Воспитывая монстра

Мистер и миссис Гренджер очень ждали свою девочку. Сентябрь был невероятно жёлтым, красивым и всё это казалось им хорошим знаком. По дороге в больницу они были настолько невероятно осторожны, что выехавший прямо перед ними из-за угла мотоциклист, не вызвал ни аварии ни сколь угодно пустячной проблемы, но мистер Грейнджер тем не менее выскочил из машины. - Что вы творите, молодой человек? - Простите, сэр! Не справился с управлением! - красивый темноволосый парнишка обворожительно улыбался, за его спиной сидела белокурая девушка и отчего-то не могла сдержать смешков. - Вам стоит быть аккуратнее, на дороге может случиться всякое! - Хью, дорогой, поехали же скорее, неужели это так важно? - взмолилась Джин и принялась обмахиваться папкой, утро набирало обороты и становилось немного душно от прошедшего ночью дождя. Мистер Грейнджер вернулся в машину и свернул к госпиталю Листер, а молодой мотоциклист укатил вместе со своей хохочущей подружкой. - Ты совсем с ума сошёл, Блэк! - выкрикнула она и голос её потерялся в рёве мотоцикла, взмывающего в небо.

***

      Том сидел склонившись над медицинской картой и не мог сосредоточиться даже на паре слов. Его руки мелко дрожали, а к горлу подкатывала тошнота. Семьдесят семь. Ей семьдесят семь. Почему все выглядят так, будто ей "уже пора" и ничего нельзя поделать?        - Мистер... Грейнджер... сэр... ей хуже. - Лицо Миртл белое как полотно было ненавистным в эту минуту.        Он сорвался с места, хватая себя за горло, будто пытаясь унять бьющуюся жилку и оттого прекратить эту терзающую сердце боль.        - Том.... - прошептала Коррин. Её заплаканное лицо было хуже самой смерти.       Мама лежала на больничной койке, тихая, умиротворённая и будто уже ничем не болеющая. Она и не болела ничем, просто девять месяцев назад, почему-то стала хуже видеть, тише говорить. Вся съёжилась, усохла и начала непрерывно страдать от пустячных болячек вроде простуды или мигрени. И вот она лежит тут, в свой день рождения, и она будто знала, что это будет именно этот день. Ей сегодня семьдесят семь и ни дня больше.        - Мама?..        Она улыбнулась, сжала его руку и он почувствовал металл её талисмана.        - Мама?.. Не сейчас... Не сейчас?        - Сейчас... Я тебя очень люблю, Том Бомбадил...        Её глаза потухли, будто она выключилась. Всё перестало биться вокруг, замерли портреты на её прикроватном столике, замерли люди и время. Оскар сжал плечо отца, Бонни упала на кушетку где-то в коридоре, и Коррин её обняла.        Не важно всё это. Мамы не стало. Её руки ещё тёплые, волосы ещё мягкие, глаза ещё могут открыться, а губы сказать. Она ещё жива, почему он должен думать иначе? Мамы не стало. Сколько боли от одного её вида, она как-то и на себя не похожа. Нет в этой холодной маске мамы. Мамы не стало. И Том не верил в это, страшно было верить, что милая его мама, мягкая, весёлая, живая как гитарная струна, теперь лежит тут на больничной койке а все вокруг плачут.       Он вышел из больницы один. У детей есть Коррин, у Коррин дети и Гвэн, у Тома была мама. Он будет жить дальше, у него есть любимые и ему не о чем сожалеть, просто перетерпеть эти пару минут, которые может затянутся на пару лет.       Он дошёл до чистого газона у нового госпиталя Лестер. Ограждения и ворота ещё не успели установить, открытая пустая территория так и манила. Даже дышалось тут легче. В такой поздний час рядом никого не оказалось и в тишине слышалось собственное тяжёлое дыхание и стук сердца. Маггловские больницы отличались от волшебных, но Том раньше об этом даже не задумывался и растянувшись на траве просто слушал тишину и редкие сигналы подъезжающей скорой помощи или открывающихся дверей приемного отделения.        Он лежал бы так вечно, если бы не молодой мужчина неаккуратно споткнувшийся о его ногу в темноте. Том вскочил на ноги и встретился со светящимися счастьем глазами мистера Грейнджера.        - Простите, сэр. Я так рассеян, дочь... У меня дочь родилась, представляете!        Тома так и подмывало выкрикнуть: "А у меня мамы не стало!".        - У вас есть дети? - незнакомцу хотелось говорить, а Тому молчать.        -Да... Дочь и сын... - "И мамы не стало!".        - Какое счастье! Какое это счастье, сэр! - молодой мужчина ничего вокруг не видел. Он был центром блаженства на земле в эту минуту. Он не видел полных горя потери глаз. Не видел этого осунувшегося человека, он видел ещё одного слушателя, которому можно сообщить радостную весть. - Я поверить не могу... Вчера никого, а сегодня человек! Новый человек, даже без имени!        - Без имени? - Том машинально повторил.        - Да имя... Мне же нужно имя... Жена спросила, моя Джин... - он запустил руку в волосы, будто что-то потерял, вспомнил о забытом деле и должен торопиться.        - Гермиона. Так звали мою мать, - подсказал Том.        - Гермиона? Гермиона... - прошептал мужчина. - Гермиона! Спасибо, сэр. Вы правы, так её и зовут!        - Кого?        - Мою дочь! Моего нового человека! Нового большого человека!        Том кивнул, сжал в кармане холодный кулон матери и пнул зачем-то камень лежащий под ногами. А потом словно ребёнок зарыдал от этой пустячной обидной боли.        - Сэр... Простите, я...        - Нет, нет... Вы ни при чем...        - Могу я чем-то?..        - Не думаю...       И Том снова упал на газон, будто припал к святыне. Мистер Грейнджер опустился рядом, ему казалось он сможет разделить своё счастье с несчастным доктором. Он был беззащитен, молодой парень полный жизни перед мудрым стареющим целителем. Он от всей души обнял его, похлопал по плечу.        - Я должен идти. - глухо прорычал Том и мистер Грейнджер кивнул. Он не подумал облегченно, что сбрасывает бремя чужой неизвестной боли, ему все казалось правильным и милым. Его только что выгнали из родильного отделения, где его Джин родила его Гермиону. Этот мужчина просто случайный прохожий, которому быть может нужна помощь, а может он уже помог.        Том скрылся от этого эпицентра благородного счастья на аллее, где ещё горели спутники ночных прохожих, фонари. Достал кулон и оглянулся. Мужчина вернулся в больницу, видимо выплеснув уже свою шумную радость и найдя ответ на вопрос. Том не думал о нем уже. Кулон.        Он достал волшебную палочку, шепнул первое пришедшее на ум заклинание и металлическое сердечко стало дневником в кожаном переплёте. Её дневник, который столько лет он видел по ночам в её комнате. Может уже третий или четвёртый такой, исписанный её мелким аккуратным почерком. "Мамы не стало, но она должна быть где-то тут?".        Он пролистал первые страницы, на каждой неумелые эскизы, всюду одно и то же лицо не похожее ни на кого из знакомых. Эскизы не очень хорошие или точные, наивные скорее, а между рисунками текст, иногда три строчки, иногда длинные почти письма или даже главы романа. Тот самый Сириус? Открылось наконец. Тот кого она любила...        - Мама... - шептал он захлебываясь рыданиями. На каждой странице ее мученическая любовь. То ненависть за то что он был, а теперь его нет. То благодарность за пережитые дни.        С каждой страницей слова все более сумасшедшие, маниакальные, будто любовь выжигала её до этого дня и с тех пор, как Том вырос и перестал в ней нуждаться. Она вся была закрыта от мира этим дневником и своей исступленной любовью.        Последние страницы уже неловкие, дрожащей рукой.        "Сегодня это случилось, из меня будто выкачали добрую половину сил. Я так устала, я так надеюсь что ты жив. Немного осталось."       "Все как в невероятно грустной, но прекрасной песне. Как в фортепианных мотивах бродячего цирка. Весело, но страшно. Подумать только, я знаю день, месяц, час."       "Отдам всю память о тебе Тому. Он должен знать."       "18 августа. Завтра она родится."        "Том. Здравствуй, родной! Прости, но мне пора. Я знаю это так же верно, как то, что ты меня не забудешь даже когда меня не станет.        Я дошла до точки, которая станет последней, я не знала как это будет, но что-то в этот день должно было произойти. Я тут как цветок без почвы, стою в вазе и ничего не могу поделать, место новым цветам нужно освобождать.        В этом дневнике добрая сотня записей о человеке которого я любила. Если интересно - прочти. Моя жизнь это две половины. В одной он, в другой, большей, ты. Не ревнуй, он исчез ещё до тебя. Будь он со мной я может сделала бы больше.        А теперь о главном. Ты все делаешь правильно, хоть я и боюсь всегда. Ты победил самое страшное зло - себя. Я для этого пришла за тобой. Ты же давно понял кто я, а теперь нетрудно сложить два и два..."        На этом письмо оборвалось, судорога свела её руку. Хватило сил только что-бы снять кулон.        - Гермиона Грейнджер, - прошептал Том. Дневник в его руках дрожал, это его самого била дрожь. Мамы не стало, но она ещё тут.        Счастливого мужчину снова выгнали из родильного отделения и он бросился покупать жене цветы. Том проводил его взглядом, встал и побрел к Мунго.