Ворон ворону глаз не выклюет

      Отрывок из потрёпанного журнала.          Запись № 55:          «Глашатай втянула меня в войну, которую я не выиграю. Сдаваться я не собираюсь. Пусть моих сил недостаточно, но есть то, что смогло бы победить мертвецов — их главный враг, падальщик. Предтеч. Но как возродить то, что давно уничтожено? Я не знаю. Могу только экспериментировать и подражать предкам».          На полях рисунок птичьего скелета, между рёбер которого сияет камень.          «Прошёл месяц наблюдений. Кости покрылись чёрной плёнкой, на свету она блестит всеми цветами радуги. Такой же слизью покрыт и остов Молчащего. Дейхе называли эту субстанцию "ихором", видимо, я на правильном пути?          Дополняю запись спустя три месяца. Сегодня на меня напали бандиты, их души я скормил Малышу. Дар засиял чуть ярче, слизи стало больше. Надеюсь, это хороший знак.          Десять месяцев. "Жизни" в Малыше до сих пор нет. Нужно больше жертв? Или Дара недостаточно, чтобы он мог развиться в нечто большее? Глупая была затея…          Год. Малыш начал кристаллизоваться! Когда-нибудь он станет похож на тех чудовищ из записей дейхе, но это может занять сотни лет. Нужно придумать, как ускорить процесс. Что, если соединить полноценную часть Предтеча и человеческий скелет?..»          Слова расплылись из-за капель дождя.          «...Глашатай вспомнила обо мне в самый неподходящий момент. Заметив Малыша, она взбесилась и уничтожила всё, над чем я работал. Никогда раньше не видел её в таком гневе. Думал, она меня испепелит — но я всё ещё ей нужен. К сожалению, она мне тоже.        Это знак. Я шёл в правильном направлении. Когда-нибудь эти знания мне пригодятся, и тогда у нас с Глашатай сложится совсем другой разговор».          Угол листа обгорел.    

***

         Не было в Дарнелле прекраснее места, чем остров Ахерон. Чистые, уютные улицы, каждая из них могла похвастаться домом с богатой историей или на худой конец памятником — почти как в столице, только здания были слишком низкие, словно недоросли ещё. Хватило одного дня, чтобы стереть с Ахерона блистающий слой лоска и достатка. Под ним оказались безобразные раны, в которых копошились черви, и несколько таких червей пришлось задавить в бакалейной лавке «На любой вкус».          Часы громогласно отбили три раза, и вновь в торговом зале повисла тишина — всех покупателей отпугнули звуки резни. В полумраке едва различались полки с товаром, стойка с кассой и большими весами, висящий на стене плакат с нарисованными сырами, хлебом, расписными баночками чая и кофе. Часть продуктов валялась на полу, как и пара-тройка трупов.         Дверь подвала негромко скрипнула. Можно было подумать, что это ветер балуется, но тут на пороге появилась тень: Виктору пришлось склонить голову, чтобы не удариться лбом о проём. Замер ненадолго, словно сомневался, хочет ли спускаться в подозрительный тёмный подвал. От его ног не тянулись тени, и пока это не стало заметно, он сбежал по ступенькам прямиком в непроглядный мрак. Рука коснулась ножен на поясе, взгляд прощупывал силуэты шкафов и ящиков с продуктами, но Виктор спустился сюда не ради них.          За спиной раздался шорох. Не успел Виктор обернуться, как вдруг лезвие ножа чиркнуло по горлу. Крови не было. Раны тоже. Лицо Виктора вывернулось к спине с пугающей лёгкостью, словно шею слепили из глины, и его застывший взгляд уставился на убийцу. Седой мужчина, одет он был прилично: бархатный жилет, кипенно-белая рубашка и платок-галстук. Хозяин лавки. Последняя жертва. Он заорал, отшатнулся прочь — и вдруг остриё клинка пронзило его со спины. Виктор, на этот раз настоящий, отшвырнул тело от себя и вытер тряпкой лезвие палаша.          — Прекрасный результат для новичка! — послышался с лестницы возглас Лафайетта.          — Но ещё есть над чем работать. При более ярком свете ваш трюк сразу разгадают, — добавил Якоб, он всегда был скуп на похвалу.          Морок так и замер в оцепенении, бледное подобие с пустым холодным взглядом — оно распалось бражниками в то же мгновение, как Виктор посмотрел ему в глаза. Почему двойники всегда получаются такими неживыми? Сказывается неопытность? Будь здесь Кэйшес, она бы съязвила: «Раз ты сам — мертвец, то чего ещё ожидать от твоих копий?» Но её нет. Уже давно нет.          Вспыхнули лампы. Лафайетт перешагнул через труп хозяина лавки, причитая: «Как жаль, что его душа оказалась запятнанной. Столько лет плодотворного сотрудничества коту под хвост… Дон Раймонд, будьте добры, достаньте вон тот ящик! Грузите его сразу в телегу». Работать пришлось быстро, пока к бакалейной не подтянулись Левиафаны: те наверняка уже знают, что обнесли одну из их точек. Лафайетт указывал своим помощникам, сколько надо взять консервов, муки, сахара, крупы, мыла, спичек и прочей важной мелочи — чтобы хватило всем в убежище.          — Мистер Атталь, время! Мы должны вернуться на фабрику до комендантского часа, — крикнул Якоб, когда грузил в телегу последний ящик.          — Любите вы меня торопить, дон Морхатт. Делано наспех — и сделано на смех, как поговаривала моя матушка, — с ленцой отозвался Лафайетт. Поддразнивал, хотя сам спешил как мог. В тайнике под кассой он нашёл печати, этого хватило, чтобы подделать доверенности и накладные. Подув на чернила, он протянул документы Виктору. — Помогите дону Морхатту с приготовлениями, а я пока оставлю Левиафанам наше пламенное послание.          Виктор прихватил со склада моток мешковины, вместе с Якобом они накрыли полотном ящики — еда сейчас была по цене золота, таким грузом лучше не мозолить людям глаза. Скоро к ним вышел Лафайетт, он быстренько засунул под мешковину небольшой бочонок, судя по маркировке — с вином.          — Мистер Атталь, опять вы за своё!          — Ну что вы сразу в крик, дон Морхатт. Это гостинец для Танмира, хочу сгладить наши с ним углы. Сами знаете, каким он может быть. Пара комплиментов его сестре — и опять волком смотрит.          — Перестаньте играться с чувствами Тунары, тогда и не будут на вас коситься, — ворчливо отозвался Якоб и схватился за оглоблю. Колёса вязли в грязи, но вместе с Виктором они смогли выкатить телегу на дорогу.          — До чего же чёрствый вы народ. Нельзя сказать приятное слово женщине, чтобы не уличили в корыстном умысле.          В бакалейной что-то бахнуло, из окон повалил густой дым — послание Лафайетта и правда оказалось «пламенным». Сам он шёл чуть впереди да покрикивал на зазевавшихся людей. Броский костюм ему пришлось сменить на одежду поскромнее: в нынешнее время чем меньше привлекаешь внимание — тем больше шансов выжить, но даже в обносках Лафайетт притягивал взгляды. Было что-то эдакое в его манере держаться, и не догадаешься, что бывший пират.          — Мистер Атталь, если не секрет, как вы стали разбойничать в море? Или вас принудили? — поддался Виктор любопытству. Слушать монотонный скрип колёс его быстро утомило, вот и решил развлечь себя разговором.          — Вы тоже считаете, что я больше похож на канцелярскую крысу, чем на головореза? Многих обманула моя блестящая чешуя, — Лафайетт с улыбкой смахнул с пальто невидимую пыль. — В юности я мечтал стать невероятно богатым ростовщиком, который золотом проложит себе дорогу в высшее общество. Ха, слишком смелые амбиции для безродного щенка! Моё горячее сердце жаждало достичь вершины как можно скорее, и тогда я стал пешкой в играх торговых гильдий — за это щедро платили. Но едва ступив на борт «Сизого всполоха», я забыл о детских фантазиях. Моей единственной любовью стало море, а команда «Всполоха» — семьёй. Увы, Бриссо уничтожил всё, что было мне дорого — так моя скромная персона оказалась здесь, вместе с вами.          — Раз вы настолько очарованы морем, почему не нашли себе новую команду, когда сбежали из Вердестта?          — Двуглавый украл моё сердце раньше. А я верный мужчина, любовниц не завожу, — несмотря на шутливый тон, лицо Лафайетта омрачила застарелая тоска.          Их одёрнул Якоб: за разговором Виктор не заметил, как сбился на широкий шаг, и телегу повело в сторону. Проще было бы тащить повозку в одиночку, но Курьерам приходилось гнуть спину и делать вид, что они вот-вот свалятся от усталости. Беззаконники и раньше были вынуждены скрываться, и всё же Дарнелл относился к ним чуть спокойнее: город походил на котёл, в котором смешалось всё на свете, это варево кипело и бурлило десятилетиями — как тут отделить одно от другого? Но тот Дарнелл, который встретил рассвет после Дня основания, стал иным, переродился в огне и крови. Безумные глаза в объятиях щупалец, что следили за жителями со стен, перекрыли новые знаки — алые ромбы, серые крылья, призывы жечь беззаконную погань. Измученным дарнеллцам нужен был враг, которого можно обвинить во всех несчастьях, и они его нашли.          — Нас бросили гнить в этом могильнике! Императрице плевать на чужие беды, а все приближённые — трусы, которые спрятались под её юбкой! Их слабость пробудила проклятье Дикой Кэйшес, но над могилами Хоррусов вновь засиял лик Поющей девы, и что это, как не призыв объединиться под знаменем Квадранты?! Империя бросила нас, и только мы сами можем себя спасти! Не нужны нам лживые приближённые, не нужна слабая кровь Аргеллов. Единство и верность Непреложным законам поможет восстановить порядок! Пришло время новых героев! Вместе мы очистим Дарнелл! — кричал заводила, и ему громогласно вторила толпа.          Ещё пару недель назад эти пламенные речи посчитали бы бредом, но Виктор сам видел «Поющую деву». Да что там — все в Горбах её видели! Сложно было не заметить гигантскую крылатую тварь, рождённую в лазурном пламени и вскоре исчезнувшую во мраке ночи. Наверняка её призвал Морт, тот, который ублюдок с птицами. Или, может, прав был дух Серого холма, когда сказал, что Поющая дева — ловушка, оставленная дейхе для своих палачей? Принесёт ли вестница новый порядок? Раньше им стала Квадранта, а теперь кто? Левиафаны?          Виктор с Якобом прибавили шагу, стараясь увести телегу подальше от толпы бунтовщиков. Эти люди, которые рисовали на лицах ромбы и повязывали на одежду алые ленты, называли себя «голосами Квадранты», «птенцами Поющей девы» или вовсе «новым Законом». Рядом с ними даже Лафайетт старался вести себя скромнее, но их маленькая процессия всё равно привлекла внимание одного из крикунов. Рявкнув: «Эй, чего вы тащите?», он преградил путь своей широкой грудью, с повязанным через плечо красным шарфом. Курьеры бегло переглянулись. Приструнить бы наглеца, но они рассчитывали на быструю и тихую вылазку за припасами, и лучше этого плана держаться до конца.          — Пожертвование, — голос Лафайетта сахарился от дружелюбия. — Для больницы. Мы очень спешим, освободите дорогу, добрый человек.          — Так и думал, что еду везёте, — новозаконник хлопнул ладонью по рукояти топора. — Выгружай половину. Чтобы костры Пламенного судии горели ярче, нашим людям тоже нужна еда. Вы же не хотите позволить врагам народа и дальше бесчинствовать на улицах Дарнелла?          — Что вы! Я всецело поддерживаю ваше стремление к истинному порядку. Но и вы должны понимать, какой ужас творится в больницах: без еды несчастные умрут не от травм, так от голода. А там и дети, женщины, старики… Припасов в телеге совсем немного, если отдадим половину, то потеряется всякий смысл пожертвования. Смотрите сами.         Приподняв край мешковины, Лафайетт кивнул в сторону ящиков. Мужик усмехнулся и приблизился без страха, ведь в его руках был топор, а за спиной — толпа новозаконников, которые, чуть что, рванут на помощь. Он заглянул в кузов, и его мясистое ухо оказалось на уровне лица Лафайетта. Придвинувшись ближе, Курьер позволил свистящему шёпоту: «Видите, добрый человек, я правду говорю. Отпустите нас с миром» змеёй скользнуть между губ и нырнуть в ушную раковину, как в нору. Мгновение — и блеск золотистой чешуи исчез.          — Ваша милость спасла многих людей от голодной смерти. Хорошего дня! — Лафайетт похлопал ошарашенного мужика по плечу и жестом указал Виктору с Якобом двигаться дальше. Если новозаконник что-то и поймёт, как придёт в себя, к тому времени «враги народа» уже будут на соседнем острове.          У моста, соединяющего Ахерон и Паясу, им пришлось задержаться: к вечеру перед блокпостом собралась толпа, которая спешила вернуться домой до комендантского часа. Тут уж никакое ведовство не поможет, пришлось честно отстоять очередь на досмотр. Якоб закурил папиросу, облокотившись о бок повозки, Виктор попросил у него несколько спичек и развлекал себя тем, что учился смотреть через пламя. Только усердием и тренировками он сможет восполнить недостаток таланта.          — Пока не начался весь этот хаос, я успел поспрашивать своих людей по поводу ножа, которым убили вашу хранимую, — вдруг заговорил Лафайетт, он встал так близко, что задел руку Виктора локтем. Призрачная тень, которую только-только получилось разглядеть за спиной девушки из очереди, дрогнула и исчезла. С усилием подавив всплеск злости, он бросил прогоревшую спичку себе под ноги.          — И как?          — Никаких следов, а ведь я посылал запросы далеко за пределы Дарнелла. Жаль, что я не успел проведать всех информаторов до Дня основания, теперь-то многие из них жарятся в крематориях. Если ваш убийца ещё жив, то он очень осторожный человек. Или удачливый.          — Знаю. Спасибо, что хотя бы попытались мне помочь.          — Кто, как не я, может понять ваше стремление к мести за близких людей, — Лафайетт улыбнулся и похлопал Виктора по плечу. — Не тревожьтесь: если кости убийцы ещё не испепелили, то мы его отыщем.          Виктор хмыкнул. Многое он мог сказать о «помощи» Курьеров, да решил не обижать собеседника.          — Ваш скепсис можно понять, — его мысли не укрылись от внимательного взгляда Лафайетта. — Карамия и Ведьма не спешат помогать, а Гаруспик слишком увлечён Левиафанами, чтобы навести порядок. Так не пойдёт. Я напомню прекрасным дамам, что отныне вы один из нас, а значит, пора выполнять обещания.          — Боюсь, ваших слов не хватит, чтобы «сгладить все наши углы».          — Если вы подарите Карамии бутылочку шинстарийского вина, то она точно станет ласковее, — хохотнул Лафайетт. — Как Курьер вы прекрасно справляетесь со своими задачами, а что было в прошлом — то и должно остаться в прошлом. В своё время Карамия тоже наделала ошибок, и я напомню ей об этом. Уверен, тогда она станет посговорчивее. Приходите завтра в убежище, подумаем, как найти вашего убийцу.          Возвращаться на фабрику совершенно не хотелось, но не зря же Виктор чужими жизнями проложил себе дорогу к Курьерам. Хотя теперь, когда он обрёл силу Двуглавого, так ли ему нужна помощь? Вряд ли искать людей сложнее, чем управлять мороком. С этими мыслями Виктор вновь зажёг спичку — ему ещё многому надо научиться.          Время тянулось как смола. Люди в очереди нервничали, ругались, полиция пару раз палила в воздух, чтобы охладить пыл толпы. Одному проныре, который рискнул под шумок стащить что-нибудь из телеги, Якоб сломал руку. Виктор нетерпеливо поигрывал спичкой: как же долго, долго! Никогда бы не согласился на всю эту возню, если бы ему не пообещали достойную награду. И даже в таком окружении, когда чужую злобу можно было почувствовать кожей, Лафайетт не изменял своим манерам. С вежливой улыбкой он показал охране груз, а услышав вопрос про оружие, которое висело на поясах у Виктора с Якобом, тут же растёкся патокой:          — Сейчас так не хватает Хранителей, вот и приходится искать других защитников. Без сопровождения и шагу не ступишь: по пути меня едва не ограбили бунтовщики, как они только смеют прикрывать свои злодеяния именем Квадранты! — и помахал контрактами, на которых стояли печати бакалейной «На любой вкус». Всё предусмотрел, хитрый змей.          Обаяние Лафайетта, подкреплённое кипой бумаг, наконец убедило полицию открыть путь к мосту. Самая простая часть дороги осталась позади. Тут, на Паясе, кончилось слабое подобие порядка: едва блокпост скрылся за поворотом, как сразу же полезли желающие пристать с вопросами о грузе. Когда телега въехала на территорию кондитерской фабрики, бока её кузова были украшены щербинами и бурыми пятнами.          — Вылазка прошла на удивление гладко. Отличная работа, дон Раймонд. Как и обещалось, часть припасов ваша, — Лафайетт вытащил из телеги увесистый ящик. — Хотя не понимаю, зачем вам столько?          — У меня зверский аппетит.          Виктор прижал ящик к груди и спешно попрощался — на небе уже сгущались сумерки, а ему надо успеть добраться до Тараска. К счастью, очереди у блокпоста почти не было: редкий смельчак по своей воле сунется на остров, который негласно захватили айрхе. Виктор уже примелькался, и охрана пропустила его без особых вопросов. Ящик слегка шумел при шаге, как погремушка — если кто услышит, то наверняка заинтересуется звуками, а потом и содержимым. Драться с громоздкой ношей в руках будет неудобно, и Виктор послал вперёд себя бражников — разведать дорогу. Каждый день он повторял этот долгий изматывающий путь с тех пор, как Поющая дева явилась над Горбами. Весёлая началась жизнь, не заскучаешь.          К тому времени, как Виктор добрался до «Рыбьего Хвоста», Дарнелл окутала ночная мгла, пропахшая гарью и смертью — эта вонь выветрится с улиц нескоро. Он замер ненадолго у крыльца цирюльни и бросил взгляд на второй этаж: из приоткрытого окна слышалась незатейливая мелодия.          — Встречай, Сорока. Я не с пустыми руками пришёл, — окликнул Виктор, пока сбивал налипшую грязь с сапог. Никто ему не ответил, и встречать, конечно, не торопился.          Виктор поднялся по лестнице на второй этаж, стараясь не биться ящиком о стены. Едва он боднул плечом дверь спальни, как в нос ударил запах канифоли; ещё немного, и он привыкнет к нему, как к родному. Приятно было после долгого дня стянуть с плеч потяжелевшее от сырости пальто, глотнуть тёплый, заранее приготовленный для Виктора чай, усесться на стул, да вытянуть уставшие ноги. Наконец он в настоящем убежище, где можно не бояться удара в спину. Большего для счастья и не надо.          Всё это время Хейд копался пинцетом в медной птичке, в которую был встроен музыкальный цилиндр. Приладив детали друг к другу, он закрутил винтики, настолько крошечные, что Виктор едва мог их разглядеть. Самодельным ключом завёл птичку, та раскрыла клюв — но и звука не обронила.          — Не понимаю… — Хейд убрал инструменты в чемоданчик и со вздохом откинулся на спинку стула. — В прошлом я не раз собирал подобную игрушку. Как я мог забыть, что с ней делать? Здесь всё просто.          — Вспомнишь ещё. Граммофон же починил? Вот и птица у тебя запоёт.          Хейд недоверчиво хмыкнул, но всё-таки приободрился и растянул губы в улыбке — молчаливая благодарность. Порой было нелегко разобраться, что кроется за его уродливыми ухмылками, но Виктор в этом поднаторел. Не самая сложная наука.          — Не устал от шума? Раньше ты всегда предпочитал тишину, — он кивнул в сторону граммофона, надеясь отвлечь Хейда от его неудач. Эта развалюха, опутанная паутиной и пылью, нашлась в соседнем доме. Теперь аппарат блестел, как на витрине, и судя по звуку, работал так же хорошо.          — Когда ты отец пятерых детей, то тишина кажется противоестественной.          — Хейд, у тебя нет детей.          — Да-да, — Хейд торопливо отвёл взгляд. — Лучше покажи, что ты там принёс.          — Целый ящик консервов! Этого нам хватит на пару недель, если экономить, — сказал Виктор с преувеличенным энтузиазмом. От такой новости Хейд мигом оживился, а глаза заблестели в предвкушении сытного ужина.          Не так давно это простое слово «нам» звучало в их разговорах чужеродно. Пришлось к нему привыкать, как и к запаху канифоли, и к вечно заваленному инструментами столу. Когда айрхе из Муравейника стали кидаться на любого энлода, которого видели возле Горбов, Виктору пришлось забыть о своей комнате в доме призрения. Возвращаться в курьерское логово жуть как не хотелось, и недолго думая, он напросился к Хейду. Можно было найти себе другую крышу над головой, потеплее да поудобнее, но кто тогда присмотрит за Сорокой?          Пока Виктор жадно хлебал суп, Хейд рассказал о своих заботах: в какой дом сегодня забрался, что полезного нашёл. Вспомнил увиденную картину с морем и поделился, как водил своего первенца ловить здоровенную рыбу-пику — тут Виктору вновь пришлось его одёрнуть. Хейд нервно рассмеялся, словно это была неудачная шутка, и опустил взгляд на свою тарелку. На самом деле, он хорошо справлялся. Если дать ему побольше времени, то он наверняка подкрутит все расшатавшиеся винтики в своей голове. Но оставалось кое-что, из-за чего Хейд никак не мог успокоиться — его треклятый брат.          — Ты заглядывал сегодня в Горбы? — спросил он будто между делом, а сам замер в ожидании ответа.          — Нет. Прости. Весь день добывал наш шикарный ужин.          Хейд кивнул, но в его взгляде читался упрёк: «Ты обещал мне помочь, но каждый день говоришь одно и то же». Это начинало не на шутку злить.          — Не понимаю, зачем вообще его искать. Он едва не убил тебя!          — Опять ты заладил. Я же рассказывал, какое дерьмо случилось на холме в ту ночь. Во всём виновата пернатая стерва, и если я не найду брата, то она ему весь разум выклюет.          Ложка в руке Виктора согнулась надвое, как бумажная. На языке много чего крутилось. К примеру: «Почему тогда от морока тебя спас я, а не твой драгоценный брат?» Он мог бы спросить: «Ублюдок бросил тебя умирать, ты понимаешь это?» Или взять за плечи и встряхнуть: «Семья приносит одни боль и страдания. Ты погубишь себя, если продолжишь хвататься за сгнившие узы!»          Но Виктор молчал. Вздохнув, он разогнул ложку обратно, подцепил кусочек мяса и отправил в рот. Вскоре услышал, как и Хейд начал ковыряться в своей тарелке. До конца ужина в цирюльне звучала лишь задорная мелодия из трубы граммофона. Да, не всё было гладко в их попытках ужиться рядом, но обиды редко доживали до утра — за окном целый город ненавидит сам себя, зачем им поступать так же?          Едва посуда была вымыта и убрана, Хейд плюхнулся на диван и с трудом стянул с себя рубашку, ругаясь от боли. Трещины в рёбрах остались единственным поводком, который удерживал его рядом с цирюльней. Так бы он давно улизнул в Горбы, искать свою смерть.          — Ну, как там прорехи в моей шкуре? — нетерпеливо спросил он, подставив израненный бок.          — Бинты чистые, хороший знак.          — Ха, я же говорил — на мне всё заживает, как на собаке. Если бы в тюрьме кормили лучше, я бы мигом зализал раны и свалил из той дыры.          Виктор покивал, а сам старался не вспоминать, сколько крови ему пришлось пожертвовать вольту, чтобы Хейд сейчас мог сидеть рядом и самоуверенно ухмыляться. Пусть и дальше думает, что в этом заслуга его бычьего здоровья — так всем будет лучше.          — Если бы ты поменьше рисковал головой, блуждая по развалинам, то уже давно бы поправился.          — Знаешь, когда акулы не двигаются — они умирают. Вот и я такой же, — и тут Хейд замолк на полуслове.          Виктор не сразу заметил, что рядом сидит уже не его напарник, а пустая оболочка с замершим взглядом — собственные двойники и то выглядели живее. Пришлось стянуть бинт чуть туже, чем надо: боль мигом выдернула Хейда из счастливых воспоминаний о жизни, которой не было.          — Кстати, об акулах и развалинах. Сегодня мне тоже есть чем тебя порадовать, — Хейд бросил в руки Виктора зажигалку. Добротная, ещё и красивая: корпус был украшен накладками из кости, на которых выгравирована акула — она скользила по изящным завиткам волн и раскрыла пасть, готовая откусить кому-нибудь голову.          — Хочешь, чтобы я загнал её скупщикам?          — Шевели мозгами, Виктор. Ты вечно глазеешь то на спички, то на свечки. Если будешь вытворять такое при посторонних, то тебя посчитают чудилой в лучшем случае. Папиросы найдёшь сам.          Крышка откинулась с приятным щелчком, лёгкое движение пальцем по колесу, и вспыхнул ровный длинный язычок пламени. В такую «замочную скважину» смотреть будет куда удобнее, чем в дрожащий огонёк спички, но…          — Ты же знаешь, я не очень люблю пользоваться крадеными вещами.          — Краденой вещью она была раньше, а сейчас это подарок от твоего лучшего подельника. Цени, твою мать, и пользуйся.          Виктор прыснул, едва сдержав смех, и убрал зажигалку в карман.          Ночь выдалась не такой спокойной, как вечер. Хейд уже давно спал, когда за окном послышались голоса, крики и грохот — кто-то сцепился в драке. Бражники парили вокруг цирюльни, они чуяли пролитую кровь, они слышали стук десяти сердец, и скоро их осталось девять, восемь… Виктор не спешил вставать с кровати, но держал нож наготове, гадая, придётся ли ему встречать гостей. Впервые кто-то зашёл так глубоко в выжженный район, но кем они были? Левиафаны? Мародёры? Полиция? Вскоре шум стих. Живых рядом не осталось. Так Виктор и пролежал в тревожной дрёме до самого утра, пока хмурый рассвет не озарил спальню.          Каждый день начинался одинаково — с радио. Уже стало привычкой завтракать под монотонный голос диктора, пока тот зачитывал сводку: в каких районах неспокойно, где открыли новый пункт раздачи еды, напоминание про комендантский час — рутина. Хейд потянулся к выключателю, как вдруг озвучили главную новость: с сегодняшнего дня Дарнелл переходит под контроль Чёрной гвардии.          — Ты погляди-ка, императрица вспомнила про нашу помойную кучу. Долго же до столицы новости доходят, раз спохватились только сейчас, — со смешком заметил Хейд и щёлкнул рычажком.          — Гвардия знает, как противостоять влиянию Скорбящего палача. У них получится навести здесь порядок.          — Новый корм для Левиафанов, вот они кто, — Хейд распахнул окно и зажмурился, когда осенний ветер лизнул его лицо. — Смотри-ка, дождь кончился. Хорошая погодка, чтобы на дело пойти. Я как раз приметил вчера интересное место, но решил тебя подождать… Ты же сегодня свободен?          Если выбирать из двух зол, то лучше Виктор полезет в чужой дом, чем вернётся в курьерское гнездо — но Лафайетт ждал его, и пришлось Хейду отказать. Для вылазки в город требовалась основательная подготовка: хорошенько запрятать оружие и вольт, рассчитать безопасный путь с учётом сегодняшних новостей… Столько всего нужно было предусмотреть — словно он собирался в крепость Багортт, не меньше.          — Пора искать себе нового подельника, а то старого год не дождёшься, — ворчал Хейд, пока Виктор застёгивал пуговицы пальто.          — Лучше всё равно не найдёшь.          — Ну-ну, нос не задирай. Поищи в городе топливо для примуса, иначе жене скоро не на чём будет готовить.          — Хейд, у тебя нет…          — Ни хрена у меня нет, да, я помню. Иди уже.          Со стороны Хейд выглядел совершенно обычно: подперев рукой голову, он склонился над разложенной на столе картой Дарнелла и делал пометки карандашом — но не строил планы, а пытался вспомнить город, в котором провёл почти всю жизнь. Ещё недавно он мог спросить: «Мы на Жемчужном Серпе? Нет?», но и сейчас хаос в его голове был далёк от порядка. К сожалению, такие раны Виктор не мог вылечить даже кровью.          Прежде, чем идти к блокпосту, стоило проведать ночных гостей. Бражники, подобно ищейкам, летели на запах смерти и привели Виктора к телам в переулке неподалёку. Были там и айрхе, и энлоды с алыми шарфами на шеях — это новозаконники в очередной раз пытались добраться до Горбов, но жители Муравейника устроили им горячий приём. Жестокая расправа, хотя бунтовщики и сами не упустили бы случая вырезать «мелких паразитов, чья грязная кровь прокляла Дарнелл». Костяной нож освободил души от бренной оболочки, и Виктор присмотрелся к крыльям бабочек — они пестрели красками, как луговые цветы. Левиафанам уже и делать ничего не надо, империя сожрёт сама себя.