1991 год

- Твое небо прекрасно, - ночь молчит, и голос Джонса разносится далеко. Здесь нет никого, кроме них. Только он и она, снег и иней, звезды и спящие деревья. Она смотрит на то, как он смотрит в бескрайнее небо, и ему отвечает холодный глаз луны и подмигивают звезды, которые кажутся такими ясными и близкими, словно они оба оказались у края земли - там, где она смыкается с небесами. От небесного света серебрится снег на мохнатых ветвях и на склонах холма. Ветер стих, и вокруг не слышно ни звука. Мир всегда безмятежен и всегда безразличен к страданиям, а эта земля – особенно. Если Москва - символ сердца России, то Сибирь – воплощение ее ума. Студеная, ясная, спокойная – она всегда была надежнее сейчас едва трепещущего сердца. В ней можно было исчезнуть, раствориться, как в космической бездне. Но только не сегодня. Не тогда, когда рядом враг, которого Россия так любила, и который так любил ее. Это напоминало месть – иррациональную и жестокую. Ведь лучший способ причинить кому-то боль – лишить его того, кого он любит. Даже если это ты сам. Быть может, каждая тихая и ясная зимняя ночь отныне будет напоминать ему о его потере. Возможно, он даже оплачет ее. Потом. Но точно не сейчас и не у нее на глазах. Ведь показать сейчас свою слабость – значит, поделиться с ней своей победой. А ее он оставил только для себя одного. Да, он любил и любит Брагинскую. Но были вещи, до которых он, как и все дети, оставался жаден – и не мог отдать даже жалкой крупицы. Она промолчала, ничего не ответив на его слова. Когда-то при звуке его голоса у нее приливала к щекам кровь, сердце билось в груди встревоженной птицей и влажнели ладони. Сейчас она не чувствовала ничего. Впрочем, ответа Америка и не ждал – уже привыкнув за последние дни говорить сам с собой. Его вообще не должно было быть здесь. Его ждали дома - семья, друзья... Ему нужно было быть с ними, веселиться, праздновать Рождество, ее смерть и конец этой нелепой любви. В конечном итоге – он имеет на это право. Он же выиграл. Как и положено супергероям, в которых он так любит играться. А она – проиграла. Как и положено злодею, которым она является. Что-то стекает между ключиц, скользит в ложбинку на груди. Бросив взгляд вниз, она ничуть не удивляется, что на легком светлом хлопке распускаются алые пятна, а тонкие ручейки сбегают ниже, к животу. Ткань начинает неприятно липнуть к коже. Сейчас это еще не столько больно, сколько… странно. Время идет, раны расползаются, а Америка все еще стоит к ней спиной и смотрит на звезды. И хочется верить, что он не обернется. Ни сейчас, ни потом. Но боль накатывает волной, сбивает с ног. Она даже не понимала, что кричит, пока не увидела перед собой его лицо – испуганное и страдающее. Потом - вернувшись к жизни - она предпочтет забыть, что видела его таким. Так будет проще. Боль обнимает все тело – так, что ее источник теперь не определить. Америка садится рядом, все в тот же снег. Он не знает, что делать, не знает, как помочь – опять напоминая, как же он еще молод. Да, он прошел через гражданскую войну, но он никогда не лишался имени, не распадался, как Англия, Франция или Испания. Ему неведом вкус поражения. Он держит ее за руку и что-то говорит, но Анна его слов не понимает. Просто не слышит их за своими стонами и криками, смысл которых больше чувствует, чем осознает. Я тебя ненавижу! Я ненавижу тебя! Ненавижу… Ненавижу…. Ненавижу…

***

И это была сущая правда. Она ненавидела Америку и его солнечную улыбку. Той декабрьской ночью она умерла, как Союз, а с ней прежней умерла и любовь к нему. Лишь ненависть осталась прежней. Для нее самой мир изменился мало - земли ее были все столь же холодны и бесплодны, а правительство столь же свирепо. Но теперь у нее было новое имя. И его нужно прославить. Что бы не сулило будущее. Потому что сейчас это – все, что у нее есть. - Аня, - слышит она голос за своей спиной. Медленно оборачивается, запахивая на груди влажные лоскутья, встречает взгляд ярко-голубых глаз. - Не называй меня так. Ты мне не нужен.