Выбор бессмертного

Кесо держал в руках мертвую женщину, пару секунд назад услышав последний удар ее сердца. С вишневых губ тонкой струйкой по подбородку стекала теплая кровь. Стоны и крики еще отдавались от стен огромного помещения, где тысячи туристов со всего мира находили свою смерть. Кажется, что почти каждый камень в этом замке был окрашен кровью. Кесо пробежал взглядом по Флавию, который отбросил от себя тело, как тряпичную куклу, и уже вытирал белоснежным платком губы. Изящно и немного лениво. Молодой парень, неподвижно лежащий на полу, стал его первой и последней жертвой на сегодня. Аппетит древнейшего всегда был умеренным, если не слабым, он считался самым сдержанным из старейшин, не только по характеру, но и в желании насытиться. Леверн — его очаровательная, вечно юная супруга, чьи роскошные каштановые волосы сейчас были собраны в косу, отличалась столь же сдержанным аппетитом, что не переставало удивлять Кесо. Это парочка вполне могла довольствоваться двумя-тремя смертными в неделю или бокалом крови в день. Разумеется, в закромах замка находились специальные запасы замороженной крови, если кто-то захочет полакомиться между пиршествами, и таких желающих было немало. Взгляд Леверн остановился на меловом лице девушки, которая смотрела прямо в бесстрастное лицо вампирессы застывшим от ужаса и непонимания взглядом. Она еще не умерла, еще дышала, лежа на полу, Леверн видела осмысленный взгляд, видела, как вздымалась грудь, и слышала слабые, сбивчивые удары сердца. За много веков она привыкла, она уже почти никогда не ощущала жалости, ей не было больно убивать, лишь иногда… очень редко… как в эту минуту, что-то шевельнулось в ее груди… Взгляд бессмертной остановился на слезинке, которая скатилась из глаза жертвы, оставляя влажный след на щеке. Леверн словно застыла, лицо ее, прекрасное, как весенняя заря, не казалось уже таким бесстрастным. Бледные губы девушки разомкнулись и что-то прошептали, но так тихо и неразборчиво, что даже слух Леверн не смог разобрать ни слова. Краем глаза вампиресса заметила, что Флавий стоит неподалеку и смотрит на нее. Она подняла на него глаза — муж смотрел внимательно, задумчиво и с интересом. Лицо серьезное и немного печальное. Она знала, что он не поторопит, не выразит нетерпение, не скажет: «Что с тобой? Что ты возишься?» Он отлично понимал и знал ее, как и она его. И он также знал себя, что тоже, очень-очень редко, возможно, не более двух-трех десятков раз за две с половиной тысячи лет существования, позволил эмоциям взять верх над собой во время убийств… Со временем привыкаешь, стараешься не думать об этом и получать только удовольствие от крови, которая стекает по твоему горлу, насыщая тебя, даря жизнь и силу. Даря наслаждение. Они, Флавий и Леверн, были особенными, и отличались от других вампиров их клана, и многие это знали. — Больно… — уловил слух Леверн. Когда судорожный вздох вырвался из груди в очередной раз и еще одна слеза увлажнила щеку, Леверн нагнулась над лежащей девушкой, возле горла которой образовалась уже небольшая лужица, и избавила ту от мучений резким поворотом шеи. Раздался характерный сухой щелчок, будто переломилась ветка. На лице Леверн дернулись мышцы. Со стороны показалось бы, будто ей самой стало неприятно или даже больно, и вновь застыли. — Ты по-своему благородна, — сказал ей тихо мужчина низким, с легкой хрипотцой голосом, когда она подошла к нему ближе, смотря на нее с нежностью и уважением. Как смотрел вот уже несколько веков. — Ты знаешь это? Не все мы на это способны, большинство до последнего упиваются страданиями. — Флавий… — прошептала женщина и уткнулась лбом в грудь мужа. На вид он был старше ее лет на двадцать, но это им совершенно не мешало. Не мешало их бессмертной любви, ни на йоту не портя все те эмоции и ощущения, которые испытывали эти двое. — Тебе нечего стыдиться, — старейшина не удержался и коснулся тонкими красивыми губами ее белоснежного лба. «Странная пара», — в который раз пронеслось в мозгу Кесо, и он перевел взгляд на высокую фигуру женщины, свою дражайшую супругу, которая вела себя совершенно иным образом, нежели жена брата. Царственная Кирс была так же хладнокровна и изящна в убийствах, как и вне их. Она пренебрежительно откинула тело, сделав от этого смертного всего несколько глотков, смотря сверху вниз с еле заметной улыбкой, как человек корчится в агонии. Самому Кесо иной раз казалось, что она была еще более жестока и беспощадна, чем он. Сколько помнил древнейший, она никогда не сокращала агонии жертв, не избавляла от мук быстрее, даруя небытие поворотом шейных позвонков. Даже он иной раз поступал так. Даже Адриан, бывало, поступал так. Из раны вытекала кровь, растекаясь по полу. Кирс выпила троих и, кинув спокойный, бесстрастный взгляд на Кесо, еле заметно кивнула и неспешной походкой вышла из зала, так плавно, будто скользила по полу, шурша подолом платья. Совсем скоро холодные алые глаза вновь станут редчайшего фиалкового оттенка. Она пила аккуратно, даже еще аккуратней, чем сам ее супруг: ни на шее, ни на платье не оставалось никаких следов. Парящая, царственная, немыслимая, изысканная, преисполненная достоинства. Настоящая королева… Такая мысль вспышкой пронеслась в мозгу Владыки в очередной раз, но он тут же забыл о супруге, когда взгляд его упал на Лукаса. Еще один старейшина. Радовал ли он его? За более чем семьдесят лет — скорее да, чем нет. Или уж если быть совсем откровенным, Кесо нейтрально относился к новому старейшине и все больше тосковал по Адриану. Лукасу чего-то недоставало, и Кесо не мог до конца понять, чего именно. Возможно, стати, естественного величия, мудрости, что в Адриане было бесспорно. Возможно, прожитых лет: Лукасу было всего пятьсот три года, не так уж и мало, но немного по сравнению с другими старейшинами. Когда Кесо смотрел, как неаккуратно, порывисто и несдержанно, словно дикий оголодав зверь или грязный кочевник, а не глава королевского клана, он впивался в шеи туристам, жадно делая глоток за глотком, на рубашку, заляпанную кровью, то ощущал растущее разочарование. Последний совет не обрадовал его, Лукас проявил опасную несдержанность, граничащую с глупостью, напав на местного жителя, что строжайше запрещено. Лукас нарушил закон, а ведь он должен быть примером для других сторонников клана. Кесо тяжелым взглядом смотрел на красивого брюнета, который все еще держал дергающуюся в конвульсиях жертву, издавая удовлетворенный жадный рык. Лукаса простили. Обычно такое не прощается, даже Адриан, как полагал Кесо, очень редко, но мог нарушить закон. Тот никогда не признавался ему и никогда не попадался, но Кесо думал, что такое имело место быть. Маловероятно, но возможно… Никто другой бы не посмел, даже он, Владыка, не нарушал собственные законы, которые веками давали ему безопасность, но если бы он узнал… он закрыл бы на это глаза. Но Лукас — не Адриан. Он не знал, почему простил ему этот проступок, возможно, потому что Лукас грамотно попросил простить его, подключив все свое обаяние и смиренность перед ним. Flashback — Как же ты беспечен, мой мальчик, — прошелестел древнейший, когда по его просьбе Лукас пришел к нему в кабинет. Рядом с ним в мягком кожаном кресле сидел Флавий, смотря на него из-под полуопущенных ресниц. Дрова в камине тихо потрескивали, теплый свет от огня разгонял полумрак. Лукаса сделали старейшиной, но он сам прекрасно понимал, что не на таком уровне, как Флавий или покинувший клан Адриан. Также от его внимания не укрылось, что за его спиной по ту сторону двери стояли двое охранников. Лукас сделал пару шагов и остановился, слегка кивнув в знак приветствия, но взгляд его казался настороженным. Его напрягал тот факт, что его стала контролировать охрана. С чего вдруг? — Ты знаешь, зачем я позвал тебя? — мягко, почти елейно. Иногда у Лукаса от этого голоса резало нервы, как ножом. Лучше бы Владыка говорил совсем другим тоном. Это обманчивая, очень нехорошая нежность в голосе. — Не могу знать, Кесо. Ему, как одному из старейшин, было позволено называть древнего по имени — Кесо разрешил сам, но сейчас его имя, слетевшее с губ нарушителя, резануло слух правителя. — Ты знаешь, что за охоту в нашем городке полагается жестокое наказание? Лукас сглотнул, от зоркого взгляда Кесо не укрылось, как дернулся кадык. В темно-карих глазах правитель прочел беспокойство. Они узнали! Как? Ведь он был осторожен! — Ммм? — Да, — очнулся Лукас, яростно соображая, как себя вести. Шаг влево, шаг вправо — и ему конец. Он уже понял в полной мере, кто перед ним, и ему не простят подобной несдержанности, даже если он занимает высокое положение. — Повелитель, — Лукас старался держать марку и выглядеть спокойным, хотя внутри все переворачивалось, — я дико сожалею о своем поступке, — он говорил почтительным тоном, тщательно подбирая слова, стараясь не выдавать дрожь в голосе. — Я пропустил тогда обед и совершил оплошность… непростительную ошибку, когда не сдержался, выйдя крайне голодным ночью на улицы города. Только чтобы голос не дрогнул! Только не умолять о пощаде и вести себя достойно до последнего, преклоняясь перед его волей, как бы ни было страшно! — Я понимаю всю вину перед вами, — Лукас вновь сделал почтительный кивок, интуитивно перейдя на «вы» и держа дистанцию, — и перед кланом, — он перевел взгляд на Флавия, взгляд которого был заинтересованным, но на спокойном лице не выражалось никаких эмоций, — и я приму любое наказание, которое вы сочтете нужным. Я хочу лишь заметить, что я ни в коем случае не пользовался своим высоким положением, чтобы… нападать в Болонье, в этом я могу поклясться всеми Богами! В ту же минуту Лукас ощутил сильное давление на грудь. Если бы он мог еще сильнее побледнеть, то побледнел бы. Глаза. Глаза Кесо — бездонные, страшные. Когда ты смотришь в них, ты словно смотришь в бездну. Лукас не верил своим глазам, но иной раз ему казалось, что чернела и склера, и они становились кромешно-черными от края до края. Невыносимыми. Нездешними. Он не хотел верить своим собственным глазам! Лукас знал, на что они способны, что мало кто мог выдержать этот особый взгляд, что появлялся не так уж и часто. Особенность, свойственная только правителю, этому вечному созданию, окутанному неповторимым, загадочным флером глубокой древности. Казалось, ноги Лукаса слегка дрогнули, но он не пошевелил ни одним мускулом. Повисла пауза, показавшаяся ему вечностью. — Итак, — протянул Кесо, — я тебя прощаю. На этот раз. Вампир тут же почувствовал облегчение, давление постепенно проходило. — Надеюсь, ты запомнишь и оценишь мое милосердие. — Да, Кесо, я понял. — Лукас кивнул вновь, опустив глаза, затем медленно поднял их. Да, как он и думал, уголки губ Владыки были слегка растянуты в улыбке, а вот глаза оставались непроницаемыми безднами. — Ты можешь идти, — учтиво произнес Флавий, которому Лукас казался весьма неопытным юнцом по сравнению с Адрианом. Странная придурь Кесо — игрока. Четвертый был совершенно не нужен — это понимали и Кесо, и Флавий. Это было просто смешно. Кесо хотел посмотреть на реакцию Адриана? Зачем? Что было такого в Лукасе? Ни тысячелетий за спиной, ни достаточного количества знаний, ни опыта. Быстрота Лукаса… да, Лукас был быстр, даже быстрее Кесо и Адриана — на тренировках его проверяли. Необычайная скорость реакции, быстрее, чем у других представителей его вида, скорость, которой позавидовал бы любой вампир, скорость, которая позволяла ему выживать в любой переделке. Скорость… неужели только она? Ерунда! Конечно же нет! Что-то другое… Флавий не верил. Кесо проверял реакцию Адриана на нового члена клана, которого он со временем посадил рядом с собой на трон… Так ли? Чем руководствовался Кесо? Хотел позлить именно его? Но зачем? Флавий понимал это не до конца, но понимал одно, что Адриан с его категоричностью, горячностью, самовлюбленностью, вспыльчивостью и ревностным отношением к власти не вытерпел… Или было между ними что-то еще, о чем Флавий не знал? Так он рассуждал про себя, сидя у камина рядом с братом, смотря, как уходит Лукас, закрывая за собой дверь. Прощен. Кесо не увидел лицемерия в его сердце или все же увидел, но решил повременить? andFlashback Все еще алые глаза Лукаса встретились с глазами Кесо, и взгляд Владыки смутил вампира. Еле заметный кивок головы — и Лукас покинул зал, где пиршество уже подходило к концу. *** Она сидела в постели, поджав под себя ноги, с чашкой горячего чая, вспоминая поминки. Девушка пошла на них, как и Дина, Таня и Вася. Эмилия не могла поверить до сих пор, как и они все. Скорбное бледное лицо отца с покрасневшими от слез глазами до сих пор появлялось в мыслях. Она почему-то вздрогнула, и сердце сжалось от боли, когда он произнес, что следует куда-то девать драгоценных котов дочери, так как он стольких не потянет. Дина тут же вызвалась забрать сразу двух, а ведь у нее уже жила кошка. Когда Вася последним дал согласие помочь, все посмотрели на него с явным уважением. — Интересно, они были близки? — шепнула Дина на ухо Эмилии, когда они сидели за столом в кафе. — Я так поняла, что он любил ее, — одними губами произнесла Эмилия, чтобы Вася не услышал, хотя тот сидел от них через два человека. Дина посмотрела на паренька, опустившего угрюмый взгляд в стакан, на дне которого плескался коньяк. За столом он не сказал ни слова. Такое же скорбное выражение лица, губы плотно сжаты, как совсем недавно, когда отец говорил… Дина вспомнила, как он быстрым движением вытер слезу. Комок вновь подступил к горлу. Ей стало жаль его. Эмилия тоже не молчала, согласившись забрать к себе одного, надеясь, что животинка полюбит ее и примет, а она постарается дать ей заботу и тепло. Она повернула голову к окну, всматриваясь в сумрак. Вспомнила Адриана, вспомнила, что вновь сегодня его не увидела, вспомнила о холодном осеннем воздухе, от которого замерзла среди ночи в своей комнате, об открытом балконе… Ей казалось, что ничего этого не было. Не было никакого Адриана, никакого вамп… Это все было настолько нереально, настолько нелепо, что не могло быть правдой, просто не могло. Девушке резко захотелось иметь возле себя живое существо, теплое и мягкое, которое бы садилось к ней на колени, разговаривало бы с ней на своем кошачьем языке и выгибало спину, желая, чтобы его погладили, смотрело бы на нее своими большими медовыми или зелеными глазами, а ночью ложилось в ногах на кровати. — Вот так повернулась жизнь, Вета, я думала в скором времени о новом четвероногом друге и теперь забираю одного из твоих любимцев. Она почувствовала, как вновь подкатывают слезы. Эмилия попыталась разобраться в себе, хочет ли она вновь увидеть его? Последние события вытеснили из головы даже мысли о нем. Она не могла определиться и ловила себя на мысли, что, вполне возможно, больше его никогда не увидит. Сон… это было не с ней… всего лишь сон… *** Он также стоял и смотрел в ее окно, в котором недавно погас свет. Адриан ждал, толком не зная чего. Он осознавал свое желание вновь увидеть ее, но также осознавал и еще одно — он хотел и не хотел покончить с этой историей. Для него подобное было не очень привычно, обычно ради забавы он мог продлить жизнь жертве, наслаждаясь ее незнанием, но здесь был несколько иной случай. Тот редкий случай, когда особые эмоции начинают зарождаться в его холодном сердце, и это было нечто большее, чем просто интерес. Да даже сильный интерес к смертным для него был нечастым явлением, и когда он правил, и когда ушел из клана. Здесь, как Адриан начал думать, было нечто иное, и это бесило его и вгоняло в растерянность, которая обычно была несвойственна ему. Также он видел, что сегодня и окно, и балкон наглухо закрыт. Все же, повинуясь странному желанию, осмотревшись и убедившись, что поблизости нет лишних глаз, он взобрался по стене дома, как гигантское насекомое, пользуясь своими пальцами, будто присосками, удерживая тело в вертикальном положении абсолютно без всяких трудностей. Положив ладонь на отлив, мужчина заглянул в комнату. Девушка спала, повернувшись к окну, и он мог видеть ее лицо, слегка освещенное лунным светом. На нем застыло беспокойное, уставшее, почти злое выражение. «Интересно, она плакала сегодня?» Как только такая мысль пробежала в мозгу, Адриан зарычал на самого себя, а когда следом возникла еще более абсурдная — желание увидеть, как она вдруг распахнет глаза и заметит его, а затем что-нибудь скажет ему, — он сцепил зубы и от злости ударил по стене. И в тот же момент Эмилия медленно разомкнула веки. Спросонья взгляд ее был пустым, но в несколько секунд стал осмысленным, она уже в ужасе смотрела в окно, не в силах поверить, что видит это. «Я сплю!» Но нет, она не спала. Она чувствовала, как сердце подскочило к горлу, забившись гулко и быстро. Эмилия села на кровати, автоматически подтянув одеяло к подбородку. Пробежала мысль о том, почему же она не задернула шторы, но тут же ускользнула. Адриан читал ужас в ее глазах, медленно сменившийся удивлением и непониманием. Он не спрыгнул в то же мгновение, хотя думал об этом. Адриан почувствовал немыслимую для себя эмоцию — стыд. На этот раз это был именно он, и из-за стыда он готов был оторвать ей голову: настолько разозлился, что она заставила его почувствовать это. Адриан зашипел от осознания произошедшего, всматриваясь через стекло в девушку. Стыда перед какой-то жалкой смертной? Прошло несколько долгих минут. Они удерживали зрительный контакт, Эмилия решила встать и подойти к окну. Она нерешительно ступила на балкон и, с гулко бьющимся где-то у горла сердцем, смотрела через окно на мужчину, лицо которого было напротив ее лица, на высоте четвертого этажа. Эмилия бросила взгляд на его руки — одной он просто опирался о гладкую стену, ни за что не держась, пальцы другой сжимали слив. Держаться, по сути, было не за что, поэтому создавалось впечатление, что он практически парит в воздухе, настолько это было нереально. Эмилия широко распахнула рот от изумления, Адриан же гадал, как она поступит, откроет ли окно, позволив такую глупую, опасную для себя безрассудность. Стыд ушел. С его рук она медленно перевела взгляд на лицо, увидев, как уголки губ еле уловимо дрогнули в попытке улыбнуться. Выражение лица гостя за окном она толком прочесть не могла, глаза внимательно ее изучали, следили за каждым движением. Ей лишь на миг показалось, что взгляд его потеплел и в нем мелькнуло что-то, похожее на одобрение ее слов и поступка, когда она отрицательно помотала головой на, как ей подумалось, его молчаливую просьбу впустить его. Или его очередную проверку. — Завтра. Эмилия зашла в комнату, закрыла балконную дверь и задернула плотные шторы. Как только она это сделала, то ощутила резкую слабость в ногах, такую сильную, что еле дошла до постели. Сердце не желало сбавлять темп, и девушка поплелась на кухню выпить средство, чтобы хоть как-то его успокоить. Страшно. Ей было страшно от чувств, которые она испытала, когда произнесла «завтра», глядя в эти холодные голубые озера, которые в ночном сумраке казались черными.