Химера

В комнате даже с незашторенными окнами на удивление темно и душно. Покрытые ночным и потому мутным инеем стекла окон дребезжат от любого порыва ветра в старых деревянных рамах и искажают мир за ними. Луна светит откуда-то позади замка, делая тени вытянутыми и от этого кажущимися какими-то осунувшимися и тонкими. Их длинные силуэты плотно обхватывают все, до чего могут дотянуться, с ненасытной жаждой дорвавшегося до воды путника. Они пробираются даже в спальню, хищно накрывая собою ненароком оставленные вещи и не поглотив только слабо горящий светильник, который не затушили перед сном забывчивые студентки. Но стоит легкому дуновению сквозняка коснуться огня — он тут же и без привычной борьбы гаснет, позволив теням захватить себя. Однако ни этот проигранный без усилий бой, ни уже привычное скрежетание стекол в рамах остаются незамеченными обитателями женской спальни Гриффиндора: они уже давно спят, вымотанные привычной суетой дня. Даже если кто из них сейчас и проснется, то увидит только разбросанные по полу журналы Лаванды со скалящимися в темноте лицами моделей, демонстрирующих оттенок новой губной помады или невероятно дорогой туши для ресниц, там же — почти что по соседству — в высоком и мягком ворсе винно-бордового ковра десятки пузырьков с цветными лаками для ногтей, принадлежащие Парвати, и поломанные пушащиеся перья для письма Жени, которая в поиске хотя бы одного целого переворошила всю школьную сумку. Никто не увидит изломанных теней, сегодня отчего-то особо остро ложащихся на лицо, никто не услышит в дребезжании замерзших оконных стекол ничего из того, что они хотели бы рассказать. Но, несмотря на плотный полог кровати — задернутый и потому заглушающий большинство неприятных шорохов, — спит Женя тревожно. Комкая под собой простынь, сбив одеяло почти на пол, беспрестанно ворочаясь и морщась от уже начинавшей болеть головы. И сны ей снятся странные и почему-то именно сегодня черно-белые: как никогда похожие на вырезанные сцены из старых фильмов или воспоминаний. В них Женя уже по привычке кого-то перевязывает, тащит на себе и в который раз проклинает землю только за камни, об которые она рвет штаны и царапает ноги до глубоких ран. Один из подобранных ею людей этой бесконечной вереницы вдруг рассыпается, оставаясь серым и сухим песком, медленно просачивающимся через ободранные и грязные пальцы. Испугавшись до бьющегося в горле сердца, Женя пытается не дать ему пропасть и стать частью такого же серого песка под ней. И движения конвульсивные: поначалу резкие, а потом дерганные, мелкие и замедленные, когда руки дрожат сами по себе, а дыхание прерывистым хрипом срывается с потрескавшихся и сухих губ. Только ничего не получается. Смыкающиеся в судороге пальцы мелко трясущихся ладоней царапают кожу об мелкие песчинки, стеклом впивающиеся в плоть. Почему это настолько страшно, Женя не понимает. До животного ужаса, кладущего свои когтистые лапы на затылок, страшно терять кого-то и оставаться одной среди колыхаемого ветром разнобылья и песка, пусть и не чувствуя себя одинокой. Потом, как будто очнувшись и сбросив прошлое наваждение, Женя с недоумением пересказывает сон сидящим рядом с ней в блиндаже солдатам, не прекращая зевать и грея оцарапанные ладони об не менее оцарапанный металл погнутой кружки с чаем. Ей сочувственно кивают, впрочем, не скрывая легкой снисходительности и насмешки в добрых глазах, и предлагают прилечь поспать нормально, а не в обнимку с санитарной сумкой. Женя четко помнит, что она смеется, но не отказывается, с любопытством поглядывая на щуплого парня, уступившего ей стог соломы, который должен был достаться командиру батальона. Укрываясь собственной и немного длинной не по росту шинелью, она вслушивается в усталые разговоры солдат, рассуждавших о последнем и захлебнувшемся только по вине неумелого командования наступлении, вскоре забывая о них и слыша только свистящий у самого уха ветер. Женя ежится, сильнее кутаясь в шинель, но все никак не может отделаться от этого свиста вперемешку с шепотом. И когда она думает, плюнув на все, укрыться с головой, ветер приносит с собой еще что-то: тянущее, отчаянное настолько, что хочется зажмуриться и закрыть уши ладонями, лишь бы перестать слышать. Женя просыпается резко, раньше остальных и по привычке скатывается с кровати, на ощупь ища свою одежду и санитарную сумку. Только позже, через долгое мгновение, слыша встревоженные и испуганные вскрики и бормотание соседок, спрыгивающих на пол и лихорадочно зажигающих любой свет поблизости, Женя смакует тающий звоном в воздухе глухой вопль, пришедший откуда-то издалека, и уже не может подняться на ноги. Отдаленно, на краю сознания, подозревая, что уже не нужно машинально шарить рукой в поиске шинели и сапог, что, кажется, никакой войны нет, и спала она на кровати, а не на принесенном добрым ординарцем усатого и хромого лейтенанта второго батальона стоге сена. Ничего из этого для нее уже не важно: Женя дрожащими руками обнимает себя за плечи и тихо, одними губами, просит непонятно кого — хоть кого-то, кто мог бы ее услышать, — чтобы услышанный ею вопль боли оказался страшным сном прошлого. И тут же упрямо мотает головой и жмурится до слез, пытаясь заверить себя, что ей все только показалось, что это ночной кошмар.

***

То, что привычки — зло, Рома понял уже довольно давно. Еще большее зло представляют собой привычки, вбитые до автоматизма, закрепленные продолжительным недосыпом и рожденные на почве постоянного чувства опасности, когда все ненужные движения усекаются до той черты, выжить за которой становится волей случая и удачи. Рома мог признаться, что подобное с ним повторялось с периодичностью, которая не определялась днями, месяцами, годами или прочими условиями. Хватает звука, сборища мешанины воспоминаний во снах или просто иррационального чувства, рожденного в душе, чтобы запустить цепь привычных событий. В этот раз причиной становится именно звук и та суматоха, что начинается после. Дальше просто отключается сознание. Руки сами с силой отталкиваются от первой попавшейся твердой поверхности, благодаря чему Рома почти всегда падает на пол вне зависимости от высоты, руки же сами по себе хватают одежду, начиная гонку за время. Он никогда не мог похвастаться тем, что прекрасно видит в темноте. После сна все чувства неизменно притупляются, помогая разуму действовать на давно выстроенном и закрепленном шаблоне, в котором он вскакивает на ноги, одевается в доли минуты, а потом хватается за автомат, существует тот или же нет. В темноте поверить в реальность предстоящего боя становится легче, чем после прийти в себя. Рома с большим ожесточением ищет вокруг себя оружие, продолжая одной рукой быстро застегивать тугие пуговицы рубашки, путаясь в сбитом от резких движений и размотавшемся бинте. Человек рядом с ним в ступоре застывает, все еще сидя на чем-то, и Роме не приходит в голову ничего умнее, чем обернуться на него и надрывно спросить: — Где?! Человек что-то заторможенно лопочет в ответ, порождая злость: речь его неразборчива, дрожаща и скомкана. Рома звереет, вспоминая о собственном командирском звании — с какой только войны? — решая, что, когда он задает вопросы, ответ должен следовать четко и по делу. — Где?! — второй раз гаркает он, имея в виду абсолютно все: и потенциального противника, и собственный автомат, и еще кого-нибудь из батальона, кто сможет пояснить ему обстановку. На резкий рывок за его спиной Рома реагирует также машинально. С полуразворота ударяет локтем согнутой руки куда-то в область лица предполагаемого соперника или же неосторожного однополчанина: обычно такая придурь была у всех, чтобы никто не рисковал в темноте внезапно двигаться позади товарищей. Кто-то сдавленно охает и грузно обрушивается на что-то мягкое, кровать, кажется — в темноте не разобрать. Его гораздо более осторожно, но с силой трясут за плечи, и Рома, сохраняя взбешенное выражение лица и желание устроить при любом удобном случае взбучку непутевому солдату напротив, оборачивается. Испуганный взгляд, который пытаются замаскировать внешняя суровость и нахмуренность, острые, но правильные черты лица… какие-то слишком детские для солдата, что ли? Знакомо, слишком знакомо. Все выстраивается в один ряд: и этот взгляд, и эти черты лица, и голос зовущего его по имени человека. — М-мартин? Нисбет, не скрывая облегченности, выдыхает, видя проявляющуюся осознанность в глазах Ромы, и переводит свое внимание на в страхе вжавшегося в спинку собственной кровати Энтони, бледного и напуганного поведением их общего друга. И все понимают, что это точно не проявление шизофрении, а скорее опыт чересчур поганой жизни до попадания Ромы в стены школы. — Черт, — он, приходя в себя и отгоняя мысли о идущей войне, морщится и, запустив пальцы в волосы, оборачивается на корчащегося от боли на его кровати сокурсника, — прости, Сэм. Раздается сдавленное и обреченное мычание, заставляющее Рому все четче понимать последствия своего поступка. — Я тебе ничего не сломал? И это протяжное «ы-ы-ы» звучит гораздо яснее и понятнее любых слов. Сломал. Со смещением. Больно. И нет, винить его пока никто не будет. — Мне показалось, или кто-то кричал?.. — заспанно раздается из дальнего угла. — С подключением, блять! — саркастично и зло бросает Мартин, неловко помогая Сэму подняться. И вдруг резко разгибается, от чего еще не пришедший в себя и пострадавший однокашник с очередным стоном боли падает обратно. — И вправду. Он оборачивается на Рому, словно тот мог объяснить произошедшее, и рассеянно повторяет: — И вправду, — и тихо, как будто страшась такого вывода: — кричал. — Т-точ-чно н-не ч-ч… ч-человек, — выбивая зубами чечетку то ли от страха, то ли от нервного зевания, авторитетно заявляет Энтони. И, спохватившись, уже нормальным голосом говорит: — Люди так не кричат… да и это больше потом на вой стало похоже. Наверное, откуда-то из Запретного леса. — А может, нам показалось? — Всем сразу? — раздраженно огрызается Рома и садится на кровать, скрестив пальцы рук в замок и положив на него голову. За дверью было слышно, как скрипят от бега половицы лестниц и как испуганно и быстро переговариваются другие студенты. И Рома, даже не подозревая, точно так же как и Женя мысленно просит, чтобы этот вой принадлежал все-таки обычному зверю. — Вы тоже это слышали?! — вдруг врывается в спальню знакомый семикурсник. Взъерошенный, испуганный и позабывший в суматохе о всяческих и пустяковых манерах вроде стука в дверь или банального приветствия. Заметив Сэма, прижимающего окровавленную ладонь к лицу и запрокинувшего голову, он недоуменно и уже более адекватно спрашивает: — Вишес, а с тобой-то что? — Кое-кто не любит резких пробуждений, — Энтони красноречиво кивает на задумчиво буравящего взглядом пространство перед собой Рому. — Я же извинился! — на шутки Рома, вопреки обыкновению, не настроен, и, видя это, Моррис только разводит руками. Только вот причину такой нервозности Энтони понять не может, искоса поглядывая на друга. Тот неожиданно запускает побелевшие от напряжения пальцы в волосы и шипит, приковывая внимание всех и готовый начать биться головой об стену от безысходности. Время. Им срочно нужно тянуть время, молясь кому только можно, чтобы на пути Валеры не появилась жертва. В отличие от остальных, Лиза не верит ни в случайные совпадения, ни в оптимистичный исход. Она решает вопрос сразу и радикально, не размениваясь на долгие мыслительные потуги и разработку хоть какого-либо внятного плана: импровизация пусть и не являлась одной из ее сильных сторон, но всегда была точна и безошибочна. Лиза всегда заступалась за тех, кого считала своими верными товарищами, пусть подчас подставляя себя. Но сейчас, не сомневаясь, что услышанный вопль принадлежал Валере, она готова на все, чтобы дать ему время дойти до замка. Голодным или же сытым. Она начинает действовать, подстегнутая непонятно отчего проснувшимся азартом. Ей нужно как можно дольше водить всех за нос. Ей нужно не дать деканам раньше положенного искать Валеру. Отвлечь, увести их от всего этого. Магией, без магии, грубой силой или же одним только коварством — Лиза пока не знает, отдаваясь так давно сдерживаемой тьме собственной души. Импровизация всегда была за гранью ее обычных возможностей. Может, именно поэтому Лиза всегда полагалась на здравый рассудок и логику, оставляя все иррациональное на долю Жени и Ромы. Но сегодня она чувствует — нужно сделать что-то за гранью реальности. И она сделает это, бросив пару ничего не значащих слов сокурсницам, быстро одевшись и заговорщицки прижав палец к губам. «Надо кое-что проверить», — шепчет Лиза, острым взглядом впиваясь в бледные лица девчонок. И выскальзывает за дверь, зная, что ее не выдадут и прикроют только ради оголенного до нервов любопытства и надежды, что их тоже посвятят в эту пока непонятную и заманчивую тайну. Других у нее просто не существовало. Выходя из гостиной, Лиза шепчет. Долго, монотонно и напевно, выводя пальцем перед собой несколько символов и не прекращая улыбаться. Она так любит игру на грани фола. Грань. Грань. Грань. Шаги отдаются глухим эхом от стен: усиливающимся и протяжным. Лиза смотрит на стены, замедляется и невольно распрямляет спину, чтобы казаться еще выше. К ее тени присоединяется другая: двигающаяся поспешно, даже судорожно и с подрагиванием подвешенных рук. Выбежавшая из-за поворота Минерва МакГонагалл застывает на месте, по инерции качнувшись назад. Пробегается взглядом по фигуре Лизы неверящим, внимательным и быстрым взглядом, пытаясь найти любой намек для подозрения. — Вы тоже это слышали? — несмотря ни на что, МакГонагалл говорит тихо и постоянно озираясь вокруг в поиске опасности. Лиза усмехается, зная, что той сейчас крайне неловко за свои домыслы и недоверие, но избавиться от них она не может. Заметив ухмылку, женщина неожиданно вскидывается и, вспомнив о достоинстве, смотрит прямо в глаза. — Слышал, — голос грубый, хриплый и низкий. Лиза читает на лице МакГонагалл гораздо больше, чем та хочет показать. Поэтому и молчит. Поэтому и ждет следующей реплики. — Пойдемте в учительскую, ситуация крайне опасная! Снова снисходительно усмехается и вровень с хмурой и поджавшей губы МакГонагалл идет в сторону учительской, в которую ее пару раз как-то посылали забрать классный журнал. Несмотря на магию, несмотря на призраков, Хогвартс остается обычной школой: с забывчивыми учителями, с ворохом собственных легенд и сплетен, с обычными детьми, наделенными не самыми обычными талантами. Поэтому Лиза ни капли не волнуется, открывая тяжелую деревянную дверь и прежде пропуская МакГонагалл, рассматривает собственную тень на стене. Когда она заходит следом, уже пришедшие преподаватели отрываются от своего обсуждения, оборачиваются и вздрагивают. — Доброй ночи, господа, — не скалиться она не может. Видя, как передергивается Флитвик от ее немецкого, видя бесконечное удивление в глазах Синистры и полосующий взгляд Снейпа, она скалится. Читает то, что висит в воздухе, что ощущается кожей, но пока не облекло себя в слова. Подозрение в каждом вдохе. Недоверие в каждом движении. Страх в каждой мысли. Как же он их всех запугал, насколько сильно выставил себя монстром, что сейчас, не зная истины, они готовы любое убийство, любой поступок за пределом людских возможностей списать на него. Лиза выглядит как Валерий Воронов. Лиза внимательно изучает обстановку как Руслан Воронович. Говорит с таким акцентом, с каким бы говорил Райнхольд Нойманн. И скалится точно так же, как бы скалился Николас Шиндлер. Лиза не доверяет никому, как не доверял бы даже своей тени Людвиг Штольц. И принюхивается. Ощущает все, читает абсолютно все — мысли, движения, любые намеки, — как ощущал бы это Падальщик. Она знает его каждого, почти с каждым шла рука об руку вперед их общему кровавому будущему сквозь еще более кровавое и страшное настоящее, стараясь забыть преследующее в кошмарах и отзывающееся криками и шрамами прошлое. Дверь мягко закрывается за спиной, но Лиза оборачивается быстрее. Первее всех смотрит на Дамблдора и замечает, как в его глазах на долю мгновения проявляется удивление. И усмехается еще шире, ведь так приятно играть со всеми этими людьми, тут же устроившими потасовку и загрузившими директора вопросами. — Что ж, — уверенно говорит Дамблдор, проходя к столу и жестом приглашая всех занять свои места. Между Флитвиком и Хагридом: нелюдское к нелюдскому — это Лиза знает, усаживаясь рядом. — Ситуация опасная, но выходы и входы в замок уже перекрыты, так что я уверен, что ни один из студентов не покидал территорию Хогвартса. Но перестраховка не помешает, поэтому я настоятельно прошу деканов факультетов пересчитать своих учеников. — Это все понятно, господин директор, — вид у МакГонагалл встревоженный, а слова надорванные. — Но что именно произошло? У вас есть какие-нибудь известия? — Дамблдор! — раздается из темноты звонкий голос Амбридж. Шаг — и она выходит на свет многочисленных свечей в люстре над столом. Почему сейчас не зажгли общий свет, Лиза решительно не понимает. — Я требую вмешательства аврората. И все смотрят сначала на этот нелепый в полутьме розовый, а потом на сливающийся со всем вокруг черный. Лиза иллюзий не питает. Лиза знает, что часть авроров в таком случае точно сожрут заживо, а оставшиеся в живых устроят в Хогвартсе ад. Это не нужно ни Дамблдору, ни Валере. У последнего и так ночь будет крайне тяжелой. — Вполне вероятно, что это происходит в Запретном лесу, — скрестив пальцы рук, мягко уточняет директор. — Это заповедный лес, насколько вы помните, Долорес. Да, это заповедник, там могут водиться опасные твари. Все это верно, все это можно принять за истину. Кроме одного. Никто из тварей не может кричать так: надрываясь от боли, взывая к небу с мольбой о скорой смерти и душащим отчаянием. Что-то полуразумное, бесконечно одинокое и обреченное на агонию — да, но не человек и не обычный зверь. И это понимают все. — Я. Требую. Вмешательства. Аврората! — Амбридж чеканит, ставя перед фактом и уже не разыгрывая дурочку. — Для начала стоит пересчитать студентов, — опять хождение по краю. Лиза знает, кого точно сегодня не досчитаются среди учеников. Она скрещивает руки на груди и продолжает: — Если пропаж не обнаружится, то можно позвать и авроров, если до нас этого не сделали жители Хогсмида. Как я понял, вой исходил откуда-то оттуда. — Что вы вообще думаете об этой ситуации, Воронович? — холодно интересуется Снейп, кажется, единственный, кого не захватила и тень паники. Вдруг он кривит усмешку: — Вы же у нас специалист по всяким темным тварям, как-никак. — Судя по вою, выводы нарисовываются следующие, — Лиза готова объяснять доходчиво, только вот с точки зрения специалиста не по темным существам, а по охоте: — это химера. С чем скрестили, сказать пока трудно. Мужская особь, причем еще голодная. Если говорить о расстоянии… то до нас около семи-десяти километров, опасности особой для учеников нет, раз все выходы и входы заблокированы. Я бы опасался за жителей Хогсмида, у них защиты еще меньше, чем у нас. Правда, — она хрипло хмыкает, — не думаю, что сейчас кто-нибудь рискнет выйти на улицу. — Сегодня не полнолуние, — на это едкое высказывание Спраут она закатывает глаза. — Так я и сказал, что у нас обезумела химера, а не оборотень. Человеческая химера, в смысле: результат магического смешения человека и темной твари. А что именно там намешали, и когда был проведен ритуал, сказать сложно. Единственное, что мы можем сделать сейчас — всего-то какая малость! — обратиться к тем же кентаврам с вопросом, не видели ли они в последнее время чужаков в лесу. — Можно будет еще опросить жителей Хогсмида, — Снейп хмурится, а Лиза все больше сил направляет на поддержание лживой личины. — Я не думаю, что они не знают своих химер, да и появление чужаков не оставили незамеченным. — Ну вот видите, — ухмылка превращается в оскал, и Лиза разводит руками, чувствуя на себе внимательный взгляд Дамблдора. Тот явно не понимает, зачем она лично подводит всех к истинной версии происходящего. — Расследование закрыто и аврорат нам, в принципе, понадобится только при наличии жертв. Потому что подозреваю, что трансформация у химеры одна из первых, и она после нее оправится навряд ли. — Воронович, у нас темная тварь возле школы! — впервые подает рассерженный голос Спраут. — А вы говорите «аврорат нам не понадобится»! Вы хоть понимаете, какая это опасность?! — Я об аврорате вообще-то беспокоюсь. Их банально могут сожрать. Повисает тишина. Спраут больше походит на выброшенную на берег рыбу, хватающую ртом воздух, а остальные преподаватели застывают и с шоком смотрят на скрытую под чужим обликом Лизу. — А что вы хотели? Все более-менее разумные химеры, к примеру, каннибалы и людоеды. — Нет! Мы поступим иначе! — Лиза не удерживается и, слыша этот клич Амбридж, бросает взгляд на серьезного Дамблдора. Она знала, что ей пойдут наперекор. — Мы вызовем аврорат, — с нажимом заявляет министерская служащая, — пересчитаем учеников и будем действовать согласно инструкции, которую нам поставят из Министерства! Никакой самодеятельности, я приказываю! Оборотни или нет, пусть разбираются компетентные люди. — Отлично! — Лиза откидывается на спинку стула и всем своим видом показывает, что больше не скажет ни слова. Но вдруг поддается порыву и, нависнув над столом, вкрадчиво произносит: — Только позвольте вам напомнить, что у большинства химер стоит природный блок на магию, часть из них умудряется развить невосприимчивость к серебру — как заговоренному, так и нет — и почти абсолютно все на поводу у болевого шока — а трансформация, как вы знаете, достаточно болезненная вещь — будут биться до последнего. Наша "проблема" как раз близка к трансформации, и чем дальше мы откладываем решение ситуации, тем меньше возможностей для этого у нас остается. — Куда вы клоните? — сквозь зубы цедит Спраут, поминутно вспоминая о своих учениках. — Я? Да, собственно, никуда. Я предлагаю сначала сосредоточиться на безопасности учеников и школы. В Хогсмиде живут в подавляющем большинстве взрослые и сформированные маги, которые додумаются до мер безопасности. Аврорат мы вызвать успеем всегда. Поясняю, — Лиза косится на желающую вставить слово МакГонагалл: — с момента прибытия этих господ начнется еще большая суматоха. Дети, знаете ли, увидев бравых служащих Министерства, сразу дойдут до мысли, что их жизни под угрозой. Для начала их надо успокоить. И чем дольше мы тут с вами заседаем, тем меньше времени у нас остается. — Тогда поступим так, — решительно начинает Дамблдор, поднимаясь с места, — деканы факультетов сейчас пойдут к детям — их нужно успокоить. Я попрошу остальных по возможности помочь в защите гостиных, чтобы сильнее обезопасить учеников. И да, профессор Воронович, прежде чем вы пойдете с профессором Снейпом в гостиную Слизерина, прошу вас немного задержаться. Лиза кивает, не позволяя удивлению пробиться среди прочих эмоций. Она предполагала, что, догадавшись об истинном положении вещей, директор отправит ее вместе с Флитвиком в гостиную Равенкло, чтобы она могла устроить еще одно театрализованное представление и создать уже самой себе алиби. Если только… Дамблдор не думает, что Валеру изображает Рома. Удержаться, чтобы не закрыть рукой глаза и прошипеть в адрес директора неприличное пожелание, ей сложно. Но Лиза только пересекается взглядом с хмурым Снейпом, чуть кивнувшим ей, и, подождав пока последний преподаватель выйдет из учительской, оборачивается на Дамблдора. — Вы же знаете, что именно происходит? — вкрадчиво спрашивает директор, оглаживая свою длинную бороду и проницательно глядя на чужую личину. — Знаю, прекрасно знаю, — даже сейчас она говорит и ведет себя, как он. Скрещивает руки на груди и упирается поясницей в край стола. — Это не первый случай, когда такое происходит, но он редко доводит себя до такого, что начинает трансформироваться. — И как же раньше вы справлялись с этим? — Мы? — Лиза не удерживается и фыркает. — Побойтесь бога, Дамблдор. Мы, конечно, не отличаемся адекватностью, но ума не лезть к нему нам хватало. Единственная, кто его может успокоить, сейчас его ненавидит и не желает видеть. Да, — добавляет она, видя удивление директора, — он может восстановиться сам, но это потребует гораздо больше времени. А если учитывать возрастающую возможность появления жертв… — Что ж, — как-то старчески тяжело вздыхает Дамблдор, — ничего другого нам не остается, кроме как ждать. — А вообще, вы мне сейчас большую такую свинью подложили, — взгляд у Лизы нехороший и даже острый. — Со Снейпом в подземелья я, конечно, пойду, но как меня прикрывать будут — я совершенно без понятия. Видя уже крайнее замешательство директора, она холодно чеканит: — Дамблдор, я не Рома, я — Лиза. И еще с мгновение наблюдая его безмолвное удивление, уходит, на прощание негромко хлопая закрывшейся из-за сквозняка дверью. А возле подземелий она догоняет Снейпа и даже не думает о том, что ей сейчас придется колдовать. Не думает вообще ни о чем, засунув руки в карманы мантии и праздно шатаясь по таким знакомым коридорам нижних этажей. И смотрит в никуда, не зная, как выходить из сложившейся ситуации — шанс, что сокурсницы прикроют ее, тает на глазах. К черту все. Привычно зажимая сигарету в губах под презрительный взгляд Снейпа, Лиза машинально, подчиняясь маскировке, щелкает пальцами и даже не удивляется, когда в воздух взвивается тонкий дым. Объяснится она со всеми как-нибудь потом, когда уже не нужно будет выгораживать Валеру и строить непонятные комбинации. А пока… у нее явно не в порядке с головой. Ее просто перемыкает. Она вмиг отбрасывает прежние переживания, еще минуту назад казавшиеся серьезными и важными, и затягивается сигаретой до головокружения. — Что-то вы непривычно тихий, Воронович, — холодно подмечает Снейп, который рядом с ней кажется образцовой аллюзией на плохого полицейского. — Думаю, если бы я рассуждал вслух, то было бы еще хуже, — Лиза пожимает плечами, усмехаясь и выдыхая сигаретный смог. — Тяжелая ночь намечается. — С чего такие выводы? — желание поболтать для Снейпа кажется чем-то выходящим из ряда вон, но, взвесив сложившиеся обстоятельства, она приходит к выводу, что тот желает подтвердить собственные умозаключения. — Придет аврорат, — она нехотя вздыхает, когда они подходят к входу в гостиную, — и тут же начнется: «А кто тут у вас преподаватель? А почему ничего не сделано?». Про фрау Амбридж им втолковывать бессмысленно, поэтому наверняка они попрутся в лес. Аврорат же… ну и меня с собой потащат, мол, ты же преподаватель, давай на месте демонстрируй свою компетенцию. А химера там или нет — им же без разницы, пока их жрать не начнут. Вот лично я не хочу пополнять бравые ряды неподготовленных самоубийц. Снейп кривит усмешку, убеждая Лизу, что она действует правильно, пусть и ходя по минному полю, где одно неосторожное слово будет стоить нескольких жизней. Прежде чем войти в пристанище змей, она в последний раз затягивается сигаретой и сжимает ее в ладони, магией обращая в пепел. А в гостиной аншлаг. А в гостиной сидят у растопленного камина переодетые студенты, которые тут же жадно оборачиваются на скрип открываемой двери. Было вскакивают, видя Снейпа, но тут же усаживаются обратно, не сводя глаз с фигуры замаскированной Лизы. И пока декан командует, она стоит немного в стороне, обводя взглядом собравшихся и ища только одного человека. Сидящего на одном из диванов в окружении своего курса и, кажется, единственного посвященного в истину происходящего. Рома удивлен. И больше, чем удивлен — шокирован. Настолько, что даже не реагирует на устроившуюся у него на коленях и повисшую на шее Джейсон. Лизе кажется это дикой пошлятиной, но она благоразумно молчит, позволяя губам изогнуться в тени насмешки. Этого хватает. Чтобы он гневно прищурился, откинувшись на спинку дивана, поднял лежащую на обивке руку и, — пугающе для сидящих рядом Энтони и Мартина, но настолько привычно и презрительно для Лизы — оскалившись, покрутил двумя сложенными пальцами у виска, медленно, но внятно припечатав: — Дура. Лиза умеет читать по губам и еще лучше умеет читать эмоции Ромы. Поэтому снисходительно хмыкает, отворачиваясь и все-таки прислушиваясь к словам вещающего Снейпа. Потому что может назвать себя идиоткой и без его подачи. Она не умеет колдовать на уровне Валеры, не знает большей части тонкостей его отношений с преподавательским коллективом, но все равно упрямо шагает по краю, гордо задрав голову и сжигая все мосты. И ей до одури нравится это: чувствовать себя скованной, но в то же время абсолютно свободной. — Воронович, вы обезопасите мужские спальни, я женские, — Снейп наконец вспоминает о ее присутствии. Лиза равнодушно кивает и, дождавшись негласного сигнала, уверенно идет по направлению к цели, не обращая внимания на воцарившуюся суматоху среди студентов, которых, казалось, смог успокоить декан. Скрывшись от внимания всех, она останавливается и скалится, слыша, что кто-то последовал за ней. — Уходи отсюда живо, — ласкает ухо такое родное шипение. Лиза рассеянно ловит себя на мысли, что за все время учебы на Слизерине Рома сильнее стал походить повадками на пресмыкающееся. Его пальцы стальной хваткой сжимают ее руку выше локтя, рывком разворачивая на себя. — Я не буду спрашивать зачем, почему и какого хера, потому что иначе это затянется надолго, и я не уверен, что не закончится летально для одного из нас. Сейчас же вали к себе, Красная, пока тебя не хватились старосты и Флитвик, а остальное я разрулю сам. — Что ж, удачи, Белый, — говорит Лиза уже собственным голосом и в несколько движений возвращая себе свою внешность. Рушить всегда гораздо легче. — Удачи в забеге по лесам и ловле Падальщика, потому что ему сейчас однозначно снесло крышу. Можешь, конечно, попросить посодействовать Женю, но я не думаю, что она добровольно согласится его успокоить. — Как будто ты знаешь, как она это делает, — надменно морщится Рома, повторяя ее недавние манипуляции и скрываясь под чужой личиной. — Могу представить, знаешь ли, — поведя плечами, она отворачивается и бодро спускается обратно в гостиную, но, не преодолев несколько ступеней, останавливается. Бросив взгляд на Рому, Лиза незамысловато наталкивает, проведя мизинцем возле ключицы и поднимая его к шее: — Подумай как-нибудь о том, как она это получила. И вообще о том, как его можно успокоить. Будешь неприятно удивлен, Белый, гарантирую. А, кстати, все учителя знают, что в лесу воет химера. Удачи разобраться с этим, любимый. Оставив ошалевшего Рому переваривать услышанное, она быстро и незаметно ретируется из гостиной, со всех ног мчась в башню своего факультета, чтобы через десяток минут задорно козырнуть переволновавшемуся и обессиленно сидящему на кресле с бегающими вокруг него студентами Флитвику. Пропуская мимо ушей вопли старост, Лиза невинно улыбается и, чуть надув губы, оправдывается: — Ну я же не виновата, что с кухни так долго идти! А организм того… требует. Дико извиняюсь за предоставленные неудобства и волнения, сэр. — Мерлин, Лиза, девочка моя, — Флитвик качает головой, потирая пальцами глаза, — хорошо, что ты предупредила сокурсниц, но можно было попросить домовиков, а не бегать самой через весь замок. — Буду знать, — она не удерживается от смеха, точно зная, чему посвятит свои оставшиеся ночи в школе. Рома же на веселье не настроен. Он бегает по мужским спальням, пытаясь создать какую-нибудь защиту помещений. Но единственное, чем он владеет в совершенстве — проклятия, — работают чересчур целенаправленно и бьют даже в него самого, когда он от безысходности пытается создать хотя бы видимость работы. Шипя и потирая обожженное предплечье, Рома шлет все к черту и, вперемешку с руганью и словами заклятий, чертит на дверных косяках руны собственной кровью. И хочет послать все и всех еще дальше, еще глубже — и руны, и отсутствие времени, и сошедшую с ума раньше него Лизу, и в особенности Валеру, которому вот именно этой ночью приспичило поживиться человечиной — но вместо этого тремя дрожащими пальцами вырисовывает трезубец Альгиса, продолжая ее в кривую полосу Иса. И срывается дальше, по лестнице ниже, чтобы уже на косяке двери первокурсников неровно, плывущими вниз каплями, писать что-то уже совершенно другое — даже не рунное — что-то, рожденное подсознанием. Занозя пальцы, все громче матерясь, но продолжая упрямо и монотонно бормотать очередное заклинание защиты. А может, и просто нести поток шизофренического бреда. Рома уже не вслушивается в собственные слова, отсчитывая неумолимо ускользающее время. Он не маг. Только кривая и гротескная пародия на него с этой волшебной палочкой в рукаве рубашки, мантией и остаточными знаниями по прошлой контрольной по чарам. Может, пророк. Может, отравленный наркотическим угаром морфия оракул, перенявший способности пифии, а может — утративший связь с реальностью и лезущий куда-то в будущее или прошлое безумец, принимающий бред своего сознания за истину. Сейчас ему нет разницы, какое из сотен определений навесить на себя, если они не помогут ему. Окровавленный палец вхолостую чертит изломанную полосу по темному дереву. Рома делает шаг назад и вспоминает, что сейчас на нем чужая личина. Смотрит со стороны на собственную работу и в каждом выведенном знаке, в каждой руне, видит не заклинание. Клич собственному безумию и зависимости. «Мучение» как месть на церковнославянском, отраженное финским стремление, косноязычным норвежским запечатленное отчаяние и уверенным немецким выведенное упрямство. Адекватны только руны — единственное, что он не может облечь в понятную для самого себя действительность. Это тоже защита. Для него одного, возведенная им самим. Скрывание и вечные прятки от всего за буквами забытых и чужих языков. Только вот защитит других от нечисти или незваных гостей она навряд ли. Исправлять некогда, придумывать что-то другое невозможно: время стремительно ускользает, возвращая в реальность тяжелыми шагами поднимающегося по лестнице Снейпа за спиной. Рома резко прижимает дрожащую ладонь к лицу и рвано выдыхает, ненароком размазывая по коже едва подсохшую кровь. — Воронович, если это увидит аврорат, вас посадят, — голос у Снейпа звенящий и могильно холодный. Он со смешанным чувством изучает выведенные кровью знаки на косяке двери и говорит: — Вы, к тому же, вмешались в магию самой школы, а это только добавит вам срок. — Это даже не защита, — Рома отводит руку и машинально растирает кровь между пальцами. Полубезумный, почти истеричный, смешок срывается сам по себе. — Вообще не защита. Но приходится брать себя в руки, приходится глубже тонуть в самом себе, чтобы жить другим человеком и поддерживать чужую личину. Чужой магией стирать кровь с лица до того, как обернуться на Снейпа, кривить губы в чужой усмешке и говорить чужим голосом. — Вообще не защита, — вновь повторяет он, словно приговор самому себе. — Кончайте прибедняться, Воронович, — Снейп презрительно кривится, резко отворачиваясь и спускаясь обратно в гостиную. — Сюда теперь, кроме самих студентов, никто не войдет, «спасибо» вам большое. И кто вас дернул выпендриваться и вместо традиционной магии использовать это? Скройте, а то дети еще увидят. Рома со вздохом проводит рукой, несколько мгновений наблюдает за тающими в темном дереве буквами, а потом идет за Снейпом. Проходит мимо встревоженной Эйлин, не понимающей причин его внезапного исчезновения, которую пытается привести в чувство Мартин, и ненароком пересекается взглядом с Энтони. Моррис не дурак — будет молчать, будет покрывать до последнего, чтобы потом лично вытрясти из него душу. Рому вполне устраивает такой выход, ведь стирать память студентам гораздо легче, чем пытаться сформировать ложные воспоминания у преподавателей. Хватит им с Лизой и того, что они подписались на этот фарс. Минуя гостиную, направляясь обратно к учительской, он продолжает молчать, равнодушно оглядывая окрестности. Правда, почти у самых дверей их нагоняет МакГонагалл: — Профессор Воронович, — запыхавшись, окликает она. Надо же, он так и не приучил всех называть его по имени. Ни по одному из десятка. — Вас просит к себе директор. Благодаря, Рома разворачивается на сто восемьдесят градусов, заложив руки в карманы, идет к Дамблдору, чтобы уже там предстать перед глазами не только директора, но и Грюма, и без особой охоты выдать новую версию произошедшего.