***
Чарльз проснулся от холода, открыл глаза и посмотрел по сторонам. В постели он был один. Он было позвал Гентиана, но возглас умер на его устах, не родившись — граф и так понял, что в доме никого нет. Он встал, растерянный, весь дрожа от холода, подошел к распахнутому окну и так и вскрикнул. Весь сад заволокло холодным, мокрым туманом. Дикий вчерашний ветер сорвал разом большую часть листьев с черных, костлявых деревьев. Бурые запекшиеся листья укрыли последние цветы. Их короткое лето кончилось. Пришла осень.Глава 4
18 августа 2015 г. в 16:53
Резкие порывы ветра хлестали по кустам, почти заваливая их на землю. На темно-синем небе висела луна, огромная, полная, болезненно-желтая. Несущиеся по небу рваные облака поминутно ее закрывали, и, несмотря на полнолуние, в саду царила тьма, которая рассеивалась лишь на короткие мгновения.
Песок зашуршал под его мягкими подошвами, когда Чарльз вышел из склепа, и граф поморщился, пожалев под очередным ударом ветра, что непредусмотрительно отправился на улицу в эту ночь в одном колете. Он дошел до развилки тропинок и, поколебавшись пару ударов сердца, свернул в сторону более заросшей части парка. Дорога была ему знакома, темнота его не пугала, и на душе у него было так спокойно, как может быть только у человека, сосредоточенного лишь на одном, важнейшем для него, обстоятельстве и потому нечувствительного ни к каким иным раздражителям. Тем не менее, он вздрогнул от неожиданности, когда подходил к старой, чудом уцелевшей скамейке, потому что на какое-то мгновенье ему показалось, что одно из деревьев потянулось к нему скрюченной веткой. В следующий момент, однако, луна опять вырвалась из плена туч, и Чарльз перевел дух — рядом, нервно вцепившись его рукав, стоял Гентиан.
— Вы меня напугали, — мягко сказал граф. — Что Вы здесь делаете в такую ночь?
— Я шел к Вам, — отмахнулся Гентиан. — Скажите — то, что говорят в городе, это правда?
Даже в темноте было видно, как нетерпеливо он всматривался в лицо графа расширенными от волнения глазами, ожидая ответа.
Чарльз кивнул.
— Да, — просто ответил он. — Это правда. Его Величество принял решение о борьбе с ересью в подвластных ему территориях. Завтра он подпишет указ, где объявит нашу религию единственной законной в стране и, следовательно, упорствующие в ереси должны будут покинуть королевство или будут казнены.
Гентиан отшатнулся и упал на скамейку, как складывается в каждом шарнире марионетка, которой перерезали разом все нити.
— Небо милосердное, спаси нас и помилуй, — прошептал он помертвевшими губами.
Чарльз неторопливо подошел и оперся на ту же скамейку:
— Сомневаюсь, что оно станет вмешиваться в наши мелкие дела.
Гентиан на мгновенье закрыл лицо руками и тут же снова поднял голову, чтобы посмотреть на графа. Луну вновь заволокло драными прядями облаков, и они едва видели силуэты друг друга.
— Что теперь будет?
Чарльз спокойно пожал плечами, нимало не заботясь тем, что его жест едва ли виден собеседнику.
— Вы знаете, что будет. Когда объявят королевский указ, виконт МакКей уедет назад к себе домой, в горы, достанет из-под кровати аркебузу, которую туда засунул его отец, и вытрет с нее пыль. И двадцати лет не прошло, как мы стали единым государством. Пищали убраны, но никто не разучился стрелять из них, кулеврины прикрыты, но не заржавели. Их хозяева еще слишком хорошо помнят, как воевать с нами.
— Речь ведь не идет об отдельных кланах или семьях, — отозвался Гентиан. — Вы говорите о всем горном населении. Наш худой мир тлел достаточно недолго, чтобы они все были готовы защищать свою веру с оружием в руках. Это несколько сотен тысяч людей, которых объявят завтра еретиками.
— Не забывайте об островах и о континентальных территориях, — возразил Чарльз. — Это много сотен тысяч людей.
Гентиан молча потер лоб. Граф молчал тоже, лишь теребил задумчиво кружевную манжету, глядя себе под ноги.
— Что Вы решили делать? — наконец, глухо спросил шут.
Чарльз повернулся на его голос и сказал:
— Завтра я выступлю на Парламенте перед королем и заявлю, что такое решение несвоевременно, непродуманно и просто опасно. Что оно повлечет за собой разорение плодородных территорий, бегство населения, и кровавую волну по всему королевству. Что оно разорвет нашу страну в клочья гражданской войны.
— Он вас убьет, — коротко отозвался Гентиан.
Чарльз отвернулся, выискивая взглядом луну за облаками, и через какое-то время ответил:
— Наш добрый король умен. По крайней мере, Его Величество меня услышит. Он упрям, но Вы знаете, что он отказывается от своих идей, осознав их последствия… как бы он ни относился к тем, кто эти последствия озвучивает. Он поймет всю гибельность этого плана.
— Поймет. Только Вы этого уже не увидите.
— Ну… это уж, наверное, не такая и большая цена за мир в стране и жизни сотен тысяч?
Вокруг слегка посветлело, граф увидел, как шут упрямо покачал головой, и поднял ладонь, не давая себя перебить:
— Не надо. Я знаю, что мне следует делать. Я принял решение, и мне не нужно, ни чтобы Вы его одобряли, ни чтобы поддерживали, ни чтобы Вы были им довольны. Мне известно, многие считают, что я не заслужил места, которое занимаю при дворе. Да я и сам так думаю. Однако я не балаганная марионетка и не тряпичная напальчиковая кукла. Я стараюсь делать то, что делаю, так хорошо, как только в моих силах. Я не могу промолчать — потому что есть такие моменты, когда нельзя промолчать и не оказаться подлецом. У меня нет сомнений, как правильно поступить. Впрочем, я не стану лгать и говорить, будто это решение далось мне легко. Не искушайте меня, Гентиан. Давайте оставим этот разговор.
В глубокой задумчивости шут вытянул из петлицы розу и теперь по очереди обрывал ее лепестки, словно в девичьем гадании. Наконец, отбросив изуродованный цветок, он сказал:
— Никто, граф, не заслуживает занимать Ваше место так, как этого заслуживаете Вы. Вы сказали, что Вашему решению не нужно моего одобрения или поддержки, и это правильно, но все же знайте, что я его одобряю и поддерживаю.
Чарльз слабо улыбнулся:
— Но Вы им не довольны?..
— Я не могу, граф, — очень серьезно ответил шут, — для этого я слишком сильно Вас люблю.
Улыбка сбежала с лица графа, он весь замер, напряженный до струнного звона, и губы его слегка разомкнулись, но с них не слетело ни слова, ни звука.
Ветер, подвывая, обдирал листья с деревьев и окончательно разорвал тучи, а полная ледяной важности луна сияла на небосводе недобрым желтым глазом.
— Ну что же Вы, граф? — тихо заговорил Гентиан. — Посмейтесь хоть из вежливости… Не настолько же я никудышный… шутник?
Чарльз покачал головой:
— Мне совсем не хочется смеяться… — прошептал он. — В этом нет ничего смешного…
— Вот как?.. — в тон ему отозвался Гентиан, осторожно коснулся руки графа, закрыл глаза и подался вперед, целуя прохладные пальцы.
Чарльз сдавленно ахнул и опустился на скамейку рядом с ним.
— Ну что Вы?.. — сбивчиво пробормотал он, освободил свои руки из слабой хватки, дотронулся до губ Гентиана, словно впитывая контур кончиками пальцев, скользнул ладонями по лицу, а потом по шее, лаская, сбивая воротник, и одновременно приник к его рту поцелуем.
Мгновенье Гентиан оставался неподвижным, а потом ответил с жадностью, осторожно провел ладонью по боку Чарльза, просунул под слои одежды, так что тепло тела обожгло через одну лишь тонкую сорочку, и привлек молодого человека ближе в объятия.
Они разорвали поцелуй, потому что вокруг снова неуловимо потемнело, и Гентиан опустил на мгновенье голову, прислоняясь лбом к плечу Чарльза, не открывая глаз, продлевая этот тянущийся миг, когда существовали во всей вселенной лишь они двое и спокойствие которое они друг другу дарили. Чарльз осторожно погладил его по склоненной голове, неловко повернулся и прижался к чужому виску мягким поцелуем. Гентиан поднял глаза, и даже в полутьме Чарльз уловил влажный блеск, прежде чем их губы встретились снова, а пальцы свободных рук переплелись.
Осторожные пальцы погладили его поясницу чуть выше верхних штанов, Чарльз еле слышно, на вдохе, застонал и открыл глаза, чтобы поймать знакомый ласковый взгляд.
Он не увидел ничего, и ничто не могло увидеть их. Темнота сковала сад, непроницаемой пеленой поглотила тропинки, деревья, строения, кусты роз, и подбиралась теперь к их скамейке.
Губы Чарльза дрогнули в попытке улыбнуться, и он прижался ближе, чтобы их объятия стали более тесными, мазнул приоткрытыми губами по слегка колючему от щетины подбородку и перешел легкими поцелуями на открытое, подставленное горло. На этот раз в тишине отчетливо раздался стон и сразу замер, будто заглохнув в темноте. Чарльз, решившись, протянул руку, осторожно скользнул между складками верхних штанов и сжал тугую плоть, обтянутую тканью незеров. Под его прикосновением Гентиан содрогнулся всем телом, отпрянул назад и одновременно дернул Чарльза еще ближе на себя. Они оба замерли, распаленные, тяжело хватающие погорячевший воздух сухими губами.
Гентиан поднялся со скамейки и потянул Чарльза за руку:
— Пойдемте ко мне, граф, — с едва слышными просящими нотками сказал он.
Чарльз последовал, не колеблясь ни мгновенья.
Дом был тих и темен, но в отличие от сада, тишина здесь не была глухой, а тьма пеленающей — это просто был молчаливый сумрак, уютный для любви. Лишь на секунду Чарльз замер уже на пороге спальни.
— Мы могли бы не доходить… до клинка в ножнах? Признаться, я нахожу… этот вид фехтования чересчур утомительным… — достаточно ровно спросил он.
Гентиан внимательно посмотрел на него:
— Вам причиняли боль?
— Я бы не мог сказать, что кто-то мне «причинял» боль, — возразил Чарльз, — но, тем не менее, как правило, это действительно было больно…
Он попытался улыбкой свести неловкость разговора в более шутливый тон, но в ответном взгляде не было никакого намека на веселье, лишь только бесконечная нежность. Гентиан неторопливо обошел его, обнял, осторожно укладывая спиной себе на грудь, позволяя расслабиться, аккуратно расстегнул фрез, снимая шуршащее жесткое кружево, освобождая, наконец, шею, и губами прижался к ней сбоку.
— Нет розы без шипов… — прошептал он между поцелуями, обдавая чувствительную кожу теплым дыханием. — Не тревожьтесь, граф… Сегодня… этой ночью, по крайней мере, никому из нас не будет больно.
По телу Чарльза прошла легкая дрожь, он подставил горло под ласковые губы, и тихо вскрикнул, когда влажные зубы коснулись кожи над его кадыком легчайшим обещанием укуса.
Верхняя одежда упала на пол, Гентиан опустился на колени, развернул графа к себе лицом, осторожно спустил с его ног узкие плотные чулки, оглаживая теплую покрытую мягкими волосками кожу, чуть приподнял подол рубашки, поцеловал внутреннюю часть бедра, коснулся губами нижней поверхности твердой плоти. Чарльз, склонив голову набок, наблюдал за ним, глубоко вздыхая и лениво перебирая пальцами черные пряди волос. Гентиан отпустил сорочку, вновь позволяя мягкой ткани укрыть все под собой, и чуть подался назад, чтобы бросить взгляд снизу-вверх на Чарльза. Тот слегка усмехнулся припухшими от поцелуев губами, отступил на пару шагов, развернулся к распахнутому окну и сбросил с себя сорочку, с наслаждением услышав, как у любовника за его спиной перехватило дыхание.
— Да Вы лишены стыда, граф! — раздался голос Гентиана, слишком возбужденный, чтобы быть насмешливым.
Чарльз обернулся через плечо.
— Ну так идите ко мне. Дотроньтесь до меня.
Зашуршала поспешно сброшенная одежда, и через мгновенье Чарльза крепко обняли сзади. Рубашку его любовник так и не снял, и Чарльз ощущал, как спины касается гладкая ткань, а к ягодицам прижимается возбужденная плоть. Он откинул голову на грудь Гентиана, забросил руку назад, обнимая за шею, и прошептал:
— Скажите мне свое имя.
Пальцы, перебиравшие густые завитки внизу его живота, замерли на мгновенье.
— Что?
— Я не могу кричать шутовскую кличку. Это глупо.
Пальцы скользнули ниже, смыкаясь на влажном, твердом и нежном одновременно стволе, губы нашли его рот жадным поцелуем.
— Вы собираетесь кричать?
— Ну, если Вы постараетесь… — произнес Чарльз и тут же сам вовлек любовника в новый поцелуй.
Он закрыл глаза, учащенно, возбужденно дыша и постанывая, легонько царапая ласкающие его пальцы. Свободной рукой Гентиан гладил его грудь, ласкал соски, скользил по животу, аккуратно надавил ладонью внизу живота, так что ритм отозвался во всем теле. Граф выгнулся в ленивой судороге, низко, протяжно вскрикнул и залился семенем.
Он пришел в себя, лежа на постели, когда Гентиан склонился над ним, сцеловывая мелкие капельки пота с верхней губы, покрытой густым темным пушком, касаясь поцелуями пылающих щек, влажных ключиц, ямки пупка, выступающих тазовых косточек. Не открывая глаз, Чарльз протянул руку, дотронулся до плеча любовника и потянул влажную ткань сорочки прочь. Помедлив, Гентиан поднялся, снял ее, свернул и положил на ближайший табурет. Налитая вожделением плоть тяжело качнулась, Чарльз облизал губы, повернулся боком на сбившемся покрывале, подтянул любовника ближе и провел языком по тугой головке.
Гентиан дернулся и отступил.
— Родной мой, да Вы с ума сошли…
— Идите сюда, — непререкаемо заявил граф и привлек его обратно, обхватывая перевозбужденный ствол губами, легонько хлестнул ладонью по бедру, словно подгоняя.
Экстаз прошел по телу крупной дрожью и сорвал с искривленных губ Гентиана глухой вскрик.
Когда он снова смог дышать нормально, граф лежал в том же положении, словно в дреме.
Шут благодарно коснулся губами его влажного лба, и Чарльз в ответ улыбнулся одними уголками губ.
— Напоить Вас вином? — хрипло предложил Гентиан. — Усыпать Ваше тело розовыми лепестками? Или петь Вам хвалу при луне?
Улыбка стала явственнее, и граф открыл глаза:
— Я не хочу ни вина, ни роз, ни куртуазных стихов. Ложитесь ко мне.
Шут, поколебавшись, как был без всего, залез на постель, закутал их обоих в покрывало и прижал обнаженное тело к себе.
— Скоро рассвет? — спросил Чарльз, снова смежив веки. — Мне нужно во дворец.
Гентиан обнял его крепче, слегка укачивая, словно баюкая.
— Спите, граф, — только и сказал он.