Дольче вита, Италия!

В одном Серджио оказывается безошибочно прав. Как северянин я не влюбляюсь в Рим. Это, увы, не совсем мой итальянский город. Тем более, что «свой», думаю, вы уже догадались какой, я встречаю чуть позже. И это совсем не значит, что ни у кого нет шансов полюбить Рим всем сердцем с первого взгляда. Просто действует тоже правило, как и в человеческих взаимоотношениях. Ему, сердцу, не прикажешь, и «не совсем мой» — это совсем не то, что «мой». Быть может, кто-то уже обратил внимание, как много размышлений о любви всего в нескольких предложениях об это городе, да ещё и будет. Прав Серджио и в том, что Roma = Amor. Да, вечный и при этом все еще юный Рим — это, безусловно, город влюблённых. Парочки здесь на каждом шагу. Молодые беззастенчиво обнимаются и счастливо целуются прямо на улицах. Те, кто уже в возрасте, бережно держат друг друга за руки в небольших кафетериях. Во всех других городах мира такой единовременный наплыв влюблённых пар можно увидеть разве что весной. И при этом они все на удивление гармонично получаются на фотографиях, которые просят сделать прохожих. Ну, а я не влюбляюсь в Рим и поэтому тоже: здесь невозможно остаться наедине с собой и своими мыслями. Толпы народа везде и даже ночью. Рома, как любая слишком роскошная женщина и отлично знающая себе цену, чересчур публична. В ней не хватает какой-то северной интимности и личного пространства, что ли. Постоянно такие же туристы пристают с расспросами, жара, раскаленный асфальт и... совсем не пахнет водой. Не фонтанной (фонтаны здесь на каждом шагу), а живой свободно движущейся, такой как в Петербурге... И что самое страшное для меня — северянина — нигде нет и намёка на лёгкий ветерок. Опять же это очень сложно объяснить. Есть окутывающие все тело движения тёплого воздуха, но это все что угодно, только не ветер. И то, что я не влюблён в Рим, не означает также, что я не испытываю уважения. Но любовь и уважение — это разные чувства. Ветра нет даже у моста и замка Святого Ангела, которым я бесконечно зачарован и возвращаюсь к ним в течение двух дней, пока мы остаёмся в вечном городе, при любой возможности. Меня тянет сюда словно магнитом. Ради интереса, нагуглите и сами посмотрите на красоту, которая, как это часто и бывает в древних городах, появилась на месте событий вполне печальных. Замок использовался как застенки инквизиции, мост обрушился с многочисленными жертвами, а где-то рядом располагается одно из старейших в Европе еврейское «гетто». Да, други, эта фишка, вместе с отличительными знаками, которые обязаны были носить представители сего народа так чтоб было всем видно, отнюдь не изобретение новейшей истории. Также, как и ворота, закрывающие проклятый квартал и его обитателей на ночь, и открывающиеся только утром. Пожалуй, замок и мост Святого Ангела — мое самое сильное впечатление от Рима, кроме, конечно, Колизея и Ватикана. Сейчас кто-то, отчаянно влюблённый в вечный город, обязательно впадёт во вполне праведный агр. Как тривиально. Рома — это ещё... и ещё... Да, все верно, все так, и все замечания принимаются. Но у меня только два дня. А не банальные причины выбрать Колизей и Ватикан, конечно, имеются, и я обязательно расскажу о них попозже. И, чтобы уж совсем покончить с банальностями, выскажу сейчас ещё одну. Рим слишком похож на Москву, точнее, как поправила бы Добрынич, это Москва, конечно, похожа на Рому. Да-да-да. «Москва — третий Рим и четвёртому не бывать». Ну, а я родился, вырос и живу в Петербурге. А петербуржцы, как гласит известный мэм, единственные из россиян считают последним и богомерзким грехопадением карьерный рост с переездом в первопрестольную. И полюбить мне Рим при таких составных компота точно не судьба. Там же, у моста Ангела, я встречаю забавного пожилого японца. Вместе, в полном молчании, мы смотрим сквозь резную листву теперь уже на самое мое большое разочарование в Риме — Тибр. После Невы назвать вот это — обмелевшее, заросшее по краям диким кустарником, мутное — великой рекой, давшей жизнь стольких нациям, у меня язык просто не поворачивается. Это, скорее, какой-то змеящийся по пересохшему дну ручеек. Даже Фонтанка больше отвечает званию «великая река», чем Тибр. Необычен разве что оттенок воды — светло изумрудный. В Риме вообще превалируют два цвета: вот этот изумрудный с учетом огранки линий (местных сосен, крона которых будто бы обрублена четко на середине) и бежево — желтый — травертина. А белокаменная Рома, такая, какую мы себе представляем из учебников истории, это всего лишь небольшая его часть. За исключением Ватикана. Серджио пытается всеми силами спасти пошатнувшееся для меня навсегда «реноме» Тибра. Утверждает, что в конце зимы и весной она очень опасна и вполне полноводна, в доказательство интенсивно тычет рукам в действительно высоченные набережные на случай разлива. Но все остальные времена года... остаётся лишь включать воображение, глядя на это «недоразумение». С японцем мы в созерцании молчим минут двадцать, потом он благодарно кивает мне. Переводить не требуется — спасибо за подаренную тишину и отсутствие восторженных туристических восклицаний, льющихся со всех сторон. Я также киваю ему — все в порядке. Он все-таки решается заговорить. Мы общаемся на ломанном английском, русском (он работал у нас в известном автомобильном концерте) и немного японском — мои отдельные слова типа «оригато». Японец пытается объяснить, что Рим — это как такая страсть, которая приходит постепенно, но захватывает всего тебя. Он здесь уже седьмой раз, но до сих пор не может до конца понять город, и, как будто что-то постоянно ускользает, остаётся недоговоренным. Вероятно, так оно и есть. И только уже очутившись в Риме, вдруг отчётливо осознаешь, как у тебя катастрофически мало на все времени, даже если это две недели. Что уж мои два дня. Вообще, если кто-то уже «заочно» влюблён в Рим, то советую ехать в Италию целенаправленно только в этот город. Только так личное знакомство станет полноценным. Впрочем, существуют и такие смельчаки, которые пытаются «проглотить» Рому за пару-тройку часов, имеющихся между пересадками с самолёта на самолет. Но это все равно, что... пробежаться галопом по тому же Эрмитажу за пять минут. В общем, о Риме действительно можно говорить часами, и... это абсолютно тот случай, когда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Потому расскажу только о том, что действительно врезалось в память. Ну, а пока мы едем в отель я, конечно же, настраиваюсь только на лучшее... И пока настраиваюсь, совсем не замечаю, как мы поднимается на спрятанный за деревьями холм. Наш будущий отель располагается в небольшом старом парке за промзоной. Холм с десятиэтажный дом, но это мелочи по сравнению с исконными «семи», на которых основана Рома. Автобус медленно карабкается, Джузеппе яростно вслух уговаривает свою «ласточку» ещё немного потерпеть. За день наш водитель, видимо, не наговорился, и теперь добирает «норму», хоть и по принципу «тихо сам с собою я веду беседу», которого совсем не чураются все итальянцы. Холм я не успеваю разглядеть, потому что вокруг кромешная южная тьма. Ещё одна странность местных дорожных правил: запрет на включение света в салонах машин в ночное время вплоть до полной остановки транспорта. Штрафы за это похлеще, чем у нас за непристегнутые ремни безопасности. Наконец-то мы останавливаемся и вытряхиваемся на улицу покурить, пока идёт разгрузка багажа. У Серджио попеременно дергается то правый, то левый глаз. Каждую сумку и чемодан он ставит теперь на мысленный учёт и проверяет так, как будто в них хранится все золото Форт-Нокса. Но воровать вещи по крайней мере сейчас, у нашего отеля некому. Вокруг ни души, и мы, судя по всему, заехали на сегодня последними. Да и вообще здесь так скажем... немноголюдно. На ресепшне Серджио строит мне забавные рожицы, и когда подходит моя очередь получать ключи, снова уморительно извиняется: — Слав, честное кадетское, сделал, что мог для тебя! Но ты должен понимать — это итальянская трешка и... кхмм... немножко требующая ремонта... Другой гостиницы с учётом всех ваших обстоятельств, было, правда, оперативно не найти. — Честное пионерское... — Нет, в итальянской школе я был именно кадетом. И ещё раз умоляю — никаких шнурков! — Да помню я. Подожди, Серджио, ты что приехал сюда ещё ребёнком? Сложно было выучить итальянский? — Не совсем. Вообще-то я родился уже здесь. Это долгая история, как-нибудь расскажу, если пригласишь выпить... в номер. Но... лучше не в этой гостинице, — тихо добавляет Серджио, так чтобы только я мог слышать и снова повышает голос, — а долго и сложно было учить латинский. Он входит у нас в обязательную школьную программу. — Латынь в школе?! Да ладно! У нас только в вузах учат! — Помню-помню, это был трэндец на дневном филфаке! Я по три раза ходила сдавать, — подхватывает Ника, — Серджио, признайтесь уже, кто из ваших родителей — русский? Наверное — мать? Господи, у нас половина курса мечтала выскочить за итальянца... — Ника, возьмите ваши ключи... Надеюсь, вам удастся хорошо отдохнуть и набраться сил перед марш броском по Риму. Мы все очень устанем завтра. — Ладно, ладно, какие мы все скрытные. Чао, мальчики, секретничайте дальше. Добрынич, немного удивленная и обиженная, удаляется с мужем. Серджио так и не ответил на простой житейский вопрос. Серджио как будто старательно избегает разговоров о своей семье, хотя на все остальные темы общается весьма охотно. Похоже, здесь дело только в наполовину сомнительной ориентации. — Вот, держи... И я тебя предупредил... насчет гостиницы. Не пугайся... — Нашёл чем... ты в наших коммуналках не жил. — Я... я жил хуже. В деревенской развалюхе, где все... удобства во дворе. А чтобы вымыться или приготовить, надо было сначала натаскать воду в ведрах. Термины «немножко требующая ремонта» и «трешка» меня по началу действительно наивно не пугают. Во всех странах, где побыл, я останавливался именно в трёхзвёздочный отелях, зачастую не очень новых и всегда в принципе был доволен уровнем комфорта... Но я, походу, не учитываю, что сами итальянцы вкладывают в эти понятия. Други, если вдруг поедете в эту страну, зарубите себе на носу следующие две вещи. Во-первых, в переводе на русский «немножко требующая ремонта» означает исключительно «убитая в хлам». И никаких немножко! И это касается абсолютно всего: жилья, автомобилей, техники и т.д. и т.п. А, во-вторых, итальянская не супер новая «трешка», если только вы хорошо не знаете отель, это... Смотрю удивлённо не на бумажную «книжку» с привычной магнитной карточкой для электронного замка, а на почти амбарный металлический ключ с надписями краской. Ешкин кот... пятнадцатый этаж, однако. Понятно, Серджио хотел, как лучше, и выпросил для меня номер в зоне пентхаузов для лучшего обзора. Но... как в пошлом анекдоте, есть один маленький нюанс. Я люто боюсь высоты и на любой балкон после пятого этажа, особенно если немного переберу, выбираюсь с трясущимися коленками. А здесь, на минуточку, пятнадцатый! Старенький поскрипывающий лифт ползёт на него непростительно долго. Так, не хватало ещё в нем застрять как-нибудь и обзавестись вкупе клаустрофобией. Итальянские лифты — это ещё одна отдельная тема для разговора. Здесь даже в хорошей дорогой гостинице в центре можно на раз встретить раритет из советских времен, когда, чтобы кабина двинулась, надо сначала вручную закрыть внешние двери, а затем внутренние. А сам лифт перемещается не по изолированной бетонной или новомодной стеклянной шахте, а в допотопном пространстве, затянутом сетчатой металлической решёткой. А что уж говорить про мой в «трешке на окраине». После лифта с нехорошими мыслями открываю дверь в номер, больше похожий на сильно вытянутый почти «достоевский» гроб в углу гостиничного здания. Кидаю вещи на кровать, она отзывается стоном-скрипом, и двигаюсь к балкону. Ну, япона мать! Нет, обзор просто шикарный, прям, с высоты орлиного полёта, вот только, ёлки, это не пятнадцатый. Это из-за чёртова холма, как минимум, двадцать пятый, а бортик у балкона из тонюсеньких металлических прутов мне до середины бёдер. Берусь за хлипкую конструкцию, стараясь не подходить к ней совсем близко, она... меланхолично покачивается туда-сюда только от прикосновения. Е-па-па. Отползаю назад на карачках к спасительной стенке. Коленки не просто трясутся, а ходят уже ходуном. Откуда-то сверху срывается кусок кафеля и со свистом стремительно пролетает вниз. Хлопается об асфальт. Внизу удивленный взвиг. А отельчик-то того... На ладан дышит. Самому б туда же не задышать. «Ну-с, и как вы мыслите себе дальше, Святослав ***? Это вы ещё, пардон, в клозете не были, — оживляется внутренний голос, — а вы обязательно туда загляните, может там, тоже... советская разруха-с в полной рост...» «Нет, ты, гнида, ещё и издеваешься! — не выдерживаю, — только попробуй — накаркай!» «С вами не каркает, а разговаривает внутренний голос, уважаемый! — оскорбляется привычно голос. — Вот, спорим, что бачок...» Бачок, как показывает практика, работает в двух режимах: либо постоянного громогласно изрыгающегося водопада, после которого соседи начинают с остервенением долбить в тонкие, будто из картона, стенки, либо вечного молчания ягнят. И когда эта зараза сама решает переключается с одного на другой, определить невозможно. Музыка на ночь в исполнении бачка мне теперь точно обеспечена. Представляю, что ждёт других в нашей группе, если Серджио ещё специально расстарался для меня. Достаю «вискарик» (о таком роскошестве, как лед из ведерка с шампанским, в итальянской трешке можно успешно забыть) и снова возвращаюсь на балкон. Новые районы Рима как на ладони. Много домов, но много и непривычной для наших новостроек зелени. Причём растёт она не только на земле, но прямо и на крышах и террасах строений. Из-за этого дома больше напоминают холмы, чем жилье. Такие архитектурные проекты ещё только предлагают внедрять у нас якобы «передовые» архитекторы. Утром надо будет рассмотреть получше. А теперь спать — под аккомпанемент кроватного скрипа и коммунального водопада. Нет, конечно, я не рассчитывал, что меня поселят во дворце, и понимал, что эта Италия с её многовековым туристическим бизнесом, но... А мое первое римское утро начинается с того, что в дверь номера отчаянно ломится муж Добрынич... с краном из ванной подмышкой. — Привет. Нет, ну ты прикинь, Слав! Эта херота мне сама в руки отвалилась, когда я хотел умыться. Я конкретно ах... Его возмущенный вопль заглушается ревом проснувшегося и опять взбесившегося бачка. — Твою налево, что это? — Бачок, не обращай внимания, — туплю спросонья, — а где Ника? — Как — ты ещё не знаешь? — удивлённо смотрит на меня Илья. — Турфирма, с которой наши... ну, те, что в центре вчера остановились... рухнула. Только там коленкор похлеще чем у нас, даже гостиницы оказались на поездку вообще никак не проплачены... Ника сейчас Серджио разыскивает, чтоб с колес первой оперативно обработать и на ленту «повеситься»*. Славка, да ты че? Ты времени-то видел сколько на часах, чтоб за вискарь хвататься?! Нам же на экскурсию! За вискарь я хватаюсь по одной простой причине, которую Илья пока не знает. И слава Богу, потому что у меня опять очень большие проблемы. Точнее — у всех нас. Организацией чартерного рейса, который должен был доставить нас домой по окончании отпуска, занималась та самая «надежная турфирма», успешно почившая в бозе, пока я спал. А перед тем, как отрубиться, я как раз получил письмо, что все вопросы с нашим отлетом домой улажены как раз через неё. Девочек из своей турфирмы я слезно, чуть ли не на коленях, умолял не связываться с конкурентами, которые тоже вот—вот рухнут, но, естественно, меня никто слушать не стал. И если уж не проплачены даже гостиницы, то, конечно, а чартере, можно навсегда забыть. А это значит, что в оставшиеся двенадцать дней ценник на авиабилеты для регулярных рейсов подскочит просто до небес. Если уже не стал на вес золота, а наши электронные «ваучеры» теперь вполне можно распечатать и использовать в качестве туалетной бумаги. Однажды ко мне в гости прилетал друг из другого города. И сразу, как только я его встретил, он ломанулся покупать билеты на обратный путь. По вполне понятным причинам, я очень хотел, чтобы друг задержался подольше, и отговорил его от покупки. А когда через десять дней мы снова добрались до кассы, у меня конкретно отвалилась челюсть ниже плинтуса. Билет с одиннадцати тысяч скакнул до грабительских двадцати пяти. И это были ещё внутренние перевозки год назад. А с учётом, что нас теперь четверо... и начинаться цены должны как раз где—то с четвертака... — Слав, ты чего так побледнел-то? Это с голодухи, точняк. У меня тоже вот уже второй день живот к позвоночнику прилипает. Пойдем на завтрак, а? Может, хоть покормят... — Какой, е* твою, завтрак! — ору, прыгая по номеру, пытаясь одновременно натянуть первые попавшиеся под руку порты и футболку. — Где, на х*р, Серджио? Все, выдвигаем. — Слушай, я понимаю твое профессиональное рвение. Ника тоже, как только услышала, вся затряслась... Но ты точно уверен, что... ммм... оделся? Ты вот прямо так и пойдёшь? — Как — так ещё?! -Ну... в резиновых шлепанцах. И... ну знаешь, даже как-то говорить неудобно... — Илья, да шевели, чтоб не оскорбить твою мать, задницей! Серджио ищу днём с огнём и с собаками не только я. В холле гостиницы собралась почти вся наша возбужденная группа. И у всех разговоры только об очередной не устоявшей турфирме. Появляющийся через пять минут Серджио начинает с порога: — Господа! Только без паники! Схема уже отработана! Вы не первые и, не дай бог, не последние. Сейчас я съезжу к вашим друзьям, которых мы оставили в центре, и... — И, Слав, я что-то перестала понимать в этой жизни, — раздаётся над ухом невинный голос Добрынич, — это что сейчас так модно: специально не застегивать ширинку и надевать под неё трусы... кхмм... веселенькой расцветки? Что ты... что Серджио... — Эээ... Пардон, Ник, — разворачиваясь к ней спиной, чтобы застегнуть чертову ширинку. Теперь на меня пораженно таращатся вновь прибывшие японские туристы. Одна из них тычет в меня пальцем и заливается смехом. Другие тоже начинают ржать. Кто-то включает камеру. Чертовы японцы со своими гаджетами. Снова разворочаюсь к Нике. — Добрынич, ну уж, извини, ещё раз! Их больше! — Ну, никогда бы в жизни не подумала, что ты носишь... розовые трусы с сантиметром на том самом месте! Это что — какие-то комплексы? Славочка любит розовое бельишко? Злосчастные трусы по приколу подарили друзья. И по такому же приколу я их пару раз надевал под стебное настроение. И самое что интересное, в этой жутковатой тряпке мне почему-то всегда чудовищно везло. Я нарывал такие темы по работе, за «просос» которых все другим моим коллегам влетало по самое «не балуй», причём на совершенно проходных мероприятиях, отнюдь не располагавших к везению. Труселя я сунул в пакет с бельём на всякий случай, и должно быть по запаре утром натянул первое, что попало под руку. Так вот почему Илья так странно поглядывал на меня. — Они не розовые, они серо-жемчужные! Это только резинка такая! И вообще, что ты ко мне пристала! — ширинка с какого-то рожна как специально не застегивается. — Заело, бл*! — Славка, да ты нервничай так. Сейчас молнию ещё на психе сломаешь. Давай, я помогу. — Не надо мне помогать! Одна из японок, та, что снимала, отделяется от своей группы, настойчиво сует мне в руки клочок бумажки с авторучкой. Да она что издевается?! Какой автограф в такой момент! И вообще — с кем она меня спутала? Хотя, как я уже не раз слышал, они, японцы, считают, что это мы, европейцы, все на одно лицо.