Not Strong Enough

      Дом Бриттани оказался запертым и пустым. Возможно, Пирсы уехали за город на выходные, и неизвестно, приедут ли они до вечера, так что Хаммел, решив не ждать под дверью, вернулся в машину и какое-то время бесцельно катался по городу, напрасно растрачивая бензин.       На выезде из города он глянул на лежащую на пассажирском сиденье толстовку. Перевел взгляд на часы на запястье. Еще даже ужина не было, на улице совсем светло, да и делать Курту, если честно, было совсем нечего, так что он, с минуту посомневавшись, повернул в сторону Вестервилля.       Ничто ведь не мешает ему просто съездить туда, пока есть такая возможность, и вернуть вещь ее владельцу. В школе-то он передать ее точно не сможет, вдруг кто увидит, а просить Финна, хоть тот и сам предлагал свою помощь, было как-то катастрофически неловко.       Ничто ведь не мешает ему проехать несколько десятков миль до дома человека, который, во-первых, терпеть его не может, во-вторых, скорее всего не откроет ему дверь, а в-третьих, вообще может быть не дома.       Какие тут преграды, о чем речь?       Буквально в течение следующих получаса заметно стемнело. Дождя не было, так что дорогу не размыло, как в прошлый раз, и машина Курта ехала по ней легко, бесшумно, в то время как сердце самого Хаммела билось учащенно в предвкушении непонятно чего. «Давно перед твоим носом не захлопывали дверь? — с нервной усмешкой думал он. — Соскучился уже по издевкам?»       Под холмом, откуда уже хорошо было видно дом Андерсона, Курт снова крепко задумался: а в адеквате ли он вообще? Но все эте мысли были такими избитыми, что уже не казались абсурдными в мере, достаточной для того, чтобы струсить и повернуть домой.       Курт вышел, держа толстовку подмышкой, почти не слышно хлопнул дверью и поставил машину на сигнализацию. Можно было подъехать и поближе, но он предпочел слегка пройтись, подышать, проветрить голову. Пожалуй, ему это действительно было нужно.       В окошке под самой крышей горел тусклый свет, мелькали какие-то тени и слышалась знакомая музыка. Значит, Андерсон дома.       Когда Хаммел подошел к двери и уже даже поднял руку, чтобы нажать на звонок, его осенило новое оправдание: а что, если Блейн там не один? Что мешает ему привести домой на выходные девушку или шумную компанию друзей-футболистов? Вот они удивятся, когда на пороге появится Курт Хаммел собственной персоной. Наверняка будут радоваться, как дети, и гуглить ближайший в этом районе мусорный бак.       Курт фыркнул, снова поднял руку, тряхнул головой, надеясь, что прическа все еще неплохо держится, и нажал наконец на кнопку, крепко при этом зажмурившись.       Музыка наверху выключилась, у Хаммела перехватило дыхание. Послышались торопливые шаги по лестнице, у Хаммела вспотели ладони. Ручка двери повернулась с щелчком, Хаммел готов был поклясться, что испытал микроинфаркт.       Блейн не выглядел очень удивленным, как будто ожидал этого или ему просто было наплевать. Если бы не чуть сдвинувшиеся к переносице густые темные брови, Курт готов был разругаться на Андерсона за его безразличие.       — Не разбудил? — из вежливости спросил Хаммел, просто чтобы что-то спросить, потому что, во-первых, он сам лично только что слышал музыку и, во-вторых, кто, черт возьми, вообще спит в такой час?       — Что ты здесь делаешь? — ровным голосом поинтересовался Блейн, скрещивая руки на груди. Он так и стоял в дверном проеме, загораживая собой вид на прихожую и коридор, будто что-то там скрывал.       — Вот, — Курт напустил на себя равнодушный вид и протянул толстовку владельцу, мысленно ругая себя за то, что так и не вдохнул ее волшебный хвойный аромат напоследок.       — Я же сказал, чтобы ты себе оставил, — хмыкнул Блейн, все-таки забирая кофту.       — У меня хватает вещей и без твоего хлама, — грубо бросил Курт, после чего сразу почувствовал, как к щекам прилила кровь. — Ну и, — он немного смягчил тон, — это ведь подарок.       Блейн быстро поднял потемневшие глаза и вцепился взглядом в парня напротив.       — Откуда ты знаешь?       «Черт».       — Финн сказал, — Хаммел виновато уставился на свои ботинки.       Блейн издал странный сдавленный звук, похожий то ли на рык, то ли стон, и Курту не надо было смотреть на его лицо, чтобы понять, что тот закатил глаза.       — Фабре, Хадсон, — тягуче перечислил Андерсон. — Наверняка твой хамоватый бойфренд с лошадиной улыбкой… Кто еще знает, что меня с тобой что-то связывает? Что ты слышишь, когда я произношу фразу «никому не рассказывай»?       — Да я не рассказывал никому, — устало произнес Хаммел. Казалось, это уже не первое и даже не второе его объяснение, начинающиеся с этой фразы. Почему Блейн, этот эгоистичный мудак, требующий от практически незнакомого человека сохранения своих личных, параноидных тайн, заставляет Курта чувствовать себя виноватым? — И Себастиан никакой мне не бойфренд, — зачем-то уточнил он.       — О, избавь меня от подробностей, — поднял руки Блейн.       Курт хотел сказать что-то вроде «ты придурок» или «иди к черту, Андерсон», но он был настолько вымотан событиями сегодняшнего дня и так устал, чтобы с кем-то еще препираться, что просто как-то нервно вздохнул, закрывая глаза на секунду, а потом развернулся и неспешно спустился на сухую кирпичную дорогу.       Он шел к калитке, казалось, целую вечность, и при этом чувствовал, как взгляд Блейна сверлит его в спину. Чего это парень снова так к нему цепляется? Их отношения были похожи на грызню кошки с собакой, которые время от времени устают вцепляться друг в друга когтями и зубами, тихонько укладываются рядышком возле батареи и мирно спят, чтобы потом, с утра, с новыми силами друг друга ненавидеть.       Ведь было же так хорошо, приятно и просто, когда Курт находил в себе силы улыбаться этому мелкому кудрявому придурку, столкнувшись с его взглядом, блуждающим по заполненными болельщиками трибунам. Когда Блейн находил в себе силы стоять на затемненном балконе в зале школы МакКинли и одобряюще вглядываться в глаза стоящего на сцене, дрожащего от волнения парня. Когда они были заперты в чертовом классе, распивали коньяк и играли в друзей.       — Эй, Хаммел!       Курт медленно остановился. Сначала ему показалось, что он ослышался, но через мгновенье за спиной послышались шаркающие шаги — Андерсон шел по пыльному уличному кирпичу прямо в домашних тапочках. Хаммел развернулся и едва не врезался в Блейна — так близко тот подошел. В его руках по-прежнему была толстовка, а на лице — равнодушная серьезность.       — У тебя все нормально? — вглядываясь куда-то прямо Курту в глаза, будто там, на самом дне, все проблемы были подписаны и расставлены по алфавиту.       — Да, — уверенно соврал Хаммел.       — Точно? — прищурился Блейн. Они были совсем одни, и теперь он мог немного расслабиться и перестать делать вид, что ему совсем уж все равно.       И Курт заметил это легкое волнение, едва ощутимую дрожь в голосе, от которой по телу, до самого сердца, разлилось успокаивающее тепло. Андерсону не плевать. Не один Курт тут печется обо всяких почти посторонних людях, а значит, они вдвоем на этой идущей ко дну лодке. Они оба не знают, что происходит, но почему-то боятся все потерять.       — Нет, — поджал губы Хаммел.       Блейн кивнул, будто бы удовлетворенный тем, что его ожидания оправдались, махнул рукой, как бы решая, бросить Курту ее на плечо или сделать что-то другое, а потом, видимо совсем уж на все забив, беззастенчиво хлопнул дружеским жестом Хаммела по спине и махнул головой в сторону открытой входной двери — мол, пойдем, все в порядке. Курт грустно улыбнулся, глядя на свои ноги, и пошел.       Большая прихожая была освещена слабо, но Курт все равно заметил под лестницей тумбочку, на которой провел большую часть Великой Вечеринки. Тогда, из-за большого количества набившихся сюда школьников, комната казалось не такой огромной, какой она была на самом деле. Интересно, зачем людям большие прихожие?       Андерсон показал, куда поставить обувь, а сам ушел за дверь справа от лестницы наверх. Хаммел быстро разулся, и последовал за хозяином дома. Комната справа оказалась просторной кухней с шикарным стильным гарнитуром, высоким потолком и большими окнами без штор. Полукруглая арка соединяла эту комнату с другой — побольше. По стоявшему в центре, на помосте, круглому столу, Хаммел догадался, что это что-то вроде столовой.       — А личный официант у тебя есть? — попытался сыронизировать он, за что получил от Блейна взгляд.       Пока Курт продолжал осматривать прелести интерьера, Андерсон сделал два кофе, и уже через десять минут они вдвоем сидели друг напротив друга за большим столом, как будто ничего особенного не происходит.       — Поссорился с парнем? — как можно беззаботнее спросил Блейн.       — Нет у меня парня, — отрезал Курт. Его уже порядком раздражала эта принятая Андерсоном и, видимо, не обсуждавшаяся версия их отношений с Себастианом. — Он просто старый знакомый из Далтона, вот и все.       — Из Далтона? — поднял бровь Блейн.       — Школа, где я учился, когда… — он запнулся, не зная, как правильно сформулировать фразу, чтобы ничего из той темной истории с Карофски не выдать.       — Когда Дейв якобы пытался тебя убить? — усмехнулся Андерсон.       — Якобы? — мигом вскипел Курт. — Он мне угрожал, если ты не знаешь.       — Тебе много кто угрожал, — хмыкнул парень, запуская руку в волосы. — Стив грозится размазать тебя по стенке каждый божий день, но ты ведь из-за этого не убегаешь в другую школу. Значит, что-то в прошлый раз было по-другому, серьезнее. Я не прав?       Курт не нашелся, что ответить. Врать? Он никогда не умел этого делать. Удивительно, как один человек мог совмещать в себе подлинный актерский талант, умение сыграть на сцене практически кого угодно с абсолютным отсутствием способностей к элементарной, практически повседневной маленькой лжи.       — Значит, я прав, — подытожил Блейн после затянувшегося молчания.       — Так или иначе, тебя это не касается.       — Почему ты вернулся? — не желал переводить тему Андерсон.       — Потому что в МакКинли вся моя жизнь.       Блейн скептически прищурился.       — Хор, друзья, любимые преподаватели, — начал перечислять Курт с таким видом, как будто это и так для всех очевидно. — Карофски ушел, и мне перестало что-либо угрожать. Далтон — хорошая школа, но это не мой дом. Тебе бы там понравилось.       — Правда? — заинтересовался Блейн. — Почему ты так решил?       — Не знаю, — Хаммел пожал плечами, откидываясь на спинку удобного дорогого стула. Он чувствовал себя очень вымотанным за этот бесконечный день. — У них нет никаких кастовых систем, все равны и уважают друг друга, всем плевать, поешь ты, играешь в футбол или собираешь конструкции «Лего». Каждый может быть самим собой.       — И с чего ты взял, что мне это понравится? — Андерсон бросил на Курта враждебный взгляд из-под густых темных ресниц. — Все эти «быть самим собой», «не обращать внимания на занятия и ориентацию» скорее по твоей части.       — Я знаю, кто я и кем хочу быть. Я на своем месте даже в МакКинли, а ты — нет, — Курт заметил, как Блейн напрягся (сжал лежащую на столе ладонь в кулак), но решил продолжать эту давно вертевшуюся в голове мысль, потому что неизвестно, выпадет или еще когда-нибудь шанс ее озвучить. — Мне кажется, если бы тебе дали возможность хотя бы пару месяцев побыть в месте, где все поддерживают, чем бы ты ни занялся, ты бы вернулся в МакКинли другим человеком. Не тем парнем, который задирает других, чтобы поднять себе самооценку, и не тем, кто боится подойти в коридоре не к тому человеку, потому что кто-то может что-то подумать.       — Перестань делать вид, что знаешь меня лучше, чем я сам, — огрызнулся Блейн.       — А ты перестань обманывать хотя бы себя, — парировал Курт. — Мне-то плевать, что в итоге будет с тобой и твоей жизнью, но, подумай, не будет ли тебе обидно через десять-двадцать-тридцать лет оглянуться назад и понять, что ты прожил все это время не так, как хотелось бы? Ты бы предпочел потратить столько времени, чтобы прожить не свою жизнь?       — Ты, значит, великий психолог, Хаммел, да? — едко усмехнулся Андерсон, вставая и чуть ли не бросая кружку в раковину.       Курт закатил глаза. Нет, сквозь эту стену самоуверенности и сарказма ему не пробиться никогда. Так не пора ли оставить попытки?       — Ты услышал мои мысли, — спокойно ответил он. — Спасибо за кофе, думаю, мне пора идти, — он встал и быстро направился в коридор, снова чувствуя прожигающий спину взгляд янтарных глаз.       — Извини, — тихо раздалось откуда-то сзади.       Он не ослышался?       — Что? — Курт развернулся.       Блейн стоял посреди кухни, весь такой нелепый со своими кудряшками, густыми бровями, большими глазами и совершенно безобидным выражением лица. Он был сейчас как открытая книга, и Хаммел просто не смог бы повернуться к такому человеку спиной. Никогда.       — Прости меня, — повторил Андерсон.       — Ты это сейчас серьезно? — скептически прищурился Курт.       — Я не знаю, зачем ты это говоришь, и да, меня раздражает, как ты лезешь в мою жизнь и в мою голову, но, черт возьми, Хаммел, с каждым разом я будто яснее и яснее понимаю, что ты единственный здравомыслящий человек из всех, кто меня окружает. Меня так бесят твои слова, потому что ты как будто оживший внутренний голос в моей собственной голове. Все, что ты говоришь, я уже слышал, все твои мысли — уже обдумывал, но это ничего никогда не меняет, так что в твоих пламенных речах нет никакого смысла. Моя жизнь мне не принадлежит, так что просто прекрати сыпать мне соль на рану! Пожалуйста.       Последнее слово Блейн произнес совсем тихо.       Курт стоял, совершенно потрясенный, и не знал, что сказать. Он был поражен и впечатлен многими вещами, но больше всего его удивило то, что Блейн просто так вот взял и решил сдаться. Хаммел так старался все это время достучаться до него, донести эту непростую, тяжелую истину, а Блейн, оказывается, и так всегда все знал. Знал и жил с этим. На его глазах никогда не было розовых очков, нет, все гораздо сложнее.       Когда ты не видишь реальность такой, какая она есть на самом деле, — жить легко. Но когда ты осознаешь всю кошмарность собственного положения, но ничего не можешь с эти поделать, — это невыносимо.       И Блейн варился в этом котле самоуничижения день ото дня, а Курт, думая, что тушит под ним костер, лишь подливал туда масла. И кому теперь стоило извиняться?       Они стояли и просто смотрели друг на друга несколько секунд, а потом Хаммел решился сделать то, чего никогда бы не сделал, если бы хоть на секунду задумался о возможных последствиях. Он подошел к Андерсону, не глядя на его лицо, и просто обнял. Так, как его обнимал отец, когда хотел поддержать. Так, как когда-то обнимала мать. Так, как обнимают люди, которым не все равно.       Блейн сразу весь напрягся, но, наверное, от удивления, потому что уже через секунду медленно выдохнул, позволяя себе забыть о том, чьи руки покоятся у него на плечах и спине хотя бы на несколько мгновений. Он не обнял Курта в ответ — да и это было бы странно, — а просто стоял, упершись подбородком в хаммелово плечо, бесцельно смотрел в тускло освещенный коридор и впервые за последние месяцы чувствовал себя в безопасности, недосягаемым для внешних и внутренних демонов.       А Хаммел чувствовал, как внутри, под сердцем щекотно заскреблось что-то теплое. И это приятное ощущение не сулило ничего хорошего.       Через час они лежали на полу комнаты Блейна, разглядывали небо через застекленный потолок и разговаривали. Оказывается, Андерсоны по полной использовали все прелести комнаты в мансарде, и часть потолка с одной стороны просто выполняла функцию деревянных штор или жалюзи, которые легко собирались в одну сторону, стоит только нажать кнопочку рядом с выключателем.       Осень была лучшим временем, чтобы смотреть на звезды, в этом Курт убедился уже второй раз последнюю неделю. А еще он убедился в том, что рассказывать человеку о своих проблемах гораздо легче, когда ты не смотришь ему в глаза.       Он рассказал о ситуации с Бертом. Не только сегодняшней, а вообще. Что отец до сих пор считает его ребенком, проявляет излишнюю ответственность в самый неподходящий момент, строит из себя сурового родителя, хотя непонятно, кого он пытается обмануть. В общем, у Курта на сердце накопилось очень много всяких мелочей, которые давно пора было кому-то рассказать.       — Я очень его люблю, — говорил Хаммел, чувствуя, как его макушка упирается в мягкую голову Блейна и не переставая удивляться этому факту. — Он самый лучший отец, какой только может быть, но иногда я чувствую себя будто…       — В ловушке? — подсказал Блейн.       — Да, именно, — улыбнулся Курт.       Говорить с Андерсоном о действительно важных вещах было легко. Курт даже личный дневник не вел, потому что не умел достаточно хорошо выражать свои сокровенные мысли. Когда он пытался написать что-то, выходила полная ерунда, и ему начинало казаться, что если кто-то когда-то это прочитает, то они все поймут неправильно.       С Блейном было не так. Курт чувствовал, что этот человек все-все понимает правильно, как будто сам переживает то же или нечто похожее. Как будто для него все эти мысли не в новинку. Скорее всего, так оно и было.       — Тебе это знакомо, да? — серьезно поинтересовался Хаммел.       — О да, — усмехнулся Блейн. Курт подумал, что в этой усмешке не так уж и много веселья, но говорить ничего, конечно, не стал. — Моего отца образцовым уж точно не назовешь.       — Он тебя бил? — отважился задать вопрос Хаммел. Он не знал, вправе ли спрашивать такое, но когда еще, если не сейчас?       — Никогда, — не без удивления быстро отозвался Блейн. — Но, знаешь, лучше бы так. У людей, оказывается, и без кулаков есть масса способов испортить своим близким жизнь.       — Например?       — Например, унижать их до тех пор, пока они не начнут заниматься тем, чего хотелось бы ему. В детстве я пытался танцевать. Мне было пять лет, а он сказал, что я бездарность. Ты когда-нибудь хотя бы ожидал услышать подобное от своего отца? Я — постоянно. Когда мне было десять, я сказал, что хочу записаться в кружок вокала в своей школе, но он ответил, что это глупости, что я недостаточно хорош для этого, и сам записал меня на футбол. О том, что я рисую, я ему даже говорить не стал.       — Но ты ведь понимаешь, что ты не так плох во всем этом, как он говорил, да? — на всякий случай уточнил Курт.       — К сожалению, — согласился Блейн. — В прошлой школе мне часто говорили о великолепных творческих способностях, и, подрастая, я начал понимать, что, возможно, не так уж плох. Я познакомился с ребятами из старшей школы, у них была своя группа. Они взяли меня солистом после первого же прослушивания, хотя я был намного младше, мне только-только исполнилось пятнадцать. Около года мы репетировали в гараже одного парня из группы. Отец думал, что я тренируюсь играть в футбол. Но вечно-то так продолжаться не могло — сказал бы мне кто-нибудь об этом тогда, два года назад. Я не знаю, как он узнал, но однажды он просто пришел на нашу репетицию. Он не кричал, даже дал допеть песню. Я пел, смотрел ему в глаза и отважился понадеяться, что сейчас слова закончатся, он подойдет ко мне, хлопнет по плечу и скажет, что ошибался, что у меня большое будущее в качестве музыканта. Но нет. Мы вышли с ним на улицу, и он говорил такие вещи... Даже не хочется вспоминать. Всякие глупости о том, что ни петь, ни танцевать я совершенно не умею, а ребята дружат со мной только из-за денег отца или из-за связей брата в шоу-бизнесе.       — И ты поверил? — сдавленным голосом спросил Курт.       — Нет, — Блейн покачал головой, словно для убедительности. — Ни единому слову. Я ему так и сказал. Тогда он ответил, что я не оставляю ему другого выбора, и на следующее утро мы уже летели в Вестервилль, Огайо. Меня перевели в другую школу. Не знаю, что он наговорил обо мне моим друзьям, но они больше никогда мне не писали. Наверное, наврал всякой ерунды, но они-то знают его не всю свою жизнь, как я, и вполне могли повестись. Я не виню их, давить мой отец умеет. Вот такая невеселая история, — снова усмехнулся Андерсон.       — Но здесь, сейчас, твоего отца нет. Ты уже гораздо взрослее, и можешь сам решать, куда тебе двигаться дальше, — попытался поспорить Курт, хотя какое-то внутренне чутье подсказывало, что и в ответ на это у Блейна будет ответ.       — То, что он не живет в этом доме, не означает, что он наплевал на мою жизнь. Стоит мне пропустить тренировку, он узнает. Стоит появиться в Хоровой и спеть песню, он узнает. Конечно, он не примчится сюда мгновенно, оставив все свои дела, но если все это продолжится, то я просто снова сменю школу и штат. Мне хотелось отметить выпускной здесь, не срываясь каждые полгода с одного места на другое, тем более, что это ни к чему не приведет.       — Но ты ведь не просто кукла в его руках, он не может брать и перевозить тебя из одного места в другое, когда вздумается! Ты можешь и должен дать отпор, это ведь твоя — твоя! — жизнь, что может быть важнее? — не сдержал возмущения Курт.       — Тебе это кажется таким простым, — с грустной улыбкой отозвался Блейн. — Но все совсем не так. У него деньги, связи, дар убеждения, родительские права. А мне все еще нет восемнадцати, так что нет, он может перевозить меня когда и куда захочет. Не пойду же я в отдел опеки отказываться от родительских прав только из-за того, что он не поддерживает меня в моих начинаниях. Ты, возможно, удивишься, но я тоже люблю своего отца.       — То есть, когда тебе исполнится восемнадцать, ты сможешь заниматься тем, чем захочется? Поступить в колледж или академию типа НЙАДИ? — не унимался Курт. Ему хотелось верить, что не все потеряно, что Блейн просто ждет того священного момента, когда дверь клетки откроется, и он станет свободным человеком.       — А смысл? — равнодушно отозвался Андерсон. — Все, что у меня есть, — это задатки. Я не занимался творчеством, не прокачивал навык. Все, что я умею, — стоять на воротах. Так скажи мне, Хаммел, на кой черт я сдался твоей НЙАДИ?       Курт умолк.       Он, конечно, мог сказать, что нужно просто верить в себя, что с таким талантом, как у Блейна, есть большая вероятность поступить и без подготовки, но не было бы это лицемерием? Даже Курт, который всю свою сознательную жизнь занимался вокалом, театром и танцами, не был уверен, что сможет поступить в академию. Так как бы он смог убедить в наличии шанса того, кого просто любит сцена?       — Ты знаешь, сейчас ведь только начало года, — через минуту все-таки не выдержал он. — А для поступления в творческие вузы нужно просто пройти творческий конкурс. Тебе не нужен целый репертуар и годы тренировок, если ты вложишь все свои силы в один-единственный номер для приемной комиссии.       Курт помолчал, ожидая новых возмущений и аргументов в пользу того, что самый разумный выход из ситуации — сложить ручки и сдаться, но Блейн молчал — кажется, заинтересовался.       — У тебя много кружков. Не творческих, ну и ладно, им может даже понравиться то, какой ты разносторонний артист. Ты круто споешь, эффектно станцуешь, и у них сложится впечатление, что ты не просто мальчик из школьного хора, как я, например, но еще и спортсмен, преуспевающий в технических науках. Геев-хористов в драматических академиях полно, а парней вроде тебя — по пальцам сосчитать!       Блейн перевернулся со спины на бок и подпер щеку рукой таким образом, чтобы Курт попадал в поле его зрения.       — Ты серьезно думаешь, что может получиться?       Хаммел мигом повернулся и сел, сложив ноги в позе лотоса. Блейн заботливо дал ему свои старые спортивные штаны. Они были Курту не по росту, ну и ладно, зато в них можно было сесть так, как никогда не получилось бы в тех узких брюках.       — Конечно! — Хаммел мигом загорелся этой идеей.       Подумать только. Говоря все это, он ведь и предположить не мог, что Андерсон действительно заинтересуется. Для Курта это была просто речь в поддержку, типа тех, что толкает обычно в трудные минуту мистер Шу, но нет, ему на сей раз действительно удалось до Блейна достучаться. Вот так легко, когда он совсем не старался сделать этого!       — Не так-то просто поставить номер для приемной комиссии крутой музыкальной академии в Нью-Йорке, — с сомнением протянул Андерсон, снова откидываясь на ковер и подкладывая руку под голову.       — Да ерунда! — в возбуждении воскликнул Курт. — Сейчас еще только осень, большая часть учебного года в твоем распоряжении. Поставить один-единственный номер можно и за более короткий срок, но лучше начинать сейчас, конечно.       Блейн недоверчиво поводил плотно сжатыми губами в разные стороны, прищурился, словно что-то прикидывая, потом едва заметно улыбнулся и посмотрел на Курта потемневшими, словно просящими глазами.       — И да, я тебе помогу, — довольно протянул Курт.       — Спасибо, — искренне ответил Блейн. — А все-таки есть от тебя какой-то толк, Хаммел, — тут же будничным тоном прибавил он.       — Да иди ты к черту, — смешно нахмурился Курт, стягивая с кровати за спиной подушку и бросая ее лежащему парню прямо в лицо. — Ха! — победно крикнул он.       Они не спали допоздна.       Бросались и дрались подушками, слушали музыку из коллекции Блейна, которую Курт уже как-то однажды успел заценить, ели разогретую в микроволновке пиццу-полуфабрикат, запивая ее колой, смотрели какой-то старый добрый мультфильм по телевизору в гостиной. Хаммел никогда бы не стал так проводить время, будь он один или с друзьями из Хора, никогда бы не стал есть такую еду и заменять романтичные мюзиклы мультиками, но с Андерсоном это все было так легко и правильно, что не хотелось возвращаться обратно.       За пару часов до рассвета они снова поднялись наверх, расположились на большом мягком ковре под самым настоящим звездным небом, и, попивая зеленый чай с мелиссой, снова принялись разговаривать. Блейн заснул под утро, когда Курт, у которого давно уже язык заплетался и слипались глаза, рассказывал все, что он только знает о Ньй-Йорке и НЙАДИ.       Он глянул на Блейна, который упал головой на ковер и свернулся калачиком, подпирая стену собственной комнаты. Раньше Курт сказал бы себе, что все, что произошло сегодня, — ничего не значащая ерунда, что он подумает об этом завтра, а лучше вообще никогда, но сейчас ему не хотелось. Не хотелось думать, что это ничего не значит. Не хотелось верить, что это в первый и последний раз, потому что, черт возьми, Хаммел впервые за последнее время почувствовал себя по-настоящему на своем месте.       Он встал, слегка качаясь и с трудом открывая глаза, подошел к кровати Андерсона, стянул одеяло и плед. Курт мог бы лечь на кровать, оставив Блейна валяться там, на полу, но так было не интересно, поэтому вместо этого он подошел к парню на ковре, умилился, глядя на его кудрявую макушку, заботливо укрыл этот теплый клубочек одеялом, а сам устроился на расстоянии нескольких футов, укутавшись в плед.       Что-то теплое внутри свернулось и замурчало.       Хаммел провалился в сон без сновидений.       Естественно, на следующее утро парни здорово проспали.       Если бы не выглянувшее в обед яркое солнце, которое через стеклянную крышу мансарды светило так, будто спишь не в спальне на ковре, а на самом настоящем пляже, Курт бы проспал еще пару часов. На лицо Блейна, лежащего в тени, этот навязчивый свет не попадал, так что он по-прежнему мирно сопел.       Хаммел посмотрел на висящие на стене часы и решил, что в школу идти сегодня вряд ли есть смысл, так что Андерсона будить он не стал. Сначала он подумал просто уйти, но потом ему стало стыдно за такую мысль. Человек приютил его на ночь в собственном доме, накормил, напоил, поделился штанами (!), а Курт просто возьмет и сбежит? Ну нет, это было бы как минимум некрасиво.       Хотелось как-то отблагодарить Блейна, сделать что-то милое и приятное, так что Курт, полный энтузиазма спустился вниз, в кухню. В холодильнике, как он и предполагал, не оказалась ничего, кроме пары баночек колы, сыра для тостов, нескольких яиц и подозрительной банки с коричневым содержимым в дальнем углу. Зато в многочисленных ящичках нашлось все необходимое для вкусного завтрака — шоколадных блинчиков.       Курт их любил с самого детства и примерно с того же времени не ел, потому что их ему готовила только мама, и есть их без нее казалось ему просто кощунством каким-то, издевательством над собственной чувствительностью. Но сегодня привычный за столько лет механизм вдруг не сработал и боль, которая, даже спустя очень долгое время, пульсировала внутри незаживающей ранкой, вдруг притупилась, словно под действием хорошего обезболивающего.       Спустя полчаса кухня наполнилась уютным и аппетитным шоколадным ароматом. Курт со странной улыбкой на лице переворачивал блинчики — подкидывая, как всегда делал отец, потому что все время забывал купить лопатку. И все бы было хорошо, если бы внезапное появление Блейна не оказалось таким… шокирующим.       — Доброе утро, Хаммел! — в дверях послышался бодрый голос, как раз когда парень бросил на тарелку последний красивый горячий блинчик и выключил плиту.       Он поднял глаза и на пару мгновений завис.       Блейн стоял перед ним. Нет, не противный школьный Блейн, со своей идиотской презрительной усмешкой, ненавидящим взглядом и раздражающей привычкой ерошить рукой волосы, а тот, вчерашний Блейн, с милыми бровями и медово-осенними глазами. Но он был в полотенце.       В одном только белом полотенце, висящем очень уж низко на бедрах.       Курт не был ханжой, но разве это не натуралы повсюду кричат, что все геи только спят и видят, как переманить правильных парней на свою сторону? Ему, конечно, было неприятно, когда ребята в раздевалке, прятались от него за шкафчиками или не пускали в душ, пока все не оденутся, но лучше уж так, чем… это.       — Какого черта ты голый?!       — Я в полотенце, — недоуменно нахмурился Блейн. — Как будто ты против, — усмехнулся он.       Да что вообще происходит?       — Против! — Курт упрямо скрестил руки на груди, стараясь смотреть на лицо Андерсона, хотя это и было непросто. Мысленно сосчитал до десяти. Не помогло.       — Ну, в любом случае, это все-таки мой дом, — хмыкнул Блейн, заглядывая в холодильник. — Кстати, чем тут так вкусно пахнет? Здесь никогда так не пахло. Это что, еда?       — Я сделал завтрак, — буркнул Курт, бросая тарелку со стопкой блинчиков на стол, а свое тело — на стул.       — Как мило, — издевательски протянул Андерсон.       — Либо ешь и заткнись, либо…       — Да ладно-ладно, не кипятись, — довольно ухмыльнулся парень, садясь напротив и тут же хватая красивый верхний шоколадный кружочек. — Это прошто… божештвенно, — с набитым ртом, констатировал он, и Курт не смог сдержать самодовольной улыбки, хотя ему по-прежнему приходилось впивать взгляд во все, что угодно, чтобы не обращать внимания на сидящего напротив полуголого, загорелого парня спортивного телосложения.       Тарелка быстро опустела.       Совершенно счастливый Блейн откинулся на стул, запрокинув голову.       — Хаммел, — он возвел руки к потолку, — спасибо. Серьезно. Это был лучший завтрак за последние семнадцать лет. Проси, что хочешь.       — Оденься, — закатил глаза Курт.       — Ты очень глупо потратил свое единственное желание, — разочарованно хмыкнул Блейн, но все-таки встал из-за стола и направился наверх.       Хаммел смог наконец выдохнуть.       Да что он себе позволяет, этот самоуверенный эгоистичный идиот? Не то чтобы Курт был против расхаживающего перед ним полуголого парня, но только тогда, когда на него можно безнаказанно глазеть. А Блейн ведь явно нарочно все это устроил, только вот непонятно, для чего. Посмеяться? Вероятно.       Курт поднялся наверх, где уже одевшийся Андерсон ходил из одного угла комнаты в другой, время от времени находя в самых разных местах какие-то вещи – тетради, учебники, ручки. Хаммел снова глянул на висящие на стене часы, и подумал, что ему пора убираться отсюда. Он обнаружил, что все еще находится в широких полуспортивных-полупижамных штанах Блейна, и с грустью взял с кресла свои неудобные, но очень красивые узкие брюки. Да, мода требует жертв, и иногда эти жертвы не так-то уж просто приносить.       Когда Хаммел вышел из ванной, весь одетый и ухоженный, Андерсон сидел на кровати, нервно дергая ногой, и проверял соцсети в телефоне.       — Наконец-то, — подняв голову, буркнул он. — Ты собираешься дольше девчонки.       — Ни одна девчонка все равно не выглядит так хорошо, так что оно того стоит, — самодовольно отозвался Курт, бросая взгляд на полный вещей рюкзак, что стоял на полу рядом с Блейном. — Ты что, собрался в школу идти?       — У меня сегодня тренировка, а перед ней я успею еще на два урока, так что да, Хаммел, я собираюсь пойти в школу.       — Ты серьезно? — грустно протянул Курт.       — Слушай, если я действительно мечу в эту твою НЙАДИ, то мне надо учиться. Не понижать балл и не пропускать тренировки, понимаешь? Это важно, я не хочу начинать с прогулов.       Хаммел кивнул, понимая, что Блейн вообще-то прав.       — Только отправь заявление до Рождества, — напомнил он.       — Надеюсь, отец не отслеживает мою почту, — усмехнулся Андерсон, тут же становясь серьезным.       Они с Куртом многозначительно переглянулись и поняли друг друга.       — Я отправлю заявление за тебя, — кивнул Хаммел. — И еще в несколько колледжей искусств в Нью-Йорке и рядом.       Блейн кивнул. Ему не нужно было уже даже говорить «спасибо», Курт и так видел эту искреннюю благодарность во взгляде, и понимал, что все делает правильно. Не имеет значения то, что еще вчера утром они с Андерсоном ненавидели друг друга, что его лучшие друзья — те самые парни, которые обливали хористов слашем на протяжении нескольких лет, что уже завтра, в школе, Блейн, скорее всего, снова будет давать пять малышу Стиву, когда тот кинет Курта в мусорный бак.       Это все не имеет значения, потому что Хаммел наконец-то делал то, что ему по-настоящему нравилось – помогал человеку, нуждавшемуся в его помощи. Он чувствовал себя полезным, нужным и особенным, только когда общался с Блейном — каждый раз, когда общался с Блейном, если быть точнее. Даже когда тот смеялся над ним, кричал или оскорблял.       Это было что-то новое, особенное, очень важное, и Хаммел никакой ценой не хотел это терять. И уж тем более не хотел бы отказываться добровольно, просто на основе своих навязчивых мыслей об абсурдности и неправильности происходящего.       — Ты пойдешь домой? — спросил Андерсон, закрывая входную дверь.       Курт стоял на кирпичной дорожке, обхватив себя руками. Ноябрь уже вступал в свои права, и на улице было очень-очень холодно в одном свитере, без пальто. Блейн предлагал ему что-нибудь из своего, но Хаммел вежливо отказался, представляя, как будет «весело», когда он заявится домой в чем-нибудь, что Финн тоже может узнать.       — Не знаю, — он посмотрел на свои уже окоченевшие руки.       В школу идти он не видел смысла, потому что домашнее задание не готово, половины тетрадей нет, а последний урок начнется через пятнадцать минут. Но и домой возвращаться не слишком хотелось. По понедельникам в мастерской отца короткий день, значит, пока Курт доберется из Вестервилля до Лаймы, Берт уже будет дома или на пути домой. Конечно, помириться с отцом надо было как можно скорее, но в чем тогда был смысл всего этого бунта?       И все-таки выбора не было. Либо домой, либо вновь скитаться по печальным улицам маленького города, а второго такого дня в одиночестве Хаммел бы просто не вынес.       — Думаю, да, — озвучил свое решение он. — Подвезешь?       — Я думал, ты на машине, — удивленно вскинул брови Блейн, когда они спускались вниз, под холм.       — Бензина хватит в лучшем случае на половину пути. А кошелек вместе с телефоном остался дома в кармане пальто.       — Ну и придурок же ты, Хаммел, — беззлобно усмехнулся Блейн. — Оставишь машину в другом городе?       — Выхода нет, — пожал плечами Курт. — Ты можешь потом подогнать ее, если тебе удобно, куда-нибудь в Лайму. Или я доберусь на общественном транспорте и заберу ее на неделе.       — В среду вечером у нас репетиция с Биллом, — напомнил Блейн, снимая свою машину с сигнализации. — Я приеду на твоей, идет?       — Да, — кивнул Курт. — Спасибо, — он положил свои ключи в бардачок.       Они тронулись.       Погода была просто отвратительная, и настроение у Курта очень быстро испортилось. Он смотрел в окно, и видел только серое небо и редкие деревья-одиночки вдоль дороги. Даже не верилось, что еще час назад между этими плотными тяжелыми облаками просачивался яркий солнечный свет.       — Все нормально? — поинтересовался Блейн, не отрывая взгляда от дороги. — Выглядишь так, как будто я тебя на смертную казнь везу.       — Нормально, — равнодушно отозвался Курт. — Просто думаю об отце. Представляю, как приеду домой, а он посмотрит на меня этим своим ты-меня-разочаровал взглядом, и захочется провалиться сквозь землю. Он это умеет лучше кого бы то ни было.       — Хреново, — поджал губы Андерсон.       — Он еще и может ничего не сказать, просто испепелять меня этим своим взглядом до тех пор, пока я на коленях не приползу извиняться и каяться, — нахмурился Хаммел.       Тут он, конечно, преувеличивал, Берт никогда подобными вещами не занимался, он вообще был довольно отходчивым для родителя такого непростого ребенка, как Курт, но проблемы очень часто кажутся нам гораздо серьезнее и сложнее, пока мы не столкнемся с ними лицом к лицу.       — А ты чувствуешь себя виноватым? — тоном психолога спросил Андерсон.       Курт подумал пару секунд и кивнул:       — В том, что ушел вчера и оставил его там, с больным сердцем и переживаниями, теряться в догадках, где я и что со мной, — да. В том, что хочу свободы и пытаюсь вести себя с ним на равных, как взрослый человек, — нет. Но если я приду извиняться, это будет означать сдачу по обеим позициям, а я так не хочу.       — Так скажи ему об этом. Все, что ты сейчас объяснил мне, дай понять ему.       Курт бросил на Блейна непонимающий взгляд, и тот продолжил:       — Тебе повезло с отцом, Хаммел. Гораздо больше, чем многим другим ребятам. И я рад, что ты ценишь это, но цени еще и то, что вы с Бертом можете разговаривать. Если бы я попытался говорить со своим отцом о моих чувствах, переживаниях или, упаси боже, каких-то правах, то он бы и слушать не стал — просто вышел из комнаты. Знаешь, как трудно спорить с человеком, который в качестве самого весомого аргумента просто захлопывает дверь перед твоим носом? У тебя же есть возможность что-то объяснить и доказать. Пользуйся этим и прекращай ныть.       Курт нахмурился, но слова Андерсона все-таки принял к сведению и, когда они въехали в город, даже почувствовал, как слегка поднялось упавшее настроение. В конце концов, у него впереди еще целый свободный день, можно порадоваться хотя бы только этому, и забыть ненадолго о размолвке с Бертом.       На улицах было как никогда безлюдно. Когда ребята проезжали мимо главной площади, им почти не попадалось встречных машин, хотя иногда — очень редко — в такое время суток здесь могли и пробки случиться.       Блейн решил срезать дорогу к школе и поехал двориками, потому что уже даже на свои оставшиеся два урока здорово опаздывал. Домики, похожие друг на друга, выглядели такими одинокими, как будто на мир сегодня ночью опустился конец света, а Курт и Блейн были единственным уцелевшими людьми.       Хаммелу стало так жутко от этой мысли, что он почти обрадовался, когда издалека заметил группу подростков, разместившуюся возле одного из домов, на старой детской площадке. Кажется, ребята учились в МакКинли, потому что на некоторых из них были красные куртки, так знакомые каждому футболисту и так ненавистные каждому школьному лузеру.       Курту понадобилось слишком много времени, чтобы понять, что произойдет в следующую секунду, так что, когда машина Блейна, не заметившего ребят, проехала мимо них, было уже поздно.       Среди лиц Хаммел заметил одно знакомое.       Оно пронеслось перед ним будто в замедленной съемке, и за эту бесконечную секунду успело сменить несколько выражений: узнавание, осознание, удивление.       Он посмотрел в зеркало заднего вида, и с содроганием увидел последнее, самое ужасающее выражение на знакомом лице. Удовлетворение.       — Там был он, — севшим голосом попытался сказать Хаммел, переводя остекленевший взгляд на Андерсона.       Блейн непонимающе взглянул на него.       — Кто — он?       — Тайлер. Тайлер Джордан. Он нас узнал.