.
Наконец-то она уснула, подумал Нуада, когда Дилан вздохнула и поудобнее устроилась на нем. Он не будет думать о странных словах смертной — не сейчас, по крайней мере. И пока он не будет переносить ее в кровать. Подожду еще немного, пока крепче не уснет. Не хочу ее будить. Не хочу чувствовать себя так, будто должен ей что-то, если она опять печально посмотрит на меня. Я считаю вас моим единственным другом, хоть вы и ненавидите меня. Но это было не так. Как она могла так подумать? Стыд горькой полынью прошелся по его горлу. Это Нуала сказала Дилан, что он ее ненавидит? Или его собственное поведение натолкнуло ее на подобную мысль? Если бы Дилан не спала, он бы задал ей этот вопрос. Но на самом деле Дилан не спала. Она слушала медленное биение сердца Нуады, прикрыв от невероятной усталости глаза. Сейчас было так просто расслабиться. Вся паника ушла. Смертная просто хотела остаться здесь, в полусне, где никто ее не тронет, пока принц держит ее в своих руках. Теперь, когда ей больше не хотелось плакать, она могла вздохнуть спокойно. Дыши. Отпусти страх, пытавшийся задушить тебя. Нуада здесь, жив и здоров. Все в порядке. Никто его не ранит. Прошу, не рань его, сонно подумала она, не зная точно, была ли это мольба или просто мысль. Никогда больше. Не так. Неужели его нельзя оставить в покое? Особенно после того, что случилось с его мамой. Это все из-за тебя. Дилан напряглась, когда знакомый ледяной голос выдохнул ей эти слова в заднюю часть шеи, прямо в череп. Не настоящий голос. Он не настоящий, напомнила она себе. Просто призрак кошмара. Просто плохой сон. Но внезапно ей стало холодно, и она задрожала. Мир вокруг нее исчез — огонь, свет, тепло тела Нуады, свечой направлявшее ее в темноте. Осталось только видение темницы, медленно охватывающей ее разум до тех пор, пока она не забыла, где была и с кем… — Холодный, неотесанный камень под ней Режет кожу Адская боль Ни страха ни ужаса ни отчаяния Только пустота в груди Не чувствует острых осколков своего сердца Серебряные глаза ядовито блестят Грубые пальцы поворачивают ее голову «Взгляни хорошенько» Клинки режут эльфийскую плоть Течет золотая кровь Янтарные глаза смотрят ей прямо в лицо Сожаление, отчаяние, гнев Ее страх и его стыд Их отчаяние «Это все из-за тебя» Губа Имонна у ее уха «Он страдает из-за тебя» Нет, нет, нет! Прошу, прошу, отпусти его…- — Дилан! Чьи-то руки хватают ее за плечи и трясут, вырывая обратно в реальность. Ее волосы прилипли к плечам и шее от холодного пота, капающего с лица. Ее кровь похолодела от страха. Почему ей так холодно? Где она? Глаза, похожие на блестящие топазы, разбили страх; их взгляд впился в нее и вытащил из бездны, в которой кошмары собирались пожрать ее обсидиановыми зубами. Казалось, тени зашипели и зарычали; страх попытался задушить ее. — Дилан! Посмотри на меня! Она посмотрела. Позволила взгляду пройтись по пепельно-бледному лицу и черному шраму, рассекающему его. Опять найти эти янтарные глаза, которые горели от чего-то, возможно, бывшего отчаянием или страхом. Нуада. Нуада. Жив и цел и прямо здесь, рядом с ней. Не думает о живой темноте, давящей на них. Он здесь. Он цел. — Вернись, Дилан. Teacht ar ais. Вернись. Вернись. Нарастающий страх живым существом засел в его желудке, когда эльф на миг вспомнил свой кошмар: бледную, замершую женщину, лежащую в своей крови у ног Имонна; сломанную куклу, изуродованную злым жестоким ребенком. Прошу, не умирай. Ты не можешь умереть. Дилан, прошу… Молит, просит. Позор и ужас — и горе? — клещами сжимали его сердце. Но он отогнал образ, подавил эмоции и опять встряхнул смертную, в этот раз нежнее. — Дилан, возвращайся сейчас же. Это просто воспоминание о сне. Это не взаправду. Вернись ко мне. — Все кажется настоящим, — выдохнула она. Ее дыхание было слишком быстрым, слишком рваным. Она не могла отдышаться. Не могла набрать достаточно воздуха, чтобы справиться с холодным, тяжелым весом страха, давящего на нее. И неожиданно она почувствовала чей-то взгляд на своей спине. Высчитывающий. Планирующий. Но там никого не было; своей головой она это понимала, но сердце отказывалось верить. Дилан вздрогнула. — Кровь и ты… Я не… Я чувствовала на себе его руки. Это не прекратится, — ее желудок переполняло отвращение. Новые слезы потекли по щекам, когда в нос ударила вонь свежей золотой крови. Дилан притянула ноги к груди и обняла себя руками, продолжая дрожать. — Нуада, кровь… Я чувствовала ее, она горела… Я чувствовала кровь и… — она чуть не задохнулась. Темнота тихо смеялась над ней. — Он заставил меня смотреть… И ты… Я до сих пор слышу, как они смеялись над тобой. Били тебя. Ломали тебе кости. Причиняли боль. Это не прекратится. Каждое ее слово было переполнено паникой. От искреннего страха в ее глазах у эльфа сжался желудок. Дилан дрожащими руками закрыла свои глаза, прижимаясь запястьями к веками, словно желая вытолкнуть из себя все, что видела. Он хотел отвести эти дрожащие руки от ее лица, показать, что здесь нечего бояться. Не здесь, не сейчас. Но она опять заговорила, и страх и боль в ее голосе заставили его замереть на месте. — Клинки, осколки и огонь… Крики. Никто не придет. Никто не поможет. И каждый раз, как кто-то из нас умирал, все начиналось с начала. Каждый раз, как я закрываю глаза, я вижу тебя. Кровь, твою кровь. Они не остановятся, они не оставят тебя в покое, я плачу и плачу, умоляю, а они просто смеются, и я его чувствую, он хочет ранить тебя, хочет уничтожить тебя, Нуада, он хочет не просто тебя убить — он хочет разбить тебя на кусочки. Что-то коснулось ее щеки, и из ее груди вырвался тихий крик… — Руки касаются с издевательской нежностью Имонн шепчет ей на ухо «Наблюдай за представлением, сладенькая» Не могла остановить их Пальцы сжимают ее Он сдавливает ее лицо одной рукой Поворачивает его так, чтобы она все видела Видела своими глазами Слезинка на бледной щеке Кровь течет как золотая вода Кости хрустят как стекло под чужой ногой Столько крови Нуада висит в кандалах Даже не может поднять голову А они все равно ранят его и ранят и ранят «Хватит! Прошу!» Имонн поднимает серебряное копье Нуады, улыбается «Теперь твой черед» Агония охватывает ее спину, заставляя кричать Нуада кричит ее имя- — Нет! Не тронь меня! От ее крика Нуада отдернул руку. От страха в ее глазах у него кровь застыла в жилах. Она никогда так не смотрела на эльфийского принца. Никогда. Как будто он был чудовищем. Ничем, кроме ужасного зверя. Это ощущение словно пробило дыру в его животе; он мог лишь смотреть на нее, отпрыгнувшую от него и прижимающую ладонь к щеке в том месте, где он случайно коснулся ее пальцами. Дилан тяжело дышала; ужас в ее глазах ранил его ножами. Ошеломленный звук сорвался с ее губ, и от него стало только больнее. Потом он увидел, как что-то в ее глазах изменилось, посветлело. Она начала дышать глубже, а ее глаза потеряли стеклянный блеск — теперь их наполнило узнавание. — Нуада. Прости. Мне так жаль, — теперь в ее взгляде не было отвращения или ненависти. Там блестело сожаление и печаль, такая горячая, что обжигала его. — Прости. Пожалуйста… Мне так жаль. Но та дыра все еще оставалось. Она все еще темно пульсировала в груди. Желчь поднялась к горлу. Дилан придвинулась ближе. Она никогда не видела, чтобы он так ужасно смотрел на нее. — Нуада? — Прости, что мое прикосновение тебе так отвратительно, — пробормотал он, отводя взгляд. Он не увидел, как она вздрогнула. Вместо этого он посмотрел в огонь. Лучше смотреть на пламя, чем опять заметить вспышку страха. Головная боль раздирала его череп; тепло от камина начало обжигать. Ему нужно было поспать, а не проводить ночь, мучаясь от кошмаров и отказов, когда сама тьма кажется живой и враждебной. Такое вызывает лишь раздражение и головную боль. Что он вообще тут делает? Он в темноте со смертной женщиной, которую вгоняет в ужас одно его прикосновение? Нуада двинулся, словно собираясь встать. — Я больше тебя не побеспокою, человек. — Нет, — выпалила Дилан. Он резко повернул голову и уставился на нее. К боли примешался гнев, сверкнувший молнией на фоне туч в его взгляде. Раздражение звенело у Нуады под кожей. Как она смеет командовать им? — Не смей. Даже не думай, что можешь вот так… Оставить меня. Это не честно. Я не боюсь тебя, Нуада. Я не боюсь и не ненавижу тебя. Я не считаю тебя чудовищем, — он видел, как дрожит ее губа. Она вытерла лицо дрожащей рукой, словно пытаясь смахнуть слезы. — Ты самый смелый, самый храбрый мужчина из всех, что я когда-либо видела, и я не боюсь тебя. Я никогда не буду бояться тебя, — голос Дилан сломался, и принц почувствовал, как неожиданная головная боль начинает проходить. — Прости. Я кричала не на тебя. Я видела сон и… Он так… Все было ужасно. Имонн трогал мое лицо, как ты, и я спутала вас. Все смешалось. Прости. Прошу… Прошу, не оставляй меня одну. Я знаю, что ты не хочешь быть здесь, но пожалуйста. Не в темноте. Эти слова будто прозвенели в воздухе между ними. Не оставляй меня одну в темноте. Не сейчас. Я не смогу остаться тут без тебя. Прошу. Я знаю, что ты не хочешь быть здесь… Я считаю вас моим единственным другом, хоть вы меня и ненавидите. Почему она говорит такое? Почему? Ему лучше остаться с человеком, чем с Нуалой, чьи чувства раздирают его голову. Ему лучше остаться с человеком, чем выйти к придворным, ко всем этим пустоголовым лордам и ветреным похотливым леди. И всегда лучше остаться с Дилан, чем видеть разочарование и стыд в глазах отца каждый раз, как Балор смотрит на него. Смертная, что, не знала, что она и Моргун были единственными, кто смотрел на него так, будто он был им важен? И лишь она в редкие моменты, когда не могла уследить за собой, смотрела на него с теплом и симпатией. Неужели она думала, что он не замечает, как она заботится о нем? Неужели она думает, что он не ценит ее привязанность? Ну, он покажет ей правду. Эльфийский принц присел, не сводя взгляда с ее лица, а потом протянул руку и сказал: — Идем сюда. Она медленно повиновалась и вернулась на свое место. Он неуверенно обнял ее, и она тут же последовала его примеру, положив голову ему на плечо и обняв руками грудь. Ее дыхание казалось теплым на его прохладной коже. И то, что она так крепко держалась за него, рассказало все эльфу без слов. — Я не покину тебя, Дилан, — поступить иначе было немыслимо. Трусливо. Хоть она и смертная. Не ее вина, что она так боится. Он нужен ей. — Обещаешь? — Ты не доверяешь мне? — спросил он, желая поддразнить, молча извиниться за то, что кричал на нее и причинил боль. За то, что вел себя, как зеленый юнец, а не честный воин. Но она не улыбнулась и не рассмеялась. Его Дилан, которая всегда улыбалась. Она лишь сильнее обняла его грудь. — Да, — прошептал Нуада. — Я обещаю. Больше часа прошло в тишине, нарушаемой лишь Нуадой, время от времени шепчущем, что он не покинет ее, и горячими слезами Дилан, капающими ему на грудь. Как он сможет оставить ее в таком состоянии? А ведь это в конце концов придется сделать. Она нога у него уже онемела. Вторая была близка к тому. И принц знал, что на его заде будет оставаться отпечаток пола всю оставшуюся бессмертную жизнь.Но каждый раз, когда он хоть немного двигался, Дилан всхлипывала — на самом деле всхлипывала! — и лишь сильнее прижималась к нему. Я за это Имонну кишки выпущу, как паршивой дворняжке, подумал эльфийский принц, гладя ее волосы. Эта мысль принесла ему некую долю удовлетворения, но она ушла, оставив его с тихо плачущей смертной, чьи слезы ножами ранили его в живот. Надо было что-то сделать. На ум шло только лишь… Нет. Нет, он не может этого сделать. Даже думать об этом глупо. Но он чувствовал страх и боль женщины в его руках, чувствовал отчаяние и сожаление. Смертная она или нет, он не мог оставить ее с такой болью. Но… Он не мог этого сделать… Правда же? Она посмеется надо мной, подумал он со вспышкой ярости внутри. Если она посмеется над ним, он оставит ее хныкать в темноте. Если посмеется насмехаться над ним… Но она так не сделает, напомнил себе принц. Дилан ни над кем не издевалась. Он помнил, как заглянул в ее разум. Значит, не остается ничего другого, как попытаться таким образом успокоить ее. Глубоко вздохнув, Нуада прочистил горло и запел. — Cé glaoch Cŵn Annwn mar an glaonna gaoithe, agus sé anáil an oíche eagla sa dorchadas, thiocfaidh mé póg a thabhairt duit mar an chéad breacadh an lae. — Хоть псы другого мира воют, как ветер, а ночь нагоняет страх темнотой, я приду к тебе, как первый поцелуй рассвета. — Trí casadh an bháisteach an spéir go dubh, tá mé ag teacht tríd an stoirm. — Хоть дождь омрачает небо, я приду сквозь бурю. Дилан попыталась сглотнуть соленые слезы, чтобы слышать слова на старом наречии народы Нуады. Несмотря на то, что редко кто в эти дни пользовался этим языком, он пел медленно, как колыбельную, и она понимала каждое слово. Понимала, что песня была обещанием. Впервые она поняла, что Нуада держит ее, как часто держал Джон, когда они были маленькими, а ей снился плохой сон. Полагаю, что-то в мире не меняется, подумала Дилан, когда паника начала исчезать. Вздох замер в ее горле, когда она почувствовала тепло тела Нуады, прогоняющее холод кошмаров из ее костей. — An scáthanna teitheadh. Thagann siad faoi bhun mo chlaíomh. Stailceanna mo sleighe croílár an dorchadais. Ní bheidh na Sleighe Airgead bhriseadh, — эльфийский принц чувствовал легкое смущение от слов песни, написанной им в детстве. Ему было всего девять веков, он впервые взял в руки Серебряное Копье — оружие наследного принца Бетморы. Чувство неуязвимости сильно повлияло на слова колыбельной, которую он написал для сестры. Он никогда не расскажет Дилан, что был мальчиком, когда писал это. Тени убегут. Падут от моего меча. Мое копье пронзит сердце темноты. Серебряное Копье никогда не сломить. Слова уверенного ребенка сейчас звучали глупо. Возможно, поэтому он не пел ее более двух тысяч лет. Дилан вздрогнула, когда остатки воспоминаний попытались пробраться в ее разум. Каждый образ вспыхивал на миг, но ударял с силой пощечины. Она все еще чувствовала кровь, слышала жестокие удары по эльфийской плоти и не могла прогнать образ эльфийского принца, кровоточащего и пытающегося ползти. Перед глазами поплыло, и перед глазами вспыхнуло другое изображение, разрывающее ей сердце: Нуада приковал железом к стене, пытается удержаться на ногах, несмотря на тяжелые оковы; Имонн улыбается, как будто перед ним лучшая шутка на свете, издевается над эльфийским принцем, пока пятнадцать его молодчиков бьют Нуаду, ожидая потом своей очереди развлечься с человеческой шлюшкой. Кровь течет из рта и носа Нуады. Черные синяки на его бледной коже. Темноволосый эльф бьет принца по лицу обратной стороной серебряного копья. Нуада шатается, чуть ли не падает, но умудряется удержаться на ногах. Дилан задохнулась от воспоминания. Запретила себе плакать. Нуада почувствовал, как смертная напряглась в его руках, и инстинктивно крепче прижал ее к себе. — Caoin má mór duit ach eagla nach bhfuil an oíche go labhraíonn go bog an aisling dorcha. Tá siad ach macallaí na taibhsí d’aois. Tá siad aon rud ach aisling sa ceocháin. — Плачь, если нужно, но бойся не ночи, приносящей плохие сны. Они лишь эхо старых призраков. Они лишь сны в тумане. Если бы так было. Если бы она не помнила все, что Имонн ей показал. То, что он сделал с Нуадой. Ненависть черным ядом заполняла ее живот с нарастающим страхом. Она хотел убить темного эльфа за все, что он придумал сделать с эльфийским принцем, пусть и не сделал этого. За каждую жестокую и подлую вещь. Но, как только она подумала об этом, воспоминание ударило по ней, как цунами, и неожиданно все перед глазами… — Нуада тянет себя по окровавленному разбитому стеклу Тянется, вытягивается, всегда тянется «Давай, Серебряное Копье. Просто коснись ее руки и вы оба свободны!» Стекло вонзается в плоть Каждая минута приносит мучения Кровь золотыми реками течет по коже Смешиваясь с алой смертностью Почти коснулся, почти, почти Между их руками лишь дыхание… Серебряная вспышка Боль приносит смерть Она кричит, когда меч вонзается в нее И она умирает с его именем на губах - Но это все не по-настоящему! Она заставила себя распахнуть глаза и сосредоточилась на том, что ее окружало. Огонь обжигал даже через одежду. Свет золотом и умброй танцевал на груди и руке Нуады. Его кожа намокла от ее слез (и, возможно, от слюны и соплей, подумала Дилан, поскольку она так рыдала, что не контролировала себя). Дилан слышала спокойное биение сердца Нуады у себя под ухом, говорящее ей, что он здесь. Он не ранен. Он не мертв. Имонн ничего с ним не сделал. Нуада в порядке. — Taobh thiar an stoirm luíonn an solas na gealaí airgid. Solas na réaltaí ar an spéir, — продолжил эльфийский принц спокойным и размеренным голосом. Он был якорем, возвращающим ее в реальный мир. За бурей серебром светит луна. Звезды горят на небе. Дилан сосредоточилась на песне, тепле от камина и постоянном биении сердца Нуады, отгонявшем воспоминания и кошмары. — Breacadh thagann go tapa mar an fia. — Рассвет бежит быстро, как олень. Нуада сказал, что останется с ней до рассвета? Когда солнце встанет, может, она сможет заснуть. Может. Спать без сновидений. Если он останется с ней до тех пор. — Beidh mé a shealbhú tú, agus tú a chosaint i an dorchadas go dtí go breacadh an lae. — Я буду держать тебя и защищать в темноте до рассвета. Разве он именно это и не сделал? Голая грудь и плечи Нуады блестели от ее слез. Он ей и слова об этом не сказал, просто позволил ей плакать. Позволил ей хныкать и трястись. Шесть месяцев назад об бы точно так не сделал. Даже месяц назад. Но он побывал в ее разуме. И сейчас… Сейчас он обнимает ее в потемках. Охранял ее от кошмаров. — Eagla nach, le haghaidh mé anseo. — Не бойся, я с тобой. Ей всегда было спокойно, когда он рядом. Всегда. — Beidh an oíche agus beidh deireadh breacadh an lae thagann os mé fhágann tú riamh. Дилан была уверена, что это лучшая часть всей песни. Ночь закончится и придет рассвет до того, как я тебя покину. Она никогда раньше не слышала эльфийских трубадуров и думала, могли бы они спеть что-то лучше, чем колыбельная принца. Когда голос Нуады растворился в тишине, Дилан вздохнула и посмотрела на него. Его лицо теперь казалось таким чужим; он смотрел куда-то вдаль, хоть и был с ней. Пока он оставался здесь, она была уверена, что кошмары будут держаться поодаль. Нуада прямо плюшевый мишка. Только странный, подумала она. Но зато крутой. Может, стоит записать это где-то. «Мое спасительное одеялко — бесявый эльфийский принц». Пфе. Никто не поймет. Она поняла, что устало улыбается. О, она ведь и впрямь устала. Ее глаза горели от слез. Но заснуть… Опять погрузиться в эти сны… Она не думала, что смогла бы пойти на такое, будь в комнате она одна. Если она пойдет в кровать, Нуада уйдет. Его честь требует этого. — Это было… Невероятно, — пробормотала она. — Спасибо большое, мой принц. Мне намного лучше. — Ты устала? — спросил он, не смотря на нее. — Да, но… Но я не хочу спать, — тихо призналась она. Нуада нахмурился и посмотрел на нее, и она отвела взгляд. Неожиданно она почувствовала себя капризным ребенком, плачущим из-за чудищ под кроватью. — Я просто… — Дилан всплеснула руками, не зная, что сказать. Признаться, что боится собственных снов, или промолчать? Наверное, принц уже устал сидеть с ней. Ей стоит его отпустить. — Простите. Вы, наверное, устали. Вам нужно… Я, видимо, должна отпустить вас в кровать. Ее сомнения были очевидны. — Что такое? — Я… — Дилан посмотрела на высыхающие слезы на груди Нуады. Ее слезы, алмазной россыпью сверкающие на бледной коже. Он дал ей плакать пару часов. В этот момент она поняла, что может ему все рассказать. — Я устала и хочу в кровать, но я не хочу, чтобы вы уходили. Я не могу опять начать думать, что с вами может произойти что-то ужасное. Но я знаю, что вы ненавидите находиться рядом со мной в таком состоянии, когда я… Хнычу, плачу и все дела. Простите меня. Я… Когда вы уходите, — добавила она, и что-то в животе Нуады сжалось от страха и меланхолии в ее голосе. — Когда вы уходите, мне кажется, будто я вас никогда больше не увижу. Я знаю, что вы умелый воин. Я знаю, что веду себя глупо. Но, если с вами правда что-то случится, я… Думаю, я… Я не знаю, что сделаю. Мне страшно даже думать об этом. И я больше не хочу видеть сны. Не такие. Никогда, — она умоляюще посмотрела на него. — Tabhair… fan liom? Прошу… Останься со мной? Нуада поборол стон, грозящийся сорваться с губ. Конечно, он поддастся на это. Дилан разрушала любые стены, которые он воздвигал вокруг себя, каждым моментом своей жизни. Он предполагал, что когда-нибудь он поскользнется и утонет в потоке ее эмоций. Он уже поддался ей. Он будет жить с этим. Но им обоим нужен сон. Пол — не лучшее для этого место. Но лечь с ней в одну постель… Судя по ее рассказам о законах морали мормонов, такое, похоже, запрещено. Да его честь и не позволит ему и подумать о подобном. Останься со мной, прошептала она на старом наречии. И он помнил, как она бормотала испуганным ребенком: «Я боюсь темноты». Темноты, которая сейчас словно пульсировала странным коварством, от которого его тошнило. Он вздохнул. Значит, на полу. Стараясь не хмуриться, он ответил: — Beidh mé a bheith ceart anseo. I gcónaí. Дилан смахнула внезапные слезы. Я буду здесь. Всегда. Она положила голову ему на грудь и вздохнула, забывая о том страхе, заставившем ее позвать его в свою комнату в середине ночи. В середине ночи. Он впервые подумал о том, как это должно выглядеть в чужих глазах. Например, в глазах отца и Нуалы. Они решат, что он обесчестил Дилан, проникнув ночью к ней в постель, даже если их найдут сидящими на полу. Шокирует ли короля и принцессу вид его, обнимающего смертную так, как он держал близняшку после кошмара? Скорее всего. Он подвинулся. Дилан тут же положила руки ему на грудь. — Дилан… Я не должен быть здесь, — он опять подвинулся. — Не положено… — Ná téigh! — крикнула она. Не уходи. — Плевать, что там положено; не уходи, — в ее голосе опять звучал страх. С уже не удивленным вздохом эльфийский воин сел, не обращая внимание на тупую боль пониже спины. Если она не хочет его отпускать… Он не уйдет. Он останется, как требует его честь, пока она опять не уснет. Даже если все его тело подобное благородство не оценит. — Dún do shúile. Codladh anois. Tá mé anseo. Дилан закрыла глаза и расслабилась. Закрой глаза. Засыпай. Я здесь. Когда Нуада устало сказал это, она медленно уснула, убаюканная его дыханием и биением сердца..
До рассвета оставался еще час, но полуночная звезда уже исчезала на светлеющем небе. Смертная спокойно спала в руках Нуады, не беспокоясь о кошмарах. Эльф осторожно подхватил ее и поднялся на ноги. Ступая босыми ногами по полу, принц положил ее на кровать и накрыл одеялом. Дилан нахмурилась, вздрогнула. Ее все еще что-то тревожило. Имонн заплатит за это, не впервой поклялся принц. Волосы упали Дилан на лицо, и, помня, как она отреагировала на простое касание, он очень осторожно убрал темные кудри с ее щеки. Сколько еще ночей Дилан будет просыпаться в ужасе и слезах из-за этого предателя? Он заплатит за ее муки. Он не сбежит от моего возмездия. В комнату проскользнул Бекан — Нуада понял это, учуяв запах кухонь и зная, что другие домашние духи не сунулись бы в такой час к Дилан. Фейри взобрался на кровать и сел в изножье. — Она в порядке, Ваше Высочество? — В полном, — принц обернулся к Бекану. — Твоя верность заслуживает уважения. Если с ней опять такое случится, беги ко мне. — Слушаюсь, Ваше Высочество. Спасибо, — фейри поклонился, когда Нуада пошел в свою спальню. Его леди повезло, подумал Бекан, раз Серебряное Копье так о ней заботится. Интересно, госпожа или принцесса Нуала понимают глубину его привязанности? Нуада тихо шел по коридору, следя за тем, чтобы не попасться на глаза слугам или стражам, которые, несмотря на ранний час, могли попасться на пути. Он умудрился вернуться в свою спальню незамеченным (хоть Дилан и говорила, что ей плевать, ничего хорошего не вышло бы, если кто-то увидел, как он покидает ее комнату), но, когда он повернулся, то замер на месте. С его кровати поднялась стройная фигура, сделала пару шагов и отвесила ему пощечину. — Сестра. Рад встрече. Тоже не могла уснуть? — даже принцесса слышала сарказм в его словах. — Не называй меня «сестрой», Нуада. Я знаю, где ты был, — отвращение в ее голосе казалось второй пощечиной. — Брауни, служащий твоей леди, сказал, что ночью ты пошел в ее покои. Я чувствовала твою ярость. Она отказала тебе? Или ты вынудил ее пустить себя в свою постель? Он подавил шок и боль до того, как сестра могла это почувствовать. Значит, даже после всего произошедшего она считает, что он способен на изнасилование. Она и впрямь считает его чудовищем? Но он лишь сухо ответил: — Ничего из этого, хотя ты все равно мне не поверишь. — Тогда зачем ты пошел в ее покои? — спросила Нуала. Она не собиралась ему верить. Как тогда объяснить гнев, пылавший в нем всю ночь? Ярость и жажду крови? От его чувств ее сны превратились в сплошную кровавую баню. Не спи я, остановила бы его, подумала принцесса. Да, она чувствовала вспышки боли и печали, но их все перекрывал гнев. А его желание убивать лишь сильнее возбудило подозрения. И все время, что она их чувствовала, принц был в комнате Дилан. Что же тогда он в подобном состоянии делал там несколько часов? Эльфийский принц обошел сестру и бесцеремонно уронил себя на кровать, потягиваясь на мягкой пуховой перине. Его спина, затекшая от сидения на холодном полу без какой-либо опоры сзади и удерживания спящей смертной в объятиях, громко хрустнула. Нуада еще раз потянулся. Близняшка продолжала мрачно взирать на него. Эльф чувствовал ее подозрения и со вздохом повернул голову к окну. Облака уходящей ночи скрывали от него утреннюю звезду. — Я не в настроении спорить с тобой, сестра. Брауни позвал меня в покои Дилан. Ее мучили кошмары. Я успокоил ее. — Как? Смущение охватило его. — Обнимал ее. Сидел рядом с ней всю ночь, — он не скажет, что пел плачущей смертной. Эта песня была написана для Нуалы. Нуада никогда не пел ее кому-то еще, даже отцу. Он согласился сделать исключение для Дилан, потому что она призналась, что он — ее лучший друг. Одна эта фраза потрясла его. Но Нуала никогда не поверит ему, если не заглянет в его мысли. Его сестра держится своей чести, но не понимает его. Из-за того, что он не смог спасти смертную от Имонна, ей теперь снятся кошмары. Это случилось по его вине, и потому он должен сделать все, чтобы исправить это. Даже петь плачущей смертной у камина. Но Нуала этого никогда не поймет. Он ведь знал, что Нуала пробовала коснуться его разума. Каждый раз ее что-то расстраивало, а он не мог ей ничем помочь. Его сердце словно не принадлежало ему. Но Нуада не хотел открываться сестре сейчас, до сих пор хорошо помня страх Дилан и собственные кошмары. А спина и зад словно пытались убить его. Это тоже не поможет ему лучше общаться с сестрой. — Ты ненавидишь меня, сестра? — внезапно спросил Нуада, приподнимаясь на локтях и вызывающе смотря сестре в глаза. — Поэтому ты продолжаешь пилить меня и нападать? — мягче он добавил: — Ты правда считаешь, что у меня нет чести? — Брат, я не ненавижу тебя, — сказала она. Что за печаль в ее голосе? — Но я чувствовала в тебе такой сильный гнев, что мне приснились кошмары. Сны о крови, убийстве и предсмертных криках. Я чувствовала твою ярость; я ожидала… — По правде говоря, она ожидала, что эти ярость и гнев сломят барьер меж их разумами. И тогда она увидит то, что он видел, сможет понять причины его жуткой ярости. То, что Дилан оставалась жива, сильно ее удивляло. Нуала видела, как ее близнец безжалостен к людям; он мог убивать их пачками. Но, похоже, не в этот раз. Не со смертной женщиной, которая должна была погибнуть за мгновение от рук ее брата. И это озадачивало принцессу. — Я люблю тебя, Нуада. Я беспокоюсь за тебя… Во все времена. За твою честь, твое сердце, твое… — Твое здравомыслие. Но это она не могла сказать вслух. Это только сильнее его разозлит. Я люблю тебя, Нуада. Слова, которые он всегда хотел услышать. Слова, которые всегда наполняли его радостью… И болью. Похоже, любовь никогда не приходит безболезненно. Как от его отца, так и от сестры. Всегда за ней что-то сокрыто. Двойное дно и вторые смыслы. Поэтому он так ненавидел жить при дворе и принимать участие в политике. Вы — одна из лучших вещей, что когда-либо случались со мной. Никаких двойных смыслов. Никаких нюансов или метафор. Простая фраза. Нуада понял, что никто раньше ему такого не говорил. Да, он знал, что его мать так считала — но какая мать не печется о детях? Но никто другой не высказывал подобной… Симпатии к нему. Лишь смертная женщина. И, несмотря на ее принадлежность к роду людскому, он знал, что она говорит правду. — Почему ты так упорно считаешь меня чудовищем, сестра? — устало спросил он. — Ты творил чудовищные вещи, брат. Я видела их своими глазами, и ты знаешь об этом. Столько печали в голосе Нуалы. Столько боли. Словно он творил все это с ней. Да, он умолял отца принять дар гоблинов — Золотую Армию. Семижды семьдесят солдат, неостановимых и безжалостных, чтобы защищать свой народ — и весь волшебный народ — от людей и их безрассудной жестокости. Семижды семьдесят грехов на его душе. Семижды семьдесят шрамов на его сердце. Все ради блага его народа. Почему его ратование за армию делает его в глазах сестры чудовищем? Почему? Почему его любовь к его народу и всем фейри делает из него злодея? — Дилан так обо мне не думает, — пробормотал он, не подумав. Когда сестра напряглась, когда он почувствовал ее подозрение, ярость побудила его прорычать предостережение: — Да, не думает. И, если она узнает о Золотой Армии, посмею сказать, что не изменит своего мнения. Когда я обнимал ее в темноте, она шептала мне о верности, доверии… И любви. Вы — одна из лучших вещей, что когда-либо случались со мной. Смертная любовь, такая слабая и переменчивая вещь… Но все равно любовь. И верность. Вера в него. Почему она позвала именно его, когда боялась? Почему так странно смотрела? Верность, привязанность от человека должна быть невозможной. Но не от нее. И так больно, что его сестра на подобное не способна. — Странно, не правда ли, сестра, что смертная ставит меня выше, чем ты или отец? Возможно, она смотрит яснее, хоть и смертными глазами. Возможно, она понимает мою честь, мое сердце… И что я еще остаюсь в здравом рассудке. Нуала вздрогнула, но не отступила. Не после всего, что он сказал. Когда я обнимал ее в темноте, она шептала мне о любви… — Или, возможно, ослеплена своим же сердцем. Я поговорю с ней, — сказала принцесса непреклонным тоном. Нуада посмотрел на нее и пробормотал: — Я только уложил ее спать. Оставь человека в покое. Придешь, когда солнце встанет, когда боги не будут осуждать за то, что ты не спишь. — Ладно, — Нуала развернулась, но замерла у двери. — Брат… Если то, что ты сказал, правда… Но как такое может быть? Ее брат, чувствовал он симпатию к человеку или нет, никогда бы не сказал подобное, если только не… И точно не в таком гневе. Она чувствовала ярость, засевшую в нем змеей, готовой прыгнуть и убить. Но что-то в принцессе говорило, что она уже ошибалась в принце и человеке ранее. — Если это правда, я скажу тебе вот что, — она повернулась к нему; на ее щеке алел след от пощечины. — Молодец. Это было очень благородно с твоей стороны. Если это правда, я очень горжусь тобой. И она оставила его в темноте. Молодец. Я горжусь тобой. Неплохой комплимент — и первый за долгое время от сестры. Он вздохнул, подумав о Нуале, такой красивой и такой слепой к правде, если та ее не устраивала. И его дыхание перехватило в горле, когда он подумал о Дилан, так доверчиво прижимающейся к нему. Она не сомневалась в нем. Она даже вздрагивала не из-за него, а из-за воспоминаний об Имонне. Дилан никогда не ставила под сомнение его или его честь. Ты знал, что бедняжка шептала твое имя перед смертью? Она правда надеялась, что ты успеешь спасти ее. Нуада сжал кулаки. Он никогда не забудет этот сон. Никогда. Он умрет, но не позволит Имонну опять добраться до Дилан. И в то же время… В то же время он будет играть в придворные интриги отца со всей этой вынужденной помолвкой, пока они с Дилан не найдут способ выбраться отсюда. И, если она опять очнется от кошмаров в удушающей темноте, он придет к ней. Он придет и успокоит, как того требует его честь, пока страх не покинет ее, как ночь небо поутру. Он никогда не оставит смертную рыдать одну в темноте.