.
Нуада бежал по бесконечным коридорам, топая сапогами по гладкому камню. Ни дверей, ни окон, ни гобеленов или развилок. На отдалении он слышан раскаты грома и шум дождя. Он чувствовал человеческую кровь, острую и металлическую. Запах убийства. Пол был усеян свежими алыми каплями. Запела гоблинская бронза, когда Фир Болг рубанул гладиусом, намереваясь расщепить чужую плоть. Только блеск факела на металле предупредил Нуаду о западне. Принц уклонился и заблокировал удар своим мечом. Серебро встретилось с бронзой. Руки Нуады задрожали, когда он уставился в знакомые небесно-синие глаза. Шренг. Как он сбежал от Палачей-гвардейцев? — Скоро я заберу Меч, Серебряное Копье, — сказал Фир Болг и хмыкнул. Он вложил всю тролльскую силу сынов Дела в удар, и Нуада едва удержался на ногах. Без Копья Света или Меча Победы сила эльфа из Бетморы равнялась примерно двум третям силы эльфов Эйрика. Нуада чувствовал, как давит на него Шренг, хотя он и пытается сопротивляться. Увернувшись вправо, Нуада отбил бронзовый гладиус и вонзил свой меч в ногу Шренга. Полилась кровь. Фир Болг заревел от боли и замахал оружием; его звериные глаза закатились, ища место для смертельного удара. Шренг с воем полетел на Нуаду, но эльф лишь выставил перед собой меч. Эльфийское серебро прошло тело противника насквозь. Он покачнулся. Повернулся к эльфу Бетморы, который даже не вспотел. От ненависти в этих небесно-голубых глазах Нуада усмехнулся. Нападение в гневе всегда приносило ранения или смерть. Битвы выигрываются на холодные головы. — Улыбайся, пока можешь, Серебряное Копье. Она за это заплатит, — прорычал эльф Эйрика. Лицо Нуады окаменело. Его глаза потемнели, когда Шренг добавил: — Твоя маленькая человеческая шавка. Лорд Имонн возьмет плату за все твои грехи от ее смертной плоти. Голосом, холодным, как арктический ветер, и с кровью, стучащей в висках, Нуада спросил: — Где она? Шренг фыркнул. — Да какая теперь разница. Если она все еще жива… Ну, скоро не будет, — Фир Болг поднялся и обрушил гладиус со всем своим гневом. Нуада едва выдержал его удар. Шренг уже не пытался защищаться — он просто бил и бил своим мечом. Принц не успевал уворачиваться от его безрассудных атак. Он не успевал даже подумать о том, что делать дальше. Безумие захлестнуло разум воина, напавшего на принца. У меня нет на это времени, подумал Нуада, когда боль прожигала ему грудь. Проклятый яд. Он еще не достаточно излечился. Надо забыть о слабости и побыстрее его убить. Дилан в опасности. Она с Имонном? Он причиняет ей боль? — Имонн сказал, что, когда он закончит с твоей шлюхой, я могу убить ее, — выдохнул Шренг, улыбаясь принцу. — Разрезать ублюдину на маленькие кусочки и послать тебе в коробке. Тогда ты заплачешь, предатель? Заплачешь о той, на кого променял свой народ? Как ты плакал о матери? Бронзовые глаза налились кровью. Шренг только захохотал. Темная ненависть кипела в крови Нуады. Эльф Эйрика допустил серьезную ошибку, когда подошел слишком близко к эльфийскому принцу. Нуада заблокировал его удар и наступил на раненую ногу. Фир Болг взревел от боли и покачнулся. Удар рукоятью заставил рыжего эльфа уронить гладиус, и он со звоном упал на пол. Нуада со всей силы всадил меч в живот воина. Кровь фонтаном полилась из раны, стекая по серебряному мечу. Голубые глаза посмотрели на эльфа Бетморы. Нуада повернул меч и всадил его глубже. Еще глубже. Шренг закричал от новой боли. Из его рта потекла кровь, и эльф упал на колени. — Как ты смеешь говорить так со мной? Я не плачу по людям, — холодно сказал Нуада. — Но я точно накажу любого, кто посягнет на то, что принадлежит мне, — эльфийский принц вытащил меч и рубанул им по горлу Шренга. Голова Фир Болга слетела с плеч и упала на пол. Где-то впереди Нуада услышал громкий, слишком человеческий крик. Он переступил труп Шренга и побежал по коридору. В конце коридора была дверь, ручка которой была в крови. На полу перед ней лежала черная жемчужина, которую он подарил Нуале много веков назад. Дилан носила ее только той ночью. Надпись «A Ghrá». Обещание, увековеченное в серебре. Эльфийский принц наклонился и поднял подвеску; она оставила красные полосы на его бледной коже. Когда он увидел эту кровь, почуял ее железный запах и понял, что она человеческая, он познал настоящий страх. Затем он услышал смех — смех Имонна — и ненависть, горящую адским пламенем, смешанную с этим страхом. Нуада распахнул дверь и застыл. Имонн лежал на его постели, раздетый по пояс; его черные волосы разметались по плечам и груди, красным от человеческой крови. У его ног, черная от синяков, лежала Дилан. Избитая. Сломанная. Слишком бледная и вся в крови. Слишком неподвижная. Она не дышала и не дергалась — лишь молча лежала на полу. Окровавленный меч Нуады с грохотом упал на пол, но эльф даже этого не заметил. — Cosuil le mil mea agus suatha talun, Airgetlamh. Как мед и клубника, Серебряное Копье, — темноволосый эльф погладил пальцем нижнюю губу и облизнулся, словно собирая последние капли редкостного угощения. Что-то холодное пронзило сердце Нуады. — Такие сладкие поцелуи. Великолепные, даже для человека. — Ты убил ее, — сухо сказал он. Странный туман заполонил его мысли, его разум. Не за что было ухватиться — осталось лишь тупое удивление. — Ты убил ее. — В конце концов, — тошнотворно улыбнулся Имонн. — Но сначала я так с ней повеселился. Вот что плохо в людях, — сказал он, пожимая плечами, и Нуада увидел, как его грудь и шея усеяны следами от женских ногтей. — Так это то, что они очень хрупкие. Твоя маленькая шлюшка истекла кровью до того, как ты пришел. Она так мило кричала. Особенно мне понравилось работать с ее руками. Глаза Нуады расширились, когда он увидел, как каждый палец Дилан потемнел от синяков и выгнулся под неправильным углом. Лед в его груди прошелся холодными пальцами по животу и схватил его за горло. Имонн добавил: — Я и не думал, что смертные могут так кричать. Прекрасно. Ты знал? — он подмигнул и заговорщицки прошептал: — Бедняжка шептала твое имя перед тем, как умереть! Это так мило. Она и впрямь ожидала, что ты успеешь спасти ее. Бедная милашка. Но ты, конечно же, не пришел. Ты не смог спасти ее, ты не смог спасти Юкихиме, — Нуада сглотнул. Откуда Имонн знал про нее? — Ты не смог спасти Кетленн. Твоя шлюшка умерла, веря, чтобы придешь, а ты не успел. Тц-тц-тц. «Прошу», молила она. «Нуада, прошу… Спаси», — Нуада подумал, что его сейчас вырвет. Имонн добавил: — Хотя меня разочаровывает, когда женщина кричит имя другого мужчины, когда я рядом… Нуада с рыком понесся на Имонна, но почему-то, когда он приблизился, темный эльф исчез, оставив после себя только издевательский смех. Принц понял, что это лишь сон, но это было не важно. Во сне, наяву — не важно. Имонн сбежал, а Дилан лежала мертвая на полу. Выдыхая черную ярость, горящую внутри него, чувствуя тошноту от боли в желудке, Нуада упал рядом с ней на колени. Она была похожа на сломанную куклу, выброшенную избалованным ребенком. Имонн порвал на ней одежду, ту белую лэйну, которую она надевала ко двору. Кровь заляпала белоснежный хлопок. Столько крови. От вида ее, такой алой на белом, эльфа словно еще раз ударили в сердце. Принц осторожно скользнул рукой под тело Дилан, бережно прижимая к себе женщину. Все в нем противилось так держать ее, но он уже не управлял своим телом. Все, что он мог — позволить глазам и разуму, заледеневшему от шока, впитать то, что он видел. Голова Дилан повисла, как цветок на сломанном стебле. Черные следы от пальцев ярко проступали на ее бледном горле. Тонкая золотая цепочка медальона, который она всегда носила, порвалась, и он со звоном упал на пол. Ее изрезанные губы были красными от крови, стекающей из ее рта по щеке. По той щеке, что он гладил всего пару часов назад. Как глупо. Но от вида крови на израненной коже его желудок сжался. Он не мог этого осознать. Не мог понять, почему он не успел, как позволил Имонну поймать ее и так ранить. Нуада коснулся синяков на ее подбородке. Какая холодная у нее кожа. Раньше она была такой теплой… Его рука дрожала, когда он прикоснулся к ее губам. Дыхание не обожгло ему кожу, и губы были тоже холодны. Разум мучил Нуаду вопросами: была ли ее смерть жестокой? Плакала и звала ли его смертная, как сказал Имонн? Это должно было быть правдой, Имонн не мог лгать обо всем. Что эльф сделал с ней? Воспоминания об убийстве матери вспыхнули у него перед глазами. Он был так же жесток с Дилан? Как долго Имонн пытал ее перед тем, как убить? — Teacht ar ais, — прошептал он дрожащим голосом. Это были не его слова, он их не выбирал, но они все равно сорвались с его губ. Он умолял на старом наречии: Вернись. Она должна вернуться. Как он мог подвести ее? Она должна вернуться. — Tabhair, — сказал он. Прошу. — Teacht ar ais. Дилан… Тabhair nach bás. Ní féidir leat bás. — Прошу, не умирай. Ты не можешь умереть. Он опоздал. Имонн лишил его чести. Он подвел ее. — Impigh mé leat, oscail do shúile, — но, несмотря на его мольбу, на его уговоры, ее глаза не открылись. Тупая боль в животе стала сильнее, словно какой-то темный монстр ел его изнутри. Он мог лишь просить: — Дилан, tabhair… Тabhair… Издевательский смех вернулся, но уже более громкий, эхом отражающийся от стен, мучающий его. Запах крови чуть не удушал. Он смешался с тошнотворным ароматом ужаса и вонью извращенного мужского желания, всегда напоминающем ему о том темном дне много веков назад. Он должен был встать и преследовать Имонна, как пес, но мог лишь думать о ее избитом лице. Он коснулся темных следов на ее подбородке и понял, что его рука дрожит. Ярость… Или отчаяние? Дыхание перехватило в груди. Она смертная. Такая хрупкая и смертная. Это чудовище изуродовало ее лицо. Дилан… На его плечо легла чья-то ладонь. Он обернулся, рыча от ненависти и уже готовясь вонзить внезапно возникшее в руке копье….
И только в последнюю минуту он смог задержать кинжал, который чуть не лишил жизни маленького Бекана. Нуада уже не был в залитой кровью комнате. Ему не снилась смерть и женщина, бездыханно лежащая в его руках. Он находился в одной из гостевых спален; за стенами Финдиаса шумел дождь. По его обнаженной груди стекал пот, спанные штаны прилипли к ногам. В камине потрескивал огонь, а испуганный брауни смотрел на него широко раскрытыми черными глазами. — Тебе не стоит пытаться разбудить воина, хватая его, — пробормотал Нуада, убирая с лица светлые волосы. Его щеки взмокли. Возможно, он слишком сильно развел очаг перед сном. С чего еще ему так потеть поздней осенью? Нуада вытерся ладонью, отказываясь признавать, что дрожит, и встал с кровати. Подошел к огню. Тепло отогнало последние остатки кошмара. Почему ему до сих пор снится, как Имонн убивает смертную? Почему разум мучает его опозданием и позором? Бекан до сих пор дрожал у кровати; Нуада положил нож на одеяло и прорычал: — Зачем пришел? Что хотел сказать? — М-моя госпожа… — Бекан с трудом сглотнул и прочистил горло, когда Нуада повернул к нему голову. В темноте брауни не видел, как именно смотрит на него принц. — О-она просила меня п-привести вас в ее покои. — Это мои покои, — только вмешательство Нуалы не дало ему настоять на том, чтобы остаться в своей кровати. Как будто он стал бы выкидывать ее в коридор, а не в гостевые спальни, или насильно остался с ней в одной постели. — Твоя госпожа вызывает меня? — спросил он. — Я ей что, собака? — П-прошу, Ваше Высочество, — заикнулся брауни. — Я сам слышал, как она зовет вас своими губами. Клубника и мед, Серебряное Копье. Такие сладкие поцелуи. Великолепные, даже для человека. Слова Имонна. Имонн лгал. Это не ее губы. И, напомнил он себе, ее губы не отдают кровью. Это просто человеческие губы, ни сладкие или великолепные. Нуаде не нужно пробовать их, чтобы в этом убедиться. Пусть пропадет тошнотворная ложь Имонна вместе с самим Имонном на самом жарком круге Ада. — Зачем ей звать меня? — спросил Нуада. В камине упало полено, и в воздух поднялись искры. — Чего человеку нужно от Серебряного Копья? — Я… Не знаю, Ваше Высочество. Она просила п-привести вас, а п-потом заплакала. Возможно, ей п-плохой сон прис... Но Нуада не слушал. Он даже уже не был в комнате. Принц выбежал, мрачно глядя перед собой, как только услышал слово «заплакала»..
Смертная сидела, сгорбившись, перед камином, и тусклый свет заставлял дорожки от слез на ее лице блестеть, как алмазы и битое стекло. Когда Нуада вошел в комнату, Дилан не обернулась к нему. Свет от пламени танцевал на темной сорочке, закрывающей ее притянутые к груди колени. Волосы смертной растрепались и рассыпались по спине, поблескивая на свету. Нуада закрыл дверь и медленно подошел к ней. Она даже не посмотрела на него — только продолжала пялиться в огонь пустым взглядом. Эльфийский принц почуял кровь еще до того, как увидел темный след на ее губах. Воспоминания ударили по нему — кровь, текущая с разбитых губ, темные синяки на лице — но он отогнал их. Смертная сидела, сжав кровоточащие кулаки, и не смотрела на него — лишь моргнула, когда он сел рядом с ней у камина. — Дилан? — он бережно коснулся ее руки. Смертная вздрогнула, отдернулась, сжимая пальцы, и эльф чувствовал кровь, текущую из глубоких следов от ногтей на ее ладонях. Он напрягся, но не отошел от нее. Он и не смог бы, даже если захотел. Губы смертной дрожали; во все так же пустых глазах зажглись опасные огоньки. Он не мог ее так оставить. Нуада сел рядом и подождал, когда она заговорит. — Не могу выбросить его из головы, — прошептала она. — Имонна. Не могу. Это не так, как раньше. Мне… Мне приснился кошмар, — теперь она говорила, как брошенный ребенок. Нуада вспомнил ночь в обители, когда Дилан призналась, что боится темноты. Тогда она говорила так же. — Мне приснился кошмар, и он был такой страшный, я не могла побороть его или остановить, когда он… И я проснулась, но вокруг было так темно, он неожиданно возник у меня в голове, и я не могла прогнать его! Она бросилась к нему. Он инстинктивно раскрыл руки, и смертная упала ему на грудь. Эльф подумал о том, что нужно ее оттолкнуть, но это казалось неправильным. Что-то в смертной устыдило его. Он не смог спасти ее от Имонна, поэтому его долг успокоить ее сейчас. — Прости, — прошептала она. — Прости, прости, я знаю, что тебе это не нравится, прости, Нуада, но пожалуйста! Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не отталкивай меня. Прошу, не оставляй меня одну. Немыслимо. Она хотела — умоляла — остаться. С ней. Остаться и обнимать ее, как будто он мог закрыть ее от тьмы и всего страшного. Не видя иного выхода, он крепче обнял ее и поднял колени, чтобы она уместилась между них. — Думаешь, я откажусь помочь, если я тебе правда нужен? После всего, что ты сделала для меня и моего народа? Никогда. Ясно, сухо подумал он. Я сказал то, что надо, раз она сильнее прижалась ко мне. Не самое верное решение, но это хотя бы заглушит истерику. Тепло ее дыхания на его обнаженной груди отвлекало. — Я никогда тебя не брошу. Gach tá go maith, a rún amháin. Обещаю, дорогая, тьма не тронет тебя, пока я здесь. — Он чувствовал себя по-идиотски, называя ее «дорогой», но гаэльский, похоже, ее успокоил. Поэтому он добавил еще пару бессмысленных слов. — Все хорошо, a chumann. Не бойся. Tá mé anseo; я здесь. Я буду с тобой, a stóirín, пока ты не уснешь. Нуада думал, что его вырвет от приторно-сладких слов на старом наречии. Милая и дорогуша. Эльф чувствовал, как у него сводит зубы от их сладости. Но он вспомнил, как это успокаивало сестру в детстве, и видел, как это действует на дрожащую смертную. Он ощущал, как она расслабляется, дюйм за дюймом, пока не обмякает совсем. Как часто он так же сидел с Нуалой, когда очиналась от кошмара? И не сосчитать. Но с кем-то еще? Никогда. По крайней мере она больше не душит меня, подумал он с облегченным вздохом. — Tá brón orm, — прошептала Дилан на гаэльском. Ее ресницы задели его кожу, когда она прижалась ближе. Ее плечи дрожали, но эльф не слышал слез в ее голосе — лишь печаль. — Прости, — повторила она на английском. — Прошу, не уходи. — Не уйду, — ответил он, глядя ее по волосам, как часто делал испуганной сестре. — Что произошло? — спросил Нуада и был удивлен, когда смертная обняла его и сжала так, словно никогда не желала отпускать. Она хныкнула, и неожиданно потемки и ночь, рыскающая снаружи, заставили его чувствовать себя неуютно. Ну, с этим он может разобраться позже. Нахмурившись, Нуада приказал: — Дилан. Расскажи. — Имонн… — прошептала она. Внезапная ярость загорелась в животе Нуады, ядом разлилась по его венам. Темнота повторяла это ненавистное имя, как хор демонов. Нуада сжал зубы. — Мне снилось… Все то, что он мне показывал. Он… Он ранил тебя. Он ранил, а я не могла его остановить. Нуада удивленно переспросил: — Меня? Дилан кивнула, не поднимая головы с его груди. Свежие слезы потекли по ее щекам. — Когда он… Когда я… Он заставлял тебя наблюдать, — она хныкнула и покрепче сжала его. — Ты пытался спасти меня и не мог, и это ранило тебя. Там были железные цепи. Они обжигали тебя. И его наемники били тебя каждый раз, как ты пытался встать. Когда двигался. Ты не мог… Даже не мог стоять. Н-но ты все шел. Ты т-т-так п-пытался добраться до меня, с-спасти меня, а они не останавливались, они пытали тебя… Дилан не смогла договорить и расплакалась; ужасный плач ранил его с невиданной силой, даже хуже, чем в обители. Нуада мог лишь обнимать ее так сильно, как она его. Значит, кошмар был не о ней. Ее пробили на слезы не свои истязания, а его. Понятно, почему магия Нуалы не смогла ее защитить. Дилан все еще можно было заставить наблюдать, что Имонн сделал с ним и прочувствовать всю боль и горе. Что-то горячее зажглось в его груди, черная ярость и что-то ранившее его, и Нуада, не понимая, что охватило его, прижался щекой к ее волосам. Все в нем хотело облегчить ее боль. Но что он мог сделать? Ничего, подумал он с немалой горечью. Я не знаю ничего о том, как успокаивать смертных. Я могу лишь позволить ей выплакаться, а какое в этом успокоение? — Простите, — сказала она после. Темные эмоции, окружавшие смертную, начали исчезать, но эльфийский принц знал, что они не ушли. Дилан просто приглушила их, чтобы взять себя в руки. Она делала так и в обители много лун назад. Тогда его это удивило, разозлило. Такое самоедение нездорово. Как долго она сможет сдерживать это внутри себя, пока не сломается? Что тогда с ней произойдет? Должно быть, больно делать подобное. Он чувствовал, скольких усилий ей требуется, чтобы говорить спокойно. — Простите, Ваше Высочество. Не знаю, что на меня нашло. Ненавижу так ломаться. Я давно уже так не делала. С тех пор, как была маленькой девочкой, пойманной в темноте. Находясь так близко к человеческой женщине, он слышал горькую мысль, которую она не решилась высказать. С тех пор, как стая оборотней пыталась извести меня. Почему она неожиданно выглядит такой разбитой? И почему ночь как будто пытается потопить их обоих? Нуаде показалось, что за ними наблюдают. Но в комнате были только они с Дилан… И, возможно, Бекан. Это его взгляд чувствовал принц? Вполне вероятно. Или же… — Я плачу по пустякам, — добавила смертная, возвращая его в реальность. — простите. — Дилан… — эльфийский воин подавил желание покрепче обнять дрожащую женщину. Он не хотел ранить ее сильнее, чем ее уже ранили, и понял, что тоже дрожит. Воспоминание о собственном кошмаре было еще слишком свежо. Ненависть и ярость объединились с желанием того, чтобы Дилан больше не плакала. Каждая слеза только добавляла ему позора. — То, что изнасилование не было физическим, не означает, что оно не ранило тебя. Как и его кошмар о ней, избитой и мертвой, ранил его. Тошнотворный позор и темная ярость, горящие в нем от каждой мысли об Имонне… И странная, пустая боль в груди от мысли, что действительно значит для него смерть Дилан: никаких ночей у камина, полных историй; никаких разговоров о вере, жизни и свободе; потеря той, кто не видел в нем чудовище. — Ты можешь пожалеть себя… И меня, если хочешь. В этом нет ничего постыдного. — Хотела бы я быть сильной, как вы, — прошептала Дилан. — Вы же ничего не боитесь. Ни волков, ни ланнан-ши, ни Имонна, — и он знал, что это было главным: он не боялся Имонна. Он желал ему жестокой смерти от утопления и четвертования, но не боялся его. Она не знала, что он боится того, что Имонн может сделать с ней, если найдет. Но Нуада ничего не сказал. — Хотела бы я быть смелой, как вы, — она нервно вздохнула. — Если бы ты была смелее, — или безрассуднее, подумал он. — Не думаю, что я бы это вынес. Сколько раз ты рисковала собой, чтобы спасти меня? Ты отказалась сбежать в ночь, когда мы встретились, и чуть не умерла, спасая меня. Несмотря на раны, ты дотащила меня до убежища, и только потом упала в беспамятстве. Ты заставила меня заботиться о себе, хотя я чуть не удушил тебя. Ты пыталась спасти меня от ланнан-ши. Спасла дитя полурослика от Имонна, хотя знала, на что он способен, а потом выступила против него, когда он начал угрожать. Когда ты узнала, что меня ложно обвинили, ты вызвала создание, которое могло легко тебя убить, чтобы добраться до меня, выступила перед отцом, зная, что это верная смерть. Моргун мне это рассказал. Потом ты предложила принять остаток моего наказания. И, когда я думал, что твоя безрассудная смелость подошла к концу, ты отдала себя Имонну на изнасилование, пытки и смерть, чтобы спасти меня. Только сейчас, в темноте ночи, когда призраки мешают тебе спать, ты решаешь сломиться, но даже тогда льешь слезы не за себя. Ты плачешь и за мою боль, за то, что Имонн сделал со мной в твоем разуме. Ты хочешь быть сильнее, Дилан? Твоя отвага способна одолеть мужчину чуть слабее меня самого. Прошу, — добавил он, хмыкнув. — Подумай о себе в следующий раз. Побудь немного эгоистичной. Невозможно, но она умудрилась улыбнуться. Восхищение — и раздражение — в его голосе были очевидны. Перевод, подумала она. Ты меня так до седины доведешь, но я слишком крут, чтобы признать это. Вслух же она сказала: — Спасибо, что остаетесь со мной, Нуада. — Помню ночи, когда ты просыпалась в обители и так боялась после кошмаров. Как будто тебя заперли в воспоминаниях. Я… — он поколебался, но она подвинулась, чтобы посмотреть на него. Ее улыбка была усталой, но искренней. — Я не хотел, чтобы ты была одна. Нуада ощутил странное чувство, наполнившее смертную, когда она отвернулась и наконец-то расцепила свое объятие. Его коже стало неожиданно холодно в тех местах, где она касалась ее, словно тоскуя по ее теплу. Дилан подвинулась и поглядела на руки. — Руки болят, — скорее вопрос, чем жалоба. Странное удивление сквозило в ее голосу. Затем она нерешительно коснулась губ. — Рот болит. Нуада едва понимал, что делает, когда осторожно обхватил ее подбородок, касаясь большим пальцем ее прокушенной губы. Недолго думая, он ощутил, как магия с прошлого вечера перетекает в рану. Затем он накрыл обе ее ладони своими — как он раньше не замечал, какие маленькие у нее руки? Как мала она сама? — и сделал тоже самое. Никакие раны не залечились, но боль притихла, чтобы Дилан не вздрагивала, когда стирала наполовину высохшие слезы с лица. — Спасибо. Итак… Насколько неловко я заставляю вас себя чувствовать? — Я эльф, — сказал он с холодным пренебрежением. — Я не испытываю неловкости. Взгляд эльфийского принца заставил ее изогнуть губы в еще одной усталой измученной улыбке. Эльфы не испытывают неловкости. Конечно. А еще, наверно, срут бабочками. Она задумалась, может ли Нуада слышать ее. Он смотрит на нее? Нет. Принц глядел в танцующее пламя и, похоже, был далеко от нее в мыслях. От выражения его лица она вздрогнула. Я так же впервые посмотрела в зеркало после нападения. Как будто только вылезла с поля боя в Аду. — Мне тоже снились кошмары, — неожиданно очень мягко сказал он. Он не мог смотреть на нее. Если бы он повернул голову, то увидел бы ее из сна, холодную и замершую у ног Имонна. Он инстинктивно сжал кулак. Создавалось ощущение, будто темнота вокруг задержала дыхание, прислушиваясь к его словам. — Мне снилось, что я пришел за тобой и… И ты уже была мертва. Что он убил тебя. Что я опоздал, — Нуада нервно выдохнул, и Дилан поняла, что принц в самом деле дрожит из-за кошмара. Она прижалась щекой к его груди и почувствовала, как часто бьется его сердце под кожей. — Я не смог… Во сне, я подвел тебя. Я опоздал и остался с трупом на руках. И он вспомнил умоляющий шепот. Вернись. Прошу, вернись. Прошу, не умирай. Нуада отогнал воспоминания и странных холодок, который не был гневом и возникший от мысли о мертвой Дилан у него на руках. Этот образ прогнать было куда сложнее, как и холод от него. Неожиданно Дилан сказала то, что заставило его улыбнуться. — Значит, нам обоим мозги встряхнуло? Вот ведь два сапога пара. — Да, — он глухо рассмеялся, когда смертная опять двинулась у него в руках. — Мы такие. Дилан… Почему ты вечно подвергаешь себя опасности ради остальных? Я бы не хотел, чтобы ты так поступала ради меня, — долг, связывающий их, был слишком велик, чтобы он когда-либо смог бы его отплатить. Его совесть колола его каждый раз, когда он думал об этом. — Уверен, даже тебе можно иногда заботиться о себе прежде других. — Я эгоистична, — пробормотала она, удобнее укладываясь на нем. — Почти все, что я сделала для вас, было из-за того, что я не могла видеть вашу боль. Я забочусь о вас, Нуада. Я не лгала вашей сестре, сказав, что считаю вас другом. Моим единственным настоящим другом, хотя, возможно, вы меня ненавидите. Ну, сильно не любите. Принц нахмурился. Что она хотела этим сказать? Что-то темное мелькнуло на краю его глаза, но, когда Нуада обернулся, там ничего не было. Только темнота… И странное чувство, что за ними наблюдают. Он внутренне встряхнулся и повернулся к смертной в своих руках. — Сложно заводить друзей — настоящих друзей — когда не можешь рассказать о волшебном народце и возможности Видеть. Этот секрет всегда остается между нами. Я видела, что подобные вещи творят с людьми. Это разрушило мои отношения с сестрами, потому что они не видели то, что я Видела. Они же считали меня безумной. До сих пор так думают. Они не оставляют меня наедине со своими детьми. Редко приезжают в гости. Посылают неподписанные открытки на Рождество и иногда звонят, вот и все. Они приходили навестить меня в больнице, но в иные дни… Я едва с ними вижусь. Родители тоже не приходили ко мне в психушке из-за моего дара. Секрет вроде способности Видеть может помутить рассудок и сердце. Если вы сблизитесь с кем-то «нормальным», то придется постоянно лгать, и вскоре от вас уже ничего не останется. Вся ваша жизнь станет лишь тенью того, чем вы притворяетесь. Но с вами мне не нужно лгать. Я могу быть искренней. Вы знаете, что я Вижу, что я знаю, кто я такая. И вы единственный Светлый, часто навещающий меня и желающий больше, чем еда и помощь. Многие мои друзья — фейри, но не в полном смысле слова — они забывают обо мне на месяца, если только им не нужно от меня что-то. Вы так не делаете. Грустно, но вы, по сути, мой лучший друг после Джона. Конечно, я сделаю все в моих силах, чтобы защитить вас. Вы — все, что у меня есть. Но вы эльфийский принц, а я — смертная женщина. Вы намного важнее меня. Если надо будет выбирать между моей жизнью и вашей, я выберу вас. — Дилан, — мягко сказал он. От переполняющих его эмоций голова разболелась от напряжения и смущения. Почему она никогда не ведет себя так, как должны смертные? — Ты не можешь решать это за меня. И я не ненавижу тебя, подумал он, но не сказал. Он не скажет об этом, пока не поймет это странное чувство внутри. Как она могла подумать, что он ненавидит ее? Разве он не позволял ей жить все эти месяцы? Разве не обнимал? Если бы он ненавидел ее, то давно бы убил. Она точно должна понимать, что он… Чувствует… Что-то к ней, что, будь она эльфийкой, а не низкой смертной, можно было бы назвать симпатией. — У тебя нет права жертвовать ради меня своей жизнью. — То, что я забочусь о вас, не дает мне этого права? — спросила она. Она медленно пробежалась пальцами по тонкому шраму на его правом бицепсе. От этого нежного, легкого прикосновения его кожа покрылась мурашками. Она изучала шрам, полуприкрыв глаза, и эльф чувствовал тепло ее дыхания, когда она приблизилась, чтобы рассмотреть получше. Почему огонь внезапно так обжигает? Отогнав мысли о ее осторожных пальцах, гладящих шрам, нежном дыхании и тепле от камина, Нуада прорычал: — По такой логике я могу сделать тот же выбор за тебя. Дилан молча убрала ладонь с его руки и приложила ее к своей груди. Его кожа покалывала там, где она его касалась. Смертная прошептала: — Да, могли бы… Если бы заботились обо мне. Но это не так. Поэтому выбор за мной. — Я… Не… Я не имел в виду… — почему ему неожиданно так сложно собрать слова в простую фразу? Но, если бы он мог говорить, как разумное существо, а не полный дурак, то что бы он сказал? Что заботится о ней? Это ложь. Поэтому он промолчал. — Нуада, — сказала Дилан, подвинувшись, чтобы посмотреть на него. Взгляд двух янтарных глаз замер на ее лице, и она улыбнулась. — Все нормально, если я вам не нравлюсь. Я знаю, что вы ненавидите людей, и понимаю, почему. И я знаю, что сейчас вы здесь исключительно из-за требований своей чести. Меня это не обижает. Правда? Если ее это не беспокоит, то почему так неожиданно ему не все равно? — Но, послушайте, вы принц. Однажды, возможно, когда я умру и буду гнить в земле, а вы дойдете до того возраста, в котором можно отрастить бороду, как у вашего отца, — тут она улыбнулась, и в ее глазах заплясали лукавые огоньки. — Вы станете королем Бетморы. Верно? Вы наследный принц. У вас есть обязанности перед народом. Я знаю, что королевские семьи эльфов привязаны магией к земле и живущим на ней. Если ваш род умрет, волшебный народ Бетморы умрет вместе с вами. Вы не можете жертвовать собой ради меня, потому что ваша жизнь вам не принадлежит. Я не такая. Я обычный человек. Бог дал мне право выбора, свободу воли. Я могу делать, что хочу, если это не грешно. Вообще, я и согрешить могу и отмолить это после. Мне дали право выбирать и хотеть чего угодно. И я хочу оставить вас в своей жизни так долго, как только это возможно, потому что вы — одна из лучших вещей, что когда-либо со мной случались. Так что, да, мой принц, я очень эгоистична. Что-то горячее, как умирающая звезда, зажглось в его груди. Принц хотел что-то сказать ей, но все внутри него шипело и рычало от тихих слов, вертящихся на кончике его языка. Эти слова были так тихи, что он даже не знал, каковы они — только то, что они хотят сорваться. Он подавил их и почувствовал соль и сожаление. Что бы безумное ему не хотелось сказать, лучше было молчать. Если им хотелось осудить ее, Дилан этого не заслуживала. А если нет… А какими еще они могут быть? Он продолжал обнимать смертную, словно она могла испариться, как призрак на ночном ветру. Цитрусовый запах ее шампуня щекотал ему ноздри, а дыхание обжигало и без того горячую кожу. Он чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь, когда она дышит. Вскоре она обмякла в его руках, как уставший котенок, и, похоже, снова уснула. Похоже.