.
Вспышка ярости в золотых глазах была похожа на расплавленный солнечный свет. Раздался яростный рев короля-оленя. Дилан попыталась отскочить, когда он опустил рога и ринулся на нее. По боку распространилась слабость, и больное колено вновь подвело ее, подвернувшись в самый ненужный момент. Нога подкосилась, и она почти упала. Боль пронзила ее ногу, куда-то в бедро. Она обернулась и крикнула, чтобы брауни бежали, чтобы Охотник ранил лишь ее. Во рту пересохло, и она смогла лишь прохрипеть, когда расплывчатая, маленькая тень метнулась к ней; в ушах звенел оглушающий рев. Что-то раздвинуло ей бедра. Что-то большое просунулось между ее ногами, и на миг она словно ослепла и онемела. Ее разум кричал. Не опять, не опять! С ней не может это опять произойти! Никогда, никогда, никогда! И неожиданно она стала невесомой, плывущей в воздухе. Серебряная луна светила ей в глаза, а волосы развевались вокруг лица. И в этот момент между страхом и покоем, перед тем, как ужас успел наполнить ей легкие и горло криком, она поняла, что сидит на крепкой и гладкой спине между сильных мышц. Острые рога оленя пронзали ночную тьму, когда Охотник в своей звериной форме несся меж деревьев Центрального парка к Бетморе. Дилан знала, что ей нужно отблагодарить волшебного оленя, но ей не хватало воздуха, чтобы говорить. Все вокруг плыло. Ей казалось, что ей видится рыжий тролль размером не больше собаки, держащий в руках сверкающие цветы и разговаривающий под мостом с девочкой, но она не смогла как следует рассмотреть их. Блики блестели по краям ее зрения, и она попыталась прийти в себя. Нуада, отчаянно подумала она, и страх ненамного отступил, отдав место решительности. Мне нужно попасть к Нуаде. Мне надо помочь ему до того, как с ним произойдет что-то плохое. Отец Небесный, помоги мне успеть к нему вовремя. Я не знаю, что произойдет, но, прошу, дай мне время, чтобы все предотвратить. В груди зародилось тепло, и она почувствовала, как что-то окутывает ее, словно объятие. Сердцу стало спокойнее. Дилан закрыла глаза и кивнула. Не важно, что произойдет, но Бог будет сопутствовать в ее начинаниях. Все пойдет так, как и было уготовано, пока она будет стараться изо всех сил. А это значит, что надо как можно скорее попасть к Нуаде. Дилан выдохнула: — Спасибо, сир Охотник!.
— Обнажи спину, наследный принц, — приказал король Балор. Не Нуада. Даже не принц Нуада. Просто наследный принц. Нуада подавил укол горя глубоко в своем животе. В голосе короля не было ни эмоции, как и во взгляде и на белом лице. Нуала так же отказывалась смотреть на близнеца. Ее обычно бледное лицо стало болезненно-серым из-за недовольства поркой, ее глаза потемнели. Больше ничем она не показывала, что знает, что происходит. Нуада не сводил взгляда с золотых глаз отца, когда вытащил кожаный ремешок из кармана и завязал серебристые волосы в хвост, а потом осторожно снял черный жилет. Нуада не даст Имонну насладится триумфом и не даст отцу хоть в какой-то момент успокоить совесть за то, что он собирается сделать с сыном и что придется испытать Нуале. Балор не выдержал и отвел взгляд. Он отдал жилет придворному пажу, уже стоящему рядом. У молодого зеленого человека были золотые и зеленовато-бронзовые кудри Охотника и тонкие рога, виднеющиеся из волос. Всего семь лет, понял Нуада, и уже должен смотреть на порку. Дитя было бледным, непохожим на поцелованных солнцем лесных фейри. Наследный принц улыбнулся и коротко ободряюще кивнул. Смоляные глаза мальчика расширились, но цвет к нему ненамного вернулся. Если я буду вести себя так, словно это пустяк, подумал Нуада, снимая черную тунику и рубаху и кладя их на руки мальчика, он выдержит дольше. Он положил свои серебряные наручи на одежду. Эльф знал, что ничто не смягчит вид другого существа, которого сейчас будут бить железным хлыстом, но дитя выглядело так, словно он готов в любую минуту Дану душу отдать. Принц медленно выдохнул, чтобы избавиться от мысли, как хлыст будет бить его по спине. Его уже наказывали так в детстве и в юности. Гораздо реже во взрослом возрасте, но все же было дело. Некоторые орудия Старого Мира иногда так сильно ранили его, что лекари стояли поблизости, чтобы в случае чего тут же вылечить. У него даже осталась пара шрамов. Но сегодня лекари к нему не придут. Только две тысячи ударов железом и теплая кровь, стекающая под ноги. Ужасный сон о боли и предательстве. Кошмар наяву. А вот и позорные столбы. Такие красивые, испещренные серебряными надрезами и высеченными словами на старом гаэльском, но Нуада знал, что серебро принесло раскаленное железо, а слова на самом деле были проклятиями тех, чьи спины избивали хлыстом. Железные цепи были зачарованы, поэтому даже он, легендарный Серебряное копье, не смог бы разорвать их. Они будут держать его, сжигая ему запястья. Он прошел мимо придворных, выверяя каждый шаг и не отрывал взгляда от отца. Он хотел поймать глаза Нуалы — в прошлом, когда его заслуженно наказывали за непослушание, глаза его сестры всегда смягчали боль и унижение — но не мог отвернуться от Балора, а, даже если и мог, то Нуала бы все равно на него не посмотрела. В ней больше не было чувств. Только невыносимая пустота, где нет места теплу, любви и миру. Нуада не вздрогнул, когда на запястьях защелкнулись оковы. Даже бровью не повел, когда железо начало показывать, раздражать, а потом жечь его. Когда боль распространилась дальше, и он почуял запах паленой кожи, но ничего не показал. Только смотрел на однорукого короля эльфов. Имонн — тот, кто обвинял Нуаду — взял хлыст. Как обвинитель он имел право исполнить приговор, и эльфийский воин знал, что темный эльф не упустит такой возможности. Метал звенел по полу, когда темноволосый эльф встал на позицию. Нуада хотел закрыть глаза, хотел затеряться в воспоминаниях, но в каких? Мысли об отце, о Нуале заставляли его сердце кровоточить, как от раны. От мыслей о Моргуне он только начинал сильнее скучать по другу и слуге, единственном существе, знавшем, что у него есть честь, и понимавшем, что он бы не стал менять ее на жестокость и зло. А сейчас он не мог ни по кому скучать. Ему надо выстоять это в одиночку. Я хочу услышать ту историю, удивил он сам себя мыслью. Его тело уже подготовилось к жестокому удару хлыста. Ту, что Дилан хотела мне прочесть. «Однажды в зимнюю ночь». Отец не позволит мне вернуться к ней. Он подумал о синих глазах, водящих взглядом по пожелтевшим от времени страницам, и рассеченном рте, произносящем слова. Я хочу услышать хотя бы одну историю. Хочу еще один миг мира. И тут хлыст ударил его по спине. Нуала закричала. Хлыст ударил снова. Снова. И снова….
Беги. Надо торопиться. Дилан слышала голос Духа, спокойный, но серьезный, звучащий в ее ушах так же звонко, как и цоканье копыт волшебного оленя по плитам двора. Охотник остановился и бесцеремонно сбросил ее на твердые холодные камни. Она упала на спину и едва удержала голову, чтобы не удариться ей о землю. Когда смертная попыталась подняться, больное колено подкосилось, и она опять упала. Усталость жужжала у нее под кожей, а тошнотворный вкус страха поднимался к горлу, когда она вставала на ноги. Черт побери, она забыла трость! Не важно, ей надо торопиться. Ей надо попасть к Нуаде! Она слышала позвякивание металла, топот очень больших ног и знакомый низкий голос: — Дилан! Человек подняла взгляд и увидела темные шокированные глаза серебристого тролля, который был в обители Нуады в ту ночь, когда она встретила темноволосого эльфа по имени Имонн. Какая-то часть страха отступила. Поднявшись на ноги, она ринулась к нему. — Мистер Моргун! Слава Богу. Где Ну… В смысле, принц? Мне надо его найти! Где он? — Что ты тут делаешь? — прогудел Моргун на тролльском. Дилан ошарашенно моргнула и прошептала: — Эм… Что? Ох, блин, подумала она. Теперь еще и страдать от незнания чужого языка. Не везет так не везет. Она не смогла подавить разочарованных вздох. Ворча под нос — если бы Нуада был здесь, он был бы в ярости — тролль дал знак Охотнику, который уже собирался ускакать обратно в парк. — Олень, — приказал он. — Я камердинер принца Нуады Серебряное копье, наследного принца Бетморы. Во имя его и ради него я требую, чтобы ты перевел мои слова этой смертной, раз древесные люди обладают даром понимать языки лесных и горных фейри. Волшебный олень прогарцевал к ним и низко поклонился, задевая носом камни. Затем он принял облик рогатого мужчины. — Как пожелаешь, тролль. Дилан пришлось отшатнуться, когда тролль обернулся к ней. Ярость на его лице не смогла скрыть беспокойства, но он все еще пугал. — Что ты тут делаешь, женщина? — повторил Моргун. Когда олень перевел грубые слова, она ответила: — Знаю о суде над принцем. Брауни мне рассказала. Обвинения просто смехотворны. Ему нужен адвокат, тот, кто может постоять за него. Я смогу. — Не глупи. Появиться перед королем Балором без приглашения — подписать себе смертный приговор. В лучшем случае тебя четвертуют. Кроме того, ты только человек — чего ты добьешься? Дилан побелела от мысли, что ее разрывают четыре дикие лошади. К горлу подступила горечь, но она подавила ее своей решимостью. Думай об Есфири, подумала она. Есфирь не боялась смерти, делая то, что правильно. Как и Мардохей, и Седрах, Мисах и Авденаго. Я могу это сделать. Я должна это сделать — я обязана ему жизнью. Но Имонн… Неожиданно тошнота схватила ее за горло. Отец Небесный, Имонн здесь! Он здесь, я не могу, он… Я не могу, не могу. Помоги мне, Боже, прошу. Я не могу. Моргун что-то говорил ей, но делал это так непонятно и быстро, что Охотник не смог перевести. Неожиданно вспомнились слова из ее любимого гимна: Душа, что в смиренье к Иисусу пришла, вовеки свободна от всякого зла, пусть мир негодует, восстанет пусть ад, но Бог никогда не покинет тебя. И она вспомнила, как ей однажды сказал Джон: Супермен не смел — он неуязвим, Бэтмен же смел, потому нет гарантии, что он выживет. Ладно, подумала Дилан, отвечая то ли самой себе, то ли высшей силе. Ладно. Я смогу это сделать. Вслух она сказала: — По крайней мере хоть кто-то будет вместе с ним, — она полуистерично опешила, когда брови Моргуна взлетели ажно до лба. — Любой заслуживает адвоката. Мне сказали, что он не защищался. Раз сам не стал, то я буду. Я обязана сделать это ради него. Быстрее, настаивал голос. Дилан скорчила гримасу. Дух говорил ей побороть страх и идти дальше, но на пути стоял тролль. Он был слишком большой, чтобы его можно было просто сдвинуть, а, если бы ей это и удалось, то она бы далеко не убежала, особенно с больным коленом. Ей оставалось только переубедить его. Пока они разговаривали, время шло, и это было плохо. Ей нужно идти сейчас же. — Ты ничем ему не поможешь. Они подумают, что ты обольщена или под чарами. Иди домой, человек. Смертным опасно ступать на земли эльфов без присмотра. Тепло разлилось по ее груди и дошло до колена, смягчая боль. Иди сейчас же. — Я не без присмотра, — ответила она и подошла к нему; тепло исходило от нее волнами. — Вы со мной, — более серьезным тоном она добавила: — И я никогда не пойду домой и не брошу его. Идем. — Ты сделаешь только хуже! — крикнул Моргун, но олень не стал переводить: смертная не слушала. Если бы она не была столь невыносимо упряма, тролль мог бы зауважать ее желание спасти принца. Вот два осла упрямых, подумал он, ворча и следуя за женщиной. Жаль, что она смертная — она такая же, как он. Хотя он меня за это убьет. Ты должна бежать, настоял Дух. Скорее. Вздохнув и ответив Да, сир, она побежала, игнорируя боль в больной ноге, напоминавшей о себе на каждом шагу. Моргун топал позади, браня ее на языке серебристых пещерных троллей. С широкой улыбкой она извинилась и побежала дальше..
Его пот или кровь течет по его лицу? Или это фантомное эхо слез Нуалы? Нуада не мог сказать, ничего не чувствуя из-за ударов. Он прокусил губу, чтобы не заплакать после сотого удара. Нуала рыдала в руках отца на помосте возле трона. Лекари окружили ее и короля, не отходившего от нее. Балор смотрел только на принцессу. Как будто эльф, пытающийся сдержать крик, был не из его рода, даже не его сыном. На краткий миг эльфийский принц захотел, чтобы отец обнял его так же, как он обнимал Нуалу, хотя бы еще раз. Когда отец обнимал его в последний раз? Больше двух тысяч лет назад. Когда сестра в последний раз обнимала его? Больше двух тысячелетий, когда умоляла не уходить в изгнание. Его отец отказался тогда обнять его. Отказался даже говорить, даже не попрощался. Но нет, понял он, едва замечая, как тело трясется после очередного удара. После шести сотен ударов его тело онемело и не могло полностью давать понять боль. Нет, кто-то еще так же любяще обнимал меня. Недавно. Недели назад. Теплая рука вокруг нет и заплаканное лицо, прижатое к груди. Всхлипы в шелк туники. Темные кудри, щекочущие ему шею и подбородок. Радость и облегчение, исходящие от женщины, так отчаянно цепляющейся за него и плачущей. Дилан, вспомнил он. Дилан тогда меня обняла. Была так рада увидеть меня. Всегда так рада увидеть меня… Всегда. Когда бы он не пришел к ее двери, эти почти эльфийские глаза сверкали от счастья, и она улыбалась ему так, как никто не делал, словно бы он заставлял звезды сиять ярче одним своим присутствием. Она улыбалась, когда они говорили о вере и сказках, потерях и жизни. Даже когда она уставала от работы, была вымотана или в печали, Дилан всегда радовалась, когда он был с ней. Она всегда была готова принять его. Только Дилан. Семисотый удар повалил его на колени, но оковы на запястьях удерживали его — почти — стоя. Теперь он повис на цепях, ранящих его руки и держащих их над головой, что он едва мог дышать из-за давления на грудь и боль в спине. Он однажды видел распятого человека, очень давно, на ближнем востоке. Более двух тысяч лет назад. Так давно. Когда железные оковы впились в его руки и плечи, Нуада представил, как ужасно было тому человеку, висящему над землей. Шепот трусости предлагал ему признаться, рассказать о том, что сделали с Дилан. Если он расскажет все отцу, боль прекратится. Нуала больше не будет смотреть на него, как на чужака. Как на чудовище. Она может даже вновь восстановит связь с ним, как в детстве. Может, отец вновь обнимет его и поплачет над болью, которую ему причинил. Может, даже посмотрит на него с гордостью и радостью, не с отчаянием и меланхоличной любовью. Имонн будет выглядеть ослом со своими обвинениями. Сторонники Нуады будут недовольны, но даже они поймут, что принц не отступится от своих целей. Он останется изгнанником, но боль прекратится. Он снова услышит «Однажды в зимнюю ночь». Он будет в раю, который Дилан создала для его народа. Все будет хорошо. Но он осрамит ту, кому должен. Он сдастся врагу, играя в извращенные игры Имонна. После такого открытия отец может начать думать о нем еще хуже. И он потеряет то единственное, что у него было. Он потеряет свою честь. Нет, подумал он, хотя его плечи кричали от ударов и текущей крови. Я не пожертвую своей честью. Почему нет, Серебряное копье, прошипел голос Имонна в его голове. Почему нет? Какой лицемер. Какой самодовольный, благочестивый, измученный лицемер! Ты уже лишился чести, переспав с этой грязной смертной шлюхой. Нуада сжал кулаки вокруг железных цепей. Металл жег его ладони и пальцы, но он был рад новой боли. Был рад отвлечению и тому, как вел себя металл под его яростной хваткой. Как смеет Имонн говорить ему о чести? И шлюхах и лицемерии? Темноволосый эльф умрет за это. Однажды, не скоро, но однажды, он за это умрет. Скажи мне, Серебряное копье… Какой она была, эта шлюха? В постели. Имонн хмыкнул. Зачем же мне тебя спрашивать? Я могу навестить ее и выяснить сам. Знаешь, я так и сделаю. Эльф до того сжал цепи, что метал начал до крови резать ему кожу. Хлыст сильнее ударил по спине. Черная ярость заполонила тело Нуады под кожей, когда Имонн стал показывать образы себя вместе с Дилан в его голове. Образы беззащитной смертной, плачущей и вырывающейся, когда Имонн берет ее в метро, в королевской зале, на кургане Имонна, в маленьком доме Дилан на краю парка. В обители Нуады, на постели Нуады, на золотом стеганом одеяле, которое сделала ему мать перед смертью. И всегда были кровь и слезы Дилан, мускусная вонь и крики смертной. Чудовище! Мираж человеческой женщины, умоляющей Нуаду спасти его. A fháil amach óna! Отойди от нее! Если прикоснешься к ней или любой другой женщине, я убью тебя! Ты не лучше человека! Feicfidh mé tú a mharú mé tá tú i dteagmháil lei! О, ты убьешь меня, если я коснусь ее, да? Издевательский смех эхом отдался в животе Нуады. Ты ничего мне не сделаешь, Серебряное копье, холодно сказал Имонн. Я наслажусь твоей игрушкой, как и ты, а когда устану от игр в спальне, я избавлюсь от нее и найду кого-то получше. Последовал следующий образ: Имонн, весь в крови Дилан, вдалбливается в нее и бьет мечом, а, когда кончает, сжимает пальцы на ее синем от синяков горле и начинает душить. Вид того, как она безуспешно отталкивает эльфа, копьем пронзил сердце Нуады. В извращенной фантазии темного эльфа смертная умирала под ним, все еще плача, все еще моля Нуаду спасти ее. Принц подумал о Дилан, о тех трех напряженных месяцах, что она прожила в его обители, пытаясь лечить его, шок от того, что через четыре месяца после нападения она смогла выздороветь, встреча с ней на летней ярмарке, она, сидящая рядом, и отпускающая свои страхи, пока читала ему свои любимые истории. Он подумал о матери, умершей от жестокого насилия смертными. Из его глаза скатилась слеза, слеза боли и позора — он должен ей! Он должен был защищать ее! Защищать от Имонна! Он должен ей! — сверкающая, алмазная слеза бессильной злобы и боли, когда хлыст оставил новую отметину, и Имонн захохотал. Скули за свою шлюху, Высочество. Я возьму ее, использую ее и убью, потому что ты запятнал с ней свою якобы незапятнанную честь. Она умрет, проклиная тебя. Подумай об этом, пока я буду отрывать плоть с твоих костей, Серебряное копье. Beidh mé ag a ghearradh amach do chroí thar. Слова на старом наречии ножом вонзились ему в грудь. Я тебе сердце вырву. Имонн думал, что он любил Дилан. Он будет насиловать ее снова и снова, пытать и мучить, пока она не умрет… Потому что думал, что Нуада любил ее. От мысли, что эльф может лечь с человеком, принцу уже было тошно, но видеть эльфа — да кого угодно, хоть огра или гоблина — насилующего кого-то… Нуада возненавидел людей за то, что заразили его народ своим ядом. Тошнота и зло. И он ненавидел чистое зло в душе Имонна за то, что он хотел кого-то уничтожить от мысли, что его враг мог кого-то любить. После восьми сотен ударов он погрузился в забвение, но это было лишь временным облегчением. Даже в этот короткий момент полубессознательности он видел, как Имонн сжимает темные кудри Дилан, как отвешивает ей пощечины по хрупкому лицу. Темные синяки на ее бледной, покрытой шрамами коже ударяли Нуаду по сердцу, как удары. И жестокости Имонна все не было конца. Он доказал, насколько глубоки его познания в пытках и садизме. Деревянные ноги ломают ее человеческие ноги; маска позора, это ужасное человеческое устройство, разрывает ей рот железными зубцами и заставляет ее сплевывать кровью; темный эльф приставляет к обнаженной смертной коже раскаленный металл и стекло. Конца того, что Имонн хотел сделать с Дилан, все не было; в его разуме была лишь боль и мучения. Нуада мог слышать крики боли смертной, чувствовал отчаяние ее слез на языке. Или это были его собственные? Нет. Кровь и пот, но не слезы. Он не заплачет перед Имонном. Эта слеза была за его мать, за напоминание о том, что она пережила перед смертью. Больше он ни одной не прольет. Но, когда туман шока прошел, девятая сотня ударов хлыстом заставила слезы чистой боли не по его воле течь по щекам вместе с кровью из прокушенной губы. Нуала больше не кричала. Эльфийские лекари окружили ее, наполняли ее тело магией, чтобы не вылечить, а чтобы предотвратить урон, отражающийся на нее. Когда это произошло? Когда Балор понял, что Нуала не переживет удары? Но из-за железного хлыста, железных оков, железного наконечника Нуада не мог вылечиться вместе с сестрой. Может, если его освободят, то сможет. Но не раньше. Его кровь все продолжала течь. Тысяча ударов, и он повис на цепях, едва находясь в сознании, мотая головой. Кровь из прокушенной губы перемешалась с потом и слезами. Кожу на его спине разодрало до костей. Перед глазами все поплыло, и он мог думать лишь о том, что он мог ошибаться, что его действительно могут убить. Имонн может это устроить. И когда ему это удастся… Тогда Дилан… -Сломанные кости и кровь Крики женщины Удары по ноющей коже Мама? Нет, мама! Кто-то всхлипывает, зовет его по имени Нуала? Дилан? Кто… Никто не придет, никто не остановит это Хруст сломанной кости Сдавленные стоны И ничего Его мать мертва; Нуала! Дилан! Пустая тишина, отзывающаяся в черепе- Оглушающий бум пронесся по залу, обрывая воспоминание. Эльфы выдохнули и вскрикнули от удивления. Принц попытался повернуть голову. Не смог. Все болело. Еще не конец? Может, пусть он умрет без посягательств на его честь? Иначе будет еще больнее. — Нуада! Этот голос… Такой знакомый. Особенный. Почему? Это не голос Моргуна. Не Нуалы. Смертный. Смертный голос. Женский. Это… Дилан? Нет, не Дилан. Ее не должно здесь быть. Она не знает об этой чертовой и горестной ночи. Она дома, в безопасности. Далеко от Имонна, от его извращенной, почти человеческой жажды крови и женской плоти. Далеко. Там, где должна быть. Бетмора — не место для беззащитной человеческой женщины. — Нет! Нуада! А потом знакомые сильные большие руки подняли его, обняли, стараясь не задеть раненую спину и плечи, не заботясь о крови, стекающей по его волосам и штанам. Что-то мокрое и холодное упало на его повернутое лицо, смывая кровь. Когда он моргнул, пытаясь разглядеть, что происходит, он узнал женщину, смотрящую на него перепуганными и печальными глазами. Узнал эти синие глаза, из которых текли горестные слезы. Слезы, которые должны были лить его отец и сестра. Смертные слезы. Пока ее слезы смывали кровь с его кожи, он не мог говорить. Не мог сказать, что прикосновение ее дрожащей руки к щеке было похоже на холодный снег, приложенный к яростной боли в его ранах. Он даже не мог прошептать, чтобы она не плакала, но зато слышал, как ее голос дрожит, когда она шепчет его имя, умоляя: — Прости. Я пришла, как только смогла. Прости, Нуада, прости. Не умирай, Нуада. Прошу, приди в себя. Прошу. Смертная. Человек. Спаситель. Та, кому он должен. Та, кто посвятила себя помощи его народу. Та, кого хотел Имонн, потому что верил, что она была любовницей Нуады. Но он никогда не позволит темному эльфу ранить ее. Ни за что. Никогда. Он защитит ее от мерзкого среброглазого эльфа, даже если это будет стоить ему жизни. Его честь требует, чтобы он защитил ее. Дилан..
Она практически опоздала, дергая за тяжелые железные цепи, звенящие на запястьях принца. Не сумев их снять, она рыкнула на белокожего мужчину в короне с оленьими рогами и в золотой тунике. — Да как вы смели! Он не сделал ничего из тех ужасов, которые вы перечислили. Как вы могли такое с ним сделать? Если убьете его, то заплатите. Обещаю, заплатите. Чудовища, отпустите его! Сейчас же! Палачи-гвардейцы — которых отбросили разгневанный олень, которому помогал еще более разгневанный тролль — шагнули вперед, но бледный златоглазый мужчина на помосте вытянул вперед обе руки. Воины в шлемах замерли, готовясь услышать то, что хочет сказать король. — Кто ты? — спросил бледный мужчина. — Как ты посмела прийти сюда? Моргун, что это значит? — Это бедная, обольщенная человеческая женщина, которой манипулирует Нуада, Ваше Величество, — объяснил холодный голос, весь источающий ложное сочувствие. Дилан замерла, в ней пылал гнев и ужас. Она очень медленно повернула голову и увидела, как Имонн держит хлыст, мокрый от крови Нуады. Белая туника Имонна блестела от темного золота — крови эльфа Бетморы. — Его чары заставили ее прийти сюда, чтобы спасти себя. Если это не так, — добавил Имонн, и его кошачьи глаза уставились на лицо Дилан, — то ее стоит предать смерти за то, что пришла в королевскую залу без разрешения Вашего Величества. Но помилосердствуйте, она под мерзким заклятием принца. Я не дура, подумала она, встретившись с его взглядом. От паники она чуть ли не тряслась, но она сосредоточилась на эльфе, смерявшем ее взглядом, и другом эльфе, лежащем в руках Моргуна. Если я скажу правду, меня убьют. Это объясняет то, почему меня не пригласили и почему Моргун стоял снаружи. Смертная глянула на тролля, смотрящего только на своего господина. Нуада был едва в сознании. Вся его спина была в темно-золотой крови, стекающей ему под ноги. Кровоподтеки были так темны, что выглядели почти красными на фоне белой кожи его рук. У Дилан сложилось впечатление, что, если его скоро не освободят, то эльфийскому принцу станет только хуже. Но сначала надо прояснить одно недопонимание. Они убьют тебя, прошипел голос в ее голове. Ее глаза расширились, и она посмотрела на Имонна. Его серебряный взгляд вонзился в нее, как копье. Если скажешь им правду, то они точно убьют тебя медленно, ужасно и болезненно, тупая ты шлюха. А если не они, то я. И разобью каждую кость в твоем… Читал Книгу Есфири? — подумала она ему в ответ. Она не покажет ему свой страх. Не покажет, как сильно хочет убежать, спрятаться и больше не вылезать. Он моргнул, и она еле сдержала мстительную улыбку. Поцелуй свинью, эльфенок. — Я не обольщена и не под чарами. На меня нельзя наложить чары, — добавила она, посылая в темного эльфа взгляд, полный ненависти. — В девятнадцать лет меня лизнул красношап, — запрокинув голову, она показала на метку под подбородком — маленький серебристый кружок, похожий на шрам, находящийся там, где должен быть кадык. — И принц Нуада не мой любовник. Я дитя и слуга Владыки звезд, служительница Высшего короля мира. Кое-кто здесь знает, что это значит. А теперь снимите с него эти цепи и начните лечить, пока он не умер! — Приговор был вынесен, — возразил высокий квадратноголовый фейри со странными глазами и длинными руками. Дилан подавила в себе желание невзлюбить его с первого взгляда. Она же не знала его и, кроме того, Бог ожидает, что она будет любить всех, как и Он сам. Даже тех, кто спорит с ней. Хотя это не запрещает ей хотеть врезать ему. — Ему нужно вынести еще тысячу ударов. — Кто из вас король Балор? — спросила Дилан. — Полагаю, что вы, — кивнула она на бледного мужчину на помосте. — Раз вы король, вы можете отменить наказание и простить Его Высочество. Особенно учитывая то, что обвинения против него ложные. — Вовсе нет! — крикнул Имонн. — Ты станешь отрицать, что принц убил несколько смертных в метро почти одиннадцать лун назад? Ты была там, верно? Подлец, подумала Дилан. Вслух она сказала: — Да, я там была, и, да, он так сделал, но… — Не ради ли твоего спасения он это сделал? — прервал ее сероглазый эльф. — Он убил их ради того, чтобы спасти тебя от них? Не так ли он сказал тебе? — Да, он убил их, и один идиот здесь должен понимать, что… — Видите, Ваше Величество! Раз она не обольщена и не под чарами, значит, ее простой человеческий мозг не может поверить в то, что прекрасное создание из нашего рода сможет солгать ей. Наследный принц не стал бы спасать человека без выгоды для себя. Он воспользовался ситуацией, в которую она попала, чтобы убить беззащитных смертных… — Нифига не беззащитных, у них были пистолеты! — А потом обманул ее своей силой и красотой и украл ее честь и достоинство… — Чего? — она глянула на Моргуна, пытаясь понять, одна ли она здесь слышит лживую вонь в словах темноволосого эльфа. Украл ее достоинство и честь? Это он так пытается сказать, что Нуада изнасиловал ее? Или заставил обманом переспать с ним? Эти идиоты что, не помнят, чем обязуются люди, следуя за Владыкой звезд? Да, возможно, они не часто встречают представителей движения святых последних дней, но все же! У Высших Эльфов должна быть хорошая память! — Я служу Владыке звезд! Я не сплю с кем попало! — Но это не «кто попало», а наследный принц Бетморы, унаследовавший идеальность королевского рода… — О, Боже мой! — Дилан впервые подумала, что они проиграют не из-за Имонна, а из-за глупости эльфов, согласно кивавших на его мусор вместо слов. — Он планировал измучить ее, а потом убить из-за ее человеческой крови… — Поэтому ты убил зеленого человека и его жену? — перекричала его Дилан. Темный эльф замолчал. Яд в его серебряных глазах заставил смертную встать поближе к Моргуну, ее сердце быстрее забиться, а страх закричать в венах. Олень, пришедший вместе с ними в залу, вышагнул между Дилан и Имонном, ощетинился и наставил рога на эльфа. — Потому что ты хотел выставить принца Нуаду в плохом свете? Имонн шагнул к ней. Видимо, она издала какой-то звук, потому что Нуада напрягся в руках Моргуна. Волшебный олень опустился на четыре мощных ноги и презрительно фыркнул на яростного эльфа. — На твоем месте я бы такого не говорил, человек, — прорычал Имонн. — Но это правда, — смертная повернулась к королю эльфов. — Ваше Величество, принц Нуада спас мне жизнь. Те, кого он убил… — дрожь пробежалась по ее спине, и она не смогла унять ее. Фантомная боль чего-то разрывающегося внутри, слепящий свет; она чуть не закричала. Помогите! Потом она подумала об эльфийском принце, истекающем кровью в руках Моргуна, о его золотых глазах, которые меняли цвет по настроению. Она расправила плечи. — Они были насильниками и убийцами, преступниками, — двор выдохнул, но Дилан продолжила. — Нуада не мучил и не игрался с ними. Он убил их так быстро, как это было возможно, а потом отвел меня в безопасное место. Он позволил мне остаться в волшебной обители, пока я полностью не вылечилась, а потом проводил в ближайшую больницу. — Ваше Величество, если она полностью вылечилась, зачем относить ее в больницу смертных? — спросил Имонн. Дилан открыла рот, но эльф крикнул: — Потому что она лжет, сир! Или потому что принц ранил ее, а она прикрывает его из-за каких-то чувств к нему, мыслей, которые наследный принц очевидно поместил в ее податливый человеческий мозг… — Может, заткнешься и дашь мне сказать? — крикнула Дилан, выведенная из себя и испуганная. Она смотрела уже не на Имонна, а на Нуаду, его серебряный хвост намок от крови, стекавшей на пол. Опешив, Имонн так и замер с открытым ртом. — Сыр и крекеры, я даже не могу сказать, что небо синее, чтобы ты не видел в этом какого-то эльфийского подвоха. Заткнись уже. Знаете, — сказала она королю, уже вежливее. — Ваше Величество, может, продолжим обсуждать это после того, как отпустим Нуаду? Пожалуйста. Если я ошибаюсь или вру, или что там еще предложит Имонн, тогда… — она замолчала, побледнев от мысли — ужасной, пугающей мысли, что им могут не поверить. — Если то, что я говорю, не правда, тогда я приму остаток наказания принца Нуады. Глаза цвета расплавленной бронзы посмотрели на нее. — Н-нет! — ослабевший от кровопотери хрип все еще был властен. — Нет… Отец, прошу. Десять сотен ударов… Сотня ударов… Убьют… — Ты тоже заткнись, — выпалила человек, но взгляд, которым она смерила эльфийского принца, привлек внимание Балора: в нем было отчаяние, ужас, беспокойство, страх и защитные инстинкты матери-львицы. А у принца… Там была ярость, почти отчаянная упрямость в звериных чертах, когда он пытался выбраться из хватки Моргуна и подняться на ноги. — И даже не думай вставать! Ты умираешь, — добавила Дилан, складывая руки на груди. — Не тебе одному позволено спасать всех и вся. Кроме того, однорукий король и сам может наказать меня за то, что я сюда заявилась без приглашения. Ну, вы слышали мое предложение, Ваше Величество. Что скажете? — Нет, отец… — А ну тихо! Или я вам задницу надеру у всех на глазах. Моргун, возможно, мне в этом поможет! Тихо! Король Балор смотрел на украшенную шрамами женщину, которая так легко говорила на старом наречии и смотрела ему прямо в глаза, не вздрагивая от чужого взгляда цвета древнего золота. Он мог поклясться, что она совсем не боится. Эта смертная рискнет своей жизнью… Чтобы спасти его сына? Его сына, эльфа, который презирает людей и хочет, чтобы они все умерли? Почему? Кроме того, Нуада только что умолял, чтобы наказали только его, а не человека, боясь, что это убьет ее. Что произошло между его сыном и этой женщиной? Что, если… Если она действительно его возлюбленная? Мог ли Нуада полюбить человека? Нуада смотрел на человека, которая бесстрашно стояла перед его отцом, предлагая свою жизнь — опять — за него. Он был уже готов ко всему, но Дилан опять удивляла его. Она каким-то образом узнала о суде — наверное, ей сказал кто-то из волшебного народца — и добралась сюда, рискуя собой, чтобы просить короля о нем. Она вновь предлагает себя вместо него, значит, его могут отпустить. Она рискнула появиться перед Имонном — хотя должна была знать, что темный эльф устроит ей, если опять встретит. Принц вспомнил ее ужас от мысли, что оборотни вернутся, и поразился, что создание, не знающее о храбрости, может быть таким смелым. Или это глупость? Если бы его голова не плыла, а тело не кричало в агонии, он бы схватил ее за плечи и привел в чувство. Но из-за Имонна поблизости он не мог позволить себе тратить зря силы. Не после пыток, которые он видел в разуме темного эльфа. Имонн вскипел, его рука в белой перчатке, испачканной кровью, все еще держала хлыст с железным наконечником. Дилан следила за ним краем глаза, на случай, если он еще что-то ляпнет, но вся сосредоточилась на короле, который будет решать, жить ей или умереть — и жить или умереть Нуаде. Прошу, Отец небесный, молилась она. Что-то тошнотворное, ядовитое танцевало на кончике ее языка — страх? Прошу, пусть все это не будет понапрасну. — Освободите его, — приказал мягкий и нежный голос. Женщина, как две капли воды похожая на Нуаду за исключением темных глаз и губ, более мягкими чертами лица и с более здоровым оттенком кожи, потянулась вперед, и одетый в зеленое эльф помог ей подняться. — Я проверю правдивость ее слов, отец. Она сказала «отец», подумала Дилан. Значит, это Нуала. Нуада как-то упоминал о сестре-близнеце, но за все время, что женщина провела в его обители, он закрывал ее портрет. Человек видела его случайно, когда Нуада смотрел на него с каким-то болезненным выражением на лице, думая, что смертная спит. Мне она не нравится, поняла она, моргая от удивления, когда эльфийская принцесса спустилась к ней по ступеням. Клацающий звук подсказал ей, что с избитого и кровоточащего принца сняли цепи, но Дилан не сводила глаз с приближающейся принцессы. Она и Нуала внимательно рассматривали друг друга. Она мне не нравится, потому что она просто стояла, пока с Нуады снимали кожу, и не пыталась помочь ему. Она хотя бы защищала его на суде? Бригитта сказала, что Нуада считал, что она так не сделает. Никто не сделает, даже его отец. Какой король сделает подобное с собственным сыном? И тут она вспомнила историю из Ветхого Завета об Авессаломе. Она не могла сказать, чьим он был сыном, но мужчина хотел свергнуть своего отца, царя израильского, занять его трон и начать гражданскую войну. Армия царя сокрушила его силы, и Авессалом погиб в битве, но царь, вместо того, чтобы праздновать победу, упал и заплакал: «О, Авессалом, мой сын. Мой сын, Авессалом». Слезы навернулись ей на глаза, но она не заплакала. Хватило уже на пути в Бетмору. Все хорошо. Может, ему казалось, что он поступает правильно. Прости, Отец Небесный, взмолилась она. Я постараюсь дать им обоим шанс. Я очень… Хорошо отношусь к Нуаде, но это не оправдание. Я попытаюсь смирить свое предубеждение, если Ты мне поможешь. И, добавила она, когда Нуала подошла к ней, смотря своими желтыми глазами, благослови меня, чтобы она не разодрала мне мозг на маленькие кусочки. — Дай мне руку, — голос принцессы был сип, словно она недавно кричала. Дилан подчинилась, приложив свою ладонь к вытянутой ладони эльфийки. Ей показалось, что Нуада что-то сказал. Очень, очень грустно. Но он не мог. Он никогда раньше не показывал перед ней таких эмоций. Дилан сомневалась, что он начал бы делать это даже раненый и почти мертвый. — Они изнасиловали тебя, — прошептала Нуала, в ее голосе был слышен ужас. Дилан отпрянула, воспоминания вспыхивали в ее голове, но руки не отняла. Не могла. Потому что она нужна Нуаде. Король Балор мог услышать слова дочери. Да что там, смертная была уверена, что все придворные джентри с их острым слухом слышали их. — Снова и снова. Боль. Кровь. Страх. Столько жестокости. Ты думала, что умрешь. Ты молилась о том, чтобы умереть, чтобы положить конец боли. Потом… Спаситель. Серебряный ангел, похожий на восходящую на небо звезду. Белый зверь из сказки. Нуала подавила слезы, подступающие к ее длинным золотым ресницам. Стыд и обида разъедали ей живот. Поэтому Нуада спас смертную — чтобы то, что произошло с их матерью, не повторилось еще раз. Брат не мог допустить подобного даже со смертной. Да, он мог пройти мимо убийства, жестокости и насилия над ненавистными детьми Адама, но изнасилование — никогда. От одной мысли о нем у него болела душа. Она, его близняшка, его вторая половинка, должна была это знать. И потом… — Вам обоим так больно. Ужасные раны. Ты доктор. Лечишь разумы и души. Ты знакома с медициной. Вы помогали друг другу, потому что иначе бы погибли. Он забрал тебя в свою обитель, и ты лечила его раны, избавила от железной болезни и яда. Он был обязан тебе жизнью. Дело чести. Поэтому… Но почему, горестно подумала Нуала, почему брат ничего не сказал? Не объяснил? Он думал, что вы ему не поверите, мягко сказала Дилан. Потому что именно так вы и сделали. Глаза Нуалы расширились. Ты можешь общаться со мной? Ну, вы вроде как читаете мои мысли, Ваше Высочество, ответила смертная и показала ей разговор с Бригиттой и Беканом, то, что брат-близнец принцессы знал ее так же хорошо, как и она себя, если не лучше. Убедилась, без едкости и злости, чтобы Нуала поняла, как неправильно было сомневаться в чести и чувстве справедливости наследного принца. Я не знаю ни одного смертного, который был бы столь же благороден, как принц Нуада. За исключением Пророка и Сына Высшего короля, но первого я не встречала, а второй не из смертных. Ты не понимаешь, возразила Нуала. Он ненавидит людей. Он желает им всем смерти. Нет, вежливо ответила Дилан. Он хочет, чтобы его народ был свободен, а смерть людей — единственный способ достижения этого на данный момент. Он ненавидит нас за то, что мы сделали, и, может, мы этого заслужили. Я знаю, что люди во многом напортачили, но он не стремится выкосить нас из ненависти. Он в отчаянии. Он цепляется за свою честь и пытается спасти народ, который не может помочь сам себе. Если подумать, он в этом чем-то схож с Богом. Вы все смирились с тем, что вы умираете. А он нет. И никогда не смирится. Как и я. В разуме Нуалы вспыхнули тысячи образов и эмоций — жгучая боль от электричества, терзающее тело ребенка; радость от вида никс и асрай, купающихся в реке под луной; вычищение той же реки от грязи и мусора вместе с мальчиком, очень похожим на детскую версию женщины, в чьем мозгу копалась Нуала; обжигающе холодный волшебный поцелуй благодарного гарканана под золотой луной на Самайне, пока его возлюбленная морген плавала в чистой воде; лечение израненного кобольда медом и корицей; яд из игл, протыкающих вены ребенку, а она кричит, что верит в фей… Последнее видение выбило воздух из легких Нуалы: ее брат, сидящий в уютном кожаном кресле перед камином, положив ноги на низкую табуретку, чешет за ухом черного котенка на своих коленях. А рядом с ним, освещенная золотым светом пламени, мерцающим на ее шрамах, сидит женщина, в чей разум сейчас смотрит Нуала, читает книгу в зеленой обложке, и слова «Проклятье феи» блестят на ней серебром. Как такое возможно? Он бы никогда… Он не мог… Вместе с Нуадой в памяти женщины — Дилан, подумала Нуала, ее зовут Дилан — эльфийка увидела все то, что произошло практически за две луны чтения: яблочные дольки под расплавленным сыром на тонком хлебе; человек выставляет свежее молоко и хлеб для волшебного народца; пыльный запах старых книг; посверкивание, когда домашний брауни выходил чистить гостиную. Все это сопровождалось теплым голосом смертной женщины, читающей вслух перед каменным камином. Обитель, поняла Нуала. В мыслях Нуада тут же возразил, что нет, это просто приятное возмещение долга, но его сестра чувствовала, что он согласен с ней, хотя и отрицает это. Наследному принцу Бетморы нравилось быть в обществе смертной женщины. Он чувствовал себя… Не защищенным. Принцесса не чувствовала в нем такой эмоции. Он чувствовал, что ему рады в этом доме среди деревьев. И благодаря нему смертная чувствовала себя в безопасности. Десять, почти одиннадцать лун вместе, и вот во что они вылились. Он дал мне шанс, пробормотала Дилан, когда тролль поднял на руки измученного, раненого и почти униженного Нуаду. Он дал мне шанс, и может дать такой же остальным. Не отталкивайте его, Ваше Высочество. Он одинок. Он скучает по вам. Ему больно. В разуме эльфийки возник образ подземной обители, аскетичной и почти пустой. Но она узнала стеганое одеяло, лежащее на кровати, и портрет на стене над камином. Она знала, что это ее портрет, хотя его закрывала тяжелая вельветовая занавесь. Знала, потому что в этом воспоминании Нуада смотрел на него с таким отчаянием и одиночеством на лице. Ты не понимаешь, ответила Нуала. Ты лишь человек. Его любовь ко мне… Опасна. Любовь многих эльфов опасна, особенно королевских кровей. Он влюблен в… Кого не стоило бы. И эта любовь тоже опасна. Навязчива, вы хотите сказать. В этих словах были печаль и симпатия. Понимание. Но, что странно, ни гнева или отвращения или любой другой эмоции, которую бы могла ожидать Нуала от человека после таких открытий. Я психиатр. Я имела дело с навязчивой любовью. Она случается, когда у тебя больше не остается других привязанностей. И, поверьте, принц вполне адекватен. Я думаю… Он устал бороться с собой и всем миром. Поэтому из-за усталости, одиночества и горя он решил сдаться и отпустить эти чувства. Дайте ему время. Я давала ему более двух тысяч лет. Я больше не могу вытерпеть его мыслей. Они полны жестокости, ненависти, смерти. Недавно их стало меньше, но они все еще отравляют его. Я не могу… Когда вы двое появились на этом свете задолго до человечества, сказала Дилан, вы стали братом и сестрой не на тысячу и даже не на две тысячи лет. Вы будете братом и сестрой до конца дней. И он еще не настал, Ваше Высочество, и его еще очень, очень долго не будет. Не оставляйте его. У многих в жизни есть трудности, некоторые из которых не заканчиваются до самой смерти. Он — ваша, а вы — его. Все может образумиться. Нуала разорвала мысленный контакт и опустила руку, которая нещадно болела. Как долго она пробыла в разуме этой женщины? Все тело ныло от фантомных болей, а теперь, без лечения, все стало только хуже. Перед глазами плыло, а пальцы одеревенели, когда она пришла в себя и поняла, что все смотрят на нее и смертную. Все, за исключением самой смертной, Нуады и тролля, который его держал. Тролль и человек могли смотреть только на принца, который был мертвенно бледен и без сознания. Эта женщина… Нуала никогда не касалась подобного разума. Решительный, но не самоуверенный. Добрый, но не наивный. Разум, который должен был помутиться от страха после изнасилования — и страх действительно был, но не такой сильный, как Нуала ожидала. И там, где принцесса его находила, всегда был Нуада, отгоняющий его. Воспоминания о Нуаде, который должен пугать смертную. Эта женщина всегда пыталась говорить и думать лишь добро о тех, кто был рядом с ней, пытаться быть смиренной и следовать тому, чему учит Владыка Звезд. Она была так глубоко предана христианскому Богу и хотела подчиняться двум главным Его заповедям: любить Бога всем сердцем, умом и душой, и любить всех, кого любит Бог, искренне и беззаветно. — Она… — выдавила Нуала, выдавила свой стыд, прокашлялась и повторила: — Человек говорит правду. Имонн лжец и убийца, отец! Дилан поняла, что что-то не так, когда Имонн улыбнулся, и его улыбка была похожа на нож во мраке. Эльф улыбнулся шире, когда Дилан все поняла и открыла рот, чтобы закричать, но не успела — он уже отдал приказ: — В атаку! Дилан повернула голову, увидев по крайней мере сотню черноволосых среброглазых эльфов, вытащивших мечи и последовавшие приказу эльфа. Когда молчаливые палачи-гвардейцы бросились в атаку, смертная отвернулась и сосредоточилась на Нуаде и Моргуне. — Надо идти, — бросила она троллю. — Он не в той форме, чтобы драться! — Идите со мной, — приказала Нуала и схватила Дилан за руку, проведя ее по помосту мимо отца, вытащившего гигантский меч, в котором человек узнала клеймору. Нуала повела человека и тролля к маленькой неприметной двери в стене, закатала рукав и махнула рукой. Золотой браслет на ее запястье замерцал, и гравюра на металле извилисто скрючилась. Дверь отперлась, и Нуала завела Дилан внутрь. Моргун захлопнул ее, когда тоже вошел за ними, пытаясь не навредить раненому принцу. Нуада застонал, и Дилан посмотрела на него. Цвет — если лунную бледность можно так назвать — медленно возвращался к его лицу. Даже когда она смотрела, плоть начала заново отрастать на плечах и спине эльфийского воина. Дилан хотела коснуться принца, проверить, что он действительно дышит, но боялась ранить его. Сейчас он вскочит и начнет надирать всем задницы. Я в порядке. Мы в порядке. Все в порядке. — Идем, — прошипела принцесса. Она вытащила узкий эльфийский меч и пошла дальше по коридору. — Подождете в моих покоях, пока он не придет в сознание. Потом пусть сам решает, что делать, — они бежали по извилистым коридорам, пока не дошли до двери из рябинового дерева, на которой было написано что-то по-эльфийски. Нуала снова воспользовалась браслетом, чтобы снять чары, открыла дверь и запустила Дилан внутрь. Обернувшись к Моргуну, она приказала: — Не важно, какую обиду вы держите на меня за эту ночь, но защищайте обоих ценой жизни. Знаю, что вы бы сделали это ради моего брата, но сейчас сделайте и ради человека. Она особенная. Ее душа как наша, хотя и человеческая. В ней мой брат находит утешение. Охраняйте ее. Моргун не ответил. Эта так называемая принцесса не понимала принципов верности, любви, служения. Пусть себе приказывает. Он будет защищать своего принца до последней капли крови, и человеческую девчонку тоже за то, что она сделала, чтобы спасти Нуаду. Тролль зашел в покои и захлопнул дверь перед лицом принцессы. Он слышал, как сестра принца вновь бежит по коридору, возвращаясь к битве. Моргун посмотрел на Дилан, которая поняла, что теперь она за главную. — Положите его на кровать, — приказала человек дрожащим голосом. — На живот, пожалуйста, — Моргун послушался, впечатленный тем, что человек еще держит себя в руках. Но, если бы она часто паниковала, она бы не смогла залечить раны принца той зимней ночью. Дилан осмотрела эльфа, все еще находясь в ужасе от ран, хотя они уже начали залечиваться. — Как он так быстро лечится, когда хлыст был с железом? Она его видела, ужасный металлический наконечник, который тошнотворно блестел от кровавого золота эльфийской крови. Он напомнил ей о копье, которое висело у Нуады над кроватью — длинную палку золотого дерева с зловеще острым наконечником, похожим на железо… Но не из него. Или все же могло быть? Она помотала головой и сказала себе не быть глупой. Конечно же, это не железо. Железо убивает фей. Но Копье Света было сделано из железа, вспомнила она. Железа из сердца звезды, и принадлежало оно Бригитте из племен богини Дану… Моргун пошевелил пальцами и хлопнул в ладоши, вырывая ее из мыслей. Затем тролль указал на дверь и очертив в воздухе силуэт женщины. Человеку пришлось минуту вспоминать, о чем она его попросила. — Нуалу… Лечили магией? — догадалась Дилан. Тролль кивнул и указал на Нуаду, изображая железные оковы на руках. — И, раз Нуада не был связан железом, лечение коснулось и его? — он кивнул. — Потому что они близнецы? — снова кивок. — Хах. Полезно знать. Ухх, — пробормотала она, снова сосредотачиваясь на ранах. Что странно это помогало побороть страх, живущий внутри нее. — Я не захватила с собой свою медицинскую сумку. Я ничего не могу сделать для него, кроме… — смертная замолчала и посмотрела на Моргуна. — Идите… Охранять дверь, пожалуйста. Я не смогу сделать это, пока вы смотрите на меня — это странно, — тролль наклонил голову, и Дилан вздохнула. — Я буду молиться, — в горле пересохло, руки затряслись, и она добавила: — Это все, что я могу сделать. Озадаченный, тролль пожал плечами и потопал к двери. Пусть молится. Она служит Высшему королю мира. Странно, что люди верят в Высшего из богов, но не верят в низших. Может, низшие были больше похожи на сильных эльфов, чем на богов, а людям нужны были более сильные примеры для подражания. Или они просто забыли. Или еще что-то. Многие люди не верили во Владыку Звезд, если так подумать. Или плохо верили. Но Дилан говорила, что она Его слуга и дитя, значит, она точно верила. Человек с некоторыми сложностями встала на колени у кровати. Она почти чувствовала всю кровь, которая вытекает из тела Нуады, смачивая простыни на постели принцессы. Она поежилась и прогнала эти мысли из головы. Когда она не могла сосредоточиться и должна была молиться, она пыталась вспомнить первые двадцать секунд из гимна — в основном инструментальный проигрыш. Если она будет думать о словах, то они засядут у нее в голове до Судного Дня. Теперь она слышала изумительные переливы «Не унывай, Господь всегда с тобой», и тут же ее плечи расслабились, и все напряжение ушло. Она склонила голову. — Отец Небесный, — тихо прошептала она. Она знала, что Моргун может слышать ее, из-за чего ей стало неуютно — молитва была личной и не предназначалась для чьих-то ушей. Но она знала, что Нуаде нужно слышать голос, чтобы очнуться, а Моргун не мог говорить, стоя у двери и карауля их. Найти их было трудновато, но Дилан было спокойнее, что тролль их охранял. — Отец Небесный, — повторила она. — Помоги мне. Знаю, я должна поблагодарить Тебя за все благословения — ну, я благодарна, что успела вовремя и что я не мертва — но сейчас мне очень-очень страшно. Я боюсь за Нуаду. Он так сильно ранен. Он лечится, но я… — от паники и ужаса ее голос сломался. Она до боли сжала пальцы и подавила всхлип. — И Имонн, — продолжила Дилан, когда голос не дрожал. — Сейчас убивает всех в тронном зале или как там это место называется. Прошу, если это возможно, пусть никто не умрет. Если нет, прошу, пусть их смерти не будут болезненны. Пусть они умрут быстро. И, прошу, пусть Нуада поскорее очнется. Мне всегда лучше, когда он рядом. Он очень силен и смел, он умелый воин. Прошу, защити его, если он пойдет драться. И, прошу, защити Моргуна. Мне он нравится, и я не хочу, чтобы его ранили, если это возможно. Прошу, защити принцессу Нуалу и короля Балора. Я знаю, как Нуада любит их, и его сердце разобьется, если с ними что-то случится. И… Она подготовила себя к тому, что должна просить. — Прошу, если есть способ закончить это без смерти Имонна, пусть это будет так. Если нет… Прошу, пусть он умрет быстро. Он мой враг, — точно же, он ее враг. Она вспомнила Нуаду, кровоточащего и едва в сознании, скованного железом, и сглотнула соль горя и невыплаканные слезы. — Он мой враг, — повторила она через сжаты зубы. Гнев пылал в ней, как боль. — Ну и пусть. Бог говорил нам молиться за наших врагов. Поэтому я прошу Тебя о милосердии к нему. И, прошу, помоги Нуаде поскорее очнуться, — теперь глаза кололо и в горле пересохло от слез. Дилан прикусила губу, чтобы не дрожала. — Я хочу, чтобы он сказал мне, что с ним все хорошо. И я говорю это во имя Бога нашего Иисуса Христа, аминь. — Я в порядке, — прохрипело снизу, и Дилан открыла глаза. Увидев глаза цвета жухлого лимона, ее сердце подскочило. Она нервно выдохнула и не смогла сдержать слез. — Нуада? — она глянула на Моргуна, который обернулся к принцу. — Он очнулся! — она повернулась к эльфийскому воину. Он тяжело дышал, его лицо совсем побелело. — Насколько сильно больно, Ваше Высочество? — спросила она, пытаясь выставить свой профессионализм, как оружие. Незаметно для себя, она положила ладонь на его мокрую от пота кожу, все еще дрожа от шока. — По шкале от одного до десяти, десять хуже всего. Он изогнул тонкую бровь. — Пятьдесят. Почему она касается его? Почему по ее щекам текут слезы? Он слышал, как она молилась за него — молилась! — и не понимал, как шепот может помочь ему чувствовать себя лучше. Она молилась своему Богу, чтобы тот защитил его и Моргуна, его сестру и отца. Но еще она молила Высшего короля мира о милосердии к Имонну. Сочувствие? Или глупость? Милость или тупость? Смелость или кретинизм? Зачем это вообще спрашивать по отношению к человеку? Он задумался. Она не должна понимать милость или смелость, но все в ней говорило об обратном. — Пятьдесят? Ай, — пробормотала она. — Возрастает, падает или остается такой же? — Падает, — сказал принц и приподнялся на локтях, дыша через стиснутые зубы. — Возрастает. Сильно, — он упал обратно на кровать. — Надо подождать перед тем, как вставать. Ты… — глаза потемнели до цвета бронзы. — Ты не должна быть здесь, человек. Как ты посмела прийти сюда? Зачем ты пришла? — Спасти ваш белоснежный зад, — сказал Моргун на тролльском, но Дилан не поняла его. — Вам не стоило приходить сюда одному, Ваше Высочество, — сказала она. — Тебе вообще не стоило сюда приходить. — Может, вы и принц, — сказала она, садясь. Почему она не может согнать эту глупую улыбку с лица? И почему слезы не останавливаются, сколько бы она их не стирала? Чего она вообще радуется, что этот упрямый осел очнулся? Особенно учитывая то, что первым делом он начал жаловаться и сразу после — оскорблять ее. — Но вы мне не начальник. Когда Бог приказывает, я подчиняюсь, помните? — Твой христианский Бог приказывает тебе врываться на личную встречу? — когда она изогнула бровь, он вздохнул. — Человек, тебе тут быть опасно. Тебе не стоило приходить… Но… Я это ценю, — как Дилан знала, это был самый ближайший аналог «спасибо» в мозгу эльфа. Она отстраненно подумала, знает ли он вообще такое слово. Кстати, «пожалуйста» он вроде бы тоже ни разу не говорил. — Я знаю, что это опасно, — сказала она ему, поднимаясь на ноги. Всегда после молитвы у нее ныли пальцы на ногах. — Имонн сейчас пытается навести шороху. Ваш отец и сестра надирают ему зад вместе с королевской стражей, если уже не надрали. — Что? — Нуада подскочил и попытался сползти с кровати. Дилан нагнулась над ним и, поколебавшись, — за что взяться, чтобы не ранить его? — схватила его за оцарапанный бицепс, чтобы не дать ему подняться. Она почти потеряла хватку, когда он напряг мышцы и попытался выломать ей пальцы. — Немедленно отпусти меня, смертная. — Вот даже не пытайся указывать мне, эльфенок, — прорычала она. Из огня да в полымя, подумала она. А если он плюнет на свою честь и зарежет ее или еще чего? А вообще чем резать-то? Он безоружен и почти мертв. А даже если и не был бы, но угроза смерти или жестокой расправы никогда не останавливали ее в делах с Нуадой. — У вас аж ребра в ранах видно. Мерзко, знаете ли. А вы еще и болеете от железной болезни! И яда! Ваш иммунитет издыхает, Ваше Высочество, прошу, лежите! — Нет чести и доблести скрываться в покоях моей сестры, пока она и мой великовозрастный отец сражаются с моими врагами! Дилан хотела упереть руки в боки, но они были заняты на бицепсах эльфа. — Когда-нибудь слышали о том, что благоразумие лучше доблести? А? Имонн и мой враг, кстати, — она подумала об Альдонсе, которая сказала тоже самое Дон Кихоту, и потом ее изнасиловали те враги, против которых сражался сумасшедший стареющий рыцарь. Страх пробежался по ее спине. — Моргун! — крикнула она троллю. — Помогите мне! Остановите его! Ваше Высочество, вы слишком ранены, чтобы пока даже думать о драках! — Пилить меня вздумала, как какая-то гномья женка? — почему она так бледна? Она уже ведь зашивала ему раны месяцы назад, она не должна бояться вида его крови. Но она же человек, видимо, должна. — Да перестаньте меня это спрашивать, когда я пытаюсь вас успокоить! И что вы вообще имеете против гномьих жен? — спросила она. Он вырвался из ее хватки и сумел встать, но вновь упал на кровать. Весь мир поплыл у нее перед глазами, кровь стучала в ушах. — Да лежи ты! — Дилан осторожно положила руки ему на плечи, чтобы не задеть раны. — Ты даже ходить не можешь, Нуада. Прошу, полежи хотя бы пару минут… Лечение прекратилось, — смертная моргнула, смотря, как чары развеиваются. Потекла свежая кровь, смачивая простыни. — Что? Что происходит? Нуада не ответил. Она посмотрела на его посеревшее лицо и то, как он сжал глаза. Неожиданно по ее спине прошел холодок; дыхание перехватило в горле. О нет. — Нуада? — она коснулась его плеча там, где оно переходило в шею, и проверила пульс. Он был слаб и едва прощупывался, но все еще был. Его глаза открылись. Они снова были бледно-лимонного цвета, и все цвета покидали его. — Что такое? Что это? — Темная магия… И еще что-то… Что-то в крови… — он сжал кулаки, попытался глубоко вдохнуть, как будто ему по груди ударили кулаком. В дверь из рябинового дерева начали стучать. Дилан, Нуада и Моргун обернулись к ней. Тролль заметил взгляд принца и кивнул. Нуада застонал, присаживаясь на кровати. — Задержи… Их, Моргун. Я… Не могу драться. Медленный… Яд на железе, — сумел выдавить он сквозь зубы. — Имонн… — Нуада попытался встать, но тут же свалился на пол, когда ноги подкосились. Дилан тут же присела рядом. — Что мне делать? — спросила она. Дверь затряслась, как будто кто-то стучал в нее. В груди у Дилан похолодало, она знала, что это ничего хорошего не сулит. Что-то вспыхнуло, и человек почувствовала звездную сладость магии в воздухе. По крайней мере, дверь охранялась. — Вы знаете, что это за яд? От него есть противоядие? — Он умрет, шлюшка, — послышался из-за двери знакомый издевательский голос. Моргун зарычал; Нуада закрыл глаза, когда новая волна боли накрыла его с головой. Дилан задрожала, когда Имонн продолжил: — Сдайся и открой дверь. Не дождешься, истерично подумала Дилан. — Нуада… Что мне делать, Нуада? — Сдайся, — продолжил мстительный эльф. — И я могу спасти его. У меня есть противоядие. Одна его капля может спасти жалкую, бессмысленную жизнь твоего любовника, человеческая потаскуха. Смотри, Бетмора может остаться без наследников. Нуада вздрогнул и открыл глаза. Он попытался дозваться до мыслей сестры. Найдя лишь темную пустоту, первые иглы страха вонзились ему в сердце. Нуала… Мертва? А отец… Тоже? Или они просто без сознания? Может, заперты за волшебными чарами. Столько всего может объяснить пустоту. Но… Убил ли их Имонн? Если так, почему он до сих пор жив? — Впусти меня, дура, — прорычал темный эльф. — Сейчас же! Или он умрет, и его кровь будет на твоих руках! Когда Дилан поднялась к двери, Нуада схватил ее за руку. Даже от такого движения тошнота подошла ему к горлу; боль стучала в висках. — Не верь ему, — выдохнул он. От кашля все его тело затряслось. Во рту оказалась кровь. — Имонн лжет. — Знаю, — мягко сказала она. — Но когда ему надо, он может сказать и правду. Я просто поговорю с ним, Ваше Высочество. Я не открою дверь. Просто… — она прочистила горло и слабо улыбнулась. — Я так сейчас боюсь, что едва могу хрипеть. Он не услышит меня отсюда. Она встала за Моргуном — дурой она не была — и подумала, что сейчас она словно Моисей. Она помолилась, прося сделать ее похожей на Аарона. Так было бы проще. Бог сотворил ее язык, значит, Ему и решить, что с ним сделать. Если Ему нужно, чтобы она говорила перед Имонном, как бесхребетная и слабая дура, то пусть так и будет. Но лучше бы все-таки так не было, потому что она боится смерти. — Имонн, — позвала Дилан. — Что ты сделал с принцем? — Волнуешься за любовника, человек? — эльф улыбался, она чувствовала это даже через дверь. — Да, конечно, плевать. Просто ответь, — она посмотрела на эльфа, лежащего на кровати сестры. Пот стекал по его длинным светлым волосам, лбу и шее, кровь лилась из открывшихся ран на спине. И теперь и изо рта? Пытаясь говорить четко, она добавила: — Что ты сделал с ним, Имонн? — Молотый болиголов, масло белой омелы, эссенция белладонны, корень мандрагоры. Ничего опасного. О, и пестициды из аэрозоля. Как там вы его называете… «Рейд»? Дилан закрыла рот ладонью и отшатнулась от двери. Ядовитые растения и «Рейд»? Может, будь Нуада человеком, она могла бы отвести его в больницу, там бы с ним что-то сделали. Но не здесь, отрезанный ото всех, кто может помочь, в компании тролля и смертного психиатра. О, Отец Небесный, что мне делать? Что делать? Он умрет. Это убьет его. Ему ничего не сможет помочь. — Что… Чего ты хочешь в обмен на противоядие? — Дилан ненавидела то, что в ее голосе звучали слезы. Она знала, что среброглазый эльф хочет Нуаде смерти и не имеет при себе противоядие — а если и принес с собой, то не отдаст. Если Нуада переживет эту ночь, первым делом он отправится выслеживать Имонна, чтобы убить его самым жестоким образом. Но если… Если она сможет запугать кем-то Имонна — может, Моргуном или королем-оленем, если тот еще жив — может, он согласится обменять противоядие или его рецепт на свою жизнь. Ей стоит попробовать (хотя шанс, что все пойдет прахом, очень велик), а не наблюдать за тем, как Нуада умирает. — Ну, кроме головы того отвратительного тролля на пике, короны Бетморы и смерти твоего драгоценного принца… Я хочу слышать, как ты кричишь и умираешь подо мной, когда я буду наслаждаться тобой. Что-то тошнотворное и пугающее поселилось в ее желудке, в горло пошла горечь, и она была уверена, что ее бы вырвало, если бы Нуада не застонал, пытаясь снова подняться на ноги. Он смог встать на колени, облокачиваясь на кровать, но его затрясло, и он закашлялся. Слишком темная кровь потекла сквозь его пальцы, когда он закрыл одной рукой рот. Что мне делать? Я не знаю! У меня нет сана священника, я не замужем за священником, я не могу благословить его на исцеление! Что мне делать? Нуада вновь свалился на кровать. Свежая кровь потекла по его подбородку, шее и груди, когда он закашлял. Сквозь дымку на глазах он увидел, как Дилан закрыла лицо руками; ее плечи дрожали. И почему-то он услышал слабую отчаянную мольбу, Отец Небесный, я так боюсь. Прошу, помоги мне. Прошу. Я боюсь. Мне надо спасти его. Как мне спасти его? — Впусти меня, человек, — позвал Имонн. — Дай мне насладиться тобой на глазах у Нуады. Потом я дам ему противоядие. — Почему именно мормонок заставляют заниматься подобным? — горько спросила она, пытаясь за сарказмом скрыть истерику. — Будь я Леди Гагой, я бы без проблем переспала до слепоты с десятью эльфами! Меня даже убить хотят реже! Не думай «почему я», напомнила она себе, борясь со страхом, чтобы ясно мыслить. Потому что я уже знаю ответ. Я могу, я согласна, это необходимо. Кто-то чему-то научится, может, даже я. Не говори «ненавижу свою жизнь», добавила она, потому что это будет ложью. — Ненавижу все это, — сказала она. Она посмотрела на Нуаду. Все его тело сильно трясло, пот тек по коже, все исказилось от боли. Свежая кровь текла по темным губам, окрашивая смертельно бледную кожу в золотой цвет. Она всхлипнула, понимая, что у нее нет другого выбора. Если она, конечно, не хочет смерти эльфийскому принцу. Дилан вышла из-за Моргуна. Когда тот схватил ее, она смерила его взглядом. — Это выиграет нам немного времени. Надеюсь. Я заставлю его поклясться, поклянусь сама, и, может, Нуада будет в порядке. Вы должны защищать его, а не меня. Она слышала, как Нуада поднимается на ноги или на колени. Когда она взглянула на него, то увидела, что он подтягивает себя к краю кровати — к ней. В его глазах горели ярость и отчаяние. Ей было больно видеть гордого эльфа, вынужденного практически ползти, и она почти отступила. Но когда Нуада выкашлял еще крови, она поняла, что не может. Отец Небесный, молилась она, подходя к двери. Я сейчас согрешу — по своей воле дам сексуально использовать свое тело. Но это ради спасения Нуады. Он так часто меня спасал, так что я обязана ему. И обещаю Тебе, мне это точно не понравится — если, конечно, Имонн не обладает способностями гарканана, тогда ничего обещать не смогу. Прости, но я не вижу другого выхода. Прошу, защити Нуаду и Моргуна. Прошу, пусть все получится. Прошу, прости меня за то, что я собираюсь сделать. И, прошу… Когда я умру… Когда Имонн убьет меня… Прошу, пусть это будет не больно. Что бы не произошло, я знаю, что Ты со мной. Во имя Христа, аминь. — Дилан! — голос Нуады хрипел от крови и боли. — Дилан, нет! Против всех инстинктов она проигнорировала его. — Имонн! Поклянись на Темноте, Что Пожирает Все, что отдашь Нуаде противоядие и пощадишь его и Моргуна, если я выйду к тебе. Взамен, обещаю на той же Темноте, что тебя не накажут за то, что ты сделаешь со мной. — Очень хорошо, человек, — ответил Имонн. — Клянусь на Темноте, Что Пожирает Все, что, если ты выйдешь и отдашься мне, я пощажу жизни тролля, называемого Моргуном, и наследного принца, и могучий Серебряное Копье получит мое противоядие. Что-то щелкнуло в ее груди — Дух, предупреждающий, что в обещании что-то не так. Но она не знала, что, не видела то, как злой эльф может навредить принцу или троллю. И у них не было времени. Она положила ладонь на дверную ручку. — Моргун! — выдохнул Нуада. Он слышал каждое слово из тихой мольбы. Она знала, что Имонн собирается изнасиловать, измучить и убить ее! Но все равно пошла к нему, чтобы выиграть время, чтобы спасти ему жизнь. Его честь требовала, чтобы он остановил ее. Долг, который он должен ей, никогда не отплатится, но глупая смертная все равно бросается между ним и болью, ним и смертью. Он был воином, подумал он, когда боль охватила его тело. Он принял неотвратимость боли и смерти, но человек снова решила пожертвовать собой ради него. — Моргун! Не… Не дай… Перед тем, как он успел отдать приказ, она открыла дверь. Дилан посмотрела на него в последний раз — со страхом и сожалением, перемешанным с меланхолией и прощанием. Он почувствовал, что это пробрало его до костей. А потом она вышла в коридор, и дверь захлопнулась за ее спиной. Моргун зарычал. Она ушла. Человек, лекарь, спасшая его принца уже пять раз, ушла. Нуада смотрел на дверь, пока агония сжигала его живот, а кровь капала на пол с каждым кашлем. Он проиграл. Она ушла. Дилан ушла. Имонн причинит ей боль — жестоко, изощренно, пока его извращенные аппетиты не удовлетворятся — а потом убьет ее. А он, Нуада Серебряное копье, не смог защитить ее. Его честь рассыпалась на части. Он проиграл. Имонну удалось опозорить его. А Дилан… Дилан… Дилан… Неожиданно из-за двери она начала кричать.