Однажды

      Дилан открыла глаза и вскрикнула. Она нашарила бутылочку вроде бы из-под шампуня, сжала её так, что костяшки пальцев побелели, и с силой запустила в дверь, а затем выпрыгнула из ванной, на ходу хватая полотенце. Ей не улыбалось драться голой — это было бы самонадеянно и просто неудобно. Дрожь во всём теле тоже бегу не способствовала, не говоря уже о том, что еще и причиняла боль. Ей нельзя было отвлекаться в драке. Спешно прикрываясь, Дилан залезла в сумочку и вытащила один из камней. Скоро ей могут понадобиться и другие, быстро подумала она и подбежала к двери.       И тут широко распахнутые глаза Дилан сфокусировались на существе, — стоит заметить, сильно разозлённом — стоящем в дверном проёме, и она почувствовала, как кровь отхлынула с ее лица.       — Я-я-я думала, э-э-это б-был… Прости-и-ите, Ваше Высочество, я думала… Вы теперь у-у-убьете меня, да?       — Назови хоть одну причину, почему я не должен это делать, — произнёс Нуада.       В поднятой руке он держал пойманную бутылку шампуня, которой Дилан запустила в него. Она попыталась напасть на него. Этот… этот мерзкий, неблагодарный, гнилой человек, которого он спас, рискуя собственной жизнью, попытался на него напасть. Как она посмела даже помыслить о таком?       Гнев горел в его крови, бронзовые глаза налились багрянцем цвета свежей человеческой крови, когда он шагнул к женщине ближе. Нуада почувствовал удовлетворение от того, что она, дрожа, отшатнулась назад.       — Скажи мне, человек, — прорычал он, и, увидев, как женщина вздрогнула от его голоса, снова ощутил дрожь, пробегающую по всему телу. Она спряталась за мокрыми волосами, которые едва ли скрывали белизну, по всей видимости, плеч и верхней части груди. — Почему я должен сейчас оставить тебя в живых? Ты напала на меня без причины…       — Вы меня напугали! — взвизгнула она, и в её голосе слышалась паника. — Я думала… Я думала, вы — враг. Вы не можете убить меня за это!       — Какой еще враг? — недоверчиво спросил он. Она лгала? Или просто сошла с ума? — Никому не дано победить меня, и никто не может войти в это святилище без моего приглашения.       — А мне-то откуда это было знать? — язвительно спросила смертная.       Дилан неожиданно разъярилась. Она ненавидела чувствовать себя идиоткой, но стоящий перед ней эльф каким-то образом заставлял её чувствовать себя невероятно глупой, словно она не понимала, что в подобное заколдованное место нельзя просто так вломиться, по крайней мере, данный процесс вызвал бы куда больше шума, то, что она слышала в последние два с половиной часа. Вот только Дилан была настолько погружена в собственные мысли, что действовала, не думая, полагаясь лишь на инстинкт самосохранения. Не имея возможности сбежать, она схватила ближайшую вещь, чтобы использовать её как оружие, и швырнула, что есть силы, даже не прицеливаясь.       И теперь, когда она выпала из грёз, она внезапно поняла, что именно натворила в своей недопопытке защититься. Её грудь и бок ужасно ныли, она не могла контролировать даже собственное сбившееся дыхание. Лицо, которым она врезалась в угол небольшого водопада, дергало в одном ритме с пульсирующим сердцем. Треснувшая скула словно горела огнём. Почувствовав влагу на щеке, она с опасением вытерла её, и тыльная сторона её руки окрасилась в ярко-алый цвет. Боль нашептывала о забытых страхах, пыталась заманить ее в воспоминания. В отчаянии Дилан отбросила удушливый ужас и заставила себя взглянуть на стоящего перед ней эльфа.       — Неужели ты, смертная, думаешь, что такой, как я, не защитил бы свою обитель? — резко, словно хлестнув кнутом, спросил эльф.       Дилан почувствовала горящее огнем лицо, боль в рёбрах и даже острую боль от оторванного ногтя до того, как крик поднялся по её горлу и вырвался на свободу вместе с подпитываемым её бешенством ужасом.       — Я не знаю! — крикнула она. — Я человек! Откуда мне знать о волшебных дырах в стенах метро и прочем? Я психиатр, не одна из братьев Гримм! Что я знаю об эльфах? Не так уж и много. Я уже двадцать лет как не ребенок! Да столько собаки не живут. Боже, какой же вы идиот! — почему он пытается заставить ее чувствовать себя только хуже? Забудь эту чертовщину! Острая, темная, болезненная ярость накрыла ее с головой.       А потом эльф сделал всего одно движение, и гнев растворился, как туман на утреннем солнце, сменившись холодным страхом. Он наступил на порог ванной — единственной вещи, все еще разделявшей их. Его взгляд впился в нее, как оса, ледяное бронзовое обещание боли. В груди у Дилан заболело. Она едва могла дышать.       Неожиданно эльф отошел. На какой-то момент Дилан потеряла его из виду. С пугающей грациозностью он встал в паре шагов от нее, излучая угрозу. Глаза его были полны ненависти. Дилан испуганно всхлипнула.       Потом у него заплелись ноги, и он упал.       Эльф упал коленями на твердый красный камень ванной, сжимая зубы, чтобы не чувствовать боль. Кровь темным пятном расползлась по его тунике от живота, бока и плеча. Тонкими струйками она стекала вниз по ноге, собираясь в лужу на полу. Он прижал руку к груди, наклонив голову так, чтобы человек не увидел, как раны жгут и терзают его. Со стороны это было незаметно — если бы мог, Нуада бы забыл всю честь и тут же убил женщину — но сейчас он словно кланялся ей. Однако Дилан ничего на это не сказала. Она только выдохнула, заставляя себя совершить практически самоубийство — подобраться к его здоровой руке.       — У вас раны разошлись, — раздраженно пробормотала Дилан. Голова кружилась из-за паники и нехватки воздуха. Попытка встать только все ухудшила — вслед за этим пришло и удушье, и боль в груди. От близости к мужчине ее сердце бешено билось, от чего казалось, что грудина вот-вот сломается. Но не ранит ли эльф ее в таком состоянии? Даже после того, как она кинула в него бутылкой? Ладно хоть это был не камень. Пытаясь перебороть страх, сковавший все ее тело, Дилан прикусила кончик языка и пробормотала: — Давайте, Ваше Высочество, нам надо вынести вас отсюда.       — Почему ты помогаешь мне? — нехотя прорычал он. Головокружение выбило весь воздух из его легких и заставило вдохнуть.       — Потому же, что и вчера, и позавчера, и до этого, — бросила она, наконец-то садясь на корточки. Плечо за это утро должно было ее возненавидеть. Эльф весил не очень много, но после такой ванной любая ноша казалась тяжкой. Сквозь сжатые зубы она приказала: — А теперь облокотитесь о меня, сир. Не знаю, как сильно вы повредили ногу, но будет лучше, если вы не будете опираться на нее.       — Я собирался убить тебя, — прошипел, озадаченный ее поведением, Нуада. Она что, не поняла его намерения? Возможно, поэтому она помогает ему?       — Да ладно? — спросила она с заметным сарказмом в голосе. — Ну, как скажете. Я-то совершенно не знала, что больной эльфийский принц с налитыми кровью глазами собирается со мной сделать. Я-то думала, он про убийство так, шутит. Глупая Дилан, каким местом ты думала? — она ненавидела злиться, но Дилан нужно было заставить себя гневаться на него за то, что он испугал ее, иначе, скованная страхом, она не сможет залечить его раны. У Дилан не было времени на страх. Поэтому она будет разливаться ядом сарказма, как и должна по профессии. Она приглушила испуг, прикусила губу и сказала: — А теперь прекратите вести себя, как дите малое, и делайте все, что велит вам добрая тетя-доктор, ладно?       — Не сюсюкайся со мной, человек, — прорычал Нуада, пока она помогала ему сесть на стул.       Дилан проигнорировала эту реплику. Поднявшись, она побежала обратно в ванную, чтобы забрать сумочку. Приметила, что поверх стула, где была ее грязная одежда, висела свежая: белая сорочка, зеленая верхняя юбка и золотая веревка, которая, вероятно, была вместо пояска. Я не хочу быть голой, от этого руки будут дрожать, подумала она, и поспешно натянула сорочку, обвязываясь веревкой. Все остальное наденет позже. Сейчас это не важно.       Схватив дрожащими руками кожаный клатч, Дилан побежала обратно и вывалила содержимое на пол. Она схватила катушку и нитки, иглы и ножницы, зажигалку, нашла марлю, бинты, лейкопластырь и дезинфицирующее средство для рук. В детстве Дилан думала, что эта сумка волшебная. Сейчас же поняла, что почти все, что она когда-либо туда кидала, до сих пор находилось внутри. Едва ли Дилан доставала за день хотя бы каждую пятую из этих вещей. Единственной причиной, по которой она носила с собой столько всего, было то, что все это внезапно могло оказаться полезным.       — Снимайте рубашку, — энергично приказала она. Смахнув пот тыльной стороной ладони, Дилан почувствовала странное щекотание под кожей и увидела, что успела страшно пропотеть. На выдохе она пробормотала: — Ну, супер.       Разложив все вещи на маленьком столике, Дилан с опаской наблюдала, как эльф медленно и осторожно стянул красный камзол, потемневший от его крови.       — Ты не могла хотя бы из приличия правильно одеться? — потребовал Нуада, заметив, что она в одной сорочке, перевязанной кушаком. Взгляд ее синих глаз льдом резанул по его лицу, и на какой-то момент эльфийский принц даже замер, хотя все еще мог трезво соображать. Была какая-то странная пустота за ее бледными смертными глазами. Ярость, которая больше, чем просто ярость. Печаль, которая больше, чем просто печаль. Волшебство, которого он не видел в человеке тысячи лет, если вообще когда-нибудь видел.       — Рот. Закрыли. Ваша жизнь куда важнее, чем то, как я одета, Ваше Высочество. Если вы вдруг не заметили, из вас кровь течет, и я не знаю, по какой причине, хотя пара догадок у меня есть. Так что, давайте, садитесь, а поиздеваетесь надо мной как-нибудь в другой раз, ладно? Или я вам рот заткну.       Дилан опустилась на пол, вздрогнув, когда колено, которым она ударилась о тротуар за день до этого, приняло на себя вес всего тела. В ногу словно вонзились иголки, но Дилан проигнорировала их. Убрав волосы с лица, она всмотрелась в пулевое отверстие на животе эльфийского воина. Закусила губу, когда увидела тонкие линии яркого золота, бегущие из раны по животу раненого и исчезающие под тканью его штанов. Проверив швы на его руках и плече, Дилан увидела, что они были такими же — линии болезненного золотистого цвета омрачали белую кожу. Вздохнув, Дилан снова порылась в сумке, бормоча себе под нос:       — Не то… Не то… Нет, нет, нет… Нет… Ага!       Из сумки появилась банка с надписью от руки: «Мазь из эхинацеи и гидрастиса». Дилан всегда держала ее при себе для обработки ран, что было весьма полезно с ее неуклюжестью (читай: склонностью падать на ровной дорожке) и чувствительной кожей. «А еще потому что тетрациклин безумно дорогой, – подумала она и добавила с ноткой сарказма: – Не для него моя роза цвела.       Еще она достала пачку ватных палочек (неизменная часть ее аптечки) и салфетки. Выложив все это на столе, она осторожно вытерла свежую кровь с груди эльфа и, закусив губу, приступила к работе. Дилан надо было разрезать швы и наложить новые. Раны ужасно кровоточили — необходимо выяснить, почему.       — Ладно, — сказала Дилан, пытаясь не обращать внимания на то, как он следил за ней и как сильно сжимал кулаки. Она не знала, болью ли это вызвано или просто ее присутствием. От мрачного выражения лица пациента сердце Дилан рухнуло в пятки. — Ладно, начнем.       Наступила долгая тишина. Дилан она устраивала. Тишина всегда помогала, когда надо было сосредоточиться.       — Как тебя зовут? — спросил Нуада, когда пустая тишина растянулась на долгие минуты, возможно, даже на час. Он подумал, пугает ли до сих пор эту женщину. Впервые с начала дня она двигалась уверенно, но все еще отказывалась смотреть на него. Нуада задумался, ответит ли она вообще на этот вопрос. Некоторое время она сжимала зубы и протыкала рану на его животе, но не произносила ни слова. Глаза женщины были сконцентрированы на кровавой работе, уголки губ опущены от сосредоточенности.       — Дилан, — резко сказала она, взяла зажигалку и, щелкнув, начала подогревать металл. — Я уже говорила это, — добавила она.       — Полное имя.       Она смерила его взглядом и ничего не ответила — только вытянула нить из кровоточащей раны на плече. Взгляд сказал Нуаде многое, если не все. Эта странная (и раздражающая, тихо прорычал он) человеческая женщина знала власть имен. Возможно, она читала старые сказки. Это кое-что, да значило. Нуада был почти уверен, что без какого-то обещания он мало что от нее выведает. Что за отвратительная смертная.       Обладай Нуада более сильным телепатическим даром, как его гораздо более талантливая близняшка (в частности, возможностью проникнуть в смертный разум легким физическим контактом), он бы просто вырвал нужную информацию у женщины из головы. Но мягкостью Нуалы он не владел. Она была всем, чем не был Нуада. Все, что было доступно Нуале — исцелять, пользоваться магией Старого Света, получать любовь их отца — не было доступно ему. Значит, Нуада должен был пустить в ход… Очарование… Уговоры… И другие мягкие методы, чтобы узнать все, что ему нужно. Или пытать, но это не могло гарантировать результаты. Тянуть мысли из человеческого разума он будет только в случае крайней необходимости. В последний раз, когда он был вынужден сделать это, ядовитый ум на несколько дней вызвал у Нуады приступ недомогания.       — Не беспокойся, — безэмоционально сказал он, нарушая тишину, оставшуюся после ее ответа. — Даю слово наследного принца Бетморы, что не использую твое истинное имя против тебя и не позволю никому из своего рода сделать это, помоги ты мне или предай, — эльфийский принц искренне верил, что долгим их знакомство не будет, поэтому обещание ему ничего не стоило. — Спрошу еще раз: как твое имя, человек?       — Вы только что его назвали, — на выдохе прорычала она, так проворно продевая нить из его плоти, что он едва ее почувствовал.       — Что?       — Вы только что его назвали, — холодно повторила Дилан. — Ваше Высочество.       — Я сказал лишь «человек». Что за чушь ты городишь? — спросил Нуада, сжимая зубы. Почему она всегда говорит загадками?       — Вы назвали меня «человеком», словно у меня нет права называться как-то еще, — сообщила она, смерив его ледяным взглядом. Дилан глянула на зажигалку, пытаясь игнорировать жар, обжигавший ее кожу. — Так что извините, Ваше Высочество, но теперь я точно не скажу, как меня зовут.       — Я… — эльфийский принц сжал зубы, чтобы не выругаться, и проглотил проклятия. Когда он точно смог разговаривать без рычания (и преодолел желание выхватить острый ножик и вонзить в пустоту, которая была у человека вместо сердца), Нуада безэмоционально произнес: — Не хотел тебя обидеть. Скажешь, как тебя зовут?       — Нет, — Дилан перевела взгляд на эльфа, а потом — на его рану. Пальцы начинали болеть: металл разогрелся до невыносимой температуры. Практически готово. — А это, — пробормотала она. — Будет очень больно. Это единственное, чем я могу помочь вам сейчас. Рана на животе не закроется. Я не могу остановить кровотечение.       Она посмотрела на горячий металл и шикнула на него. Брызги слюны капнули на иглу и зашипели. Нуада понимал, что она собирается делать, и приготовился. Он не даст человеку увидеть, как ему больно. Почему-то он не сомневался, что смертная говорит правду о том, что она делает и насколько нужным это будет.       — Готов.       Дилан посмотрела на пациента, на его рот, сжатый в тонкую линию, холодные глаза, гордое выражение лица, и раздраженно выдохнула. Сейчас он напомнил ей ее брата Джона, когда тот поранился в детстве. Без особого желания она сказала:       — Маерс. Дилан-Роберта Сахара Ния Маерс.       Нуада открыл было рот, но ничего не сказал и посмотрел на нее.       — Ния?       — Жена моего дяди Тэда. Приготовьтесь, — коротко бросила она и вонзила огненный металл в его кожу. Эльф вздрогнул, но потом застыл — лишь крепче сжал пальцы на подлокотниках стула. В его глазах плясали болезненные огоньки. Дилан говорила, чтобы перекрыть ужасающие звуки, издаваемые иглой, протыкающей плоть. В голове как-то провелись раздражающие параллели между эльфом и ее братом, а рот почему-то не затыкался. — Моего брата Джона тоже назвали в честь него. Он же старший брат-близнец моей мамы. А тетя Ния — младшая сестра-близнец моего папы.       Наконец, она убрала зажигалку и подождала, пока дыхание эльфа придет в норму. По его бледной коже тек пот. Спустя несколько долгих мгновений, мертвая хватка Нуады на подлокотниках ослабла и он очень медленно расслабился. Еще через пару минут он переборол туман боли и осмыслил ее слова.       — Сахара? — боль, которую испытывал эльфийский воин, была практически осязаема. — Разве это не пустыня?       — Моя мама, — пробормотала она, немного раздражаясь. — Была нео-хиппи из Аризоны и очень любила «Короля льва». И немного страдала дислексией, — кто знает, почему миссис Хайди Маерс перепутала саванну с Сахарой.       — Дилан-Роберта?       — Папа фанател по Бобу Дилану, но мама сказала, что он не может назвать очередного ребенка в честь знаменитости. Поэтому он просто поменял имя с фамилией местами. Роберт Дилан — Дилан-Роберта. Мама поняла, что он натворил, только когда мы уже уехали из больницы, а потом менять имя было слишком накладно. А как вас зовут, Ваше Высочество? — неожиданно спросила она. — Не Ройбен, нет? — уголок ее губ дернулся, словно это была какая-то личная шутка. — Или Оберон? Эргефам? Иубда?       Он моргнул, когда боль вернулась. Слава богам, что эта обитель пропитана исцеляющей магией. Он, что, не говорил ей свое имя? Почему-то это напрягало. И откуда она знала имя «Ройбен»? Он знал его, знал эльфа, который его носил — короля Ройбена Черноводного. Почему она предложила его? И почему ей пришли на ум другие?       — Нет, — пробормотал он. — Я не Ройбен, не Оберон, не Эргефам и не Иубда. И для последнего я высоковат.       — Так-то да, Ваше Высочество. Так как же вас зовут? — когда она пододвинулась, чтобы прижечь никак не желавшую заживать рану на плече, Дилан увидела, что его глаза были похожи на замерзшие озера янтаря. Синие линии боли выступали по всей его коже. Дилан вздохнула и пробормотала: — Знаете, вам не нужно всегда быть смелым.       — Я — воин. Я не боюсь ни боли, ни смерти. Эти раны для меня пустяк, — холодно сказал он. — Думаю, такую простую вещь даже смертная женщина может понять.       — Мужчины — идиоты, — сказала она и вонзила горячий металл ему в кожу.       Единственное, что не давало ему ударить ее из-за ужасной горящей боли в плече, так это слезы, без конца катящиеся по ее щекам. Его боль действительно расстраивала ее. Он ничего не понимал. Она, человек, плакала из-за боли, которую он ей не показывал. Сжав подлокотники и стиснув зубы от огня, проходящегося по всему телу, он смотрел на нее, сосредоточившись на алмазах, текущих по ее лицу. Нуада еще долго напряженно сидел, когда она убрала металл, прежде, чем позволил себе расслабиться. Боль адским пламенем захлестнула его с головой. К счастью, женщина-лекарь перешла к другим ранам. Их надо было только заново прошить, потому что он умудрился порвать все нити. Пока она работала, Нуада наблюдал за ней, смотрел, как свет блестит на ее мокрых щеках, заметил холодную сосредоточенность на лице и печаль во взгляде.       — Как-то раз я видела полу-мерроу, — неожиданно сказала она. Он моргнул, лишь слегка выдохнув от удивление. — Ну, не раз. Но, когда я впервые увидела ее, она была больна. Поначалу я не понимала, почему. Терпите.       Дилан взяла ножницы и вырезала огромную дыру на его штанине, прямо над пулевым отверстием на бедре. Там также виднелись под кожей янтарные полоски крови. Она вздохнула, но продолжила свой рассказ.       — Я поняла, — продолжила она и положила баночку с бальзамом для рук рядом с собой. — Что она появилась из ручья у нас за домом. Ручья, на который мои сестры ходили вместе со своими парнями, развлекаясь и веселясь. Ручья, в который они сбрасывали весь мусор. Ручья, в который Петра, моя старшая сестра, выкидывала бычки, чтобы родители не спалили. Моя сестра Виктория выливала средство для снятия лака и макияжа, чтобы мама не могла заставить ее выглядеть так, как она хотела. Мари стреляла там по банкам из-под колы. Если они падали в ручей, она зарабатывала очки, и ей было плевать, что папа запрещал ей брать его пистолет. И они еще говорили, что я сложный ребенок.       В ее голосе не было ни капли горечи.       — Когда я увидела полу-мерроу, я поняла, что должна что-то сделать. Поэтому я наябедничала папе про Мари с пистолетом. Он запер его в сарае на самой высокой полке, куда было так просто не достать — и это с ее-то страхом высоты. А Викторию я сдала маме. Не помню, что с ней было. Петру я сдала учителям в тот день, когда увидела, что она курит в туалете. Они, естественно, поставили в известность родителей. А потом мы с братом почистили ручей.       Нуада заинтересовался. По тому, как она говорила, как двигалась, он понял, что она рассказывала правду. Пока она как могла аккуратно зашивала ему левую руку, он следил за ее лицом. Там были горечь и злость, но не на него. Ни на кого из присутствующих. Ее глаза блестели.       — А полу-мерроу? — Нуада все же оказался заинтригован. Он чувствовал на себе и Дилан взгляд маленьких глазок и знал, что маленькая крэне следит за ним и внимательно слушает историю о другой водной нимфе.       — Она выжила, слава Богу. Я должна была вылечить ее, а это меня пугало. Мне же было всего десять. Я могла все испортить. Советчиками мне были лишь книжки — говорили, надо давать ей плавать в свежей дождевой воде, которую я набирала в аквариум для рыбок. Пластик же для Лордов и Леди вреден, верно? — Дилан тяжело вздохнула. — Я ходила на ферму неподалеку, чтобы мне налили молоко прямо от коров в стеклянные бутылки. Я не хотела рисковать и покупать в магазине. А еще я просила у жены фермера домашнего хлеба, который она делала из их собственных муки и прочего. Я понимала, что от такого мерроу поправится. Я даже кормила ее со своей детской ложечки, — на его вопросительный взгляд она объяснила: — Мама покупала нам в младенчестве все серебряное — ножики, ложки, вилки, миски, тарелки, непроливайки — в магазине под названием «Вещи Помнят». На них были выгравированы наши имена, даты рождения и прочее. Настоящее серебро. Я решила, что серебро лучше стали, и, похоже, это сработало.       — Почему серебро?       — Я однажды в книге прочла, что ведьма смогла за много лет приручить потерявшегося в человеческом мире единорога и вернула его в волшебный мир. Это был очень юный единорог. Ведьмы говорили, что его можно приручить, если подковать, но лошадиные подковы были сделаны из железа, а они не хотели причинять единорогу боль. Поэтому бабушка Погодушка, старейшая и мудрейшая из ведьм того королевства, отлила подковы из серебра. Я подумала, раз в книге это сработало, то и мне помочь может.       — Продолжай, — поторопил он, когда она замолчала, стирая запекшуюся кровь с его икры. — Что случилось с полу-мерроу? Говоришь, она выздоровела?       — Да, сир. Я давала ей принимать лунные ванны. Мне было всего десять, я не могла многого сделать, но уже тогда я понимала, что одно неверное действие может все испортить. Было сложно — меня сажали под замок из-за того, что я делала то, что не должна — например, ходила на льняную ферму ниже по улице. Она была в трех милях от нас, но родители говорили, что нам с братом слишком далеко туда ходить.       — Твой брат помогал тебе? — удивленно спросил он. Не один, а два человеческих дитя спасли полу-мерроу, очистили ее дом от мусора и вылечили ее за просто так? У них должна была быть причина. Может, им нужна была ее магия. Люди даже детьми могут быть отвратительны.       — Да. Джон всегда помогал мне, когда я просила. Он единственный поверил, что я нашла мерроу; он тоже умеет Видеть, но не так, как я. Думаю, она его очаровала. Они разговаривали часами. Я ревновала, но понимала все. Кроме того, это была мерроу! Да, не чистокровная. Мы с Джоном были детьми, и она тоже, и из-за этого мы чувствовали себя… Лучше. Мы столько читали про мерроу и вот нашли такую. Она была так прекрасна. Я много лет хотела стать полу-мерроу, а потом поняла, что для этого мне придется сильно уменьшиться, поэтому решила стать дриадой. К сожалению, для них я слишком много вешу.       — В детстве я хотел стать троллем. Они казались мне грозными воинами, — без задней мысли пробормотал себе под нос Нуада.       Дилан хихикнула.       — Я не могу представить вас троллем, живущим под мостом и пугающим маленьких детей, Ваше Высочество, — сказала она. Он дернулся — более чем угрожающе, — и Дилан вернулась к его лодыжке. А, знаете, подумала она, сдерживая дрожь. Может, и могу.       — Надеюсь, ты вернула ее в ручей, — ядовито сказал Нуада. Как смела она смеяться над ним? Увидь она хоть раз тролля, она бы не стала хохотать над его детскими мечтами. Какой мальчик, которого спас некто на два фута выше его отца (вместе с его оленьими рогами), могучее и резвее, чем все лошади в конюшне, не пожелал бы стать таким, как его спаситель? Всякий раз, как он умудрялся забыть, что Дилан — мерзкий смертный, она напоминала ему об этом своими действиями или словами.       — Да, мы так и сделали. Она разрешила нам рыбачить в ручье, когда мы захотим, но только ради еды, а не развлечения. Может, она сделала что-то, не уверена, но, когда мы с семьей там рыбачили, только я и брат умудрялись что-то поймать и только на нас двоих. Если другие пробовали нашу рыбу, она была отвратительна на вкус, — она хихикнула, хотя в этом смехе было что-то горькое и грустное, от чего ему стало нелегко. — Полагаю, она все правильно сделала. Они никогда не замечали красоту вокруг.       — А ты, значит, замечала? — спросил Нуада, не успев сдержать колкость. Он не имел ни малейшего представления, почему вдруг разозлился на нее, но гнев упорно бурлил под кожей.       — Пыталась, — мягко сказала она, завершая последний стежок. — Я всегда стараюсь замечать ее, пытаюсь научить других этому. Все могут ее видеть, — она взяла банку со стола и открутила крышку. — Это крем с эхинацеей и гидрастисом. Помогает обеззараживать. Сама сделала и вырастила под солнцем. Никакой химии.       — Впечатляюще, — его голосом можно мышей травить.       Дилан проигнорировала его. Ее речь оставалась по-профессиональному холодна.       — Ваши раны загноились, и очевидно, что от человеческого металла.       — Очевидно, — с сарказмом подметил он. — Невероятные дедуктивные способности.       — Простите, Ваше Высочество, — прошептала она, размазывая крем по его икре. — За бутылку с шампунем. Вы меня испугали. Я подумала, что что-то случилось, и те, кто… Те, кто напал на меня, как-то… Нашли меня.       Нуада посмотрел на Дилан, зная, что она чувствует его взгляд, даже не поднимая головы. Она думала, что кучка оборотней явилась за ней? Но он же убил их у нее на глазах. Она забыла? Да как такое можно забыть! Хотя Нуада прекрасно понимал это, он все же напомнил:       — Они мертвы. Я сам их убил.       — Знаю, — сказала Дилан, глядя куда угодно, но не на него. — Страх затмевает разум, — как и ее абсолютная боязнь темноты, иголок и подвалов… — Простите. Знаете, давайте сменим тему? Вы мне свое имя не говорили. Как вас зовут?       — Нуада. Я принц Нуада, Серебряное Копье, сын короля Балора…       — Балора? Однорукого короля эльфов? Да здравствует Балор, — неожиданно прошептала Дилан, и глаза ее осветились вспышкой узнавания. — Великий король Детей Дану. Предводитель непобедимой Золотой Армии, величайших воинов ослепляющей славы! Велико великолепие его, несломим дух его, — заметив удивленный взгляд Нуады, она пожала плечами. — Я знаю эту речь. Много читала. Ваше Высочество, — запоздало добавила она. — Погодите… Вы настоящий принц? Целого королевства?       Нуада наклонил голову в царственном и холодном поклоне, как делал его отец. Глаза Дилан почти комично расширились.       — Прошу прощения, Ваше Высочество, — мягко сказала она и наклонила голову.       После долгого молчания Нуада спросил:       — Скажи… Что ты читала?       — Легенды. Мифы. Сказки. Родители читали мне их, пока не решили, что я достаточно стара для этого.       Нуада хмыкнул. Она? Стара? Да она младенец по сравнению с большинством тех, кого он знал. И о чем они могли говорить? Истории? Речи? Детские сказки? Отчего ей безопасно рядом с ним? Почему ей просто с ним общаться? Дилан выглядела такой пугливой, и все же… Он знавал женщин, которые были горазды перерезать себе горло за десятую часть того, что она пережила.       Нанося на раны Нуады мазь, Дилан пересказывала ему прочитанные сказки и книги. Это было интересно, ведь он не читал ничего, кроме энциклопедий (и одной книжки со стихами, поддавшись на уговоры сестры), в течение нескольких столетий. Вещи, конечно, изменились за последние несколько сотен лет. В последний раз Нуада обсуждал литературу с Нуалой, любившей книги также нежно, как он любил собирать воедино сложные механизмы гоблинов, или вырезать ножом, или работать в своей кузнице. Как странно, что он обсуждает то же, что и с сестрой, с какой-то смертной, которой даже нельзя доверять.       Чем дольше они беседовали, тем меньше она сдерживалась. Без напряжения, пронизывающего воздух, целебная магия обители стала работать намного быстрее. Его раны, смертельные всего несколько дней назад, казалось, прошли через недели исцеления — те, которые не были заражены или разодраны. Эти ужасно болели, но Нуада больше не чувствовал себя настолько истощенным, настолько слабым. С человеком, похоже, было то же самое, хотя Нуаду удивляло, почему она до сих пор не закатила истерику и не разрыдалась. Исцеляющая магия обители была больше направлена на тело, чем на разум, но и там должна была помочь. Нуада посмотрел на человека, чувствуя, как желудок неожиданно сжался. Как она до сих пор не сломалась? Подавляла ли она свои чувства, чтобы выжить?       Мне все равно, что она делает, напомнил он себе. Она человек. Мне все равно, хнычет она или нет. Пусть делает, что хочет, пока знает свое место. Когда Дилан закончила обрабатывать его раны, она аккуратно вытерла высохшую кровь с открывшегося пореза на собственной щеке и смазала его кремом, а потом сложила все лекарства в сумку. Дилан подавила зевок.       — Если это нас не убьет, Ваше Высочество, я бы посоветовала нам наведаться в больницу.       — Твои раны, — неожиданно сурово произнес он. — Они причиняют тебе боль. Тебе… Нужно что-нибудь?       — Нет, — излишне быстро ответила она. — Нет, спасибо. Мне просто надо поспать. Ванны всегда утомляют меня, да и пролежала я там… Сколько? Часов шесть? — скривив губы, она добавила: — Хватит вам шляться, Ваше Высочество, вы так угробите себя.       — Нам обоим нужно отдохнуть, — секунду подумав, он хрипло добавил: — Ты займешь кровать. Я посплю на полу, — прошлой ночь он просто дождался, когда она уснет, и перенес ее на кровать. В этот раз он решил избавить себя от подобного. И так он не провоняет снова ее смертной вонью.       — Но вам только что раны зашили! Опять! Без наркоза! — крикнула она. — Вы с ума сошли?       — Так, — твердо сказал он. — Будет правильней, — хотя сама мысль о правильности и честности по отношению к человеку возмущала Нуаду. Он подумал о галантности и чести и спросил себя, оценит ли его спина все это завтра поутру.