Нуада вернулся в тренировочный зал, крепко сжимая копье. Махнув рукой, он зажег волшебные огни, висящие под потолком, а затем дважды разложил копье и начал тренировку. Из одного из углов за принцем наблюдала пара серебряных кошачьих глаз, смотря за тем, как волшебный свет блестит лезвии клинка и как крутится, прыгает и ударяет по воздуху эльф. О, значит, сегодня наследный принц Бетморы не в духе. Бледные губы изогнулись в улыбке, когда магия проникла в разум Нуады. Значит, он беспокоится о смертной. О том, что темный эльф Имонн найдет ее и уничтожит. Что он, могучий Серебряное Копье, не успеет ее спасти. Как мило.
Если бы вы знали, Ваше Высочество, что Имонн — не сама большая для вас проблема, подумал среброглазый эльф и улыбнулся. Кот перед миской сливок и крови канарейки не был бы так доволен.
Как и его господин. Главная угроза для вас прячется в стенах Финдиаса. Отец, сестра… И другие. Мой господин и его слуги. Думаете, сможете предать стольких своим безрассудством? Вам стоит их бояться, несмотря на наличие Имонна и фоморского принца. Даже вы не выстоите перед чарами и иллюзиями. Что вы будете делать, наследный принц, если смертная умрет от ваших рук? Если она умрет от ваших кулаков и меча, умоляя вас остановиться? Пощадить ее? Если на ваших руках будет ее кровь? Разобьет ли вам это сердце и сведет ли с ума? Мой господин и его союзники на это рассчитывают. И, как только смертная, на которую не действуют чары, уйдет из Финдиаса, вы начнете истреблять этих мерзких людишек… А заодно не дадите принцу Бесу жениться на принцессе и получите контроль над Золотой Армией, что случится еще раньше.
Но принц не слышал и не чувствовал на себе взгляда. Он полностью погрузился в удары, тяжело дыша от усталости, и отчаянно пытался вырвать себя из изощренных кошмаров Имонна. Нуада не заметил, как эльф с кошачьими глазами развернулся и тихо исчез. Громко рыкнув, Нуада перекувыркнулся в воздухе, ударил ногами одну из стен зала и приземлился на корточки. Сияние разгоревшихся мерцающих огней и светло-коричневый свет позднеполуденного солнца огнем охватило серебряный наконечник копья. Длинные светлые волосы принца намокли от пота. Его дыхание начало сбиваться — тренировка сказывалась на больных мышцах. Даже через три дня яд не вышел из крови. Имонн хорошо подумал, чем его отравить.
Предателя надо высечь до мяса, подумал принц. Его спину ломило от постоянных переворотов, прыжков и ночи, проведенной на холодном каменном полу. Он проигнорировал это.
Он не ложился спать после того, как ушла Нуала. Пролежав час, ворочаясь и без сна, он решил пойти в тренировочный зал, чтобы так утомить тело, чтобы упасть без сил, но его прервали сестра и смертная. Теперь, когда он наконец-то добрался до состояния усталости, он слишком бодр, чтобы идти отдыхать. Ну и хорошо, он продолжит тренировку. Он встал в стойку таолу танланцюань. От бесконечных ударов локтями разболелись плечи, а собственное дыхание были его по ушам. Но эта боль помогала отогнать мысли о Дилан, сестре и ситуации, в которую его загнал отец. И воспоминания о прошлой ночи.
Если я не буду осторожен, то сделаю что-то, о чем пожалею, подумал принц. Он сделал быстрый удар рукой, который для человека был бы смертельным.
Одно уже это наигранное «ухаживание» выставляет меня дураком.
А кем ему еще выглядеть, когда он сопровождает смертную в церковь, тошнотворно-слащаво улыбаясь ей? Мысленно Дилан извинилась за неудобства и настояла на том, чтобы он не продолжал держать ее под руку. Она могла сама войти в часовню, сказала она. Ему не нужно еще больше показываться вместе с ней и смущать себя. Да, человек, как всегда, думала о нем, и, хотя обычно он ценил ее беспокойство, сейчас это его бесило.
В этом есть вина и смертной, подумал Нуада.
Если бы она не была так… Так похожа на эльфийку, так не отличалась от других людей, все было бы проще. Но она всегда заставляла меня забыть о том, что в ее крови течет железо. Он взмахнул копьем и одним ударом отрубил руку деревянному тренировочному манекену. Она упала на пол с глухим стуком.
Из-за этого мне так… Так спокойно с ней. От одной лишь мысли о том, как он прижимал Дилан к груди, Нуада сжал зубы. Честь требовала от него быть со смертной той ночью, это правда, но ему не нужно было укачивать ее и успокаивать, как какого-то… Какого-то ценного зверька.
Он обрушил серию четких ударов на другие манекены, громко бил ногами по полу, подпрыгивая и переворачиваясь. Сжав зубы, принц укоротил копье и соединил его со своим мечом. Низко рыкнув, он развернулся и понесся на воображаемого противника, представляя его то эльфом, то троллем или келпи. И, несмотря на боль в мышцах и жар, он не мог забыть благодарную улыбку Дилан, когда он оставил ее у дверей в часовню.
Что со мной такое, подумал принц, меняя меч и копье на маленькие боевые топоры и начиная крутить их, привыкая к их весу.
Что со мной такое, повторил он.
Почему я улыбаюсь ей, когда не хочу иметь с ней никакого дела? Будь мы в другом месте, возможно, все было бы иначе.
Иначе. Иначе все было, когда Дилан сидела на кресле перед камином в своем маленьком доме, читая истории о могучих воинах и похищенных принцессах. Тогда все было так просто. Внезапная тоска по тем дням охватила его, но Нуада отогнал ее прочь.
Ничего не будет иначе, напомнил он себе, крутясь и уворачиваясь от воображаемых противников.
Когда все наблюдают, как стервятники, за каждым нашим шагом, она быстро злится. Все видят, как меня заставляют гарцевать вокруг нее, чтобы продолжить этот дурацкий фарс. Придворные верят, что я ухаживаю за ней. За человеком!
И он еще ничего не слышал от его союзников при дворе. Этим днем, когда он вернулся из церкви, его публично оскорбили лорд Гален и лорд Финбар, два эльфа, которые раньше были его самыми преданными и надежными агентами при дворе во время изгнания. Они оба демонстративно отвернулись от него и ушли, когда увидели, что он идет им навстречу. Что изменится теперь, после их ухода? Принц знал, что ситуация может стать очень, очень опасной — для него и для Дилан.
А если ей приснится еще один кошмар, мне придется идти к ней. Если меня кто-то увидит, слухи быстро распространятся по всем придворным. Ну, добавил Нуада, кривя лицо от боли от тяжелых топоров, по крайней мере,
Нуала больше бить не будет. За это хотя бы Дилан спасибо.
Но я не должен быть ей благодарен хоть за что-то, неожиданно вспомнил он и рыкнул. Занеся руку, он бросил топор в стену.
Смертная становится обузой. С ней надо разобраться, пока она не свела меня с ума. Если я задержусь тут надолго, мне придется постоянно изображать из себя влюбленного дурачка, и даже смертная мне не поможет.
— Ты все еще умелый воин, сын мой, — послышался спокойный голос, похожий на скрип старых сосен. — Я впечатлен.
Нуада замер. Не смел даже дышать. На миг он позволил себе обрадоваться тому, что отец пришел посмотреть на него, хотя он был в Финдиасе всего четыре дня. В последний раз, когда он возвращался навестить семью, отец отказывался видеться с ним пару недель. Эти недели Нуада шлялся по тренировочным залам Финдиаса, искал, чем мог занять и что не мог поручить Моргуну или другим доверенным слугам, изредка искал компании Нуалы и передавал через нее послания королю о том, что хотел бы увидеться до того, как опять уедет. Только в последний день отец согласился прогуляться с ним по королевским садам, и от этой встречи у Нуады до сих пор было горько во рту.
— Доброе утро, Ваше Величество, — ответил принц. Воспоминания о последней прогулке в садах омрачили его счастье, наполнив Нуаду осторожностью и печалью. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, он добавил: — Я рад видеть вас.
Балор улыбнулся, но ничего на это не ответил. Нуада отвернулся от постаревшего отца, отчаянно желая увидеть что-нибудь, кроме глаз короля. Когда он стал смотреть на него по-другому? До или после первых лун его собственного изгнания? Воин с янтарными глазами не мог вспомнить, когда впервые заметил, что отец уже не смотрит на него с той же гордостью и любовью, которая всегда следовала за принцем в детстве. Между ними все стало иначе.
Он не хочет, чтобы я был здесь, напомнил себе Нуада.
Мой отец не желает меня видеть.
Нуаде внезапно захотелось, чтобы здесь была Дилан — Дилан, так похожая на эльфа, несмотря на смертность; Дилан, умолявшую его остаться с ней. Затем он назвал себя дураком. Он же легендарный Серебряное Копье! Ему не нужна смертная, какой бы непохожей на других она не была. Но хотя бы, когда неодобрение короля смертным приговором висело над головой Нуады, юмор смертной сгладил боль. Ее холодное несогласие с приказами однорукого короля успокоило его в ту ночь при дворе. И смертная никогда не давала усомниться в том, что эльфийский принц был ей нужен.
— Тренируешься с боевыми топорами? Разве они немного не… Устарели?
Упрек был небольшим, но Нуаде он показался ударом кнута. Отец всегда пытался отговорить его от столь напряженных тренировок, как только принц понял, что война с людьми неизбежна. Но Нуада не собирался сдаваться.
— Недостаток умения обращаться с ними привел к тому, что моей леди пришлось спасать мне жизнь той ночью, когда мы встретились, — ответил Нуада. Он дошел до воткнутого в стену топора, схватил за обтянутую кожей эбонитовую рукоять и дернул на себя. Эльфийский металл выскочил из стены, как из воды. — А так как она печется о моей безопасности, я должен убедить ее в том, что больше подобного не повторится.
— Твоя сестра сказала, что ты заботишься о леди Дилан.
Нуада сжал зубы и долгое время не мог говорить. Нуала это сказала? В такой простой фразе скрывалась тысяча подтекстов. Тысяча скрытых смыслом. Какой из них заставил отца вспомнить об этом? Принц не хотел говорить о событиях прошлой ночи, пока король напрямую об этом не прикажет. Это было… Личное. Намного более личное, чем что-либо еще в его жизни, кроме плана заполучить Золотую Корону. Он был близко к этой цели, и только Моргун знал, насколько, и оба секрета обладали силой достаточной, чтобы разрушить все, что они нашли. Подчинив себе свой голос, Нуада ответил
— Человек — мой союзник. Если бы я не доверял ей хоть немного, она бы уже была мертва. Но она до сих пор жива.
— Не разбрасывайся союзниками, сын мой, поскольку их число невелико, — мягко сказал король. — Твои шпионы при дворе, конечно, сообщали тебе о дворянках, претендующих на место твоей леди.
Это был не вопрос, но Нуада согласно кивнул. Конечно же, Балор знал о его шпионах. Конечно же, он знал.
— Возможно, тебе будет интересно узнать, что многие из них уехали обратно в семейные имения — уверен, такое станет для тебя облегчением. Но подумай о другом, сын мой: те, кто остались, — самые порочные из эльфиек, и она не остановятся, чтобы заполучить тебя, а у тех, кто уехал, есть семьи, которые поддерживали тебя, когда ты выступал против людей. Может, больше они и не будут. Ты проигрываешь этот бой, Нуада.
Нуада ответил спокойным, размеренным тоном:
— Я не проиграю, отец. Ты желаешь рассорить меня с моими союзниками; очень хорошо. Но я был один веками и достиг столького даже без помощи тех, кто одряхлел и растолстел. Мне не нужна помощь, чтобы защитить мой народ.
— Вы с леди Дилан будете обручены, наследный принц, — сказал Балор холодным, почти ледяным голосом. Эти слова были как пощечина. Нуада не дал себе вздрогнуть от них. — И поженитесь. Ты возьмешь в жены человека, ляжешь с ней в одну кровать и сделаешь своей женой. Ты понял?
— Я не стану этого делать, — Нуада посмотрел прямо в глаза отцу. — Я не опорочу этим ни себя, ни ее. Она посвятила всю жизнь служению нашему народу и заслуживает лучшего, отец. Она заслужила спокойствие от уловок и хитростей фейри. Я буду притворяться перед придворными, как и должен, раз ты решил так меня опозорить. Но я никогда не буду вместе с человеком. И я не заставлю женщину лечь со мной против ее воли, — добавил принц с неожиданной яростью. — Смертная она или нет, замужняя или нет, по твоему приказу или нет. Ты мой отец и мой король, и я должен быть верен тебе — это так. Я всегда буду предан тебе, отец, но я не позволю очернять память о матери подобным образом.
Балор вздрогнул при упоминании королевы Кетленн. От одного упоминания ее имени он словно еще сильнее постарел. Но потом его охватил гнев.
— Ты ведешь себя так, словно не дорожишь ничем, кроме своей гордыни.
— Я дорожу многим, Ваше Величество, — так же холодно сказал Нуада. Он не мог показать своего горя королю. — Жизнями моего народа. Счастьем моей сестры, если могу ей его даровать. Моим правом рождения принцем Бетморы. Моей честью. Легендами о тебе, отец, о твоей отваге, чести и боевой славе, — которые теперь и впрямь лишь легенды. Что случилось с его отцом? Гордым воином, радостно называвшим Нуаду сыном? Когда он исчез из жизни принца? — И, — добавил Нуада, борясь с огнем гнева, прилившим к щекам. — Я ценю верность Дилан, — все-таки, только в нее и Моргуна он мог верить. В изгнании Моргун всегда был с ним. Теперь о нем заботится еще и Дилан. Может, она и смертная, но ценить ее преданность от этого меньше нельзя. — Поэтому, если ты думаешь, что я предам ее, свою честь и наш союз, то ты сильно ошибаешься.
Они встретились взглядами, и Нуада не желал отпускать эти темные топазовые глаза. Балор тоже не отходил. Постояв так, оба поняли, что никто не собирается сдаваться, и однорукий король эльфов сказал:
— Ты слышал наш приказ. Ухаживай за ней. Делай все, чтобы, когда ты попросишь ее руки, она согласилась. Тогда женись на ней, или мы будем недовольны. Мы никогда не дадим тебе пробудить Золотую Армию, сын мой. Если ты не веришь в это, тогда это ты ошибаешься, — и гордый эльфийский король ушел, оставив Нуаду смотреть ему вслед.
— Надеюсь, я не ошибаюсь, отец, — пробормотал принц и отвернулся. — Надеюсь, что нет.
.
Завывал ветер, заставляя ее глаза слезиться. Ее телефон, ярко-розовый и украшенный стразами, казалось, насмехался над ней, лежа на земле рядом с ногами. Ледяной ноябрьский воздух пробирал ее до костей через тонкие джинсы и хиленькую ветровку. От холода, вдобавок, разболелся синяк под глазом.
Ей нужна была Дилан, потому что Дилан понимала. Хотя она была белой, старой и частью системы, Дилан почему-то все понимала.
Но Лиза знала, что к Дилан ей не попасть. По крайней мере, пока. Дилан не отвечала, когда она звонила к ней домой. Когда она позвонила мистеру Майерсу, брату Дилан, он сказал, что та уехала из города, чтобы навестить друга. Когда она спросила, когда она вернется, он сказал, что не знает.
Поэтому она пыталась держаться. Пыталась не кричать и не выбегать на улицу со слезами на глазах. Пыталась не смотреть на картинку в красивой рамке на тумбочке — раньше красивой, а теперь разбитой и всю в следах от слез, перемешанных с тушью, и каплями крови. Она знала, что, если Дилан позвонит и назначит ей встречу, тогда, возможно, она сможет посмотреть на картинку. Но не сейчас. Не когда ее слезы не теплее ноябрьского вечера. Она прижималась к замерзшей стене на крыше торгового центра, смотря на холодный ветер, поднимающий гниющие листья и мусор. И сжимала пистолет, похожий на ледяную смерть.
Если собираешься убить себя, то сделай это с первого раза, сказала ей Дилан. Поэтому доктор Майерс ей и нравилась. Она не ходила вокруг да около, как большинство психотерапевтов в Пало-Верде. Она прямо говорила Лизе, что самоубийство — это выход, только очень глупый.
Если попытаешься убить себя, убедись в двух вещах: что это не больно и что это сработает сразу же. Ты хочешь умереть, потому что тебе больно. Зачем же и умирать в боли? И, если у тебя ничего не выйдет, ты можешь и не захотеть это повторять. Потому что, если тебя поймают и не дадут это сделать, это будет значить плен и смерть твоей души. Сейчас ты страдаешь, но хотя бы не в окружении людей, которым на тебя плевать. Если попытаешься умереть и не сможешь, то у тебя и этого не будет.
Я смогу все сделать с первого раза, сказала тогда Лиза.
Я могу выстрелить себе в голову. Так я точно помру. Дилан тогда посмотрела на нее, как невинный ребенок, типа «да ладно, ты уверена?», и тогда еще двенадцатилетняя Лиза поняла, что эта женщина так и не выросла. Не стала с возрастом той, кому нельзя доверять. Это было так удивительно — и неожиданно приятно — что Лиза расплакалась. А Дилан сказала, как настоящая мама, что нельзя быть настолько уверенным, что что-то сработает и это будет не больно. Она спросила, зачем бежать навстречу боли, если не хочешь ее, и что лучше чувствовать, как сердце вырывают из груди, чем не иметь его совсем.
Это больно, но зато ты хотя бы что-то чувствуешь. Месяцами эти слова поддерживали ее. Даже после того, как «друзья» ее брата напали на Дилан, изрезали ей лицо и сделали то, от чего Лиза возненавидела Хосе и его «хоуми». За то, что испортили прекрасное лицо Дилан. За то, что причинили боль женщине, просто пытавшейся ей помочь. И за Рафаэля. Она презирала —
и презираю до сих пор, напомнила она себе — старшего брата за это. Но на нее навалилось слишком много. Даже возвращение Дилан ничего не изменит.
Лиза посмотрела в рассветное небо. Довольно подходящий день, чтобы она покончила со всем горем, случившимся с ней в жизни. Ее сердце надрывалось, как перетянутая струна, а глаза болели от слез.
Не важно, сказали ей родители.
Он был неудачником. Но это было не так, и Дилан это знала.
Почему они не приведут ее? Девочка посмотрела на слова и изгибы на стволе пистолета и на свои дрожащие пальцы.
Я просто хочу с ней поговорить. Сказать, что это не ее вина. Чтобы она все поняла. Я не могу умереть, пока не расскажу ей. Но сердце болело, как ее тело после ударов отца, кричало, как ее мать в гневе. Если полиция не привезет Дилан… Сколько она протянет? Сможет ли выдержать столько времени?
— Я хочу домой, — прошептала она, дрожа от холода. — Я просто хочу домой.
Но домом была не маленькая квартирка в гетто с решетками на окнах и хлипкой дверью со сломанным замком. Не то место, где отец бил ее по лицу, найдя стихи под подушкой, а мать орала, что Лиза залетит еще до окончания старшей школы, если продолжит общаться с «этим неудачником».
Домом был маленький домик Дилан на краю Центрального парка. Домом был брауни, приносящий ледяную вишневую газировку или теплое каком для Лизы и Дилан, всегда добавляя ваниль и карамельные маршмеллоу в чашку Лизы. Место, где она могла выложить доктору все, как на духу, сидя у камина, где можно было брать книжки почитать и есть нормальный ужин, а не холодный салат и горчицу на картоне вместо хлеба, где кто-то спрашивал, как у нее дела в школе, и помогал с домашними заданиями, если у нее были проблемы.
И молился за нее. Дилан всегда молилась за нее. Иногда девочка слышала, как женщина тихо шепчет, молясь в кабинете в старшей школе Бруклин Хайтс, перед тем, как войти туда. Домом было то место, где Аврил Лавин поет о том, как ждет кого-то темной ночью, а Superchic (k) поют о смелости, пока Дилан и Лиза сидят и смотрят в огонь. Это было домом.
Домом был Рафаэль, запах мыла и «Old Spice». Звук его смеха, когда он научил ее забрасывать мяч в корзину в парке, а она прыгала и визжала, как маленький ребенок, когда наконец-то смогла забить трехочковый. Его улыбка, блеск таких белых зубов, выделяющихся на темной коже, и морщинки в уголках темных испанских глаз. Роза, воткнутая в ее ящик, как подарок на Рождество. Музыка из его подборок CD, звучащая из наушников, в которой пелось о любви, возможностях и настоящем доме.
Моя любовь похожа на красную, красную розу, и мы с тобой сможем прокатиться на звезде, как в колыбельной.
Домом не была холодная крыша под дождем, пистолет в ее руке и смерть в мыслях. Это была короткая остановка перед Адом.
Дилан, я больше не могу, подумала Лиза, запрокидывая голову и дрожа от усталости и горя.
Все было не так плохо, когда родители запрещали нам видеться. Не так плохо, когда Рафаэль угодил в больницу. Не так плохо, когда друзья Хосе напали на тебя. Но Рафаэля больше нет. Он мертв, и я больше не могу с этим жить. Просто не могу. Я хочу домой.
Лиза посмотрела на сталь ствола пистолета и подумала о мужчинах с винтовками, нацеленными на нее, если она вдруг решит расстреливать с крыши зевак, охранников торгового центра или репортеров в ТВ, запечатляющих ее жизнь на камеру. Подумала о смерти, готовой прекратить ее боль. Ей надо было просто дождаться Дилан и рассказать ей все. Объяснить, что это была худшая — и лучшая — часть ее жизни, эти двухнедельные сеансы в ее доме. Там она была в безопасности и имела надежду на лучшее, но в конце всегда приходилось возвращаться в ту квартирку в Бронксе. Лизе надо было объяснить, как она любила женщину за то, что ни разу не бросила ее за все это время.
— Прости, Дилан, — прошептала она, кладя палец на спусковой крючок. Она решила пока целиться в крышу. Когда подойдет время, она поднимет пистолет и нацелит его на толпу, тогда все будет кончено. Лиза знала, что копы не дадут ей никому навредить. Они скажут снайперу выстрелить ей в голову, а, может, и в сердце заодно. Это ее устраивало.
Быстрее, думала девочка, замерзая на крыше.
Прошу, приди. Я больше не могу терпеть. Прошу, приди, чтобы я могла попрощаться. Все же, Дилан осталась единственной, с кем могла попрощаться Лиза.
.
Призванные пуки фырчали и топали, нетерпеливо мотая головами. Они хотели попасть в теплые конюшни, напиться свежего меда и молока и поесть овса, а заодно снять этих отвратительно тяжелых господ фомором со своих спин. Но принц Брес не давал команды волшебным лошадям, поэтому они стояли на холодном вечернем ветру и осматривались. Их дыхание выходило облачками пара, мерцающего в темноте. Они топали копытами и беспокойно дергались, но послушно ждали приказов своего господина.
— Чего мы ждем? — спросил Гурир, топнув копытом. Капли грязи долетели до сапог Бреса, и фоморский принц поморщился, глядя на своего пуку. — Мы хотим уйти из этого жалкого ледяного болота, Ваше Высочество. Пуки Кихола готовы служить вам по собственной воле. К чему томить нас?
— Тихо, Гурир, я думаю. Зима в этом году ранняя, облака тяжелые, — фоморский принц посмотрел на горизонт, где из-за крон поднималось оранжевое солнце. — Стоит ли послать вперед нас гонца и сообщить Балору о нашем прибытии? Или прибудем по темноте, устроив сюрприз старику? Что думаешь, Кирон?
— Мой принц, вопрос нечестный, — гарканан подвел своего пуку к принцу. — Вы сказали, что для нас с сестрой есть работа в Финдиасе, которую мы с нетерпением ждем, а теперь спрашиваете, не стоит ли с этим повременить?
— Да мне плевать на то, как удивится старый пердун! Пойдем уже, Брес, — позвала Дейрдре. — Я не люблю холод и хотела бы пересечься с неженкой-принцем до того, как отправлюсь в кровать.
И, подумала она с улыбкой, похожей на лунный свет на лезвии ножа,
я хочу посмотреть, как отреагирует Серебряное Копье на то, что «старый друг» наследный принц Брес привезет с собой женщину, похожую на мертвую мать Нуады — фоморы с алыми волосами ведь так редки. Как придворные отреагируют, вновь увидев такую? Столько лет прошло. Дейрдре осмотрела свои волосы, проверив, что чары работают, как надо.
Даже Балора поразит моя внешность. Может, он даже и не поймет, что это чары. Тогда все будет еще веселее. Никто не будет ожидать подлости от принца, все эти годы сражавшегося плечом к плечу с Нуадой Серебряное Копье. Порыв ветра растрепал полы ее мехового плаща, и она крикнула:
— Брес! Прошу! Я тут замерзаю!
Брес обернулся и посмотрел на свой эскорт. Пара талантливых гарнаканов, которые испортят отношения между принцессой, принцем и человеком; его старая нянюшка и любимая колдунья отца Бирог — мастерицу ядов и иллюзий, через которые не могли видеть даже некоторые дворяне; Лие Бан, бодач, лучший убийца короля Элаты; и Аррахд, наклави. Может, если Бресу повезет, мелкого человечишку принца Нуады от вида Аррахда хватит удар и она умрет от сердечного приступа. Смертные же такие хрупкие. Если Бирог, Лие Бан и гарнаканы легко принимали облик человекоподобных существ — даже фоморов — то Аррахд никогда не прятал то, кем он был. Фоморский принц одобряюще окинул взглядом фейри-кентавра. Если уж наклави не испугает человека, то Брес и не знал, что может это сделать. А они хотели, чтобы она боялась.
Брес рассчитывал довести ее до ручки и заставить бояться каждой тени. Перед тем, как передать ее в руки Кирону, голубоглазый принц должен был убедиться, что смертная и принц рассорились, чтобы Нуада пал перед прекрасными чарами Дейрдре.
Брес знал, что изобретательным ум его гарнаканши и ее любовь к незаметным и смертельным ядам будут лучшими оружиями против Серебряного Копья, а чары Кирона подействуют на принцессу. Что до короля… Принц улыбнулся, подумав о том, что его отец хотел сделать со старым королем Бетморы.
— Брес! — пошевелился в седле Кирон, отвлекая его от мыслей. — Идем! Пошли уже из этого холода, пока Дейрдре не начала выть.
— Я не вою, братец!
— Хорошо, — ответил Брес. Подняв руку, он подал знак эскорту и страже двигаться вперед. — В Финдиас!
