Il Confessione

Юноша стоял у стола, прижимая к груди древние тома, при виде бесцеремонно в ломившегося в скрипторий собрата он вздрогнул, глаза его горели таким отчаянием и злобой, что Алинарду стало не по себе. Он застыл на месте. - Я забыл... А что ты?.. Ансельм улыбнулся, в этой улыбке было что-то дерзкое, словно он хотел бросить кому-то вызов, кому-то или чему-то. - Разве ты сам не видишь, что я? Ансельм оторвал от груди книги и положил их на стол. Взгляд Алинарда метнулся к томам, он заметил сочинения по истории и естественным наукам и несколько трудов античных авторов. - Ты крадешь книги? - Нет, просто их одалживаю. Разве в этом есть что-то предосудительное? - Нет, но... - Разве то, что я делаю это без разрешения. И что ты теперь сделаешь? Донесешь на меня Аббату? - С чего бы? - Не знаю, разве ты не следил за мной? Или расскажешь Григорию? Только знай, что меня все это нисколько не волнует. И вообще безразлично, что вы все обо мне думаете. Я уже заметил. Ансельм насупился. - Так что же ты стоишь? - А что я должен делать? Может, для начала скажешь мне, что это за книги, и зачем они тебе понадобились. Ансельм насупился, призадумавшись, стоит ли ему рассказывать и что ему это даст, должно быть, он взвешивал все за и против. Затем, вероятно, решив, что ему нечего терять открыл было рот, но вмешался Алинард. - Для начала выйдем отсюда. Скоро Григорий придет с обходом, и тогда у нас точно будут проблемы. Молодые люди вышли из скриптория. В саду веяло вечерней прохладой, сумерки уже сгущались, искажая действительность и придавая всему сущему какие-то призрачные очертания. По своей душевной чистоте, Алинард и подумать не мог, что если бы кто-то застал их в саду вместе в такой час, он мог бы заподозрить что-то неладное, или что хуже, приписать им запрещенную связь, но к счастью, их никто не застал. - Теперь ты расскажешь мне, в чем дело? – начал Алинард мягко, когда они нашли уголок. Ему казалось, что Ансельм сейчас испуган и подавлен, и ему хотелось помочь его заблудшей душе обрести мир. - Разве тебе есть до этого дело? - Ансельм с подозрением взглянул на него. – Ах, да, я ведь беру книги без спросу. Но не переживай, я возвращаю их, прочитав. Я вовсе не заинтересован в самих книгах, мне важно только то, что они содержат. - Мне есть дело как до книг, так и до тебя. Должна же быть у твоих действий какая-то причина. Ансельм тряхнул головой. - Никакой причины тут нет. Вряд ли ты захочешь слушать мою историю. Тем более что я не хочу тебе ее рассказывать. - Почему? - Алинард укоризненно посмотрел на Ансельма. – Может, я смогу помочь тебе? - Разве я прошу чьей-то помощи? Тем более ты все равно мне не поможешь. - Я могу попытаться. - Видишь ли, мой дорогой брат, проблема не в чем-то извне. Она во мне. Я никогда не хотел быть монахом, этого хотели мои родители. Позволь мне опустить подробности моего детства, могу лишь сказать, что оно было безрадостным. Я всегда хотел быть ученым. Изучать окружающий меня мир, познавать его. Мне казалось, что знание это свет. А в итоге я заперт в четырех стенах, и вынужден довольствоваться теми книгами, которые под своим чутким руководством выдает мне Вигилий. Мне всегда казалось, что знание это светоч! А вышло, что это масляный фонарь, который подобные вам извлекают, только лишь когда необходимо вырвать из мрака незнания маленький клочок света. Книги заперты и не выдаются просто так, я надеялся, что вознаграждением за эту утомительную и скучную работу мне будет доступ к великим трудам, однако они заперты и сокрыты от мира. Мудрецов Древности мы считаем язычниками, а между тем, чем плохи истины, провозглашаемые ими. Разве у неверных нечему поучиться? Среди них были великие врачеватели и ученые. Мир вовсе не таков, каким его пытаются нам представить, а мы прозябаем в неведении, и ведем себя словно овца на закланье, ничем не интересуемся, ничего не хотим познать. – На щеках юноши зарделся румянец, глаза сверкали. Безэмоциональный, казалось, Ансельм, говоря о том, что живо трогало его, словно преобразился. - Брат мой, я понимаю тебя. Но ты не совсем прав, утверждая подобное. Не забывай о том, что знание может быть и губительно тоже, не всегда оно несет свет, вспомни, что вкусив от древа познания, наши прародители лишились Рая. Так же и неразумное употребление некоторых знаний может привести к самым ужасным последствиям. Потому книги бережно охраняются теми, кто знает им цену и сумеет найти применение в нужный момент. Ансельм взглянул на Алинарда и во взоре его черных глаз читалось не то презрение, не то жалость. - Ты говоришь то, что тебя заставили думать. - Никто не заставлял меня думать так. Однажды ты сам это поймешь. Ты еще слишком молод. Hазум твой изнемогает в поисках истины, открой свою душу Господу и не ропщи на судьбу. Если жизнь твоя сложилась так, как сложилась, значит, на то была Его Воля. Ансельм вздохнул. - Должно быть, я зря рассказал тебе все это. Ты не способен понять меня. - Отчего же? Я понимаю тебя. Понимать – вовсе не значит разделять взгляды, но я понимаю, что ты чувствуешь. Или, по крайней мере, пытаюсь. Ты хочешь заявить о себе миру, совершив открытие, верно? - Хотел бы я. - Но мир и так знает о тебе. И нуждается в тебе, раз ты пришел в него. - Все это пустые слова утешения. Ты говоришь их всем. - Потому что все живущие на Земле имею значение. И ты тоже, - Алинард протянул руку, погладив взъерошенные черные волосы юноши. – Ты озлоблен на весь мир за что-то, но он вовсе не виноват. Улыбнись миру и мир улыбнется тебе. На губах Ансельма заиграла саркастичная усмешка, но потом он стал печален. - Если бы все было так, как ты говоришь, на земле давно бы наступил Рай. - Ты мне не веришь, - улыбнулся Алинард. Ансельм отрицательно покачал головой. - И не доверяешь, - продолжал с улыбкой Алинард. - Это отнюдь не входит в мои обязанности, - натянуто улыбнувшись, выдавил из себя юноша, отведя взор, казалось, будто он уже очень давно не говорил ни с кем вот так доверительно. Он не знал как вести себя и как отреагировать, боялся открыть свою душу, боялся, что проявит слабость. Голос его предательски дрогнул. - Доверие это не обязанность, доверие это спасение. - Что сделал Иуда с доверием Спасителя? - Мой бедный брат, как же ты живешь вот так? Кто же заронил в твою душу такую горечь? - прошептал Алинард. Алинард смотрел на юношу и сердце его разрывалось, со своими растрепанными волосами, черными глазами и диковатыми повадками он казался ему вороненком или галчонком, маленьким, забитым, встрепанным, Алинарду хотелось обнять и согреть его, пожалеть, поделиться с ним душевным теплом от недостатка которого тот так страдал, ему хотелось отогреть эту озябшую от людского холода душу, но он понимал, что ему следует действовать очень осторожно, чтобы юноша, едва приоткрывший ему сердце, не отдалился и не закрылся еще больше. Это отчаянное бунтарство, этот душевный порыв и стремление к знаниям едва ли не до слез тронули его. Он задумался. - Скажи мне, а хотел бы ты изучать, скажем, лекарственные травы? Искусство врачевания? - Разумеется! Мы считаем, что человеческое тело – сосуд греха, на все Воля Божья, но почему так много времени врачеватели даже не пытались облегчать страдания больных? Разве не затем нужны они? - Вот ты сам себе противоречишь, - улыбнулся Алинард своей обезоруживающей улыбкой, - говоришь, что не любишь людей, а сам хочешь облегчать их страдания. - Я не говорил, что не люблю людей. Это люди не любят меня. Я любил бы их, люби они меня. - Возможно, тебе следует начать первым. Юноша ничего не сказал. Затем посмотрел на Алинарда исподлобья. - А что если я пытался? Алинард не нашёлся, что ему возразить и Ансельм продолжил, следующим своим высказыванием обескуражив его еще больше. - Тебе хорошо говорить, тебя-то все любят. - Меня? - глаза Алинарда стали похожи на два больших серо-голубых блюдца. - Ну да. Все к тебе хорошо относятся, я заметил это. - Я не обращал на это внимание... - протянул Алинард. - Конечно, ты этого не замечаешь. Когда к тебе относятся хорошо, ты не придаешь этому особенного значения, лишь когда к тебе относятся плохо, ты задумываешься. Хорошее отношение, как здоровье. Все, что ни есть хорошего на свете может быть оценено по достоинству лишь при условии его отсутствия. - Ты завидуешь? - испугался Алинард. - Конечно, завидую, но не так, как ты подумал, можешь не пугаться. Просто горько. Почему одни люди так легко завоевывают расположение других, а кому-то в этом не везет. Должно быть, ты и в детстве был чудесным ребенком, а от меня были одни проблемы, - Ансельм фыркнул, но сказал он это без зла, в голосе его слышались горечь и разочарование. - В любом случае, я могу делать это не ради людей, а ради науки. - Наука, не приносящая пользы роду человеческому мертва. - Наука не может быть мертвой. Алинард улыбнулся. - Сейчас уже поздно. Иди к себе. Я обещаю, что никому не расскажу, что ты берешь книги без спросу, а ты обещай, что больше не будешь делать так. - Тогда мое существование станет совсем уж бессмысленно. - Не стоит возводить напраслину. Мы что-нибудь придумаем. А если ты продолжишь, ты непременно попадешься по всем законам логики, и вот тогда действительно появятся серьезные проблемы. Ансельм снова окинул его недоверчивым взглядом. - Мы? - переспросил он. - ну да. Я ведь теперь вроде как отвечаю за тебя, - улыбнулся Алинард, - мы с тобой теперь соучастники. Ансельм слабо улыбнулся. - Ну... Ладно, если тебе от этого будет легче. - Вот и славно. НА этой радостной ноте братья расстались, Алинард отправил Ансельма спать, а сам так и не мог заснуть, в его голове теснились какие-то мысли и разум был возбужден. На службу он явился в смятенном состоянии духа, и только стройный хор голосов, поющих псалмы смог его умиротворить. *** Ансельм сдержал свое обещание и больше не задерживался в скриптории, кроме того, Алинард заметил, что в поведении юноши по отношению к нему нет больше этой нарочитой холодности и отчужденности. Ансельм не заговаривал с ним, ибо был не из болтунов, но когда из взгляды встречались, губы юноши трогала едва заметная улыбка и лицо его озарялось, что не могло не радовать Алинарда. Лекарь и травщик Просперо, который был уже подслеповат и обладал отвратительным почерком требовался помощник и ученик, который бы помогал ему записывать и систематизировать рецепты, и которому тот мог бы передать свои знания, вернее, Просперо в этом уверен не был, но Алинард его убедил, как убедил и Аббата, заверив его, что лучшей кандидатуры, чем юный Ансельм на эту должность и представить нельзя. Аббат колебался, но горячие заверения Алинарда склонили его в сторону положительного решения. Библиотекарь Августин был не слишком обрадован это вестью, так как не хотел терять столь ценного работника, но с решением аббата спорить не стал. Ансельм перешел в ученики Просперо, и Алинард, глядя на его пустующее место, нет-нет, да ловил себя на мысли, что ему не хватает юноши. Потом на место Ансельма усадили охочего до разговоров Балтазара, который больше отвлекался сам и отвлекал других, чем работал, чем раздражал Алинарда безбожно.