Глазами четверых

Я шёл по лестнице и размышлял сразу о двух вещах. Во-первых – что случилось с Вадимом за то короткое время, на которое мы расходились по своим комнатам. И почему он это так тщательно скрывает. Вадик при всей силе характера очень боится крови, а тут – неслыханное дело – самостоятельно взялся обрабатывать свою рану, чтобы только скрыть происшествие. При этом у него такой вид, будто он не то чтобы боится, допустим, огласки, а словно бы досадует сам на себя и не хочет выдавать виновника, потому что считает себя более виноватым. Может, в дело замешана женщина? Но Вадим Рудольфович с дамами чрезвычайно нежен и предельно корректен. Неужели бы в ответ на ласку ему ответили таким манером? Значит, мужчина? Но в гостиницу мы пришли вместе, и Вадик был цел и невредим. Кто его тут ждал? Глеб сразу ушёл спать, он был просто на пределе. Выходит, остаётся выяснить у Артёма, что и как. Тем более концерт Рязанцев изрядно подпортил, и вообще в последнее время он мне очень не нравится. К сожалению, я догадываюсь, в чём тут дело. А второе, что меня на данный момент задевало – это, если так можно выразиться, моральный аспект. Как Вадику, взрослому человеку, а не подростку прыщавому, не противно – в грязной гостинице, с первой встречной, сразу согласной на всё… А ей какое удовольствие – с залётным гастролёром, который затащил её к себе на час?.. Знаю, что всё это физиологично. Но помимо воли, часто ругая себя за эти мысли, я испытываю что-то очень похожее на брезгливость – по отношению к ТАКОМУ Вадиму. Я постучал в дверь к Артёму и долго ждал, когда мне откроют. Наконец внутри что-то грохнуло, а спустя секунд пять раздались неуверенные шаги. Дверь всхлипнула, отброшенная со всей силы. На пороге стоял Артём. Но он не был пьяным, как можно было предположить. Он твёрдо и прямо стоял на ногах и смотрел на меня, чуть улыбаясь. Но улыбка, которая вначале усилием воли сохраняла отголосок осмысленности, становилась пугающе идиотской. Зрачки сузились в одну крохотную точку, и глаза от этого казались нечеловеческими. Я уже видел такие звериные глаза – в наркологии, когда учился в институте. Артём опёрся о косяк, и разорванный почему-то рукав съехал вниз. Я увидел следы инъекций в сгибе локтя. На игле. Скорее всего, на героине… Нельзя сказать, что это открытие перевернуло меня – по его поведению я уже кое о чём догадывался. Но всё-таки полоснуло остро – и жалостью, и досадой. Артём, как же ты так? Зачем? Плохо тебя родители в детстве воспитывали! А ведь и правда плохо, Глебушка что-то такое говорил. Неужели пропал парень? Если его прямо сейчас сдать в наркологию, он, выйдя, снова сядет на иглу. Потому что ему сейчас хорошо, и в сознании останутся только приятные ощущения от наркотика. А если тянуть, выжидать, когда ему самому надоест колоться и он взмолится о помощи, то каждый его день может стать смертельным. Да и кто его будет вытаскивать, уговаривать, убеждать? Родители – вряд ли. Я на свои силы не надеюсь: возня с наркоманом – дело неблагодарное, надо очень любить человека, чтобы найти в себе силы вытянуть его из такого болота. Глеб? Он очень хорошо относится к Артёму, он добрый. Но Глебушка ленив – сможет ли? Тут веди все силы надо отдавать. Надо решить всем миром, что делать. А пока Артёма нужно постараться запугать: если это не даст эффекта сейчас, то подготовит почву для принудительного. Неизвестно, о чём думал Рязанцев, глядя на меня, но он вдруг посторонился, пропуская меня в комнату. Я сел на стул, он откинулся на кровати. - Ну, зачем пришёл? – спросил он. - Давно не виделись, - сказал я. Он внезапно начал хохотать, но не своим, заразительным, а каким-то мутным смехом. Оборвал он его так же внезапно. Тёмка! Такой был славный парень! - Ты от Вадика? – спросил Рязанцев. - Нет, - соврал я. Он очень обрадовался и даже не сумел это скрыть. Я задумался: почему это его так тревожит моё потенциальное посещение Вадима? Очень даже может оказаться, что ранение Старшего Брата – на его совести. А вот эта игра уже никуда не годится, она бог знает куда может завести. Впрочем, выводы делать преждевременно. - Сашка, ты такой классный, я люблю тебя! – внезапно повесился на меня Рязанцев. - Артём, не дикни! – освободился я от пьяных объятий. – Пошёл я. Ты скажи, чего ты так быстро с концерта умчался? - Пить захотел, - сказал он угрюмо, резко меняя настроение. - Ладно, давай! – сказал я. И на его лице я вновь прочёл облегчение: он был рад, что я ухожу, вроде бы ничего не заподозрив. Я вышел. Дверь за мной слегка ухнула – видно, Артём расслабленно привалился к ней спиной. И сам себе вслух громко сказал: - Слава богу, он не догадался! Я давно уже не удивлялся беспечности Глеба, не удивился и тому, что дверь в его номер не заперта. Он лежал на кровати, уткнувшись в подушку. Услышав меня, он приподнял голову: - А, Саня. Проходи. А я полежу, ладно? По красным обводкам вокруг глаз я понял, что он очень утомлён, но, видно, не спал, а пытался отдохнуть. У нас в жизни бывали концерты и подлиннее этого – но сейчас, Глеб, похоже, устал не на физическом уровне. Всё-таки им с Вадимом приходится брать аудиторию на себя и на своей шкуре чувствовать, где зал лёгкий, а где – нет. Общаться сейчас он мало расположен. Я сел на краешек кровати и положил руку ему на плечо. - М-м-м? – сразу откликнулся он, предвидя что-то неординарное. - Глеб, - сказал я, - когда Артём начал употреблять героин? Он вскочил резко, сел на кровати и в упор посмотрел на меня. Он бы, наверное, попытался прикрыть Рязанцева, но понял, что запираться бесполезно. - Да уж недели полторы, - хмуро признался он. – Откуда ты узнал? - Я сейчас был у него. Он в состоянии наркотического опьянения. Глеб отреагировал на это очень болезненно. Он сморщился, как от удара, и с отчаяньем уставился в стену. - Что же теперь делать, Саня? А если Вадик узнает? - По-моему, он уже знает. - Кранты, - глухо сказал Глеб. – Выгонит парня из группы. - Не выгонит. – сказал я совершенно искренне в этом уверенный. – Артём – хороший клавишник. Нужно только как-то не затягивать его увлечение. - А как? - Не знаю ещё, - признался я. – Сегодня попробуем воспитательные меры. - Я сейчас сам попробую воспитательные меры, - сказал Глеб и решительно встал с кровати. – Саня, я пошёл. Навещу этого урода. - Полегче! - Сам знаю! - Саня! Александр Констатирович Фактов!!! Я обернулся, не веря своим ушам. За мной поспешно шагал до боли знакомый человек. Просто замечательный человек! - Петрик, какими судьбами?! - В командировку. Сам сюда напросился, как знал! Это был мой друг, мой земляк и когда-то мой «однополчанин» по группе Пётр Май. Его всегда и все звали Пётр. Близкие друзья – Петрик. А Петей не звал никто, даже учителя в школе. Да, это первый и, наверное, лучший мой друг – товарищ и по мальчишеским играм, и по мечтам о славе. Когда мы с родителями переехали в Свердловск, единственное, чего я жалел в Асбесте – это то, что там оставил Петра. Зато после школы, когда я пошёл в медицинский, он поступил в свердловский политех. Тогда мы и встретились. С ним, и с Вадиком Самойловым организовали нашу первую группу, группу радиотехнического факультета, потому что Вадик учился тоже там. Петрик играл на клавишах, ещё один парень из политеха был басистом. А Глеба и Артёма, нашей молодёжи, тогда ещё в помине не было. Это была неплохая группа, жаль, просуществовала она недолго. Басиста загребли в армию, а Пётр, хотя и продолжал нас поддерживать, решил, что музыка для него – всего лишь увлечение. Потом он уехал инженером в родной Асбест. Там его все уважают, и он вполне доволен. А видимся мы с ним редко, набегами, да когда я к родителям приезжаю. Петрик тоже был очень рад меня видеть. Беседуя – «а как там родители» – «да ничего, ты лучше мне про группу расскажи», мы с Петром спустились в ресторанчик. Но не успели сесть за столик, как к нам подошёл Вадим. Он с удовольствием перекинулся фразами с Петриком и просительно сказал: - Саня, ты мне очень нужен. Я взглянул на Петра. - Ничего, - сказал он. – Я вообще-то тоже сейчас занят. Увидимся вечером! Мне, кстати, коньяк армянский обещали! И мы разошлись. Открывший дверь Артём был уже совсем трезвый. Он бросил на нас испуганный взгляд и молча, покорно пропустил в номер. - Садись, - сказал ему Вадим. – Разговор у нас с тобой будет долгий. Он сел, опустив глаза. Мы его пропесочили! Больше, конечно, говорил Старший Брат, но в общем-то я его во всём поддерживал. Артём иногда кидал умоляющий взгляд – на меня, не на него – но я глядел осуждающе, и, хотя видел, что он в отчаянии, и жалел его, но понимал, что по-другому нельзя. Кто его ещё приструнит, как не мы – а иначе он совсем собьётся с пути… Лишь однажды, когда в ответ на тихое возражение Артёма Вадим замахнулся, я удержал его. Может быть, зря. Но я не люблю, когда бьют людей, тем более, ничего бы это не изменило… Когда мы уходили, я видел слёзы в его выражении лица. Может, остановится в своём опасном развлечении… Хотя бессмысленно врать себе. Я всё-таки врач и понимаю: вряд ли.