Глядела ведьма дюже хищно,
Глаза искрят, глаза горят;
Шанон ещё раз на портрет свой взгляд скосила…
Склонилася ея в поклоне голова.
«Тогда услышь меня и мне ты внемли,
Готова будь держать ответ;
И знай, что даже пожалеешь,
Пути назад уж больше нет!
Я ведьма. Это ты ведь знаешь,
И Силы много мне с рождения дано,
Но вот веков уже пять скалы
Сковали душу мне и колдовство».
«Какие скалы? В чём же дело?»
«Да просто, очень, всё, Шанон:
Стоит часовенка при бреге,
А в ней упрятано несчастие моё.
Один монах, один святоша,
Меня поймал однажды, заковал,
Свободу спрятал в блеск зеркальный.
Разбей его — и сбудется твоя мечта.
«Но это… ведь же очень плохо?» —
В сомнениях задумалась слуга.
А Беатриче, дым вдыхая,
Вдруг очутилась позади нея.
Рука ея схватила сердце,
Другая — к горлу ногти поднесла.
«
Тогда такой ты будешь вечно», —
Шептать ей ведьма в ухо начала.
«Чего тебе обычай древний,
Зачем, скажи, тот храм беречь?»
Холодно-леденяща Биче ощупь,
Почти шипеньем стала речь.
«Смотри. Сейчас тебя ведь любят,
Сейчас тобою дорожат,
Но подожди: с другою Джордж твой будет,
С той, что откинуть сможет страх».
«А вам… с того какая польза,
И почему так продолжаете вы напирать?"
Хихикнула блондинка почему-то,
Плотнее тело той к себе прижав.
«Ты не одна была такая.
Со мною заключали многие контракт,
Аванс свой брали и навечно исчезали,
И в бедах обвиняли опосля.
Ведь дело в том, чтоб мне освободиться,
А пожелавшему — воздать как есть,
Мне нужно магии обресть вновь крылья,
И без того помочь могу ничем».
Рассыпалась во злате Биче,
На кресле появилась заново своём;
Шанон упала сразу на колени.
Вернулись к телу девичьему цвет, тепло.
И дым всё вился там, где Беатриче,
В нём стаи мотыльков пускались в пляс.
«Я дам тебе, что ты просила.
Но помни: это лишь аванс.
Я уберу и страх, и Еву,
И чувства подогрею жар,
Но цел пока зеркальный мой тюремщик,
То будет лишь иллюзия, игра…»
«Кто здесь? И почему шум слышу?» —
Крик огласил прихожий зал.
Две дамы взоры обратили:
Пожаловал к ним мальчик-паж.
«И помни же о нашем уговоре…
Забрать нельзя согласие назад».
Исчезла дымкой лёгкой ведьма,
Как будто здесь и не было ея.
«Сестра моя, что происходит?
С кем разговор сейчас вела?» —
К Шанон протягивает руку,
И вот уже стоит та на ногах.
Берет бардовый на затылке,
Ухоженная вороная шапка влас,
Худой был, невысокий и некрепкий,
Что у ребёнка тело у него.
Поверх надел себе рубашку,
Что снег там ворот, рукава,
Сама она блестела чёрным цветом,
Свисал у шеи край пурпурного платка.
«Я говорила с Ведьмой Беатриче,
Что острова зовёт хозяйкою себя».
«Шанон, ты бредишь: это же легенда…»
«Но ты заметил ведь ея?»
Тот смолк, лицом смурнеет,
Сжимает руку у сестры:
«А если та взаправду нечисть,
Ей доверять тем более нельзя!
Она обманет, околдует,
Разрушит всю судьбы тебе!
Пусть мы всего лишь в доме
вещи,
Сломать возможно нас ведь ей!»
Так говорил с запалом парень,
Глядя в глаза своей сестре.
«Но всё же… я в неё не верю.
Привиделось мне и тебе».
***
Идёт… идёт неспешно время,
Тянулся к осени уж срок,
Не видела Шанон с тех пор ту ведьму,
А жизнь пике взяла её:
Она — возьми, да и признайся Джорджу,
В момент какой-то стало невтерпёж,
Оно, быть может, не нарочно,
Но как пошл
о! Но как пошл
о!
Она живёт, пьяна заботой,
Физической одной лишь близостью пьяна,
Конечно, соблюдали рамки,
И поцелуя дальше не зашло.
Но всё равно ей: сердце бьётся,
И дни цвета вдруг обрели;
Каким же синим ей казалось небо,
Нарядным — розовый их сад.
Напрасно злилась только Ева,
Напрасно нервы портила лишь только всем,
А сын не уступал, был твёрд что кр
емень,
Шанон не даст в обиду матери своей.
Ах, как прекрасно всё слагалось!
Какой счастливой стала та!
Но вечно быть не может ясно,
Приходит срок оплачивать счета.
Нашла для Джорджа мать невесту,
Его с собой забрала прочь;
Вновь небеса покрылись серым,
И снова червь сомнения грызёт.
***
«Шанон? Случилось что, мой друг хороший?» —
Спросила Джессика ея.
Слуга ей ставила как раз поднос печенья
И, на мгновенье, замерла.
«Всё хорошо, не беспокойтесь…»
«Да я же вижу, не молчи!»
Взорвалась в гневном крике дева,
Потом одумалась и отвернула лик.
«Прости. Мне больно очень видеть,
Неделю ходишь, точно смерть, бледна…
Но если не готова рассказать — то всё терпимо,
Ведь ты что для меня сестра».
Она сидела на кровати,
Закинув ноги тканей всех поверх,
Сложила, вот, колени по-турецки,
А глазки, видно же, в тоске.
Шанон вздохнула полной грудью,
Поставила ещё на столик чай,
Присела на краю неспешно,
И вдумчивый свой начала рассказ:
«Боюсь. Ты, верно, это знаешь.
Поверить в счастье всё никак я не могу,
Джордж для меня всех стал дороже,
И потому боюсь. Что потерять могу».
«Ну… я тебя вполне и понимаю…» —
Уткнула Джессика главу в подушечку свою
Служанка на неё взглянула с удивленьем.
«Я тоже… вот… сижу, завидую, боюсь…»
«Хозяйка? Может быть ли? Неужели…»
А та уткнулась крепче лишь в подушку и сопит.
«Хозяйка… нет! Подруга!» —
Шанон вдруг Джессику взяла и обняла.
Та помолчала с полминуты,
Да и уткнула носик в грудь ея.
«И почему вам только с Джорджем повезло… —
А Джесс уже почти что плачет, —
Скажи, Шанон, чем я плоха?..
Уродлива? Ужасна? Хамовата?
Иль дурой просто родилась?!»
И вот уже она рыдает,
Зарывшись в одеяние слуги,
А та скрепила дух что было силы,
Самой бы только слёзы не пролить!
«Канон… дурак. Ты человек, не вещь ведь!» —
Меж всхлипов Джессика произнесла.
Сковало сердце девушки сомненье:
Что бы она?.. Что бы она?..
Бушует ветер яростно снаружи,
Блестят там молнии и льётся дождь;
Шанон образ вдруг зрит вблизь Беатриче,
Губами та сказала лишь: «А вот и срок».
