Not Strong Enough

      — Вы видели, с каким лицом он ходил в День Святого Валентина? — громко «прошептала» Мерседес, с заговорщицким видом наклоняясь к общему кругу.       Ребята собрались вокруг рояля в Хоровой комнате и уже добрых полчаса обсуждали Курта и его странное поведение в последние несколько дней. Мерседес стояла, облокотившись локтями на крышку и призывала народ быть бдительными к настроению их общего друга.       — А по-моему, это не наше дело, — хмыкнул Пак. Он ходил из одного угла комнаты в другой и играл с тяжелой цепью в руке — то накручивал ее на пальцы, то раскручивал обратно.       — Курт наш друг, — тут же принялась спорить Рейчел. Она сидела рядом с локтями Мерседес на спинке рояля и болтала ногами в черных лаковых балетках. — И если у него какие-то проблемы, мы должны сделать все, чтобы помочь решить их.       — Согласен с Паком, — Арти сидел на том месте, где обычно стоял стул пианиста Бреда. — Если бы Курт хотел, чтобы кто-то помогал ему с его, как вы говорите, проблемами, он бы сам обратился к нам за помощью.       — Ты не знаешь Курта? — фыркнула Берри. — Если у кого-то беда, он мигом придет на помощь, но сам никогда ни о чем не попросит. Помните историю с Карофски? Он и слова никому не сказал, а потом просто взял и ушел из школы.       — Вообще-то он пытался сказать, — подала голос стоящая рядом Тина. — Но мы все были так заняты своими проблемами, что ничего не видели и не слышали.       — Вот видите! — Рейчел хлопнула рукой по роялю. — Мы не можем допустить этого снова. Не можем позволить себе закрывать глаза.       — Это не наше дело-о, — снова протянул Пак.       — А тебя вообще ничего здесь не касается, да? — возмущенно взмахнула волосами Рейчел. — Ничего, что не относилось бы к Ноа Пакерману, не имеет значения? Мы одна семья, и если для тебя это просто слова…       — Просто слова?! — Пак остановился так резко, что раскручивающаяся цепочка хлестнула его по плечу. — Я сделал для этой семьи не меньше, чем ты Берри, так что заткнись и…       — Пак! — наконец-то встрял Финн.       Он был в числе тех немногих, кто не присоединился к бурным обсуждениям, и сидел на своем обычном месте в первом ряду, усиленно делая вид, что ничего особенного не происходит. Куинн и Джо, устроившиеся на втором, делали то же самое. Даже наушники надели, чтобы не слушать весь этот галдеж.       — Спасибо за поддержку, Финн, — съязвила Рейчел. Она скрестила руки на груди, ее ноздри грозно раздувались. Они с Хадсоном умудрились поссориться на следующий же день после праздника, и вот уже неделю продолжали веселить хористов своими гневными перепалками.       — Ну и что ты предлагаешь? — лениво поинтересовался Уэйд, который, что удивительно, тоже не желал лезть в личные дела другого человека.       Рейчел замялась. Мерседес мигом пришла к ней на помощь:       — Я думаю, надо как-нибудь аккуратно дать ему понять, что эта комната полна людей, которым можно… довериться. Выберем хорошую дружескую песню (можно даже не одну) и исполним ее для Курта. Это безобидно.       — Точно! — улыбнулась Берри. Глаза ее заблестели. — Я могу спеть…       — Всем привет, — Курт, заранее натянув на лицо улыбку, вошел в Хоровую. Все голоса мигом стихли, и парень напрягся. — Что-то случилось?       — Да нет, ничего, — максимально беззаботно бросила Рейчел, спрыгивая с рояля. — Как домоводство? — она подошла к парню, пока остальные, зашумев каждый о своем, принялись рассаживаться на свои места.       — Отлично, — с явным сарказмом отозвался Хаммел, поправляя на плече сумку. — Мы с Бриттани должны были в паре готовить фруктовый пирог. Она повернула ручку духовки на максимум, хотя я велел ей ставить на половину!       Рейчел сочувственно поджала губы, оглядываясь на дверь. Пирс, явно убитая горем, вошла следом. Сантана утешала ее, приобнимая за плечи.       — Я читала, что тропические фрукты лучше раскрывают свой вкус в максимально жарком климате, — сокрушалась Брит.       Курт закатил глаза и поднялся на верхний ряд, где забился в самый дальний угол и по уже выработанной за последние дни привычке уткнулся в книгу, всем своим видом демонстрируя занятость. Он даже не помнил уже, что это за книга. Сначала взял ее с полки Кэрол, потому что просто думал отвлечься и почитать, а потом заметил, что, когда у него в руках книга, ребята не лезут с расспросами и глупыми разговорами.       Впрочем, вдуматься в текст все равно никак не получалось, все мысли кружились вокруг понятно чего и кого, так что он бездумно перелистывал страницы, прячась в них, как улитка в своей раковине. И все равно время от времени боковым зрением замечал на себе сочувствующие и непонимающие взгляды. Курт просто не знал, куда от них деваться.       Он почти перестал ходить на репетиции, но тогда ему приходилось в одиночестве слоняться по улицам или, того хуже, торчать в пустом доме, где как будто не хватало воздуха. Иногда его развлекал Себастиан, но даже он не мог проводить с Куртом по несколько часов каждый день, так что Хаммел чувствовал себя одновременно жутко замученным и ужасно одиноким.       А еще очень уставшим.       Настолько уставшим, что заводился порой с одной-единственной неосторожной фразы в своей адрес. Казалось, поднеси к Курту спичку, и он мигом загорится. На днях поссорился с отцом, когда тот напомнил о немытой посуде. У парня внутри в этот момент как будто бомба разорвалась, он накричал на Берта так, что потом от стыда до самого вечера не мог показаться отцу на глаза, а утром, не позавтракав, сбежал в школу. Хаммел-старший, конечно, видел, что с сыном что-то происходит, даже пытался поговорить, но разве Курт скажет?       Позавчера вечером он почти сказал.       Курт встал посреди ночи, спустился попить и обнаружил отца на кухне за чашкой кофе. Кругом на столе в ужасном хаосе лежали какие-то бумаги, документы, письма. Одно из них с сосредоточенным видом читал Берт.       — Тук-тук, — прошептал Курт, чтобы не напугать отца.       — Входите, — усмехнулся тот.       Это была их старая фишка. Когда Курт был маленьким, он приходил в гараж, где отец вечно ковырялся в запчастях от машины, и тихонько говорил «тук-тук», потому что знал, что если напугать папу в этот момент, то с его руками может произойти что-то нехорошее. И Берт отвечал ему «входите», чтобы четырехлетний мальчик чувствовал себя важной шишкой. Они давно уже так не здоровались.       — Ты чего не спишь? — тихо поинтересовался Курт, наливая воду.       — Читаю письма от моих избирателей, — и в качестве доказательства Берт потряс в воздухе одним особо крупным конвертом.       — Ты ведь знаешь, что на них не обязательно отвечать? — поднял бровь Курт. Он сделал глоток, и теперь завороженно разглядывал игру света от маленькой настольной лампы на гранях стакана.       — Знаю, — кивнул отец. — Чтение их меня отвлекает. И успокаивает.       Курт нахмурился, отрывая взгляд от стакана и доставая кружку, чтобы попить чай. Кажется, предстоял долгий разговор.       — И что тебя тревожит в три часа ночи? — как бы невзначай спросил он, хлопая ящиками в поисках зеленого чая.       — Зеленый кончился, в центральном есть черный с мятой, — заметил Берт. — Я, знаешь ли, отец. Дети всегда тревожат своих родителей. Вы можете этого и не замечать, но любое изменение в поведении ребенка не скрывается от глаз родителей. И мы тревожимся.       — У меня все в порядке, — машинально отозвался Курт, заваривая чай.       — Да-да, это я уже слышал, — Берт бросил конверт обратно на стол и развернулся к сыну. — Но ты ведь не веришь на самом деле, что тебе удастся держать меня за идиота?       Курт поджал губы.       Конечно, он знал, что отец все видит. Конечно, он понимал, что не заметить его постоянные перепады настроения не мог только слепой, но… было бы так здорово, если бы все сделали вид, что ничего особенного не происходит. Обычно приятно, когда о тебе заботятся, но сейчас Курту как никогда хотелось, чтобы его просто оставили в покое.       — Пап, а как вы познакомились с мамой?       Курт и так знал эту историю. Причем и с папиной, и с маминой, и даже с бабушкиной стороны, но ему все равно нравилось слушать. Каждый раз открывались какие-то новые, милые или не очень подробности, белые пятна в истории давно минувших дней закрывались, а буря в голове парня всегда успокаивалась и к душевным ранам как будто прикладывали холодный компресс.       — Мы вместе учились в старшей школе, — сухо начал Берт. — Она была первокурсницей в тот год, когда я выпускался. Я даже и не замечал ее, — усмехнулся он. Курт уселся напротив и бесшумно поставил кружку на стол, слушая и наблюдая за вьющимся горячим паром. — Помню, уже на выпускном узнал ее имя, когда она пригласила меня на белый танец. Я тогда по ушли был влюблен в… — Берт почесал затылок. — Ха! Даже и не вспомню теперь, как ее звали, но фигурка и волосы у той девчонки были что надо. Я прожигал ее взглядом весь вечер, глупо надеясь, что меня пригласит она, а подошла твоя мама. В голубом платье и с убранными волосами. Терпеть не мог, когда девчонки убирают волосы, — он покрутил рукой возле головы, как будто изображая локоны. — Ее имя я забыл на следующий же день, а через два месяца уехал учиться в Колумбус. На каникулы перед третьим курсом вернулся сюда, много развлекался со старыми друзьями — ну, знаешь, алкоголь и прогулки по ночам. Она встречалась с одним парнем из нашей компании, и вот тогда я ее заметил. У нее были удивительные глаза и совсем белая кожа, как у фарфоровой куклы. Она была ниже меня на голову, совсем крохотная, но такая… в общем, она никому не давала себя в обиду. Тот парень, с которым она встречалась, перебрал на одной вечеринке и… не буду говорить тебе, чем это обычно заканчивается. Я ввалился к ним комнату в самый нужный момент, сбросил его на пол, буквально на секунду посмотрел в эти ее огромные глаза и как с цепи сорвался — колотил его, пока парень не потерял сознание. Никогда этого не забуду. Конечно, эта история вышла за пределы. Отец паренька работал в местном телевидении, и не стал молчать о том, что стряслось с его бедным сынком. Меня выгнали из университета, и я начал заниматься единственным, что тогда умел, — чинить машины. А твоя мама осталась со мной, закончила местный колледж, родила тебя.       — Вы были счастливы? — Курт почти допил свой чай.       — О да, мы были безумно счастливы, — улыбнулся Берт куда-то в прошлое. — И у нее, и у меня были большие мечты, когда мы учились в школе, но, знаешь, сынок, когда находишь того самого своего человека, все остальное отходит на второй план. Нет, мы и не думали отказываться от своих планов, просто за время совместной жизни они немного подстроились друг под друга. Когда у тебя появляется своя семья, все мечты и желания не угасают, они просто становятся практичнее. Ты учишься ценить то, что есть. Это очень важно, но тебе пока не стоит забивать этим голову. В твоем возрасте можно и нужно мечтать о Нью-Йорке, Бродвее…       — Это не просто мечты, это цели, пап.       — О, я не сомневаюсь. И ты их достигнешь, сынок.       — А как ты понял, что она Та Самая?       Берт снова чему-то усмехнулся.       — Знаешь, в школьные годы я был очень вспыльчивым парнем. У меня были подружки, и я ревновал их так сильно, что в итоге мы из-за этого и расставались. Я был просто невыносим. Хотел, чтобы моя девчонка была моей собственностью. Да, со своими желаниями и взглядами, но в целом все равно принадлежала только мне одному. Меня бесило, когда они заговаривали с другими парнями. С твоей мамой было не так. Я видел ее с тем пареньком, и у меня просто сердце сжималось каждый раз, когда он наклонялся, чтобы поцеловать ее, или ненароком приобнимал за талию, когда мы гуляли. Конечно, мне и ему хотелось набить морду, но потом я смотрел на нее. Она выглядела счастливой, и это сразу убавляло весь мой пыл. Я хотел для нее только хорошего, и мне было не так важно, со мной она будет счастлива или без меня. Мне было больно, но я закрывал глаза на эту боль, потому что важнее было видеть ее улыбку, понимаешь? Того Самого Человека ты не просто любишь и хочешь видеть рядом, но и уважаешь его выбор. В этом и есть разница.       Курт глубоко задумался, уставившись на белое круглое дно пустой чашки.       Может ли быть такое, что ты готов принять человека любым, а он только и делает, что думает о себе любимом и топчет твои чувства? Наверное, это и есть та самая безответная любовь, самый большой кошмар всех подростков.       — Пап, — Курт замялся, глядя на свои пальцы. — А Тот Самый Человек всегда отвечает тебе взаимностью?       — Да, сынок. Иначе это не тот человек.       — В этом вся фишка? Во взаимности?       — Конечно нет, ты что, не слушал меня! — возмутился Берт. — Этот парень думает только о себе, да? — в лоб спросил он.       Курт опешил.       — Вроде того, — выдавил он.       — Я не буду просить тебя вдаваться в детали, ладно? Просто хочу предупредить тебя, что мир делится не только на черное и белое, и у людей может быть множество причин вести себя тем или иным образом. Да, этот пацан может оказаться законченным мудаком, просто морочившим тебе голову все это время, но еще он может быть запутавшимся ребенком или трусом, или, наоборот, смельчаком, у которого были причины оттолкнуть тебя, понимаешь?       Курт вгляделся в глаза отца, прищурившись.       — Ты как будто бы что-то знаешь, — насторожился он.       — Я живу на этом свете чуть дольше тебя, — хмыкнул Берт. — Вот и все.       — Не надо смотреть на мои проблемы свысока!       — Ты понял, о чем я, — твердо произнес мужчина. — У тебя доброе сердце, Курт, не давай людям пользоваться этим, но и не позволяй себе окончательно зачерстветь после первых же трудностей. Порой люди причиняют друг другу боль, но иногда в итоге это только сближает, — мудро добавил он.       «Это не первые», — мрачно подумал Курт, но вслух произнес другое:       — Ладно, — встал, скрипнув ножками стула. — Спасибо, пап. Я пойду, наверное, спать.       — Не за что, сынок, — поджал губы Берт, чувствуя, что сделал не все, что мог и должен был. — Спокойной ночи.       — Спокойной ночи.       И Курт ушел, оставив чашку на столе.       Теперь же он сидел в хоровой и прокручивал в голове этот разговор, прикидывая, в какой момент можно было все рассказать и почему он сразу этого не сделал. Курт и сам не знал, чего так боится, просто каждый раз, когда момент был подходящим для откровений, у него словно в голове вставал какой-то блок, язык немел, а мысли путались.       Мистер Шу уже давно пришел, сказал что-то насчет темы этой недели (Хаммел не слушал), объявил о выступлении Рейчел и сам устроился в первом ряду. Берри пела что-то о дружбе, но Курт не обращал внимания, пока не поднял глаза и не столкнулся с настойчивым лучистым взглядом лучшей подруги. Она смотрела прямо на него, чуть подняв брови, пела, и все в ее лице как будто кричало: «Ну же, заметь, это для тебя!»       Курт непонимающе нахмурился и чуть качнул головой — мол, что ты тут устроила. Рейчел гордо подняла подбородок и довела песню до конца, а потом так же гордо взмахнула волосами и села рядом с Финном, совершенно игнорируя присутствие последнего. Мерседес с Паком выступили следом, они тоже пели что-то доброе, дружеское и поддерживающее. На припеве Курт не выдержал, встал, схватил сумку, бросил быстрое «извините» в сторону преподавателя и вылетел из класса, не успел никто и слова сказать.       Уходя дальше от Хоровой, слышал, как там все пораженно затихло.       Да что они хотят этим сказать? Ему не нужна ничья помощь! Он не потерян и не запутался, а всего-навсего ужасно устал. В свои восемнадцать лет Курт вдруг почувствовал себя на все восемьдесят, и ему до зубного скрежета хотелось, чтобы все просто сделали вид, будто его не существует.       Пылая и плавясь в своем гневе, Хаммел выскочил из школы на лютый мороз, обогнул крыльцо и влетел на школьную стоянку. Машину за день покрыло снегом, и пришлось померзнуть, очищая ее, но Курт и не заметил, как пролетели эти несколько минут. Он в последние дни часто вылетал из реальности, как тот тип с несколькими личностями.       Внезапно, когда парень стряхивал уже остатки снега с крыши, прямо за спиной раздался ужасающе громкий гудок соседнего автомобиля. Курт подпрыгнул от неожиданности и резко развернулся, немного оскальзываясь на замерзшей под слоем снега земле. Ну кому он мог тут помешать?!       — Курт! — из окна со стороны водителя показалась седеющая вытянутая голова.       — Мистер Де Бл… Билл? — сказать, что Хаммел удивился, ничего не сказать. — Что вы здесь делаете? Это же МакКинли! Лайма! — он развел руками, будто это все объясняло.       — Верно-верно, — прокряхтел мужчина, закрывая окно и открывая дверь. В следующую секунду он вышел, представая перед окоченевшим Куртом во всей красе – крепкий, с хорошей лысиной, обрамленной седеющими волосами, в самом обычном теплом лыжном костюме. — Вот, решил заехать, проверить, как тут поживает мой будущий пасынок! — хохотнул он. — Вы так и не ладите, да?       Курт сглотнул и попытался улыбнуться. Надо же, как неловко.       — Почти не пересекаемся в школе, — максимально просто бросил он. Ну, в общем-то и не соврал, они с Блейном действительно крайне редко сталкивались в одном коридоре в последние дни.       — Жаль, очень жаль, — покачал головой Билл. — Ему бы не помешало влияние такого паренька, как ты. Глядишь, и не впутывался бы во всякие ситуации…       — Какие ситуации? — насторожился Курт.       — Да я пока и сам не понял, что у него там стряслось. Сказал, срочно, просил приехать. А у меня как раз после выборов впервые за последние несколько лет выдалась выходная неделя, так что я подумал, почему бы и не помочь, верно?       — Да, верно… — пробормотал Курт.       — Разберемся и, может, оставлю его на твое попечение, а? Ты, Хаммел, ответственный парень!       — Спасибо, — снова натянул улыбку Курт, отчаянно пытаясь откопать в голове любую другую тему для разговора и потирая онемевшие руки. — Я ведь не поздравил вас с победой! — вспомнил он. — Вы действительно заслужили это место. Ваши программы — настоящее новаторство.       — Спасибо, Курт, — серьезно кивнул Билл. — Голоса молодежи — наше все, — усмехнулся он.       — Точно, — с видом знатока покивал Хаммел.       — Ну ладно, — мужчина потер руки, явно уже замерзая, и глянул на побелевшие ладони Курта. — Не буду больше тебя задерживать, давай-ка согревайся, — он кивнул на машину. — Рад был повидаться!       — И я очень рад, — улыбнулся Курт, который на самом деле был рад просто забраться наконец-то в тепло и уют.       Они попрощались, даже пожали руки, а потом разошлись по машинам. Холод сидения Курт почувствовал даже через одежду, и его пробрало мурашками с головы до пят. Он мигом включил печку, и пока салон прогревался, думал о том, какие же важные проблемы могли привести такого большого человека в МакКинли.       Неужели Блейн вляпался в серьезные неприятности? Может, проблемы с наркотиками? У него дома было несколько весьма ненадежных, по мнению Курта, тайников с травкой. В принципе, ничего незаконного (марихуана у него была замаскирована под медицинскую), если не брать в расчет то, что Андерсон приобретал все эти богатства еще не будучи совершеннолетним. Нет, здесь что-то посерьезнее. Подрался? Нет, вся школа бы обсуждала. Проблемы с учебой? Глупость какая! Билл не стал бы из-за этого приезжать…       Тогда что?       Курт нахмурился и тряхнул головой. Его все это больше не касается, они с Блейном чужие люди.       Эта мысль пришла внезапно и полоснула словно ножом.       Они чужие.       Так странно и неправильно, как-то даже неестественно. Да, по факту они были никем друг другу все предыдущие годы, но потом, когда Курт был с Блейном рядом, он не чувствовал его чужим. Они как будто не одну вечность были вместе, как две детали одного паззла, которые, куда ни забрось, все равно будут идеально подходить одна к другой.       Курт сжал руки на руле и опустил на них голову, закрывая глаза.       Выкинуть-выкинуть-выкинуть из головы.       Оторвать, как пластырь от старых ран, выбросить и забыть.       Это же так просто, да?       Но ничего сложнее Курту в своей жизни делать не приходилось.       В субботу Рейчел и Мерседес, ни о чем не спрашивая, завалились к Хаммелу домой с пиццей и хорошим настроением, включили «Spice Girls» и не уходили до очень-очень позднего вечера. Они бы и на ночь остались, но в полдесятого в комнату заглянул Финн, они с Рейчел переглянулись так, что в воздухе звякнула сталь, а потом Берри срочно понадобилось домой.       Но за те несколько часов, что Курт провел вместе с подругами, ему, конечно, немного полегчало. Он даже перестал злиться.       Они не стали расспрашивать его о каких-то подробностях истории с Андресоном. Собственно, они о нем за весь вечер и слова не сказали, за что Хаммел был им безмерно благодарен, ведь за обсуждением Нью-Йорка, колледжей, Бродвея и прочих штучек, которые все трое так любили, Курт не заметил, как один вечер, который он должен был провести, как всегда зависая в интернете или глядя в потолок, пролетел беззаботно и весело, как в старые-добрые времена.       Хотелось думать, что вот он, тот момент, когда Курт начнет жить дальше, и через много-много лет он будет рассказывать своим детям или мужу о том дне, когда «научился жить без своей треклятой первой любви», но как только эта мысль зарождалась где-то на задворках сознания, Хаммел яростно гнал ее прочь. Она была как извержение вулкана — освобождала и уничтожала одновременно. О таком думать просто страшно.       И вот, когда Курт совсем расслабился и перестал постоянно ждать удара под дых в виде вопросов или комментариев о Блейне, случилось кое-что.       Рейчел рылась в сумочке в поисках блеска для губ. Курт валялся на кровати, закинув руки под голову, а Мерседес разглядывала подставку для украшений и перебирала цепочки, браслеты, кольца и броши, которые Хаммел перестал носить несколько лет назад.       — Наконец-то, — воскликнула Рейчел, победно вскидывая руку с зажатым в ней тюбиком. Круглым и бежевым. Блеск со сладким ванильным запахом.       И не успела рука Берри взлететь вверх, как тюбик вылетел, звучно ударился об пол и закатился под кровать. Мерседес и Курт прыснули, а Рейчел раздраженно выдохнула. Она искала его в сумочке добрых пять минут.       Когда девушка наклонилась и принялась шарить рукой под кроватью, у Хаммела в груди что-то предупреждающе екнуло, но он сначала не вспомнил, а когда дошло…       — Что это за коробка? — спросила Берри откуда-то снизу.       Курт вскинулся, как олень, услышавший охотника.       — Ничего! — крикнул он, свешиваясь с другой стороны кровати. — Оставь там! — он хотел схватить находку первым, но не тут-то было.       Рейчел резво вцепилась в нее и потянула на себя, вытаскивая на свет скелетов из шкафа своего лучшего друга.       — Что тут? — она указала пальцем на закрытую коробку с остатками подарочной упаковки по углам. Крышка уже успела немного запылиться.       — Ничего интересного, — Курт вскочил с кровати, быстро обогнул ее, поднял коробку и ревностно прижал к груди. — Некоторые личные вещи, вот и все.       — Какие? — не отставала Рейчел.       — Тебе известно, что такое «личные»?       — Что, секс-игрушки? — усмехнулась Берри.       — С ума сошла?! — возмутился Курт.       — А что нам думать? — девушки переглянулись. Хаммел поймал взгляд Мерседес в поисках поддержки, но та пожала плечами — мол, действительно, что там еще может быть?       — Да ну вас! — он с видом оскорбленной невинности вернулся на свое место и бросил коробку прямо к ногам Джонс. — Смотрите, если так интересно, — он сел на край и демонстративно скрестил на груди руки, ожидая, что у девочек проснется совесть.       Они же, переглянувшись с хитрющим видом, бросились к коробке. Курт фыркнул.       — Это что, рисунки? — разочарованно протянула Берри, вертя в руках один из портретов Хаммела.       — Не нравится — не смотри! — огрызнулся Курт.       — Эй, остынь, — Мерседес с восхищением рассматривала наброски. — Это очень красиво. Ты не говорил, что рисуешь.       — Это не мои, — тихо и по возможности беззаботно бросил Хаммел.       Девочки как по команде подняли головы. Глаза их тут же заполнились всеобъемлющей тоской и отвратительно искренней жалостью. Курту от таких взглядов хотелось волосы на голове рвать.       — Это от него, да?       — Да, — зло бросил он, отворачиваясь к окну.       Повисла тяжелая, густая тишина.       — А это что? — голос Рейчел был таким удивленным, что Курт просто не смог его проигнорировать. Повернулся. — «День, когда все должно было быть иначе». Это что, какой-то шифр?       Берри держала в руках тот самый набросок.       — Не знаю, — честно сказал Курт.       Рейчел вгляделась в листок.       — Здесь я, — с улыбкой сказала она.       — Что? — Курт выпучил глаза.       — Вот, — она протянула ему листочек и показала пальцем и фигурку, сидящую рядом с парнем, улегшимся на ковре. — Это моя укладка и ободок… правда, я потеряла его в день Великой Вечеринки.       Как будто само движение молекул замерло вокруг Курта после этих слов.       В день Великой Вечеринки.       Кругом музыка. Толпа пьяных подростков вокруг крутящейся бутылочки. Финн разлегся на ковре. Смуглая рука Блейна запускает новый круг. Бутылочка не останавливается. У Курта темнеет в глазах. Рвотный позыв. Он вскакивает, слышит чьи-то голоса, выбегает из комнаты…       День, когда все должно было быть иначе.       — Курт? — подруги с волнением вглядывались в его лицо. Кажется, они что-то спрашивали до этого. — Ты чего?       — Порядок, — громко из-за стука в ушах произнес Хаммел, осознавая это удивительное открытие.       Еще тогда, на Вечеринке, куда он пришел чисто ради купона, Блейн хотел его поцеловать. Он думал об этом, он запечатлел это, нарисовал и отдал Хаммелу, а тот даже ничего не понял!       — Невероятно, это просто невероятно, — бормотал он, глядя перед собой и не замечая, что улыбается.       — Что невероятно? — к нему наклонилась Мерседес.       — Ничего, — грустно усмехнулся Курт. — Уже ничего.       — Ты ведешь себя странно, — просто и честно сказала Рейчел.       — Больше не буду, — пообещал Хаммел, комкая в руках листок. — Давайте разделаемся с этим и спрячем обратно, — он кивнул на коробку.       — Так у вас с ним совсем… все? — осторожно спросила Джонс, пока Берри, не нашедшая в толстовке ничего интересного, утрамбовывала все обратно в коробку.       — Совсем.       — И ничего нельзя сделать?       — Он сделал выбор, Мерседес, — Курт поджал губы и горько усмехнулся. — Что бы он ни говорил после этого… в общем, теперь я знаю, что это за человек.       — А если он изменит свой выбор? — Рейчел высунулась из-под кровати. Вместо коробки у нее в руках снова был бежевый тюбик.       — Его слова для меня ничего не значат, а действовать он не умеет.       Девушки поникли, Хаммел ободряюще улыбнулся, несмотря на болезненное царапание внутри.       — Хэй, вы ведь сюда не убиваться из-за моей личной жизни пришли, да? — он подошел к ноутбуку и снова включил музыку — громко, чтобы заглушала мысли в его голове.       И они пели, дурачились, дрались подушками — в общем, вели себя так, как положено друзьям, молодым и счастливым. У них впереди была целая жизнь, и каждый старался думать только об этом.       Вечер был замечательным.       Больше Хаммел с Биллом не сталкивался, а через несколько дней, увидев его в прямой трансляции по одному из центральных каналов, понял, что мужчина вернулся в Нью-Йорк.       В школе за это время ничего не поменялось. Курт все так же прогуливал репетиции, избегал друзей, которые, к счастью, больше не пытались его достать, а по выходным гулял с Себастианом или сидел в своей комнате и пытался что-нибудь почитать.       В понедельник Курт купил цветок, поставил его на тумбочку, чтобы ухаживать и наблюдать, как тот улыбается ему своими фиолетовыми лепестками, но Келвин — так он его назвал — завял уже к пятнице. Его листья высохли и отпали, а стебли свернулись, как девяностолетние старики. Курту стало совсем паршиво, когда он взглянул на цветок в ясное субботнее утро.       В МакКинли наступило постпраздничное затишье, все ходили как в воду опущенные, несмотря на снег и солнце за окном, почти не разговаривали и выглядели либо больными, как Куинн и Джо, которые, кстати, почему-то не спускали с Курта глаз в последние дни, либо напряженными, как Блейн и Стив. Молнии между последними двумя начали летать еще почти месяц назад, но за последнюю неделю они заискрились так, что не заметить этого мог только слепой. И только ленивый мог не обсудить.       — Вы видели, Гибсон сегодня не пришел на обед?       — А Андерсон вчера сел за отдельный столик в столовой!       — Петси сказала Лу, что девушка Криса видела, как во время тренировки Гибсон блокировал Андерсона так, что чуть не сломал ему руку. Бист была просто в ярости, и теперь хочет выгнать Стива из команды!       Все эти шепотки гуляли по школьным коридорам, и Курт купался в них, словно в смоле, противной, клейкой и вязкой, как и его мысли. Ему хотелось выкинуть Блейна из головы и не думать, что там у них такого произошло, но стоило услышать где-то имя Гибсона или Андерсона, Хаммел тут же замедлял шаг, останавливался и начинал жадно вслушиваться в слова.       В понедельник, когда Стив не явился в школу, МакКинли разразилась новой волной подозрений. Происходящее принялись обсуждать теперь уже громко и с чувством.       Кто-то говорил, что его отстранили за драку с Андерсоном, хотя Блейн выглядел ни капельки не покалеченным, кто-то — что у Гибсона какие-то серьезные проблемы в семье. Самые смелые заявляли, что малыш Стив на самом деле латентный гей, до потери памяти влюбившийся в Блейна Андерсона. От этого варианта Курту хотелось сунуть два пальца в рот.       Так или иначе, версий было множество. Все понимали, что между Гибсоном и Андерсоном произошло что-то страшное, но никто не знал, что именно, и это раздражало Курта больше всего.       Так, до конца февраля школа напоминала пороховую бочку. И в среду второго марта она взорвалась.       Курт сидел в классе математики, чувствуя взгляд Блейна между лопаток, и всеми фибрами своей души желал повернуться, но не смел. Звонок на большую перемену оказался для него настоящим спасением. Хаммел быстро побросал в сумку все свои тетради, и, не оборачиваясь, вылетел в коридор, где тут же наткнулся на Бекки Джексон. Она держала в руках стопку «Чистильщика» и громогласно оповещала МакКинли о свежих новостях.       Сунув одну газету в руки Курту, Джексон пошла дальше по коридору, в который уже, словно серпантин из хлопушки, изо всех классов толпами вылетали школьники. Все хотели есть и напоминали потерявшиеся в саванне стада антилоп, несущихся на водопой.       Хаммел впечатался в стену, когда мимо него пролетела толпа особенно разъяренных второкурсников. У каждого второго из карманов кофт, джинсов или рюкзаков торчал «Чистильщик». Курт вздрогнул, предчувствуя недоброе, и дрожащими руками развернул газету, ища глазами имена одноклассников. Имя Гибсона сияло на первой же странице.       Прочитав статью, Курт на долю секунды закрыл глаза, потом снова открыл, прочитал еще раз, тряхнул головой и нахмурился. Все написанное казалось откровенным бредом. В принципе, школьная газета не тот источник, которому можно доверять, но ведь ведь не бывает дыма без огня, верно? Хаммел снова опустил глаза и прошелся по зачитанным словам.       Гибсона исключили из МакКинли.       Эта фраза повторялась в нескольких строчках, но Курт никак не мог осознать ее до конца. Не мог поверить.       «Гибсона исключили из МакКинли» звучало почти так же здорово и нереально, как «Барбра Стрейзанд решила посетить шоу эстрадных хоров в Огайо». Или как «Курт Хаммел утвержден на главную роль в новой бродвейской постановке».       Невозможно в такое сразу поверить.       На негнущихся ногах Хаммел дошел до столовой. За столиком хористов все склонились над газетой, как над какой-то диковинкой. Обсуждение было в самом разгаре, когда Курт максимально незаметно присел на свой пустующий стул. Голоса мигом стихли, все подняли головы.       — Привет, — неловко улыбнулся Курт.       Первой отмерла Рейчел. Ее возбужденный взгляд метнулся к «Чистильщику» в руках друга, потом к его лицу, а потом она всем корпусом развернулась и громко, восторженно спросила:       — Ты читал?       Хаммел осторожно, почти равнодушно кивнул, и столик хористов мигом взорвался десятком голосов. Все радовались. Радовались, что хотя бы под конец года тирании Гибсона в МакКинли пришел конец. Курт удивленно оглядел зал. Все, от хоккеистов и баскетболистов до, разумеется, лузеров вроде членов кружков по шахматам, лего и киберспорту, ликовали, потрясая газетами перед лицами друг друга. Стива все боялись и ненавидели, и теперь, когда появилась пусть не стопроцентная гарантия, но хотя бы мизерная возможность навсегда от него избавиться, школьники как с ума посходили.       Всеобщего веселья не разделял только один стол — на помосте, возле окна. Чирлидерши уныло ковырялись в своих салатах, а футболисты тихо обсуждали что-то между собой — все, кроме одного. Этот самый один сразу бросился Курту в глаза. И не потому что он всегда невольно искал Блейна в толпе, а потому что тот сидел и смотрел прямо на него. Глаза в глаза. И не отвернулся, когда Хаммел поднял голову. Не отвернулся, даже когда Курт вопросительно поднял бровь.       Просто сидел и смотрел, как будто видел его впервые.       Курту от этого стало не по себе.       Не по себе от всего происходящего. От этого шума, от радости, заполнившей столовую до краев. Радости за то, что их одноклассника исключили, судя по статье, за какое-то давнишнее, но очень серьезное правонарушение. Курту было противно.       Он встал, резко поправил сумку на плече и вышел в пустой коридор, не чувствуя пола под собой.       И не слыша, как кто-то выбежал следом.       — Курт!       Этот голос. Проникающий в каждую клеточку головного мозга.       Хаммел остановился, обернулся, внутри все перевернулось.       — Блейн, — удивительно ровно и безразлично произнес он. Даже не знал, что способен на такое. Стало жутковато. — Чего тебе?       Андерсон растерялся. Он явно не такого ожидал.       — Я хотел… поговорить.       — Мне казалось, мы обо всем уже поговорили.       — Да, но обстоятельства изменились, — Блейн переступил с ноги на ногу, не зная, куда деть руки. Курт со смесью ужаса и удивления заметил, что они у парня дрожат. Ну вот, теперь будет еще сложнее.       — Ты об отчислении Гибсона? Это ничего не меняет.       — Ну конечно меняет! — голос Андерсона чуть сорвался на хрип. Он дернулся, как будто хотел схватить Курта за руки или за плечи, но не решился и отступил назад. — Это все, все меняет.       — Думаешь, после того, что ты мне наговорил, этого будет достаточно? Думаешь, одна преграда уйдет, и ты сможешь и дальше делать со мной все, что тебе вздумается? Нет, Блейн, так не бывает. Одно уйдет, придет другое. Ты уже доказал, что для тебя важнее твоя репутация, и я ушел, как ты того и хотел…       — Но Курт!       — Я ушел! — Хаммел не мог позволить ему сказать хоть что-нибудь, потому что знал, что любое слово Блейна сейчас может пробить ту непрочную ледяную стену гордости, которую Курт выстраивал внутри себя весь последний месяц. — Теперь твоя очередь. Оставь меня в покое, Андерсон. Я только начал учиться жить без тебя.       Это было ложью, ничего Курт не начал. Он вообще не представлял, как дальше жить. Но ничего, время лечит, все образуется, без Блейна ему будет лучше.       — То, что я сказал тебе тогда, возле раздевалки, не было правдой, — тихо произнес Андерсон. «Нет-нет-нет! Замолчи! Позволь мне и дальше тебя ненавидеть!» — Стив все узнал, он угрожал тебе, а меня поставил перед выбором. Либо мы перестаем общаться, либо… Курт, я не мог рисковать тобой. Прости меня.       Ну вот. Этого он и боялся.       Курт поднял подбородок повыше.       — Что бы там ни было, — он сглотнул подступивший к горлу ком, — это уже не имеет значения. Ты предал меня, — удар. — Разбил мне сердце, — второй. — И я никогда, несмотря ни на какие обстоятельства, не смогу простить тебе этого. И не смогу тебе снова доверять.       Убил.       — Я заботился о тебе, как ты не можешь понять! — в отчаянии выкрикнул Андерсон. — Он бы убил тебя!       — Дело не в нем, — устало продолжал Курт, стараясь не слушать. Голосом Блейна в голове повторяя ужасные фразы. «Где твоя гордость, Хаммел?». Вот она, получай. — Когда кого-то любишь, когда доверяешь кому-то... не позволяешь себе принимать за него решения. Даже такие важные. Особенно такие важные. Ты мог рассказать мне все сразу, но ты решил за нас обоих. И только тебе теперь отвечать за это решение.       Андерсон просто стоял и смотрел перед собой стеклянным взглядом.       Поверженный, все внутри — кровоточащие раны, синяки и ссадины.       И Курт не лучше.       — И что, это все? Это наш конец? — безуспешно стараясь скрыть дрожь в голосе спросил Блейн, сжимая руки в кулаки с такой силой, что белели костяшки пальцев.       — Нет, — на выдохе произнес Курт. Андерсон поднял голову, в его невероятных медовых глазах загорелась надежда. — Это не конец, — он медленно шагнул ближе, окунулся в свой персональный хвойный рай, — потому что никаких «нас» никогда не было.       Блейн отшатнулся. В его огромных глазах стояли слезы.       Хаммел на секунду задержался на этом страшном взгляде, а потом развернулся и пошел прочь, стараясь не замечать того, как болезненно рассыпается на части что-то хрупкое внутри него.       Вот и все.       Оторвал.