Il Confessione

Рим, 1463 — Впечатляюще. Вы уже немалого достигли, и признаться, мне нравится Ваша стратегия, — кардинал медленно прохаживался по залу словно в раздумьях, пока не оказался лицом к лицу с собеседником. — Вы достаточно справедливы, чтобы чернь не считала Вас зверем, но достаточно несправедливы, чтобы Вас не сожгли те, кто менее справедлив, чем Вы. Балансировать между Сциллой и Харибдой — непростая задача, однако Вы с ней прекрасно справляетесь. — Благодарю Вас, Ваше Преосвященство. Я несказанно рад, что Вы столь высоко оцениваете мои действия, — молодой человек почтительно склонил голову, но кардинал, уже отошедший к окну, пока тот говорил, не мог видеть этот знак уважения. За окном бурлила жизнь, с минуту кардинал всматривался куда-то, храня молчание, казалось, будто всматриваясь в даль, он постигает глубины самого себя. Или кого-то еще. — Когда очень долго желаешь чего бы то ни было и не можешь получить, это желание отравляет тебя, завладевает твоим разумом и всеми твоими чувствами, парализует и лишает воли, оно становится дьявольским наваждением, ослепляя тебя, и ты разбит, раздавлен и уничтожен, и душа твоя, обуревая неясными грезами о невыполнимом, все более поддается соблазнам и искушениям. Ведь ты готов отдать все, что угодно, лишь бы то, чего ты желаешь всем своим существом осуществилось? — последняя фраза прозвучала не то как вопрос, не то как утверждение. — Есть нечто, чем нельзя пожертвовать. — Что же это? — Зависит от того, кто должен принести жертву. Тонкие губы кардинала искривились в непонятной усмешке. — Я знаю, чего, или вернее кого, ты столь страстно желаешь. Даниэль вздрогнул, но вскоре совладал с собой. — У всех есть тайные желания, Ваше Преосвященство. Но не все имеют глупость идти у них на поводу. Человек, подавляющий их, борющийся со своими преступными желаниями, разве не достоин сострадания? Он достоин большего: сочувствия и помощи. — Помощи в борьбе с ними или в их исполнении? — Зависит от того, от кого эта помощь исходит. Кардинал усмехнулся. — Я могу сделать так, что ты получишь желаемое. Даниэль вскинул на него глаза. — Но за это я бы хотел получить то, что желаю я. — Нет, Ваше Преосвященство, — Даниэль печально покачал головой. Я не хочу помощи в осуществлении своих желаний. Есть то, чего нельзя добиться силой. Так же есть то, чего следует добиваться самому или не добиваться вовсе. Вкус победы не так сладок, если победа была нечестной. Кардинал рассмеялся, это не была насмешка, наоборот, в этом смехе было нечто отеческое. — Как ты еще молод, мое дорогое дитя. Однажды ты поймешь, что победа сладка независимо от того, как она была одержана. — Возможно. — Ответь мне откровенно на один вопрос. — Я всегда откровенен с Вами, Ваше Преосвященство. — Тебе нравится то, чем ты занимаешься? Ощущение власти? Нравится сжигать еретиков, ведьм, невинных? — кардинал усмехнулся. — Мы стоим на пороге нового времени, вернее, мы уже шагнули в него. Мы стали мудрее и гуманней, мы знаем больше, расцвет ереси миновал, темные времена позади. Скоро все будет иначе. — Мой дорогой Даниэль, мне казалось, ты достаточно образован, чтобы уяснить, что человечество не меняется «скоро» и говоря о людях, под словом «скоро» можно подразумевать несколько веков. — Ваше Преосвященство, но Вы не можете отрицать, что грядут новые лучшие времена, -улыбнулся Даниэль. — Только мы с тобой, мое дорогое дитя, их не застанем. — Возможно, они уже наступили. — Разве мы по-прежнему не сжигаем неугодных? Даниэль напрягся. — Ты должен был уже понять, что опаснейшими еретиками признаются те, кто угрожает власти. Ты можешь быть безобидным фанатиком и городить любой абсурд до тех пор, пока на тебя не обратят внимание власти. Когда ты станешь достаточно силен, ты будешь уничтожен. И разве ты сам, не посылал невинных на костер, когда знал, что их вина лишь в том, что они думают иначе? Народ нужно держать в страхе, иначе чернь вконец обнаглеет. Даниэль выдержал взгляд кардинала, тот продолжал. — Своей величайшей задачей ты ставишь докопаться до истины, но докопавшись до нее, до своей драгоценной истины, выносишь ли ты справедливый приговор? Или приговор, который был вынесен до тебя? Исход дела был предрешен, так не кривишь ли ты душой, мое дорогое дитя? И какой толк тогда в твоей истине? В том, чтобы растравлять свою душу ненужными терзаниями? Инквизиторы, которых я встречал, делились на два типа: первые ставили своей целью расследование, поиск истины, вторые — наказание виновного, акт правосудия, и этому правосудию было безразлично, виновен ли наказуемый, оно похоже на Минотавра, требующего жертв, и господа инквизиторы старательно этих жертв ему поставляли, в то время как поиск истины может завести дальше дозволенного. Ты, мое дорогое дитя, дознаешься истины, но не противоборствуешь лжи. Не кажется ли тебе, что ты можешь быть опасен. — Истина — мое наслаждение, акт правосудия — моя работа. — Умно, очень умно, дорогое дитя. А что же чувствуешь ты, отправляя на костер тех, кто не виноват? кардинал сверлил взглядом лицо молодого инквизитора. — Нравится ли тебе то, что ты делаешь? — Я ненавижу это. — Тогда почему избрал этот путь? Разве у тебя не было выбора? Разве тебя принудили к этому? — Этот путь безопасен, — усмехнулся Даниэль. — Казнить других, чтобы не быть казненным, и истязать, дабы не быть истязаемым? Ты, стало быть, труслив? — Я предоставлю Вашему Преосвященству возможность самому составить мнение о моей скромной особе, ибо, как я вижу, Ваше Преосвященство может читать в моей душе. — Хотел бы я, — задумчиво произнес кардинал, прищуриваясь. Он опустился в кресло, давая понять, что аудиенция окончена, но когда Даниэль, поклонившись, собрался покинуть зал, язвительно улыбнулся — странно, что ты отказался от моего предложения. Ты флорентинец, а флорентинцы не выбирают средств, когда на кону их выгода. — Тогда у Вас сложилось неверное представление о флорентинцах, — холодно ответил Даниэль. Уже дойдя двери, прежде чем раскрыть массивные резные створки Даниэль обернулся. — Что до Вас, если Вы желаете чего-то, Вы можете просто придти и получить это. — Неужели? — губы кардинала тронула торжествующая ухмылка. — Все равно Вы рано или поздно получаете то, чего хотите. Но если Вам приходится потратить на это слишком много времени, Вы теряете терпение, и тогда слишком много людей могут пострадать. Даниэль вышел вон, и тяжелая дверь захлопнулась за ним. *** Неверное пламя свечи выхватывало из сумрака маленький островок света, к которому из углов мрак тянул свои мохнатые лапы. Даниэль смотрел, как дрожит огонек: он ждал, вернее, не ждал, а отсчитывал минуты. Ждать это значит испытывать какие-то чувства по поводу предстоящего события. Даниэль не испытывал ничего. Даже ужаса или отвращения. Просто ничего. Кардинал был пунктуален. Хотя бы в этом он проявил милосердие, не давая своему пленнику минут ложной надежды. В чёрном плаще и мирском костюме Джулио выглядел моложе. Даниэль заметил, что у того на поясе висит кинжал; прямые, черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам, глаза светились торжеством победителя. — Вы пунктуальны, Ваше Преосвященство. — Разве может быть иначе? Палачу негоже опаздывать на казнь, не так ли? — Почему палачу? — А разве не палачом ты считаешь меня? — Нет. Хотя на свете нет большей пытки, чем делить ложе с тем, кого ты не любишь, пусть даже он и прекрасен, как Вы. А поверьте, пыток я повидал достаточно. — Мое наивное дитя, — улыбнулся кардинал, касаясь пальцами щеки Даниэля, — видеть и ощущать совершенно разные вещи, и я надеюсь, что тебе не придется ощутить эту разницу, ибо будет вопиющим преступлением истязать такое восхитительное тело, — он отбросил назад золотые кудри с лица инквизитора, взяв его в руки. — Так ты полагаешь, что эта пытка самая страшная? Я докажу тебе, что ты ошибаешься, — губы кардинала уже касались губ инквизитора.