Однажды

      Эта девчонка слишком умна, думала Нуала, следуя за близнецом и смертной из королевского зала. Прошло больше трех часов, а они ни разу не допустили промашки в демонстрации своей влюбленности, хотя постоянно избегали вопросов насчет брака. Может, отец сделал ошибку, заставив Нуаду пройти через это. Даже если он сдастся, Дилан себе такого не позволит.       Они были здесь, шептались и смеялись у подножия лестницы, словно были безумно влюблены, как юнцы и девы в романах. Но Нуала чувствовала, что с братом что-то не так. И не вымученная ли улыбка у Дилан?       Дилан на самом деле казалось, что у нее лицо надвое сломается, если она продолжит улыбаться хотя бы еще минуту, а ногу будто охватило огнем. Смертной приходилось глупо улыбаться последние несколько часов, но нервы ее, хоть и сильно спрятанные, были настолько на пределе, что даже поддержка Нуады не помогала. За весь пир она едва пригубила свой напиток, но никто — за возможным исключением Нуады — этого не заметил. Всех больше заботило как следует рассмотреть ее и пойти посплетничать.       Но были и некоторые особы, например, Нуала, с которой смертной постоянно приходилось сдерживать себя. Послание Иакова, третья глава, стихи с восьмого по десятый, напоминала она себе. И глава пятая, стих двенадцатый. Не говори плохого людям. Но, Боже, ей так этого хотелось, особенно из-за боли в колене. Но вместо того, чтобы злиться и жаловаться, она брала Нуаду под руку, улыбалась ему в, как она надеялась, завлекающей манере, и осторожно подводила к лестнице.       Обещаю, подумала она, зная, что он ее слышит, я не напрыгну на вас, когда мы останемся одни. Никаких покушений на ваше целомудрие. И, как она и надеялась, от этой мысли принц рассмеялся, хоть и вымученно.       Многие придворные барышни скорее беспокоятся о твоем целомудрии, раз ты спишь в моей спальне, ответил он и чуть не ударил себя, почувствовав укол ее старого страха. Иногда с ней было до странного легко болтать, но он не должен вести себя так легкомысленно с человеком, даже с Дилан. Особенно с Дилан, с которой можно вызвать самые темные воспоминания неловким движением руки. И он не знал, когда могут вернуться воспоминания об Имонне. Дилан… Ты же знаешь, что я не дам тебя в обиду? Мысль о том, что она боится его, вызвала болезненную тошноту.       Да, знаю. Если бы я не чувствовала себя защищенной с вами, Нуада, то не стала бы притворяться влюбленной глупышкой. Все нормально. Смертная продолжила подниматься по ступеням, хотя ее дыхание сбивалось, а движения были немного скованными. Шепоток беспокойства раздался в голове принца, и Дилан лишь подтвердила его, добавив, что у нее болит нога. Дойдем до спальни — выпью обезболивающее. Не берите меня на руки. Не хочу, чтобы было очевидно, что у меня больная нога. Знаете, на случай, если на меня опять кто-то нападет.       Излишняя предосторожность… Но ногу лучше подержать в воде, когда доберешься до ванной. Хотя от мысли о Дилан в ванной — и последовавшим за этим образом — его «совет» вышел скомканным, смертная никак на это не отреагировала.       Подойдя к своей спальне — технически-то это спальня Нуады, подумала смертная — Дилан открыла дверь и жестом пригласила принца войти внутрь. Когда же Нуала хотела последовать за близнецом, смертная встала у нее на пути. Эльфийский принц обернулся и посмотрел на то, как его сестра смеряет ее взглядом.       — Знаете, Ваше Высочество… Вы меня все еще немного раздражаете, да и устала я. Такое чувство, что я пару часов бежала за автобусом, и сомневаюсь, что Нуаде многим лучше. Не могли бы вы оставить нас одних?       Пока Дилан говорила, она медленно отходила внутрь комнаты. Нуада отодвинулся к стене, подавляя боль в спине и слушая, как смертная пытается возражать его сестре и ее бесконтрольной заботе, которая уже встала поперек горла. Особенно учитывая то, что смертная может и сама о себе позаботиться.       — Нам надо отдохнуть от этого цирка с конями, — добавила Дилан. — Спокойной ночи.       — Я не оставлю тебя одну с братом.       — Вы хотите, чтобы я вышла за него замуж, но не даете побыть с ним наедине? Как-то это странно, — наконец зайдя с Нуадой в комнату, смертная устало улыбнулась. Нуала все еще нравилась ей, но она не хотела сейчас с ней общаться. К тому же, эльфийка сегодня была достаточно груба. — Спокойной ночи, принцесса, — уверенно сказала она.       — Дилан…       Но Дилан уже закрыла за собой дверь. Нуала долго пораженно смотрела им вслед, пока не услышала щелчок запираемого замка. Наверно, смертная это сделала, подумала принцесса с немалым раздражением. Ну, если она так хочет — пускай. Пусть сама справляется с взбешенным за несколько часов Нуадой. Ему никогда не нравилось заискивание, двусмысленные фразы, подколки. Проведя с придворными больше часа, принц обычно убегал в тренировочный зал, чтобы выпустить пар, или уезжал в королевский лес. Оставлять его в таком состоянии в комнате было очень неразумно. Но, раз смертная не хочет прислушаться к принцессе, пусть сама и страдает. Нуала развернулась и пошла в свою спальню, игнорируя уколы беспокойства.       На вид беспечная смертная слушала затихающие шаги принцессы, а потом медленно и осторожно отошла от двери. Боль сжигала ей ногу. Дилан стянула с себя черную шаль и подвеску, от вида которой Нуаду словно постоянно били в живот, и убрала их в сундук принцессы. Дохромав до кровати, на которую упал Нуада, она осела на пол и вытянула перед собой ногу, чтобы облегчить боль. Прислонившись к краю кровати, смертная краем глаза видела бледную кожу и светлые волосы.       — Если я слишком близко, — пробормотала она, закрывая глаза. — Дайте знать. Я отодвинусь.       — Расстояние приемлемое.       Долгое время они молчали, пытаясь расслабиться после выматывающих часов при дворе. Раненая нога Дилан сильно болела; смертная заставляла себя не хромать первые часы после пира по Самайну, но агония распространилась от пятки до бедра. Нуада, возможно, почувствовав ее боль, принялся уходить. Когда король предложил им остаться еще ненадолго, принц отказался, сославшись на то, что его смертная и едва вылечившаяся леди устала. Хотя причина «дайте мне позаботиться об этой слабой бедняжке» казалась Дилан глупой, но из-за больного колена пришлось подыграть. И, даже несмотря на ужасающую боль, она заставила себя подняться по каким-то бесконечным лестницам, а не просить понести себя на таких сильных эльфийских руках. Смертная принялась массировать коленку, стараясь не шипеть от боли, возникающей с каждым прикосновением.       — Нога болит? — спросил Нуада и тут же закрыл глаза от осознания глупости вопроса. Конечно, у нее болит нога. Зачем спрашивать? Он, что, не видел, как она хромала весь последний час? Он знал Дилан и понимал, что она бы не стала делать вид, что ей больнее, чем есть на самом деле.       — Да ну, нормально, — тихо сказала она, сосредотачиваясь на массаже, чтобы не заплакать. Слезы жгли глаза, но она не дала им вытечь. — Просто много ходила. Все сейчас будет хорошо.       Не успела она и моргнуть, как принц опустился рядом с ней на пол, мягко убрал ее руки и положил на колено свои. Эффект от его прикосновения последовал незамедлительно: успокаивающая прохлада эльфийской магии охватила ее ногу, смягчая боль. Дилан хотела сказать что-нибудь, убедить, что ему не нужно делать этого, если он не хочет — она же помнила, что эльфийскому воину не нравится трогать ее. Но, если бы она что-то сказала, он мог остановиться, и тогда бы чудовищная боль вернулась, поэтому смертная просто откинулась на кровать.       — Не знала, что вы умеете лечить.       — Это не лечение. Просто успокаивающая магия. Я могу облегчить боль и убрать припухлость. Позор мне, что раньше не заметил твоего неудобства.       — Ну, я пыталась скрыть его, — напомнила она ему. — Не вините себя. Есть какие-нибудь идеи, как нам отсюда выбраться?       — Ни одной, — пробормотал принц. — Отец ясно дал понять, что мы навлечем на себя его гнев, если не устроим помолвку и свадьбу. Скоро сбежать никак не получится. А у тебя что?       — Ничего, — скорее всего, потому что она была так невыносимо устала. Последние пять или шесть часов были самыми выматывающими в ее жизни. На миг она позволила себе немного пожалеть себя. Ей не хотелось быть здесь, в этом красивом и недружелюбном месте. Она хотела пойти домой, лечь на свою кровать с одной из книг. И, может, съесть черничный маффин.       Но, напомнила она себе, Отец Небесный не это для нее уготовил. Она здесь, чтобы что-то для кого-то сделать. Может, для Нуады или для кого-то еще. И это было правильно. Если ее присутствие способно кому-то помочь — прекрасно. Особенно когда коленка почти не болит. Ей сразу стало так легко, что захотелось петь. Скорее всего, он посчитает, что я сошла с ума, если я так сделаю. Дилан сказала:       — Спасибо, мой принц. Мне намного лучше.       Они ненадолго встретились взглядами. Тут сладкая прохлада магии исчезла, сменившись неприятным покалыванием, и Нуада отошел к одному из высоких окон, бесстрастно глядя в темную ночь. Такое ощущалось, как удар, но тепло Духа смягчило резкий удар грусти. Я его явно чем-то рассердила. Просто супер. Или он больше не мог терпеть ни секунды. Фигово, что я ему так отвратительна. Дилан очень осторожно, придерживаясь за кровать, поднялась на ноги.       — Мне стоит приготовиться ко сну. Уже довольно поздно, — хотелось бы мне прочесть Священное Писание, мысленно добавила она. Она читала их каждую ночь, а теперь… Уже три ночи без них. Прости, Отец Небесный.       — Кто-то оставил для тебя спанную одежду.       — Да? — отвлеченно спросила Дилан. Она не смогла сдержать улыбку, увидев бледно-голубую сорочку, серебристого цвета котту и синюю ленту для волос, лежащие на стуле рядом с ванной комнатой, а заодно полотенца, пару ее собственных теплых носков и пушистые тапки-кролики. Бекан, я тебя обожаю. Вот какая одежда ей нравилась. В лэйне она чувствовала себя почти голой, а в многослойной средневековой одежде ей было более чем уютно. К тому же, носки и тапочки были хоть чем-то родным в этом странном, почти одиноком замке.       Тут она заметила, что за стулом есть еще что-то — синяя сумка размером с клатч. Смертная аж вскрикнула, когда подняла ее и заглянула внутрь. Нуада непонимающе смотрел на Дилан, прыгающую от радости и прижимающую к себе очень тонкую книжку с серебряными страницами в обложке из черной кожи. На ней не было никакого названия — только имя владелицы в углу. Смертная прижала книжку к груди и закрыла глаза, словно обнимая маленького пушистого зверька.       — Что это?       — Мои Священные Писания! — ответила довольная смертная, вытаскивая из сумки тетрадь на кольцах, несколько ручек, маленькую черную книжку с золотыми страницами и розовый буклет. — И все остальное! Мой журнал, мои ручки, мой песенник! Это Бекан принес, я знаю, что это он. Дам ему завтра вдвое больше овсянки. С маслом и медом. И сливками!       — Для чего тебе это? Ты же не в церкви.       — Хмм? — отвлеченно пробормотала она, тут же понимая, что ее спросили. — Простите, да. Нет. Я не в церкви, но мне положено читать Священное Писание хотя бы раз в день, но я пытаюсь делать это дважды — утром для хорошего дня и ночью для хорошего сна. Наш Пророк убеждал нас, чтобы мы не прекращали изучать Священное Писание, а Христос сказал: «Сперва стремись обрести слово Мое». Вы же знаете, что Господь прикажет — то я и исполню.       — Хочешь сказать, — заметил принц, не веря ее словам. — Что ты читаешь эту книгу дважды в день каждый день? — том был уже, чем толщина его ладони. — И как долго?       — В зависимости от того, что делаю. Сейчас я медленно, но уверенно продвигаюсь по Книге Мормона в качестве проекта развития. Каждый раз я пытаюсь прочесть минимум одну главу. Самое меньшее — один стих, но с этим плохо то, что стихи заканчиваются на середине фразы, поэтому это немного смущает, когда отвлекаешься. Но сегодня я собираюсь изучать прощение.       Нуада моргнул. Прощение?       — Почему?       — Потому что я зла на вашего отца и сестру и не знаю, делали они все по хорошей причине или нет, — сказала она, открывая книгу. За обложкой были спрятаны несколько квадратов закладок с разными надписями — бледно-синяя, темно-синяя, красная, розовая и черная. Принц увидел, что на красной было написано НЕ ЗЛИСЬ, а на бледно-синей — НЕ ГОВОРИ ПЛОХОГО. Остальные он не разглядел. — Я пытаюсь не злиться, пока не узнаю чужих мотивов. Если я на кого-то злюсь и не могу успокоиться, я изучаю прощение. Помогает успокоиться. Не всегда и не за раз, но обычно помогает, — уныло улыбаясь, Дилан добавила: — Сейчас нужна любая помощь.       — Ты думаешь, что злиться… Не правильно? — он усмехнулся. — Смертные. Такое чувство, что с логикой вы не знакомы. Разве твой христианский Бог иногда не злится?       Дилан посмотрела на эльфийского принца и думала, потом осторожно отложила закладки и закрыла книгу. Убрав все в сумку, она села, притянула здоровое колено к груди и положила на него подбородок. Смертная сильно задумалась, и Нуада хотел понять, собирается ли она лгать ему без лжи, как его отцу. Эта мысль ненадолго разозлила его, но он прогнал ее. Она никогда раньше не лгала ему. Если она не хотела говорить о чем-то, то так сразу и говорила, но не лгала. И, когда она заговорила, он удивился ее словам.       — Я сделала много плохого. Обзывалась, кричала на людей, думала о них много плохого, не была доброй. В основном все было в детстве, но и взрослой я допускала промахи. Я не уважала родителей, кричала на родителей моих пациентов и иногда на коллег. Я ранила людей, которых любила — родителей, сестер и брата. Я сделала много чего, что не должна. За все это и за каждую из них я должна быть навечно отвергнута Отцом Небесным, если Он решит не прощать меня. Но Он хочет простить. Он не карает меня и не наказывает за сделанное. Он сетует за мое бунтарство, и когда я недовольно последствиями своих дел, Он сетует и на это. Он не злится на меня за грехи, но печалится. И Он всегда, всегда прощает меня. За это я у Него в долгу.       Она пожала плечами, и Нуада увидел, что она не возмущается из-за этого, а принимает, как факт. Какое-то время стояла тишина. Принц знал, что Дилан еще есть, что сказать, но она опять осторожно подбирала слова.       — В Библии есть история о человеке, задолжавшего много денег царю — десять тысяч талантов. Он не смог бы отплатить ему, даже проживи сотню жизней. Когда он предстал перед царем, прося его милости, царь простил ему долг и отпустил домой с миром, — на хмык Нуады она улыбнулась. — Не так ли живут племена богини Дану, Ваше Высочество? Не ваш ли отец оказал нам милость, освободив вас, сняв вторую часть наказания и не убив меня за появление без приглашения?       — Ну… — начал Нуада, но замолчал, когда Дилан повернулась к нему и положила щеку на колено. Темные кудри упали ей на лицо, почти скрыв ее синие глаза. Это была такая знакомая поза — она часто так сидела, когда они разговаривали в ее маленьком доме у камина, пока не доставала книгу и не начинала читать. От вида этого в груди эльфа появилось странное чувство. Ну ладно. Может, король Балор и был милосерден, если можно назвать милостью завуалированные оскорбления и попытки насильно женить собственного сына на той, кого Нуада точно не хотел. Но как это связано с гневом? Он не видел связи. — Продолжай, — холодно приказал он.       Здрасте-пожалуйте, принц-невротик, подумала Дилан и шире улыбнулась. Он хоть понимает, как глупо выглядит, когда так себя ведет? Это было почти очаровательно (хотя она никогда ему об этом не скажет).       — Значит, царь простил должника и отпустил его. По пути домой должник встретил того, кто было должен уже ему, но намного меньше, даже меньше одного таланта. Когда второй должник попросил смилостивиться, тот, кого недавно простили, отказался это сделать. Вместо этого он позвал рабов и приказал бросить его в темницу.       — Но это же нечестно! — вспылил Нуада. — Это так похоже на людей — эгоистично, жестоко и… — Дилан изогнула бровь, выжидающе глядя на его. Нуада ощутил резкую острую боль в животе. Мать часто смотрела на него так же, когда у него хватало наглости прервать ее. Где смертная такому научилась? Сквозь сжатые зубы принц прорычал: — Продолжай.       — Когда милостивый царь узнал о том, что сделал прощенный человек, он призвал его и велел тоже бросить его в тюрьму. Конец, — Нуада открыл было рот, но Дилан громко сказала: — Вы, вероятно думаете, как все это связано с гневом. Позвольте разъяснить. Почему мы злимся?       — Потому что… Другие нас злят, — зачем она задает очевидные вопросы?       — Нет. Мы злимся, потому что другие сделали что-то, вызвавшее наш гнев.       — Я же именно это и… — начал Нуада, но Дилан опять посмотрела на него. Борясь с желанием зарычать, он холодно сказал: — Ладно, продолжай. Я весь внимание.       — Когда кто-то делает что-то, что вызывает у нас гнев, мы можем либо дать этому гневу выйти, либо попытаться избавиться от него. Можно жить без гнева или хоть бы свести его к минимуму — не подавить, а просто не чувствовать. Возможно, я этому не научусь до своих седин, если я не буду много практиковаться и верить, что у меня получится. Если бы это было невозможно, Бог не стал бы говорить нам избавиться от него. Он не говорит не делать то, что мы не сможем. Каким бы Богом он в ином случае был? — она пожала плечами. — Пока мы стараемся изо всех сил, Он помогает нам по жизни. Да, мы совершаем ошибки, но мы же стараемся. Теперь к истории о должниках. Мы все — люди и фейри — совершаем ошибки, верно? Никто не идеален, да?       Принц нехотя признал ее правоту.       — Мы — тот прощенный должник. Бог простил нам долг, который мы нажили своими грехами. У нас есть право стрясывать долги с других, долги куда меньшие, когда Отец Небесный простил нам наш?       — Хочешь сказать… — он подумал. — Ты думаешь, что не прощать кого-то — злое дело, раз ты сделала куда хуже, и тебя простили?       — Именно, — от ее улыбки эльфу стало как-то не по себе. — Поэтому я стараюсь всех любить, быть доброй со всеми и не злиться. Мне намного проще не злиться, чем просить прощения, если я разозлилась. Но, даже когда я стараюсь, я все равно злюсь, но не из-за пустяков.       Я все еще хочу дать Нуале в морду и дать королю-оленю между ног, добавила она, нахмурившись. Но это лишь моя проблема, я так чувствовать не должна. Мне надо это перебороть.       — А убийство? — спросил Нуада. — Ты сделала что-то хуже убийства?       — Не знаю, — она подождала, пока принц на нее не посмотрит, попытается что-то сказать, но промолчит. — Я как-то читала книгу, «Пятеро что ждут тебя на небесах». Когда главный герой, Эдди, умирает, он встречает в раю пятерых, включая свою жену и какого-то незнакомца. А встретил он его, потому что, когда в детстве Эдди с друзьями играли в бейсбол, мяч укатился на дорогу, и, когда они побежали за ним, произошла авария и водитель — тот незнакомец — погиб. Эдди и не знал о том, что сделал. Может, со мной произошло тоже самое? Я не знаю. Может, не узнаю и до смерти. Но я же могла. Я надеюсь и молюсь, что нет, но я же могла. И это могло даже не считаться убийством, но боль и страдания жены и детей того человека были бы такими же, как и в случае его убийства. Если я принесла кому-то смерть, как Эдди, люди страдали, как и семья незнакомца. Кто судья? Только Бог, не я. Конечно, преступления стоит наказывать, но по закону, а не из ненависти и гнева или жажды мщения — только по справедливости. Я не могу судить других, хотя и часто это делаю. Я могу любить, прощать, и не важно, кого я люблю и прощаю.       — А если не можешь? Если не можешь простить?       — Тогда я молю Отца Небесного помочь мне. Он всегда хочет помочь тебе в твоих делах. Да, придется постараться, но Он всегда будет поддерживать тебя. Для меня нет ничего невозможного — ни непреодолимого греха, ни невозможной трудности — пока я молюсь. Пока мы стараемся изо всех сил, мы будем жить.       Нуада отошел от окна и сел напротив Дилан, вглядываясь в ее лицо. В ее глазах не было обмана. Напротив, он видел спокойное принятие и смирение. Но он-то с таким мириться не мог. Ни один смертный так себя не вел. Простить чудовищный грех убийства? Поверить, что какая-то там хилая молитва сможет изменить жадное, пустое человеческое сердце? Такого не может быть.       Но он вспомнил, как смертная молилась о милости к Имонну — хотя и звучало это так, словно она глотала битое стекло — вместе с защитой Моргуну, его сестре, отцу и нему самому. И он слышал искреннюю веру в ее голосе. Но такого не может быть. Никто не может таким быть.       — Дай мне руку, — приказал он, приготавливая себя. Прошло много столетий с тех пор, как он в последний раз пытался так коснуться разума смертного. Бесчисленное время при дворе он просто мысленно общался со смертной, но сейчас собирается влезть в ее сознание, искать глубокое понимание ее мыслей. В последний раз, когда он так сделал, принца лихорадило пару дней. Будет ли так сейчас?       Дилан смотрела ему в лицо. Шепот страха предупреждал ее о том, что Нуада причинит ей боль, как Имонн. Но один взгляд в эти прекрасные янтарные глаза заглушил этот тихий голос. Это Нуада. Она не знала никого благороднее. Она любила его так же сильно, как Джона, потому что Нуада был ее дражайшим другом, пусть он и делал многое из-за своей чести. Дилан была ближе с Нуадой, чем с братом, хоть это было и печально. Дилан знала, что он никогда не причинит ей боль. Поэтому она не дрожала, касаясь его ладони своей.       Он нашел ее мысли и погрузился в них.       Он увидел отчаяние, желание быть идеальной, всегда немедленно прощать и бесконтрольно любить без всяких причин. Ей не всегда это удавалось, и поэтому она была несчастна — она хотела, но не могла. Она хотела быть идеальной не из-за гордости, а потому что собственная неидеальность была ей отвратительна. Смертная верила, что, пока она старается всех прощать и любить, она заслуживает прощение и одобрение ее Бога. Он ведь не просил от нее идеальности. Нет, она решила добиться ее сама. И Его одобрение для нее действительно что-то значило. Нуада видел, что душа Дилан ищет не любви людей или других созданий, а любви Создателя. То, что она так сильно верит в Его существование, несмотря на чужие мнения, поразило принца.       Он увидел, как Дилан молится в детстве и во взрослой жизни. Не за пустяки, которые просили многие смертные (хотя от мольбы за котенка он улыбнулся). Она молилась о другом.       Отец Небесный, прошу, привей мне любовь к тяжкой работе… Благослови меня бдительностью в учебе… Помоги мне чаще прощать… Прошу, дай мне силу выстоять против их лжи и лекарств… Благослови меня, чтобы я вежливо говорила… Следи за Джоном, когда я не могу… Помоги ему чистить ручей, когда меня нет рядом… Помоги мне подавить гнев… Боже, открой мое сердце… Прошу, благослови меня, чтобы я была полезна Тебе… Прошу, помоги мне больше любить Тебя… Отец Небесный, благослови меня, чтобы я не думала зла и следовала Твоими путями…       Он легко нашел частички тьмы в ее разуме — болезненные раны прошлого, шедшие из эгоизма, гнева и лени, что удивила его — но они были малы, хотя Нуада их и видел. Они будто были в невидимой хрупкой клетке, которую он не решился тронуть, из света ее желания быть любящей и доброй, ее нежелания дать горю и печали повлиять на ее счастье в жизни и упорства соответствовать стандартам ее христианского Бога. Было еще какое-то странное отчаяние забыть все, что было плохое в ее жизни. Он ожидал, что ее сердце будет, как у большинства людей, почти черным, холодным и злым. Может, не совсем темным, раз она так это подавляла в себе. Но вместо этого сердце Дилан было практически бело и чисто, как только выпавший снег, и тепло, как весеннее солнце.       Внутри нее чувствовалось еще что-то, сияющее, как звезда. Казалось, оно убирало всю печаль, которую ощущал Нуада, облегчал любое горе, просто говоря: «Я с тобой».       Осторожное прикосновение к щеке прервало мысленную связь. Дилан пальцами погладила его, стирая что-то влажное. Он плакал.       — Вы в порядке? — прошептала Дилан. Ее голос хрипел от какого-то чувства, которое Нуада не мог и не хотел понять. Но беспокойство и забота в этом голосе словно впились ему в душу. Он будто взглянул на нее новыми глазами. — Вы побледнели. Вы же не упадете в обморок, правда?       — Нет… Нет, — эльфийский принц медленно поднялся на ноги, не совсем понимая себя. — Я… В порядке, — он пошел к двери. Ему нужно было выбраться из этой комнаты, уйти, чтобы он смог думать. Он не мог думать, когда на него с такой опаской смотрят два серебристых океана. У него ноги подкашивались. Почему-то он начал сомневаться, сможет ли пройти коридор. Он опять опустился на кровать. — Тебе следует пойти и… — принц махнул в сторону ванной.       — Х-хорошо, — сказала она и медленно встала, стараясь не наступать на больную ногу. Дилан собрала одежду и полотенца и уже собиралась зайти в ванну, как остановилась и обернулась к принцу. — Нуада… Простите, если расстроила. Я не хотела.       Перевод, подумал он. Она боится, что ее мысли показались мне отвратительными. Она пытается быть идеальной. Она была бы, если могла. Простить ее за то, что не такая. Вот о чем она просит. От этого он почувствовал себя чуть ли не чудовищем. Но она продолжала смотреть на него с таким беспокойством в глазах. Едва понимая, что делает, принц протянул руку и провел костяшками пальцев по одному из тонких шрамов на ее щеке. Ее кожа была теплой и очень мягкой на ощупь. Он медленно провел пальцем до подбородка, не желая отнимать руку, но все же убрал ее.       — Ты не сделала ничего плохого, Дилан. Ты… — Ты никогда не делаешь ничего плохого. Но он не сказал бы — он не мог сказать — этого.       — Ладно, — прошептала она, улыбаясь, — всегда улыбается, подумал он, всегда пытается улыбаться — и ушла в ванную. Он тут же почувствовал ее отсутствие, хотя она была просто по другую сторону двери. Нуада внимательно слушал плеск воды, означающий, что она опустилась в ванную. Сразу же за ним послышалось тихое пение. Опять подфальшивое. Не очаровывающее или привлекательное, как многие говорят о любимых, не способных вытянуть и простой мелодии. Но чувства, вложенные в слова, любовь и мольба, напомнили ему о том, что Ариэль, сильфа, поддерживающую уют в его обители, сказала ему месяцы назад. Что Дилан поет, как дитя.

Пребудь со мной в вечерний час! Уж день уходит прочь; Последний луч во тьме погас, Наступит скоро ночь. В мой дом войди, желанный Гость, И в сердце будь моём, Пребудь со мной, Спаситель мой, В безмолвии ночном! Пребудь со мной в вечерний час И будь всегда со мной!

      Дилан лежала в ванной, позволяя воде окутывать себя до подбородка, пока она пела. Пение всегда помогало успокоиться, хотя она и не умела петь. Сегодня ей отчаянно хотелось успокоиться. Бережное прикосновение пальцев к щеке не выходило из головы, хотя она честно пыталась сосредоточиться на гимне. Зачем он так сделал? Он почти повторил то же, что и в зале перед королем (но там он не касался подбородка, напомнила она себе и не смогла не повторить его движение). Она просила его больше так не делать… Но эти касания были различны. Не только длиной, нет. Чем-то еще. В отличие от того раза, его прикосновение не напугало ее. Наоборот, оно заставило сердце биться чаще и кровь стучать в ушах.       Какая глупость! Меня не может привлекать Нуада, подумала Дилан с немалым отчаянием. Она нырнула, чтобы сбить жар с лица. Не может! Он ненавидит людей. Если он подумает, что меня к нему влечет, он будет очень зол. Да и отвращение сильное испытает. И, кроме того, влечение ведет к влюбленности, а та иногда доводит до любви. Любовь — это плохо. В нашем случае романтическая любовь — это очень плохо. Я люблю Нуаду как друга (к несчастью, горячего друга, но лишь друга). Дальше это развиться не может. Забудь об этом. Меня не будет привлекать Нуада.       Ну, волноваться-то не о чем. Если она сможет заставить себя не злиться и не ненавидеть (иногда), если она сможет заставить себя полюбить даже тех, кто делает ей больно (может быть), то ей удастся и побороть в себе влечение (пожалуйста, да). И, к тому же, это могло и не быть влечением. Шрамы на ее лице очень чувствительны. Она могла просто излишне сильно отреагировать. Джон же вздрагивал каждый раз, когда кто-то дышал ему в шею сзади. Он так реагировал даже на парней — как почувствует, так сразу же вытягивается, как флагшток.       Я в порядке, сказала она себе. Просто надо больше такого не допускать. Скажу ему об этом утром — никаких поглаживаний по щекам. Я от них дрожу. Придумаем, как еще показывать нашу… Привязанность. Успокоившись, Дилан нырнула, чтобы намочить волосы. Лежа в воде и наслаждаясь ее красотой, она неожиданно поняла, что Нуада обещал рассказать ей что-то интересное в зале. Может, забыл, подумала Дилан, вдыхая воздух. Спрошу его утром.       Она вновь скользнула под воду.