющий сочинённую им легенду об Акульем вестнике, слушал он и крики птиц, различая в них голоса предков, ма, Айры и Жаворонка. Вдруг по ушам ударила тишина. День сменился ночью, око Великого закрылось, как уже случалось много-много лет назад. Хейда сжала ледяная рука страха.       — Великий хан, вас хочет видеть нолош! — нарушил тишину крик юнца, он прибежал к Хейду так быстро, словно за ним гналась Хладная Мать.       А вот и незваные гости. Таинственные нолоши, о которых Хейд столько слышал, но никогда не видел. Нолоши, на которых Айра променял родного отца. Нолоши, что приходят только в тот день, когда Всевидящий слепнет. Почему именно сегодня? Выжидали момент, когда можно обезглавить все кланы разом? Храня невозмутимость, Хейд встал со стола и громогласно сказал:       — Раз нолош пришёл ко мне, как гость, то и приму его, как гостя. Принесите пиалы, открывайте кувшины с архи, да освободите место рядом со мной! Даже чужеземец вправе рассчитывать на закон гостеприимства.       Силуэт нолоша виднелся издалека. Он приближался к Хейду с пугающей неотвратимостью акулы, почуявшей кровь, и остальные гости расступались перед ним, сдвигая с его пути столы. Хоть и было у нолоша две руки, две ноги, и голова человеческая, да всё равно выглядел он странно и чуждо: волосы золотились, как песок, а кожа была бледна, словно пенные шапки волн. Но самая большая жуть — это его глаза, не могли у живого человека они быть такими светлыми, как вода у побережья. Если бы Морской хан решил вылепить себе тело из плоти и крови, то оно выглядело бы именно так. Или то Хладная Мать вырезала чудовище из белой кости? Может, стоило облить незваного гостя молоком? Нолош замер у стола Хейда, дальше его не пустили сыновья. Каким же он был огромным! Даже если Хейд залезет кому-нибудь на плечи, он и тогда не сравняется макушками с чужеземцем.       — Старость тебе к лицу, — улыбнулся нолош, как старому другу. — За морщинами не видно шрамов.       От удивления Хейд не нашёлся что ответить. Шрамы? О чём он? Это такое странное приветствие, принятое за краем мира? Рука сама потянулась к подбородку, но Хейд одёрнул себя. Нельзя показывать свою растерянность, и уж тем более перед врагом, на которого он годами натравливал всю Ашвайлию.       — Как я могу звать тебя, гость? — спросил Хейд, стараясь не задирать голову. Пусть нолош гнёт свою спину, если хочет смотреть глаза в глаза. — Чего молчишь? Назовись сейчас же! Откажешь — и буду считать тебя не гостем, а врагом.       — Виктор. Виктор Раймонд, — брови нолоша сошлись на переносице, отчего вид его стал суров и пугающ. — И мне не нравится, когда ты называешь меня врагом.       Впервые нолош обратил внимание на людей, которые окружали его, угрожая остриями копий и стрел. Обвёл смуглые лица взглядом, и по спине Хейда пробежали мурашки: чужеземец смотрел на его родовичей, как на слепней, которых хотел раздавить.       — Очнись, Хейд! — рявкнул нолош так резко и громко, что Хейд вздрогнул. — Всё вокруг — это морок, ты что, до сих пор ничего не осознаёшь? Или тебе понравилось играться с этими болванками? — он махнул рукой в сторону напуганной Неиссы.       — Как я вижу, лицо у нолошей белое, а сердце чёрное. Никто не смеет оскорблять мою семью! — Хейд схватился за топор, не так быстро и ловко, как мог в молодости, но злость придавала его старым костям сил.       — Семья? Вот этот мусор?       Мгновение — и нолош схватил голову внука, под силой его пальцев череп лопнул, как орех. Боль и ярость обожгли Хейда: да он собственными руками отрубит ублюдку его длинные ноги и бросит на съедение челюстнику! Но не успел он воплотить свою месть, как замер от ужаса. На землю упало не тело его внука, а осколки птичьего черепа. Из рукавов дэгэла, расшитого золотыми и серебряными нитями, торчали кисти крыльев, покрытые синеющей кожей и клоками перьев. Чудовище дёрнулось в судороге и затихло. В то же мгновение Хейда окружил дикий гвалт, он всматривался в лица родных, но видел таких же тварей с птичьими черепами на плечах. Чудовища с карканьем полезли через столы, их крылья неуклюже смахивали на землю кувшины с архи, тарелки с сыром и творогом, блюда с бараньими тушами — из всех угощений гости жаждали лишь плоть чужеземца.       Кошмар. Это какой-то оживший кошмар. Самое страшное — как ни старался, Хейд не мог вспомнить ни имена, ни лица тех людей, которых знал и любил все эти годы. Вот как Великие решили поквитаться с ним за ложь длиною в жизнь? Не морской конницей, так безумными видениями они вновь уничтожили всё, что было ему дорого.       — Что ты за чудовище?!       — Твой лучший напарник, — улыбнулся нолош, и под его ногой раскрошилась очередная мёртвая птица. — Пора убираться отсюда. Морок вот-вот закончится, но ты не проснёшься. Я с таким трудом достучался до твоих мозгов, но мои силы на исходе, ещё немного — и я не смогу тебе помочь!       Хейд посмотрел на свои руки, покрытые морщинами и пятнами старости. Он помнил их другими, с царапинами от когтей и зубов Первого, с мелкими ожогами от паяльника, с разодранными до крови запястьями, потому что в тюрьме не нашлось для него наручников посвободнее. Мёртвое око Великого засияло ослепляющим лазурным светом. Где-то там, далеко-далеко, за краем мира, Хейд слышал крики Айры — не сына, а брата.       — Ну же, Хейд! Бери меня за руку! Давай, Сорока, встряхнись наконец!       К Хейду тянулась большая ладонь. В той жизни, к которой Виктор хотел его вернуть, он не был счастливым человеком, и уже никогда не станет.       — Твою же мать, Хейд! — кричал Виктор, его пальцы дрожали от напряжения. Не осталось вокруг ни бескрайних полей Ашвайлии, ни столов, ни чудовищных гостей, лишь рой бражников, чьи крылья пестрели пятнами янтаря и крови. — Всё, что ты здесь видел — ложь! Иди ко мне!       Хейд запрокинул голову, глядя прямиком в лазурное око Глашатай.       — Лучше бы ты сразу меня грохнула, пернатая стерва, — вздохнул он и сделал шаг. Виктор крепко стиснул его ладонь в своей и рванул на себя, дав бражникам поглотить их обоих.