Химера

Дверь в кабинет директора мягко захлопывается за спиной, а по глазам ударяют чересчур контрастные после мрака коридора отблески множества свечей в каких-то пространных приборах, которыми заставлена обитель Дамблдора. Сам хозяин кабинета с самым серьезным выражением лица сидит за столом, сцепив пальцы рук и буравя вошедшего пронизывающим взглядом поразительно светлых глаз. Перед ним постоянно ходит из стороны в сторону заложившая, подобно судье, руки за спину Амбридж, тут же нервно оборачивающаяся на звук закрывшейся двери. Люди, подпирающие собой одну из свободных от шкафов стен и выделяющиеся из общего цветового мракобесия одеяний Генерального инспектора и директора своими черными мантиями и тяжелыми ботинками, оживляются и делают шаг вперед. Особенно среди них бросается в глаза один — самый старший — с когтистым протезом вместо ноги, вставным и постоянно перекатывающимся ярко-голубым искусственным глазом. Часы на столе показывают четыре утра. Губы как-то сами по себе искажаются в кривой усмешке, прежде чем выдать осточертевшее: — Доброй ночи, господа. — Профессор Воронович, — изо всех сил поддерживает их фарс Дамблдор, который, судя по холодному взгляду, в курсе происходящего, — профессор Амбридж вызвала служащих аврората. И они очень хотели бы с вами переговорить. — В Визжащей хижине нами было обнаружено изуродованное тело местной жительницы, — избавляет от необходимости отвечать что-то один из авроров. Голос его по-бумажному сух и беспристрастен. — Проведенный осмотр места происшествия дал нам все обоснования полагать, что это дело рук темной твари. Рома уже ничему не удивляется: на фразу о трупе он выдает только легкую степень недоумения, но никак не то нервное передергивание, которое внезапно роднит Амбридж с обычным человеком. Ему кажется это даже более удивительным и достойным внимания, чем сухой и дотошный отчет бравого служителя закона о ревизии тела несчастной жертвы. Потому что Рома прекрасно знает все и без него: что у девушки обглодано лицо, что у нее отсутствуют легкие и через вывороченные ребра — деталь, заставившая Амбридж позеленеть, приобретя еще большее сходство с жабой — прекрасно видно месиво из мяса и крови там, где должно быть сердце. Знает, потому что однажды видел все это сам. И реагировал почти точно так же, как Генеральный инспектор, пусть и повидав в своей жизни целые поля мертвых тел разной степени свежести. И именно после этого даровал Валере кличку Падальщик. — …таким образом, — подводит черту сказанному аврор, — данная тварь подлежит обнаружению и немедленному уничтожению как потенциально опасная для остальных людей. — Скорее всего, оно ушло в лес, — решает его более молодой товарищ. Рома равнодушно смотрит на него и не может сдержать тени улыбки. Обычно такие всегда умирали первыми. — И вы, стало быть, предлагаете сунуться в лес? — его вопрос, как задача со «звездочкой»: кто ответит правильно — докажет свою состоятельность как специалиста, а кто нет… Что ж, дураки вперед. — Мы что, с ума сошли? — так же скоропалительно решает молодой аврор. Рома не может не усмехнуться, признав, что недооценивал парня. — Сейчас наши люди выслеживают тварь по той крови, что была обнаружена в Визжащей хижине. Она сама серьезно ранена, так что мы вполне спокойно можем оцепить ее «ареал». А там уже и устраним. — Вариант сопротивления не рассматриваете совсем? — он просто не может не заметить браваду служителя закона, кажется, единственного из них, кто верит в легкий успех операции. И со вздохом поясняет недоуменным аврорам: — Как я уже говорил своим коллегам, — он отвешивает ироничный кивок в сторону удивленно таращейся на него Амбридж, — я подозреваю, что услышанный нами всеми вой принадлежит химере. И руки чешутся придушить Лизу, так легко и просто выдавшую всем истинную причину происходящего. Но вместо этого Рома переводит взгляд на взявшего слово командира, до этого наблюдавшего со стороны за их диалогом. — Занятная версия. Что вы еще можете нам сказать, как специалист по темным тварям? И смотрит прямо в душу. Рома понимает, что для этого точно вся их с Лизой игра в маскировку не стала секретом. Но, наверное, это очередной человек Дамблдора, раз в него до сих пор не швырнули каким-нибудь смертельным или же парализующим заклятием. — Серебро не подействует, — Рома не отводит глаз, понимая, что сейчас решается вопрос о жизнях аврорского молодняка, пришедшего по зову Амбридж. — Если только заговоренное, но я это ставлю под сомнение — чужая кровь для таких лучшая защита. Не советую еще выманивать на живца, потому что сытой тварь может и не повестись на такое. И в лес сейчас соваться равносильно самоубийству, потому что если оно пришло оттуда, то оно его как минимум знает настолько, чтобы спрятаться, и как максимум — настолько, чтобы при любой угрозе своей жизни устроить западню… Вокруг хижины, как я понял, следов вы не нашли? — Абсолютно никаких, — недовольно поджимает губы тот аврор, что и докладывал обстановку. — Ни крови, хотя тварь ранена, ни следов. Заклятия поиска тоже оказались бессильны, что только подтвердило наши мысли о темной природе существа. — Так что вы решили? — звонкий голос Амбридж кажется слишком неуместным, чтобы не обернуться на нее. — Найти и устранить, конечно же, если оно представляет опасность для остальных, — пожимает плечами Рома, поймав на себе ее дикий взгляд. — Нет, а что вы хотели, фрау? Чтобы мы позволили этой твари беспрепятственно находиться на прилежащей к школе территории? Наша задача — это сохранение безопасности жизни детей, а бегающая в Запретном лесу темная тварь в это понятие как-то не особо вписывается, знаете ли. — Предлагаю действовать параллельно, — говорит Дамблдор, поднимаясь со своего места. — У господ авроров и так слишком плотный график, чтобы посвящать поимке темной твари целые дни. Территория предполагаемого ареала огорожена, так что она не сбежит. А с утра — тем более до рассвета осталась всего лишь пара часов — в Запретный лес пойдут профессор Хагрид и профессор Воронович, так как в их компетенции я ни капли не сомневаюсь, а также отряд авроров. Если к ночи тварь не будет найдена, то мы попросим у Министерства дополнительный отряд. — Хорошее решение, Альбус, — согласно кивает командир, метнув в сторону подчиненных колкий взгляд, чтобы не вздумали воспротивиться. — Я возьму на себя утренний поход, так как хочется расправиться с этим быстро и без проблем. — Благодарю, Аластор. А у Ромы наконец что-то просыпается в памяти, и в командире группы авроров он узнает того самого Аластора Грюма, о котором так часто любил вещать на занятиях Отряда Поттер. Впрочем, личность легенды аврората его сейчас волнует в последнюю очередь: Дамблдор решает выпроводить Амбридж, оставив в кабинете только сокрытого под чужой личиной Рому и Грозного Глаза. Та не особо охотно подчиняется, уходя с таким сложным выражением лица, что остается ждать от нее какой-нибудь каверзы в ближайшие несколько недель. — Можете снимать маскировку, — барской волей разрешает Дамблдор, дождавшись, когда по ту сторону двери стихают последние шаги. Рома опасливо косится на равнодушно стоящего у директорского стола Грюма, но в несколько небрежных жестов рушит заклинание, после чего наконец гасит легкое удушье таблетками. — Ты где научился этому, парень? — раскатисто спрашивает аврор, а его волшебный глаз резко замирает, уставившись на Рому. — Он и научил, — безэмоционально отзывается он, убирая баночку с остатками таблеток в карман мантии. — А так, я еще много чего могу, если требуется. Правда, я не знаю, что сейчас буду втирать Моррису по поводу своего отсутствия, ну да ладно… — Что вы думаете о сложившейся ситуации? — подходя к окну и вглядываясь в чернильную темноту ночи, интересуется Дамблдор. — Девчонка сама виновата: ни один бы вменяемый человек на такой ор туда бы не сунулся. Вообще, на моей памяти, это его восьмой срыв и третья жертва — остальные две, что примечательно, тоже пришли сами. Сдается мне, что и там какая-то магия примешана, что-то вроде связи «хищник-жертва». И я думаю, что вы поняли, почему у него происходят срывы, — Рома замечает по отражению в окне, что директор косится в сторону глубокой чаши с мутным содержимым, стоящей у одной из стен. — Пережить такое… — Дамблдор тяжело вздыхает и качает головой. — Самое поганое, что он об этом периодично вспоминает. И чем более детально, тем тяжелее проходит рецидив. Я, правда, — признается Рома, — не знаю, что именно с ним случилось в ту войну, но именно после нее его начало так срывать. — Ты сказал, что срывов было восемь, — хмурится Грюм. — Но, какого черта, он оставлял так мало жертв? — М-м-м… Скажем так, — уклончиво произносит Рома, засунув руки в карманы мантии, — его можно остановить. Я понятия не имею, как это происходит, но он восстанавливается значительно быстрее и, самое главное, никого не убивает. — Так почему же его не остановили сейчас?! — от рыка Грозного Глаза просыпаются спящие до этого люди на портретах. — Она не захотела, — с усталой усмешкой отвечает он. — Или, более вероятно, не смогла понять, что его срывает, они в последнее время вообще не пересекались. В любом случае, Женя никогда не говорит о том, что и как делает. Я вот только в этом году узнал, что, оказывается, срывало его не два раза, а семь. А еще одна из самых больших проблем состоит в том, что он никого не узнает. — Подожди, Женя — это та маленькая блондиночка, что у Уизли зимой торчала? — получив подтверждение своим словам, Грюм хмыкает. — Такая малышка может успокоить такое чудовище? Такой химере, как он, убить ее — все равно что взмахнуть рукой. — Эта «малышка» могла успокоить меня в ломке. Одними словами, — сухо замечает Рома. — Кстати, о психах… — он оборачивается на Дамблдора. — Если вы собираетесь вернуть Падальщика в школу, то советую позвать Кр… Лизу. Хотя я так и не понял, что вы собираетесь делать, директор. — Дебора, попросите пожалуйста Филиуса позвать мисс Штандартову сюда, — обращается Дамблдор к портрету старой колдуньи в шелках. И продолжает, когда дама спешно удаляется: — Как я понимаю, профессору Вороновичу понадобится время для восстановления. И будет лучше для всех, если вокруг него не будет людей. Поэтому я настоятельно прошу вас, Аластор, увести свою группу как можно дальше от него, дабы избежать человеческих жертв. Надеюсь, Хагрид найдет какого-нибудь зверя, мощи которого будет достаточно для создания алиби. — Нет, это все крайне логично, — поправляется он. — Я неправильно выразился: как вы собираетесь его контролировать? — Вы что-нибудь слышали про Империо? — Да, но не уверен, что оно на него подействует, — после мгновения раздумий протягивает Рома. — Хотя я вообще без понятия, в каком состоянии он вернется сюда. Судя по тому, что имела место жертва… Ничего адекватного ждать не приходится. — Собственно, поэтому я и попросил Аластора остаться, — кивает Дамблдор, оглаживая бороду. — Тем более профессор Воронович сам попросил в случае чего подавлять его силой. Мне крайне не хочется прибегать к подобным мерам, но, увы, я не вижу никакого другого выхода. Если только попросить содействия мисс Чайки. — Не надо, директор. Ему только от одного ее запаха крышу окончательно снесет, да и Женя сама не согласиться делать все при свидетелях. — Ложится она, что ли, под него? — не выдерживает Грюм, странно хохотнув и скрестив руки на груди. — Аластор! — мягко осаживает аврора Дамблдор, в глазах которого мелькает стальной укор. — Да все нормально, — не может удержаться от усмешки Рома. — Потому что я и сам не представляю, как иначе она может его усмирить. Есть, конечно, версия, что она дает ему свою кровь, но это крайне маловероятно — иначе бы он точно не смог остановиться. А так… Не может же она останавливать его одними словами? Она, конечно, бывает весьма убедительной, но одно дело я в ломке и с уже обновленной привязкой, и совершенно другое погрязший в посттравмате Падальщик. Который совсем немного жрет людей. — Вы недооцениваете силу любви, мой мальчик! — высокопарно поднимает палец Дамблдор, свернувший на любимую тему. — Побойтесь бога, Дамблдор, — морщится он. — У Жени настолько запущенный комплекс матери Терезы, что она суется к нему даже такому. Не спорю, что это все очень здорово помогает, но поэтому затащить Падальщика к специалистам по его профилю нереально. Мы пытались, поверьте. У него и до этого были проблемы с доверием окружающим и паранойя, а у специалистов он закрывается еще больше. Вы говорите «сила любви», а я вижу только бегающую за светлым образом прошлого женщину и искалеченного войнами солдата, который отвергает собственные привязанности. И где тут та самая «любовь», разобраться трудно. — А я ему говорил, что эта аксиома действует далеко не везде, — подает голос Грюм, косясь в сторону Дамблдора. — У меня такая же чистая и искренняя «сила любви» к морфию и прочим веществам, если исходить из ваших заявлений, — Рома с долей сарказма усмехается. — У вас почему-то это как-то односторонне. Вы говорите «любовь», упуская такие грани как: зависимость, одержимость, влечение и банальная похоть. Человек не всегда подстраивается под шаблон, и не каждый способен испытывать настолько возвышенные чувства, какими вы их себе представляете, Дамблдор. Я всю свою сознательную жизнь говорил и доказывал Лизе, что люблю ее. Сердцем я принимал это именно за любовь, а вот головой как раз таки понимал, что все сводится к одержимости. А потом, знаете ли, и к желанию убить. Все имеет обратную сторону, Дамблдор, абсолютно все. Сколько людей было убито, сколько судеб искалечено, ради вашей «силы любви»? И вы упускаете это. Прекрасное стремление видеть во всем свет, только насколько бы вы не закрывались от тьмы, она продолжит существовать. Никогда не забывайте об этом. Он оборачивается на чисто символический стук в дверь и злорадно добавляет: — О, а вот и моя самая главная одержимость в жизни. — Не поверю, что ты подумал, что я не услышу, Белый, — недоверчиво вскидывает брови вошедшая Лиза. И переводит взгляд на остальных: — Доброй ночи, хотя она не очень-то и добрая. Судя по тому, что вам понадобилась я, Падальщика надо вернуть в школу и по возможности нейтрализовать. Говорю сразу: на долгие расхаживания я не настроена и в ближайшие полчаса хочу оказаться снова у себя в кровати. — Ха, я бы посмотрел на то, как ты будешь это делать, — недоверчиво заявляет Грюм, оглядывая ее с головы до ног. — Да очень просто, — не слишком дружелюбно парирует она, равняясь с Ромой. — Призову, поставлю блок и все: свою хозяйку послушать он обязан. Привязка полная и закрепленная, так что ярого сопротивления можно не ожидать. Сейчас я буду вершить не самую светлую магию, поэтому хотелось бы попросить вас, директор, чтобы в процессе сюда не ворвались бравые служители закона, всей душой желающие посадить меня далеко и надолго. А также я хочу знать, что он уже успел натворить, плюс что-нибудь глиняное, что не жалко разбить, и немного пространства под свои действия. Пока Дамблдор в сжатой форме рассказывает ей произошедшие за ночь события, о которых успели разузнать авроры, Лиза, получив желаемое, придирчиво рассматривает снятую директором с одной из стен тарелку с аккуратным золотым ободком по краю. Бить такую явно не дешевую и рукотворную вещь даже жалко. А с другой стороны, она же просила именно то, что можно будет выбросить. — …только стесняюсь спросить, зачем вам понадобилась тарелка, — завершает недолгую речь директор, в несколько взмахов волшебной палочкой скрывая любую рожденную в кабинете магию от посторонних. — Да на самом деле глупо вышло, — признается Лиза, костяшкой пальца сбивчиво почесав нос. — В момент первой привязки у нас не было даже ножа, как у всех нормальных людей. Только нехитрая посуда из глины, которую не помню кто из нас умудрился случайно разбить. Пара капель крови, детское любопытство, взрослые книги магии и фатальные последствия. Фатальные настолько, что Падальщик до сих пор в одиночестве воет где-то в лесах. Что ж, поехали. Она как будто между делом ударяет тарелкой об угол директорского стола и со всей силы сжимает в ладони один из самых острых осколков, напевно читая что-то. Кажется, что воздух вокруг Лизы становится плотнее, гуще и почти не дает сделать вдоха. Она перекладывает окровавленный осколок из одной руки в другую и начинает чертить на нем вязь из рун, не прекращая монотонное зачитывание призыва. Только вот с каждым словом, слетающим с губ, она хмурится и ожесточается все сильнее, чтобы буквально через минуту обряда сменить ленную расслабленность на судорожную напряженность. А потом и вовсе, не договаривая фразы, резко протягивает глиняный осколок Роме, чтобы после схватиться за сведенную судорогой руку. — Он сопротивляется, — шипит в качестве объяснения Лиза, морщась от боли и пережимая побелевшими пальцами предплечье, пока Рома, также пустивший кровь, продолжает призыв. — Видимо, кровь магов дает ему больше сил. — Но разве можно призывать так? — спрашивает Грюм, так и не уточняя, что имеет в виду. — Мы с Белым — две части одного целого. Я это он и наоборот, с поправкой на пол, характер и другие человеческие прелести, — не особо вдаваясь в детали, поясняет она, разминая сведенные судорогой мышцы. — Белого Падальщик тоже обязан слушаться, по идее. По факту на прямые приказы он реагирует, только когда они исходят от меня. В последнее время без всякого энтузиазма и далеко не сразу, потому что привязка была закреплена довольно-таки давно. А обновлять… — Лиза заминается, чуть поведя головой, — по определенным причинам не стали. — Я кажется задел вену, — равнодушно констатирует Рома, завершая начатый ею ритуал призыва и с долей удивления глядяя на свою ладонь, по которой стремительно течет кровь, каплями ползущая уже и по предплечью. — Где-то в ближайшие пять-десять минут он объявится. Не думаю, что он хочет такого отката за неповиновение, как сейчас. А еще, Дамблдор, — он ненароком опускает взгляд на заляпанный кровью пол, усыпанный мелкими глиняными осколками, — мы вам тут немного насорили… И советую открыть окно, если вы не желаете видеть Падальщика, расхаживающего по школьным коридорам. Он рассеянно пытается пережать вену пальцами, чтобы дать крови остановиться, и настолько оказывается захвачен этим занятием, что на раздавшийся через какое-то время вопрос деловито расхаживающей по кабинету директора Лизы вздрагивает и недоуменно поднимает на нее голову. — Кстати, что ты приказал ему в финале, Белый? Опять отсебятина? — спохватывается упирающаяся коленом в подоконник Лиза, с немого позволения Дамблдора воюющая с окном. — Человеческую форму пока не принимать, — вытирая кровь с руки протянутой Дамблдором марлей, отвечает он. Наконец, протяжно скрипнув, рама поддается, когда Лиза со всей силы дергает ее на себя. Директор решает не уточнять, что на зиму эти окна закрепляются магией. — Ну и полнейшую пассивность в отношении других, помимо твоего приказа полного подчинения и ненападения. А что? — Он тебе за это точно спасибо не скажет, — высовываясь по пояс за окно и с наслаждением вдыхая прохладный ночной воздух, заверяет Лиза. Она внимательным взглядом проходится по округе и оборачивается, услышав протяжное молчание себе в спину. К ее удивлению, пояснения ждут даже Дамблдор и Грюм. — Он же трансформировавшийся был, так? А ты его заставил принять животную форму, то есть трансформироваться вновь. Плюс на плюс дает полнейшую деформацию костей и ну очень болезненные ощущения. Подозреваю, что ты заставил провернуть такое уже во второй раз за ночь, иначе ничем другим его достаточно благополучный уход из-под носа властей я объяснить не могу. В общем… — договорить Лиза не успевает, отшатываясь от окна, в которое стремительно влетает что-то черное. Запинаясь за деревянную раму, оно падает на пол, по инерции проезжаясь дальше и оставляя после себя кровавый след. — Ничего себе он скоростной! — со смешанным чувством выдает Рома в параллель с «Падальщик, твою ж налево» в исполнении поднимающей птицу Лизы. — Что я тебе и говорила, — аккуратно держа в руках крупного ворона, лапы которого слегка дрожат, мрачно хмыкает она. — Он крылья сломал сейчас. Так что кровь на последние приказы ты расходовал зря. Он не то, что нападать не будет — он обратно обернуться не сможет. У-у-у, ты мой бедный, — Лиза осторожно проводит окровавленным пальцем по перьям тяжело дышащей птицы. И даже не одергивает руку, когда он оказывается в клюве ворона, только предупреждает: — Попытаешься откусить, Падальщик, словишь откат. Эх, как же тебя так угораздило, моя бедная маленькая чирикалка? — На какое там время вы назначили начало всей этой вакханалии? — подходя ближе к ней, спрашивает у директора Рома. — Сразу после завтрака, — напоминает Дамблдор, также подходя к держащей птицу Лизе. Он скашивает взгляд на клюющего ее и без того окровавленные пальцы ворона и цокает: — Только меня терзают смутные сомнения, что профессор Воронович сможет с утра присутствовать в Большом зале. — Сможет, — в один голос произносят Рома и Лиза под недоверчивые взгляды директора и Грюма. Лиза продолжает, вынимая палец из клюва ворона, отдавая птицу Роме и позволяя уже ему кормить ту собственной кровью: — Сейчас мы немного его простимулируем, чтобы он хоть чуть-чуть оправился после повторной трансформации и смог себе кости срастить. Ну и обернуться в человека, чтобы мы с Белым на него еще парочку блоков временных поставили. Но на деле это «сейчас» растягивается на полчаса, разрушив стремление Лизы вскоре вернуться спать: за окном уже более явно брезжит рассвет, а Дамблдор принимается обсуждать с Грюмом план предстоящей операции, пока они добровольно делятся собственной кровью. И в какой-то момент ворон неловко пытается согнуть крыло, что служит сигналом к окончанию «кормежки» и началу раздачи новой порции приказов, которые так или иначе сводят существование Валеры в первые дни после обратной трансформации к полнейшей покорности тем, кто будет решать за него возникшие проблемы. После Рома и Лиза осторожно опускают птицу на пол возле одной из стен, где Дамблдор заклинанием убирает все вещи, и, отойдя немного назад, в один голос приказывают ворону стать человеком. Миг — и перед ними сидит тяжело дышащий Валера, согнувший ноги в коленях и прижавший дрожащую ладонь к лицу. К стене он не прислоняется, держа спину судорожно прямой, чтобы большие черные крылья, при виде которых брови Грюма ползут наверх, не соприкасались ни с чем, кроме пола. Некогда белая рубашка кое-где порвана и тяжела от пропитавшей ее полностью крови. Сам Валера мертвенно бледнен, а сращенные неправильно кости, доставляющие ему немало боли, невольно приковывают взгляд. — Посмотри на нас, — все также в один голос, что удивляет Дамблдора гораздо больше вида профессора защиты от Темных искусств, приказывают Рома и Лиза. Валера отводит руку от лица и медленно, отчего хруст изломанных костей звучит особо зловеще, подчиняется, устремив пустой взгляд кроваво-красных глаз на них. Черты его лица хищно заостряются, еще сильнее усугубляя его сходство с птицей, а невольный оскал почти акульих зубов подтверждает совершенно очевидное: перед ними не человек. — Пи-издец, — протяжно констатирует Рома, со смесью удивления и безнадежности глядя на него. — Полнейший абзац. — Может, все-таки Женю, а, Белый? — странно слышать в голосе Лизы страх и неуверенность. — Чтобы у него еще и гон спровоцировать? — огрызается он, лихорадочно ища выход из положения. Устало потирая глаза, он снова повторяет, отворачиваясь к директору и Грюму: — Пиздец. Тотальный и беспросветный. Я не знаю, что с ним делать… Красная, — Рома резко поворачивает голову на пытающуюся разговорить Валеру Лизу, — попробуй немецкий. Он сейчас, кроме него, ничего не понимает. — Если сейчас он понимает вообще хоть что-то, — раздраженно парирует она, скрестив руки на груди и пристально глядя на сидящего перед ней Валеру. — Говорить можешь? Он отрицательно качает головой, а потом показывает сведенным судорогой пальцем на горло. — Значит, не все совсем плохо, — задумчиво отзывается Рома. — По крайней мере, он в состоянии отвечать на вопросы и воспринимать происходящее. — Только потому, что это спрашиваю я, — тяжело вздыхая, Лиза бросает взгляд на стоящие на директорском столе часы. — Спорю, что даже тебе он ничего не ответит. Ладно, давайте его окончательно обезвредим на какое-то время, и я пойду спать, потому что у меня завтра, точнее уже сегодня, крайне отвратительные занятия. Какие-нибудь пожелания, директор? — Профессор Воронович должен выглядеть и вести себя максимально естественно, должен быть в курсе той легенды, что вы создали ему и, самое главное, должен быть безопасен для остальных, — вдумчиво говорит Дамблдор, чуть хмуря брови. — Сразу после завтрака, на котором он будет обязан присутствовать, он с профессором Хагридом возле главного входа в школу встретится с группой авроров под руководством Аластора, и они все вместе пойдут в лес. Однако! — подчеркивает директор. — Однако при входе на территорию Запретного леса их группы разделятся, что позволит профессору Вороновичу выйти из-под влияния части приказов и уже в лесу начать реабилитацию. Как я понял, исходя из его видовых особенностей, нахождение в лесу ему необходимо. — Вы же понимаете, что один день ничего не исправит? — мрачно интересуется Рома, косясь на почему-то молчащего Грюма, не сводящего взгляда с Валеры. — Он от обычных срывов месяцами отходил, а после такого ему потребуется очевидно больше времени. И ему еще как-то уроки вести. Слушайте, сделайте так, чтобы Амбридж его наконец отстранила, а? За месяц преподавания она особо ничего испортить не успеет, а он хотя бы в лес уйдет и угрозы создавать остальным не будет. — Белый, у нас, помимо этого, существует еще одна проблема, — напоминает Лиза, — в которую нам настоятельно рекомендовали не вмешиваться. — Ага, мы уже «не вмешивались», и вот к чему это привело, — саркастично бросает Рома, кивая на равнодушно следящего за происходящим Валеру, которому был дан приказ не двигаться. — Есть одна идея, — берет слово Грюм, заставляя всех посмотреть на него. — Не поверю, что его не подозревали раньше. Воронович настолько явно давал всем понять, что он не человек, что остальные дурни посчитали это позерством, ха! Поэтому не думаю, что многие удивятся, когда мои ребята придут к нему с арестом. Ну и отведут его куда-нибудь, где его точно никто не тронет. И Амбридж довольна, и Вороновичу внеплановый отпуск. — Действительно хорошая идея, — соглашается Лиза. — Только сделайте все как можно быстрее, пожалуйста. Мы не сможем долго держать его под таким контролем. — На том и остановимся, — подводит черту Дамблдор, важно кивая своим мыслям. После еще десятка новых приказаний, формулировка которых не оставляет Валере ни единой возможности для какой-то импровизации и инициативы, Дамблдор наконец отпускает Рому и Лизу досыпать положенные часы, прежде удостоверяясь, что преподаватель защиты от Темных искусств выглядит, как обычный человек. В школе невероятно тихо и пустынно, и вся уже прошедшая ночь кажется то ли обычным кошмаром, то ли чересчур замысловатым видением, рожденным перегруженным таблетками сознанием. Безумный круговорот беспрестанно сменяющих друг друга событий заканчивается спокойной тишиной настолько быстро и плавно, что не успевший перестроиться организм ищет подвох в каждой тени, в каждом движении. Роме и Лизе странно идти вместе по коридору — почти рука об руку, как раньше — и не переругиваться или воплощать в жизнь страстное желание смерти другого, а молчать. Устало, загнанно и изнеможенно. И вся их ненависть, что из цели уже становится привычкой, не может заставить их остановиться и подчиниться ей, вынудив только напоследок пожелать друг другу спокойной ночи — как последний отголосок бессильной злобы. Но ночь не заканчивается так легко, невзирая на поднимающееся над кромкой Запретного леса солнце. И зашедший в спальню Рома убеждается в этом, увидев пять пар покрасневших от недосыпа глаз, с долей злости и ожесточенности устремивших свой взгляд на него. Он смотрит на непривычно сурового и мрачного Энтони, в этот раз не пожелавшего довольствоваться очередными загадками и странностями. Слишком уставшего от их общей лжи. И даже не удивляется, что и становится последней чертой для всех тех, кто ждал объяснений. — Где ты был? — и мнимое спокойствие в голосе Энтони — звенящее от напряжения — не вызывает у Ромы никаких эмоций. — Разве это важно? — Важно? — задыхается от нервного смешка Сэм, сидящий на своей кровати с ватой в носу. И срывается на крик: — Ты еще имеешь наглость спрашивать, важно ли это?! Рома подозревает, что на спальню была предварительно установлена заглушка, ведь на этот вопль, от которого зазвенели стекла в оконных рамах, пока никто не думал бежать сломя голову с целью выяснить, что они здесь устроили. — Да, имею, — все так же ровно отвечает он, проходя к своей кровати под змеиные взгляды окружающих. Не сомневающийся в том, что в любую секунду ему в спину будут нацелены волшебные палочки. — Посреди ночи нас будят такие крики, вся школа в панике, учителя бегают по спальням и устанавливают защиту, а ты сваливаешь непонятно куда и еще спрашиваешь, важно ли это?! — Сэм, — осаживает однокашника непривычно тихий Моррис. — Что «Сэм»? Что «Сэм»?! — рявкает Вишес, вскакивая с места. — Он мне, блять, просто так нос сломал! Только потому, что я оказался рядом! — Я не настолько сильно разделяю истерию Сэма, — подает голос сидящий напротив Мартин, — но я с ним согласен. Ром, что вообще происходит? — Я не знаю, — нужная фраза звучит, и его буквально оглушает от того ора, что воцаряется после. И в нем по слуху режет раздавшийся смех, истеричный и неадекватный:  — Ты серьезно?! — Не знаешь?! — давится несказанными словами Нисбет, у которого начинается нервный тик. — Достал заливать! Хоть раз скажи кому-нибудь правду! — Ты, блять, издеваешься что ли?! — у Сэма лопается терпение, и он вскакивает с кровати, в два счета равняется с Ромой и хватает его за рубашку, дергая на себя. Только один Моррис молчит, не разыгрывая из себя шута и внимательно следя за происходящим вокруг. И наконец встает с кровати, устав наблюдать за истерией окружающих: — Успокойтесь все, пожалуйста. Ром, прошу ответить мне только на один вопрос: разве Воронович левша? Я что-то не припомню ни разу, когда он при беспалочковой пользовался левой рукой. Повисает молчание, и торжествующий оскал Морриса выглядит как приговор даже не дрогнувшему Роме, на левой ладони которого красуется окровавленный бинт. — Нет, — с губ сама по себе срывается усмешка. Такая же змеиная. — Он правша. А потом действует на одних только рефлексах, перехватывая кулак Сэма в считанных сантиметрах от своего лица и резким ударом в лопатку устраивая подсечку, чтобы в следующее мгновение прижать к полу сокурсника уже ногой, до боли заводя ему выпрямленную руку назад. И под натужное пыхтение Вишеса поднимает голову на наставившего на него, подобно остальным, волшебную палочку Энтони. — Я спрашиваю в последний раз, — предупреждает Моррис, в глазах которого читается холодная решимость. — Где ты был? — Как неоригинально, — надменно улыбается Рома, а потом перехватывает и вторую руку Сэма, когда тот тянется за своей волшебной палочкой. — У Дамблдора я был, если вы так жаждете знать правду. Говорит только потому, что знает — этот ответ не скажет им абсолютно ничего. — Да? И что же он тебе сказал? — с убийственной иронией интересуется Энтони, подходя чуть ближе, но не опуская палочки. — Ничего, — со снисходительной улыбкой качает головой Рома, с силой удерживая хотевшего подняться с пола Вишеса. — Настолько «ничего», что ты опять умудрился покалечиться? — Ром, — неожиданно вступает Мартин. — Мы слишком на многое закрывали глаза, не требуя от тебя ответа. Мы считали себя твоими друзьями и старались входить в твое положение, считая, что однажды ты расскажешь нам все сам. Но теперь, когда вокруг происходит очередной пиздец, и ты оказываешься его непосредственным участником уже в который раз, мы не можем оставить все так, как есть сейчас. — На дружеский разговор это походит меньше всего, — Рома ослабляет хватку, позволяя Сэму вырваться и тут же оказаться рядом с Энтони. Оказываясь окруженным со всех сторон. — Ну уж прости, — разводит руками Мартин, скованно хмыкая и на какое-то мгновение становясь похожим на того самого Нисбета, который еще вчера спотыкался об латы и неловко отвечал на уроках. — Мы, может быть, и не поступили бы так, если бы сегодняшняя ночь ничем не отличалась от других. — И даже не пытайся использовать свои привычные фокусы, нас слишком много. На это высказывание Рома только пожимает плечами, свысока глядя на окруживших его парней. Не им указывать ему что делать. — Ром, я замечал слишком многое, но я молчал, — вздохнув, говорит Энтони. — Ничего не спрашивал, когда у тебя и Лизы изменился цвет глаз. Я молчал, когда Чайка зашивала тебе руку, после того, как ты очевидно зашивал ее себе сам. Молчал, когда видел синяки на твоем горле, сломанные руки Лизы, когда Помфри вправляла ей сломанные, блять, ребра! Как не мог не замечать того, что вы хотите друг друга убить! Списывал все на шизофрению, на тяжелое прошлое и еще на тысячу причин. Потому что думал, что это осталось в прошлом, что оно лично меня коснется не больше, чем страшная история, рассказанная на ночь. Но когда эта ночь становится реальностью, молчать я больше не могу! Он останавливается после своей запальчивой речи, внимательно глядя на продолжавшего надменно улыбаться Рому, словно проверяя, как он отреагирует на эти слова. Молчат и остальные, жадно вслушиваясь и запоминая новые сведения. — Знаешь, за то время, пока тебя не было, я успел много чего обдумать и сопоставить. Я давно подозревал, что вы с Лизой действуете не в одиночку. То, что с вами связана и Чайка, мне стало ясно после того случая, когда она тебя зашивала. А не связать Чайку и Вороновича просто невозможно. Я не знаю, зачем вы пришли в школу, я не знаю, чего вы добиваетесь, но все это зашло слишком далеко. — Чайка к Вороновичу никак не причастна. И ты меня прямо шпионом каким-то выставляешь, — не удерживается от комментария Рома, с равнодушием наблюдая за выводами Морриса. — А разве это не так? Мы не знаем о тебе абсолютно ничего: даже твоего возраста, не говоря уже об остальном, — сильнее сжимая палочку в руке, холодно чеканит Энтони. Воздух вокруг буквально трещит от напряжения. — А надо оно вам? — прямо спрашивает он, морщась и заставляя других дрогнуть. — Знать про мое прошлое, про эти чертовы шрамы, о которых вы спрашивали меня при любом удобном и нет случае? Знать то, что увидел Снейп, пусть там и не было сотой доли того, что было в моей жизни? — Ты мог рассказать хоть что-то! — язвительно замечает Сэм, сжимая кулаки до побеления. — Нет, не мог. Это не только мое прошлое. Рома знает, что ему следует сделать сейчас. До последнего слова, до последней интонации и последствий помнит полную формулу проклятия, которое собирается наложить на сокурсников. И даже не рассчитывает на то, что Энтони хватит сил сдержаться и утаить какую-то часть из того, что он уже успел наболтать. В конце концов, это действительно не только его прошлое. И его сокурсникам лучше его забыть ради их же безопасности. Правда, сейчас он совсем не уверен, что его сил хватит на то, чтобы стереть память пятерым. К черту. К черту все, у него просто нет выхода. — Не сможешь, — резким и каким-то не своим голосом бросает Энтони, глядя Роме прямо в глаза. — Девчонки нам напомнят, если что. Я тогда все слышал. И снова кривит улыбку: страшную усмешку триумфатора, загнавшую свою жертву в угол. Рома вскидывается и стискивает до боли в челюсти зубы. А потом и сам усмехается, глядя на Морриса безумным взглядом: — Сдохну, но этой ночи вы не вспомните. Потому что пройдена последняя черта. Потому что жертва, загнанная в угол, дерется, не зная усталости, до тех пор, пока не упадет замертво. И прежде, чем в него ударяют пять разных заклинаний, он успевает сказать только одно слово, вложив в него собственное отчаяние и усталость. Бесконечно темное, мощное и фатальное для тех, кто стоит рядом с ним. Мешает в себе собственную и чужую магию, сливая их воедино и тяжело выдыхая, стараясь проглотить бьющееся где-то в горле сердце. Пусть сейчас прибежит Снейп и оттащит их всех в лазарет. Пусть завтра все будут думать, что в их спальне рванул чей-то защитный амулет, потревоженный чужеродной магией. Сейчас, захлебываясь кровью, Роме наплевать на десяток-другой версий, которые придумают отпетые сплетники всего Хогвартса. Он наконец закрывает глаза, чувствуя, как уходит мир из-под ног и как кончается эта чертова ночь.