Химера

С того дня, как утро и завтрак Амбридж были триумфально испорчены визитом авроров с тушей огромного волка, которого тут же уволокли разбирать на ингредиенты для зелий, школьная жизнь полилась тихо и мирно. Многие до сих пор в лицах изображали реакцию Генерального инспектора на тварь из Запретного леса, но с каждым днем эта шутка надоедала всем все больше и больше. Но, несмотря на обманчивый покой, директорское кресло под Дамблдором шаталось: ни притащенная аврорами из Запретного леса туша главного виновника переполоха, ни усиление охраны в округе Хогвартса и Хогсмида не могло избавить его от постоянных писем обеспокоенных родителей и попечительского комитета. Дамблдор старался держаться из последних сил, не привлекая внимание ни учителей, ни учеников, так что последние были захвачены только перспективой предстоящих экзаменов и визита к своим деканам для факультатива по выбору будущей профессии. Но, несмотря на свои заботы, за Дамблдором все же следили. Женя уже шестой день подряд приходила на завтрак с надеждой не застать на нем отлучившегося в Лондон по своим делам директора. Тот как назло никуда отлучаться не планировал, встречая заходящих в Большой зал на трапезу учеников приветливой добродушной улыбкой, при виде которой ее настроение падало все ниже и ниже. Конечно, это не могли оставить без внимания Фред с Джорджем, которых Жене пришлось посвятить в свою цель. Услышав, что подруге нужно во что бы то ни стало пробраться в кабинет директора, близнецы Уизли многозначительно переглянулись и клятвенно пообещали выяснить и сообщить, когда Дамблдор хоть ненадолго отлучится из школы. И Женя ждала этого дня сильнее, чем когда-либо в последние полгода. Она стала рассеянной. Даже английский, с которым Женя в общем-то давно освоилась, начал заметно западать: благо бдительная Гермиона всегда была рядом, чтобы указать на ошибку в построении предложения или в написании слова. Вещи сами валились из рук. Так буквально за несколько дней она лишилась трех чернильниц и двух учебников, со страниц которых ей не удалось вывести чернила. Правда, все вокруг списывали такие оплошности на приближающиеся экзамены, в преддверии которых студенты пятого и седьмого курсов начали сходить с ума. Женя честно старалась готовиться к СОВ: она следовала расписанию, специально для нее составленному сердобольной Грейнджер, зубрила параграфы учебников и составы сложных зелий, даже — невиданное дело — вместе с однокашниками собиралась пару раз в неделю для практики в трансфигурации под контролем самой МакГонагалл. Только в руках сам по себе чаще начинал оказываться карандаш или мелки пастели, а вместо листов конспектов на коленях появлялся альбом с плотной бежевой бумагой. Женя, кажется, за всю учебу в Хогвартсе никогда столько не рисовала, как в последние дни. Пейзажи, натюрморты, наброски портретов людей вокруг — она рисовала все, что видела: учителей, заснувшего над учебниками в библиотеке Гарри; сидящую с ногами в кресле в окружении горы пергаментов Гермиону, грызущую кончик своего пера и хмурящуюся; пришедшего с тренировки по квиддичу Рона или же вечно всполошенных Фреда и Джорджа. И даже то, что видела невероятно давно: искренне улыбающегося Рому, умиротворенную Лизу и покойную Графиню. И как бы не старалась, как бы не силилась остановить твердо выводящую руку — рисовала Валеру. Таким, каким помнила. Таким, каким для нее он не станет больше никогда и какого не видел никто из обитателей Хогвартса. И злилась саму на себя, потому что именно он получался у нее лучше всего: каждый штрих, каждая тень ложились так, как надо, чтобы перейти тонкую грань между рисунком и явью. И именно поэтому так боялась случайно оставить где-то альбом со своими работами. Она начала выпадать из реальности настолько, что переставала слышать что-либо вокруг. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в один из дней она пропустила почти весь диалог Золотого трио, сидящего рядом с ней на диване. — Гермиона, но ты не можешь отрицать того, что это вполне мог сделать тот волчара! — горячо воскликнул Рон, грозно глядя на машинально перелистывающую страницы книги подругу. Вздох вырвался сам собой: который день подряд они обсуждали одно и тоже, поэтому не было странным, что Женя почти сразу же перестала их слушать, полностью уйдя в свои мысли. И если бы она не размышляла днями напролет о том же, то ее жизнь стала бы гораздо проще. — Я и не отрицаю, — спокойно парировала Грейнджер, захлопывая книгу. — Но это очень удобное алиби, и это, Рон, ты тоже должен понимать. — Но мы не можем доказать обратного, — включился в диалог Гарри, — и проблема именно в этом. Да, мы знаем, что Воронович химера, но мы не можем утверждать того, что в убийстве виновен именно он. Тем более той ночью он точно был в школе! — Покров, — обрубила Грейнджер. Было ясно, что эту версию они прорабатывали не в первый раз. И мученически вздохнула, потирая переносицу: — Покров, Озеров и его драка с сокурсниками. Прозрачно настолько, что плакать хочется. — Но это же тупо! Женя еле удержалась от смешка: она всецело разделяла эмоции Гермионы относительно действий Ромы и Лизы. — Других правдоподобных версий у меня нет, — Грейнджер развела руками. — Есть только одна вещь, которую я никак не могу понять. — Почему это произошло? Вроде как на ровном месте. — Именно, Рон. Если мы поймем причину, то все встанет на свои места. Но у меня складывается ощущение, что мы упускаем что-то очень важное, словно последний фрагмент. Потому что адекватной причины я придумать не могу, а что-то тупое явно не в стиле Вороновича. — Есть способ узнать, — вдруг подала голос Женя, заставив троицу обернуться на нее. — Только он незаконный. Она вовсе не хотела, чтобы к ее поискам присоединились еще и они, но другого выхода не видела: без их помощи она точно не сможет попасть к директору в кабинет. А она была обязана узнать причину, по которой случилась та самая ночь, пусть и предчувствуя, что ничего хорошего из этого не выйдет. Гермиона обязательно не упустила бы из внимания ее попытки добраться до покоев Дамблдора и гораздо легче было действовать с ней заодно, чем придумывать очередные оправдания и ложь: она слишком устала от необходимости врать абсолютно всем, и сейчас ей все равно, к чему приведут последствия неосторожно брошенной фразы. Они знали, что Валера химера, и смысла скрывать это не было. Предполагали они — конечно же, с посильной помощью Гермионы — и что ему больше сотни лет, так что если это всплывет наружу, то Жене не придется вмешиваться в их память. Тем более планировать эту аферу, имея в своем распоряжении мозги Грейнджер, удачу и тягу к приключениям Поттера и адекватный взгляд со стороны Рона, казалось более удачной затеей, чем пытаться справиться самой, пусть и имея в помощниках Фреда и Джорджа. — Тебе-то с этого какая польза? — нахмуренно поинтересовался скрестивший руки на груди Рон. — Да брось ты, — Женя поморщилась. — Мы ведь говорим обо мне: той самой, которую травила вся школа за ничем не обоснованные слухи и сплетни о нашей с ним связи. Конечно же, мне нет никакого дела какого черта случилось это все! И я совершенно не хочу разобраться в причинах этой круговерти одних из самых веселых событий в моей жизни, ты что. — Все, все, я понял, — уши у Рона сильно покраснели. — Я понял, извини. Положение спас Гарри, видя, что Женя была вполне в духе продолжить перепалку: — Так что за способ? Она рассказала им все, что могла, впечатлив Золотое трио своей откровенностью. Умолчала разве только того, кто и дал ей наводку пробраться к Дамблдору и перерыть все вверх дном в поисках правды, обосновав свое решение мифическим всеведением директора. Оправдание своей логичностью впечатлило даже Гермиону, задумчиво прижавшую палец к губам, весомо кивавшую в течение всего рассказа и в конце задавшую только один вопрос: — Как ты планируешь пробраться к нему в кабинет? — Фред и Джордж обещали разузнать пароль и дату, когда его дольше всего не будет на месте. Я не имею понятия, сколько нам придется провести там, и что вообще надо искать, поэтому лучше планировать все с запасом времени на непредвиденные ситуации. Я слышала, что часть отчетов авроров все еще хранится у него, поэтому имеет смысл сделать набег на его кабинет даже ради этого. В конце концов, кто-нибудь может остаться страховать, пока остальные будут переворачивать все вверх дном. Я бы сделала все одна, но, — Женя с горечью покачала головой, — риск быть пойманной очень велик. Даже если я буду знать пароль от кабинета, я не в курсе, как до него добраться. У меня не было бы никакой страховки, помимо Фреда и Джорджа, и даже если они мастера подобных проделок, у меня с этим плохо. А я очень сильно не хочу, чтобы им перепадало из-за моей придури. — Только из-за этого? — многозначительно вздернула бровь Грейнджер. — И да, вы бы меня из-под земли достали, узнав, что я что-то планирую. Если вы так любите совать свои носы в чужие дела, то давайте хоть раз сделаем это согласовано и вместе. — Звучит как отличная идея! — Гарри с Роном с энтузиазмом переглянулись. С того памятного разговора дело пошло значительно легче. Легче настолько, что Женя всерьез задалась вопросом, почему раньше не додумалась сотрудничать с Золотым трио. Когда близнецы Уизли наконец сообщили ей пароль и дату, их общее дело перешло в свою финальную стадию создания себе алиби. Проще всего было Гермионе — искать гриффиндорскую умницу в библиотеке не стали бы, к ней же присоединилась и Женя: они в лицах разыграли в общей гостиной сценку, в финале которой Грейнджер клятвенно пообещала натаскать ее в трансфигурации. Сказано это было с долей угрозы в голосе, поэтому желающих разделить с ними вечер в библиотеке в компании книг не нашлось. Рон сослался на индивидуальную тренировку по квиддичу, воинственно тряся метлой перед капитаном команды, Гарри же не захотел заморачиваться и не придумал ничего, здраво рассудив, что его репутация позволяет искать ему приключения на свою голову без алиби и любых оправданий. Наконец день икс настал, преподнеся ей еще один сюрприз в виде красивой серебристой мантии в руках Поттера. Что это за вещь, она поняла позднее, когда Рон накинул ее на них с Гермионой, скрывая от окружающих глаз. Втроем было тесновато, и ему пришлось согнуться в три погибели, чтобы ноги предательски не торчали из-под края мантии. Гарри же решил идти прямо и не таясь, вняв совету прятать все на самом видном месте, рассудив, что ни у кого не возникнет вопросов о том, что же понадобилось ему от директора. Отследив по волшебной карте, существование которой вызвало у Жени холодный пот по спине от одной мысли о том, что они уже успели по ней увидеть, Амбридж, Филча, миссис Норисс и еще с десяток угрожающих срывом операции людей, они, скрестив пальцы в молитве на успех, двинулись в путь. Эта часть плана прошла успешно, насколько успешной она могла быть с запнувшейся на ровном месте Женей, оглушительно чихнувшим в пустом коридоре Роном и тихо ругающей его себе под нос Гермионой. На Гарри было страшно смотреть: завидев в одном из концов коридора Снейпа, он сдавленно и с вымученной улыбкой зашептал, что если кто-то из них сейчас издаст хотя бы звук и привлечет внимание декана Слизерина, то он сделает с ними все, что подскажет ему фантазия во имя возмездия. Троица предостережению вняла и незаметно шмыгнула за поворот, ловко минуя опасность. Стоя перед отъезжающими в стороны горгульями, охраняющим вход в директорский кабинет, Женя поняла, что пути назад нет и перевела дыхание, впиваясь ногтями в ладони. Сейчас или никогда. Внутри пристанище Дамблдора было таким же, каким Женя помнила его с конца лета: те же портреты на стенах, те же странные приборы и куча бумаг на столе. Гермиона, первой сбрасывая мантию, рявкнула какое-то заклинание, и люди на портретах застыли. Теперь их точно никто не увидит. Она судорожно бросилась к директорскому столу и без какого-либо священного трепета с ногами забралась в кресло, принявшись ворошить бумаги и приказы. Рон с Гарри последовали ее примеру и рассредоточились по кабинету, пытаясь найти хоть что-нибудь, что приведет их к правде. В голове Жени сама собой сложилась ассоциация с ворами-домушниками, но она отогнала ее прочь, вновь вдумчиво проходясь взглядом по окружающему пространству. — Нашла! — радостно воскликнула закопавшаяся в горе бумаг и взъерошенная Гермиона, доставая на свет лист пергамента. — Отчет авроров о ликвидации! Она стала быстро зачитывать его вслух, но бумага содержала в себе только скупые факты: прошли столько-то, устранили во столько-то, принимали посильное участие те-то и те-то. С каждым новым словом энтузиазм на ее лице постепенно затухал, сменяясь разочарованием. Меж тем Гарри, встав у одного из многочисленных шкафов и глядя в свое отражение на створках, попытался пригладить непослушные волосы и случайно задел дверцу локтем. В деревянной стенке шкафчика на подставке что-то щелкнуло, привлекая внимание остальных, а его створки раскрылись, чтобы позволить неглубокому каменному сосуду, опоясанному по краю резными письменами и символами, предстать перед глазами. От его содержимого, мерно колыхающегося в чаше, исходило яркое серебристое свечение, бликами отражающееся в стеклах кабинета. — Ребят, это же… — завороженно прошептал Гарри, склоняясь над сосудом все ниже и ниже, протягивая пальцы к его содержимому. — Гарри, нет! — отчаянно воскликнула подавшаяся вперед Гермиона, смахнувшая на пол добрую часть документов со стола директора. Но она не успела вмешаться, и Поттер сделал то, что у него получалось лучше всех вокруг: рванулся очертя голову навстречу приключениям. Он застыл, опустив лицо в чашу, и, вздрогнув, усиленно замахал рукой, призывая остальных немедленно последовать его примеру. Каменный пол сам по себе уплыл из-под ног, чтобы в следующее мгновение смениться на холодную землю. Женя едва успела обернуться, как рядом с ней возникли Гермиона и Рон, которым едва хватило места. Они оказались в какой-то маленькой комнате с земляным и очень низким потолком. По бокам стен были нары, но сейчас на них никто не спал, пусть за окнами клубилась непроницаемая и душная темнота ночи. Гермиона брезгливо поджала губы, одергивая край стелющейся по земляному полу мантии, и еще раз возмущенно посмотрела на Гарри, не давшего ей времени продумать свои действия. Но буквально в следующее мгновение она в ступоре замерла, шокировано крутя головой по сторонам. — Это чье-то воспоминание, — почти уверенно произнес близоруко щурящийся от полумрака вокруг Гарри. — Только что это за место? Ему хотелось задать другой вопрос: в чью же именно память им «посчастливилось» попасть и сколько это продлится, прежде чем они успеют вернуться в реальность, но, оглянувшись на остальных, Гарри решил промолчать, потому что видел, насколько велики паника мечущейся из стороны в сторону Гермионы и любопытство Рона, неуверенно переминающегося с ноги на ногу. — Ну это явно не Хогвартс, — озвучила свои мысли вслух Женя. Она отбросила короткие пряди с лица, заметив задремавшего за щербатым и сильно покосившимся столом телефониста, сжимающего в руке телефонную трубку, из которой призывно доносился чей-то голос. В стеклах его круглых, как у Гарри, очков скользяще отражались дрожащие блики керосиновой лампы, сделанной из погнутой ржавой консервной банки и почерневшей веревки. Женя захлопала глазами, окончательно осознав, что никакой страховки извне у нее не осталось, и рассеянно выдала: — Черт. И если Рон от такого комментария нервно засмеялся, то Гермиона тяжело вздохнула, готовая сейчас высказать все то, что она думает об умственных способностях Гарри и, в особенности, Жени, но ее самым наглым образом перебили: — Кто-нибудь разбудите Сашку! — бойко раздалось в одном из углов землянки. Пятикурсники вздрогнули и повернулись на голос. На краешке нар сидела девушка, болтая ногами и положив на колени какую-то сумку грязно-зеленого цвета. У нее были короткие, чуть вьющиеся белокурые волосы, а в серых и мерцающих в тусклом свете лампы глазах читался непонятный азарт. Нельзя было сказать, что она некрасива, но впавшие щеки, тонкие запястья и бледная кожа делали весь ее вид каким-то болезным. Девушка явно скучала: это было видно по ее бегающему по землянке взгляду, ищущего за что зацепиться и чуть поджатым и потрескавшимся бледным губам, которые она то и дело нервно покусывала. — Почему мы ее понимаем? — озадаченно почесал в затылке Рон, которого больше интересовало то, может ли он потрогать фитиль этой странной лампы. Палец прошел насквозь, даже не почувствовав обжигающего тепла огня. Рон обернулся и с легкой тревогой, читавшейся в нахмуренных бровях, спросил: — Это же точно не английский! Гарри, что вообще происходит? — Видимо, обладатель воспоминания понимал этот язык, поэтому понимаем и мы, — неуверенно пояснила Гермиона, деловито оглядываясь и подбоченясь. Спиной ощутив немое недоумение остальных, она нетерпеливо решила: — Хотя надо будет поискать информацию об этом в библиотеке! Я надеюсь, что мы скоро отсюда выберемся, потому что у нас нет никакой страховки! Неожиданно она выдохнула, осененная догадкой, и затарабанила: — Я знаю, что это! Это был Омут памяти! — Чего? — тупо переспросил Рон, чуть поморщившись, словно это могло помочь ему понять подругу. — Не «чего», а Омут памяти! — с чувством важности момента поправила Гермиона. — Мощный артефакт, который позволяет видеть воспоминания и быть самым настоящим свидетелем событий, произошедших с тем человеком, который отдал их. Не потухшее еще в ней желание продолжить лекцию о свойствах магического кубка прервали сами участники воспоминания. — Да пусть спит, он целый день новости слушает, — раздался широкий зевок, и второй человек лениво потянулся, делая свет в керосиновой лампе чуть сильнее. У него было крайне измученный вид, словно он не спал уже несколько дней, а глаза горели тусклым и как будто бы лихорадочным огнем. Он был уже достаточно стар, чтобы изъеденное глубокими морщинами лицо в неясном свете не наводило мысли об восковой, даже предсмертной, маске. — Черте что сейчас творится на том берегу. — Слухайте, а Руслана-то не прэбили? — с запоздалым беспокойством спросил третий парень, сидящий у самых нар, взъерошив короткие русые волосы. Его фразу понять пятикурсникам было гораздо сложнее: он даже отдельные буквы произносил отлично от остальных, смещая часть интонаций и ненамеренно заменяя некоторые гласные на другие. По его голосу и неуверенному тону сразу стало ясно, что он задал этот вопрос только из-за того, чтобы сказать хоть что-нибудь и разрушить эту слишком тревожную атмосферу, что витала в воздухе и отзывалась покалыванием на коже. Руки его, почему-то грязные, тоже выдавали сдающие нервы, постоянно вертя и ломая в пальцах мелкие светлые щепки, отколотые от и без того щербатой и единственной деревянной стены. Пятикурсники вздрогнули и одновременно обернулись на говоривших людей. — Это воспоминание Вороновича?! — с удивлением и радостью воскликнула Гермиона, глядя на ошарашенных этой новостью сокурсников. Женя, до этого вдохновленная тем, что смогла найти нужное ей, прикусила язык, молясь, чтобы в этом воспоминании не было ничего компрометирующего. Не дай бог где-то в прошлом засветится она или Рома с Лизой. Но где-то в душе кольнула тревога: если это военные воспоминания, то чем же они обернутся в итоге? Что же произошло тогда, что он забыл всю свою прошлую жизнь? Доверить такое Дамблдору казалось слишком рискованным, чтобы не ждать подвоха. Женя нервно поджала губы и нахмурилась, первее всех оборачиваясь на покосившуюся дверь при звуке быстрого шага. Неожиданно дверь в землянку с ноги открылась, заставив стоящего рядом Рона нервно шарахнуться в сторону, чуть не налетев на какие-то сваленные грудой в углу деревянные ящики. Вошедшим действительно был Воронович: в военной форме, с накинутой поверх плащ-палаткой, которую Гарри, Гермиона и Рон приняли за мантию, чуть более молодой, осунувшийся, но до неприличия счастливый. У увидевших его пятикурсников вид нынешнего преподавателя вызвал подозрительное недоумение: никакого злорадства, хитрости, дьявольского коварства — чего-то, что составляло Вороновича, которого они знали — они среди эмоций, на удивление открыто читающихся на его лице, не увидели. Разве что привычное самодовольство, но даже оно не было похоже на то гордое осознание собственного триумфа, что они привыкли наблюдать в обычной жизни. — Я выиграл! — победно объявил Воронович, заходя внутрь и закрывая за собой скрипящую дверь. Пятикурсники с недоумением посмотрели на него, а потом на сидящих в землянке людей. Что-то здесь было странным, неправильным. Не в их позах, не в их одежде — изодранной, перепачканной пылью — и даже не в этом месте. Взгляд этих людей был острым, каким-то встревоженным, как будто они постоянно ждали какой-то опасности. Даже Воронович казался каким-то неправильным, неестественным. — Да ладно! — чуть подался вперед один из мужчин, мрачно ухмыляясь. Сидел он почему-то криво, постоянно прислоняясь к деревянному настилу стены с торчащими щепками, за которые цеплялась его одежда и которые продолжал отдирать парень помоложе. — Славка уж забоялся, что тебя поймали! Как там, кстати? Сломав в сильных пальцах толстую щепку, откликнувшийся парень уязвленно вскинулся и кинул на задевшего его старшего товарища грозный взгляд. — Более-менее спокойно, — равнодушно оповестил Воронович, плотнее закрывая дверь. — Бабы в хуторе меня чуть вилами не закололи, когда я к ним пришел. Уж больно гансы пулеметами строчат. — Гансы? — переспросил Рон, оборачиваясь на Гермиону. — Судя по обстановке вокруг и их поведению, это начало сороковых, — деловито заключила Грейнджер, в подтверждение своим словам подойдя к спящему связисту и, склонившись над ним, пробегаясь глазами по строчкам лежащих рядом с ним бумаг. — Так и есть, четырнадцатое июля сорок второго года. Женя вздрогнула, привыкнув к скудному и постоянно дрожащему от дыхания освещению. Значит, точно Великая Отечественная. Тяжело вздохнув и потерев глаза, она попыталась придумать, что будет делать, если компромат все-таки найдется. Навряд ли бы он отдал Дамблдору воспоминание, раскрывающее его настолько сильно, но сейчас она была готова к любому варианту. Но вдруг осеклась, медленно поднимая голову, услышав голос блондинки, которая судя по всему была санинструктором. — И не страшно было? — с придыханием спросила девушка, вставая с нар и кладя на нее свою сумку с красным крестом. Она мило улыбнулась, отчего ее лицо чем-то отдаленно напомнило лисью мордочку, и подошла ближе к Вороновичу. — Там же до хутора надо степь пройти, а это почти передний край! — А чего бояться-то? — пожал плечами он, доставая из-за пазухи бутылку с чем-то мутным. — Тысячу раз убили бы уже, если бы суждено было. — Ну ты даэшь, командэр, — с уважением протянул Слава, мигом отошедший от обиды, вставая на ноги и подходя к столу. Он алчно посмотрел на бутыль самогона и усмехнулся, поднимая взгляд на Вороновича. — Даремно мы це затэяли… Бабы, колы завтра оборону оставим, Дунайського знайдуть и пожалуются, мовляв, солдаты найдорожче вытбирають! Несмотря на полную неспособность перевести для себя эту фразу, пятикурсники поняли, что не благосклонно настроенные жительницы хутора вполне могли дойти до командования и донести на солдатский произвол. Если, конечно, к тому времени здесь еще останется армия. — Да не гони, — скептически поморщился второй мужчина, с раздражением отдергиваясь от колючих щепок неструганных досок, впившихся ему в спину. — Баб до Дунайского никто не допустит, да и если они его и найдут… Жаловаться из-за бутылки самогона? — Петро Семеныч, — ласково, словно душевнобольному, принялся доказывать Слава, принимая и любовно поглаживая протянутую ему бутылку, словно большего счастья в его жизни не существовало, — бабы нам чого хочите из-за выдступу припишуть: пропащих коров, самогонку або еще чого горше. — Славка, говори медленнее, а? Я против суржика ничего не имею, но иногда ни черта не понимаю из того, что ты там «гутаришь»… Да и ладно вам всем, выкрутимся как-нибудь. И вообще я там на хуторе торговался как не в себя, так что не «отобрал», а заработал, — недовольно поморщился Воронович, устало проводя рукой по лицу. Вдруг он хитро усмехнулся, заметив крадущуюся блондинку. — Товарищ Нинель, — шутливо-серьезным тоном произнес он, вставая по стойке и оборачиваясь на прошедшую к нему девушку. Женя и Гермиона недоуменно наклонили головы набок. Если второй было просто интересно, что происходит, то первая все пыталась найти ответ на вопрос, что это за Нинель такая. И, какого черта, они так с ней похожи. Или же это игра воображения и плохого освещения? Женя с презрением скривила тень улыбки, высокомерно косясь на девушку из прошлого Валеры. — Командир третьего пешего разведывательного взвода сто девяносто восьмого… — Хватит вже офицальности! — недовольно проворчал Славка, не сводя взгляда с бутылки. — Старший лейтенант Руслан Воронович приказание исполнил! — продолжал кривляться внявший стону товарища Валера перед горделиво вздернувшей нос, словно какой-то маршал, Нинель. — Да ты мой молодец, — с нежностью и едва сдерживая смех, похвалила она, приподнимаясь и целуя его в щеку. — Только если завтра попадешься Дунайскому — пеняй на себя. — Кто она? — в один голос спросили Гарри и Рон у сокурсниц, думая, что хотя бы они разбираются в происходящем. — Медсестра, — предположила Гермиона, краем глаза наблюдая за вовсю заигрывающими друг с другом Вороновичем и Нинель, которую он приобнял за талию. — Только почему он вообще ни разу не упоминал ее имени? — Санинструктор. Медсестры только в госпиталях. Да и как будто он вообще что-то про себя рассказывал… на войне многих убивают, — усмехнулась Женя, брезгливо глядя на воркующую парочку. Интересно, какой эта девушка была у него по счету в батальоне? Хотя сейчас он еще наверняка помнил, что… Женя резко нахмурилась и оборвала свою мысль. С каких это пор ее волнуют его отношения с другими женщинами? К началу той войны все было уже давно кончено, и она просто не имеет права злиться на него из-за желания найти себе кого-нибудь. Не. Имеет. Права. Какого черта он смотрит на нее с такой нежностью?! — …а сходи-ка мне за табаком, — усмехнулся Воронович, наклоняясь к Нинель. Та облегченно вздохнула, ожидая чего-то более страшного. Как минимум, визита к командованию или чего более злодейского. — И мени! — подключился Слава, любовно прижимая к себе бутыль с вожделенным самогоном и прижавшись к ней небритой щекой. — Курыть страх як хочется! — До рассвета точно управишься, даже если в хутор пойдешь, — глядя в окно, спокойно констатировал Воронович и, вдруг нахмурившись, перевел взгляд на спящего связиста и громче сказал: — Эй, товарищ Больцман, время просыпаться и быть ушами Родины! Там же наверняка говорили, что так гансы сегодня ночью разошлись. Я своих парней зазря за языком не пошлю, пока ты мне сведений не дашь! — Языком?! — недоуменно переспросил Рон, но Гермиона зло шикнула на него, прижав палец к губам. Когда он хотел спросить еще что-то, она озлобленно отмахнулась, внимательно прислушиваясь к разговору. На самом-то деле Грейнджер не слишком понимала всей сути происходящего, но одно она знала точно: если Рон не прекратит бубнить себе что-то под нос, то она еще долго не сможет разобраться в ситуации. — Да не сплю я… — а голос у связиста несчастный и до ужаса усталый. Он поднял голову, приложил телефонную трубку к уху и уже бодрее произнес, подпирая кулаком щеку, на которой явно отпечатался след от смятой ткани рукава, чтобы вновь не свалиться от слабости: — «Дон», «Дон», я «Тетерев»… Тоже заснули?.. А, понятно все с вами. Как там обстановка? Чего они там так строчат?.. Больцман кивнул и, нервно вздрагивая и зевая, попрощался с кем-то на том конце провода и доложил: — Все спокойно пока что. Говорят, фрицы чего-то задумали. Товарищ командир, а на кой ляд мы тут седьмые сутки отшиваемся? — У Дунайского спрашивай, я-то откуда знаю, — раздраженно огрызнулся Воронович, к которому тут же прильнула Нинель. Он перевел взгляд на нее и тоном настоящего диктатора заявил: — К исполнению приказа приступить. — Какой ты занудный иногда бываешь! — недовольно поморщилась она с чувством оскорбленного достоинства, подхватив кинутую Славой сумку и бросив напоследок: — Вот вернусь… — Вернись для начала, — вдруг усмехнулся Воронович, делая огонь в керосиновой лампе ярче. — А потом уже поговорим. Дунайский, вроде, сейчас по траншеям бегает — смотри не попадись. А если и попадешься, то не вздумай говорить, что это я тебя послал. Мне к начальству пока соваться резона нет, особенно когда оно не в духе. Пока к вам шел, слышал, как он наших инженеров дивизионных гонял линейками высоту траншей измерять. — У-у-у, — со знанием дела поморщился Славка. И, видимо, из-за обуявших его эмоций заговорил еще более неразборчиво: — Тоде дело дрянь. Нам з Колькой Шарапиным тэж недавнэ влетело, як вроде мы неправильно кулемет наш поставили. Яко на полметра його в сторону надо було, а то, що там на камнях не закрепиться — рази ж такое начальство волнуэ? — Может, и волнует, а приказы свыше, как говорится, не обсуждаются, — хмыкнул Воронович и, обернувшись в сторону стоящей у двери Нинель, спросил: — ты еще здесь, что ли? Нинель обернулась и совсем ребячески показала ему язык, словно дразня его за серьезность. Усмешка Вороновича тут же превратилась в снисходительную и даже нежную улыбку, стоило ему только это увидеть. Женя с силой сжала губы, чтобы сдержать ползущую из глубины души обиду с львиной долей ненависти, от которой темнел мир вокруг. Надо же, как разлюбезничался, а она бы на такую выходку получила бы кучу язвительных высказываний. А тут он улыбается в ответ, словно действия этой дурочки кажутся ему милыми. Женя в презрении скривилась. Лицемер. Может, поэтому и не стал прощаться тогда, не видя смысла давать опрометчивые обещания и надежды. Теперь уже Женя не была уверена, что их совместное прошлое не было смесью из лжи, фальши и какой-то безвкусной театральщины. Теперь она уже не была уверена, что всегда испытывала к нему что-то помимо раздражения и ненависти. Пятикурсники расступились в сторону, когда Нинель прошла мимо них, а потом вновь повернули головы на оставшихся в землянке людей. — Рассвет, наверное, красивый будэ, — мечтательно произнес Слава, глядя как за окном понемногу начинает светать. И отчего-то совсем грустно добавил: — Интересно, долго мы еще выдступать будемо? — Кто его разберет, — мрачно буркнул Воронович, запуская пальцы в волосы. Курить действительно хотелось невероятно сильно. — Дунайский нас давно бы уже отозвал отсюда, но сделай бы он это — его бы сразу под трибунал погнали. Неразбериха не только у нас одних. Я за языком с парнями постоянно хожу, но все они твердят одно и то же, мол, мы простые бойцы, мы ничего не знаем. Хотя я допрашивал. Я ой как допрашивал… Он, растеряв былую бодрость, подошел к столу, ногой пододвинув стул, устало рухнул на него. На мгновение застыв, Воронович опустил сложенные руки на обшарпанную деревянную столешницу, а потом обреченно положил на них голову. — И вообще непонятно, что делать, — совсем уж тихо пробормотал Воронович, на которого сочувственно покосились остальные. — Тащим мы этих языков, тащим, а толку ноль. Атаки если и планируются, то мы узнаем об этом гораздо позднее, чем нужно, хоть и работаем на износ. Да и не атаки это, а так… Затишье. — Затишье бывает только перед бурей, — высокопарно произнес Саша, откладывая телефон в сторону, снимая очки и усиленно потирая покалывающие от недосыпа глаза. — Сплюнь и постучи! — тут же вскинулся молчавший до этого Петр Семеныч, приподнимаясь с места и занося кулак. — Нам только тут этого не хватало для полного счастья!.. Буря!.. Скажешь тоже. Он недовольно поморщился и осторожно передвинул негнущуюся ногу чуть в сторону. — Зря ты Нинель послал, — продолжал ворчать он, растирая больную голень и покосившись на уныло лежащего на столе Вороновича, бездумно глядящего куда-то перед собой. — Что мне было делать? Пусть лучше за табаком сбегает, чем сидит тут без дела, — равнодушно отворачиваясь, сказал он и вздохнул. А потом съязвил: — И не надо мне говорить, что она тебе перевязку должна была делать — каждые пятнадцать минут бинт тебе менять никто не будет. — Вечно на тоби баб тянэ! — с долей зависти заметил Слава, открывая бутылку самогона. — Вона и Нинель тэж. Ты думаешь, що она всегда яка милая? Пока ты со своим взводом к нам не присоединился, она остальных отшивала только так! — А мне блондинки нравятся, — хитро прищурившись, поделился Воронович. Гермиона, Гарри и Рон синхронно обернулись на Женю, которая ничем не выдавала своих эмоций, так же внешне равнодушно наблюдая за происходящим. — Вас кто-нибудь ждет? — робко спросил Саша, уже не борясь с зевотой и потягиваясь. — А черт их поймет, — хмуро буркнул он. — Может ждут, а может и нет… Хотя навряд ли они сейчас думают о подобном — сами наверняка на фронте. — Тебе Дунайский ничего про завтра не говорил? — все еще бурча, спросил Пнтр Семеныч, делая попытку подняться на ноги. — Если гансы сегодня будут тихими, завтра идем в наступление, — зевая, доложил Воронович, пихая зазевавшегося Славку в бок и чуть не скидывая его со стула. — Только с утреца с парнями вылазку сделаем разузнать что и как. На тот берег вроде новый батальон перебросили, поэтому надо посмотреть сколько чего и где. Я бы сам сегодня сходил, но ребята устали люто, а в одиночку слишком рискованно. — Повезло же им з тобой, — беззлобно улыбнулся Слава, помогая Петру Семенычу встать и подойти к столу. — Нас вон гоняють только так! Может, мени тэж в разведку податься? — После того, как я вашего Чернока своим связным сделал?! — Воронович поднялся, чтобы помочь сесть самому старшему из них, и едко поблагодарил: — Ну спасибо! Дунайский мне тогда жизни точно не даст! Сиди уж лучше на пулемете… Он бросил встревоженный взгляд на дверь и задумчиво произнес, потирая переносицу: — Чего-то нашей ударницы труда долго нет. На хутор что ли пошла? К нам же только три дня назад ящик свежий привезли. — Та ни, может заболталась з кем-то. Ты ж ее знаэ — трохи що, так Нинель сразу же про усе забываэ, — лениво отмахнулся Слава, явно не видя проблемы и разливая самогон по кружкам. Он обернулся на вновь заснувшего связиста и громче позвал его: — Сашка, нехай спаты! Подь к нам! — А? Что? — вздрогнул и проснулся Больцман, рассеянно озираясь по сторонам и в спешке поправляя свои очки. На мгновение Гарри узнал в нем себя. — Вот! — воскликнул мигом встрепенувшийся Воронович. И как-то уж совсем ребячески показывая пальцем на недоуменного связиста, победно объявил Славе: — А я тебе говорил, что тебя даже Больцман не понимает! Рон старательно пытался скрыть смех за покашливанием. — Пойдем к нам, говорю, — засмеялся Слава, ставя уже пустую бутылку на пол и отмахиваясь от Вороновича: — Та тэж рази непонятно? Самогонка и без перекладу ясна. Саша поспешно потер глаза и пододвинулся к столу, беря в руки свою кружку и поднося ее ко рту. Раздался звук автоматной очереди, заставивший пятикурсников в страхе поднять головы. Глухой свист, тяжелый удар и потолок землянки затрясло. Солдаты мигом оставили кружки и поспешно начали искать свое оружие, пока Саша бросился к телефону что-то лихорадочно выяснять, покрывая кого-то на том конце провода чуть ли не матом, потому что товарищ по делу еще не до конца проснулся и очень туго соображал. Больцман не выдержал. Больцман сорвал свои очки и, в запале кидая их на стол, жестко, твердо и коротко объяснил суть дела так, что у Гермионы, впервые услышавшей такие выражения, покраснели уши. А, казалось, такой интеллигентный парень. Схватив собственный автомат, Воронович, дав последние указания, первым выбежал из землянки, а следом за ним покинули место и пятикурсники, вздрагивая от каждого резкого звука. В траншее было до одури душно, всюду сновали люди и слышались обрывки приказов. Ветер приносил с собой влагу безымянной реки в нескольких сотнях метрах сбоку и лихорадочный пулеметный огонь откуда-то с берега. Рон и Гермиона то и дело испуганно втягивали голову в плечи от звуков стрельбы и пригибались от разрезающего воздух свиста мин, дико косясь на Женю, с интересом рассматривающую местность. Гарри испуганно округлил глаза, когда сквозь него выбежал Слава, тяжело дыша и нервно озираясь вокруг. — Семеныча там оставил, нехай йому з нами идти, — судорожно переводя дыхание, отрапортовал он абсолютно спокойному Вороновичу, снисходительно выглядывающему что-то из траншеи. — Сашка требэ у второго батальона поддержки, но у них там народу немаэ. А он добрэ так требэ, настойчиво. — Я сейчас возьму двух-трех своих самоубийц, и один пулемет мы вам снимем, а заодно я выясню, где у гансов что, — чуть нахмурился Воронович, похлопывая по карманам в поисках чего-то. — По звуку у них там еще один прибавился. Черт знает, где уже успели его достать! Есть у меня нехорошее предчувствие, что он раньше был нашим. Он обернулся на разом замолкшего Славу и резким движением поправил ему ремень. — Дуй к пулемету своему Шарапина сменить, пока его не сняли, — приказал Воронович ошарашено глядящему на него Славе. — Только, как отстреляемся, мамке напиши своей, а то уже четвертый день все собраться никак не можешь. Прибьют тебя, а мне, как твоему боевому товарищу, придется ей это сообщать. На твоем этом чертовом суржике. Избавь меня от этой необходимости, а? Мне бы самому хоть как-то со своими письмами разобраться… Он обернулся назад себя и раскатисто гаркнул, пока Слава рассеянно хлопал глазами, пытаясь понять, с чего он решил, что писать его матери придется с какими-то изысками: — Трифов, Чернок и Самойко ко мне живо! — Так точно, товарищ старший лейтенант! — нестройно раздалось с разных сторон. Воронович перевел взгляд на стоящего в ступоре Славу и, похлопав того по плечу, напутствовал: — Только не геройствуй, как ты любишь. Если выживу и ты все еще будешь хотеть к нам, то я поговорю с Дунайским. — Так ты це… Выживи, — сбивчиво произнес Слава, поправляя автомат на плече. Воронович криво усмехнулся и толкнул его в темноту траншей, и буквально через мгновение Слава уже несся к своему пулемету, сочиняя текст письма матери в деревню. Тут же подбежали еще три человека, лиц которых в темноте было не различить. — Пулемет слышите справа? — вкрадчиво спросил Воронович. Дождавшись кивка солдат, он объявил, устало потирая глаза: — Его брать и будем. Если наши раньше все отобьют, то просто выясним расположение огневых единиц противника. Парни серьезно закивали, вслушиваясь в набиравший силу ветер. — Что ж их так расперло-то? — зло спросил он, оборачиваясь на вспышку в небе. — Так они Нинель-то нашу… того… — произнес один солдат и под конец фразы в его голосе все явственнее чувствовалось какое-то странное смятение. Пятикурсники вздрогнули и синхронно покосились на мигом помрачневшего Вороновича. — Говорил же ей аккуратнее быть! — рассерженно процедил он, запуская пальцы в волосы и глядя на вспышки осветительных ракет. — Так нет, умудрилась… Что именно умудрилась сделать несчастная девушка, он так и не договорил, с силой стиснув зубы и поморщившись. Женя как будто проснулась и с удивлением посмотрела на Валеру, вспомнив, что такое выражение лица у него появлялось всякий раз, когда происходило что-то по-настоящему плохое, даже страшное. Когда ему приходилось брать себя в руки, забывать про собственные чувства и боль, душить их в глубине души и вести за собой остальных, чтобы хоть кто-то оставался сильным. Только вот после его возвращения она совсем позабыла каково это — настолько явно читать его, чувствовать его эмоции, подчас угадывая мысли, и быть его дополнением. Видеть то, что не видит никто вокруг и ощущать то, что переживает он, иногда даже не способный разобраться сам в себе. И именно сейчас от этого становилось невероятно больно, и как бы она не уверяла себя в почти полнейшей виновности Валеры во всем произошедшем с ними, где-то в сознании настойчиво билась мысль, что в какой-то момент она чего-то не досмотрела, пропустила, перестала быть той, кем должна была быть. Слишком отвыкла за десять лет. Слишком изменилась за четыре года. — Так что? — робко спросил кто-то из солдат, удивленный такой реакцией на смерть санинструктора. Все давно знали, что между Вороновичем и Нинель что-то было. — Брать пулемет будем, сказал же, — с долей раздражения в голосе повторил он, решительно поднимая голову и глядя на озаренное всполохами ночное небо. — Если повезет, снимем кого-нибудь по дороге. — Такое ощущение, что ему наплевать на ее смерть! — в замешательстве воскликнул Рон, нервно вздрагивая от отчаянной пулеметной очереди, яркими вспышками мелькающей впереди. — Мне кажется, что он не любил ее, — решил Гарри, пока Гермиона зло бранила их преподавателя за черствость. Пятикурсники разом обернулись на Поттера, чуть пожавшего плечами. — Любил или не любил — дело не меняет! — вспыхнула Гермиона. — Это же просто бесчеловечно! Мог бы проявить к ней уважение только из-за того, что она любила его! А он ее ругает! — На самом деле, — тихо заметила Женя, которой очень хотелось поддакнуть Гермионе и заклеймить Валеру, как последнего жиголо, — ему очень больно, зря вы так. Просто если сейчас он проявит слабость, то эти солдаты тоже умрут. Они верят ему так же, как вы верите Дамблдору. Представьте, что с вами было бы, если бы Дамблдор начал сомневаться и потерял бы уверенность в себе. Она не хотела этого говорить, объясняя очевидные для нее вещи. Но и слушать, как пятикурсники, совершенно не знающие Валеры, осуждают его, Женя тоже не могла. Если не знают они… А знает ли его она? И почему берет на себя смелость трактовать его поведение по своим, теперь уже архаичным, представлениям? — Что-то ты его слишком защищаешь, — с подозрением прищурился Рон. — Ты же его ненавидишь! — Но в данной ситуации я понимаю его больше вас, — только пожала плечами Женя, оглядываясь и понимая, что они остались одни посреди какофонии боя. — Я знаю, что такое терять близких и насколько это тяжело… Кстати, теперь мы тут одни. Она переводила тему, замечая, как все вокруг покрывала темная пелена, плавно опутывающая деревья и кусты, стелящаяся под ногами и обдающая могильным холодом. Да и просто не хотела продолжать этот разговор, зная, что может дрогнуть и потерять контроль над собой. Не успела Женя насладиться страхом сокурсников, как на мгновение вокруг них сгустилась непроницаемая темнота, которая почти сразу пропала. Пятикурсники оказались на изрытом каменном берегу какой-то реки, над которой витал столп дыма, распространяющий терпкий запах пороха на многие метры вокруг и создающий ощущение рассветного тумана. Ребята осторожно сделали несколько шагов вперед, удивленно осматриваясь. Уже взошло солнце, любовно кидающее лучи на развороченную взрывами землю с буревшей запекшейся кровью на траве и песке. Недалеко слонялись встревоженные солдаты, беспрестанно что-то перенося или окапываясь. Воронович и Слава стояли на берегу, чуть в отдалении от всех, и равнодушно смотрели, как мерно играют блики на веющей холодом воде. Ребята подошли к ним ближе, ненамеренные пропускать ни одного их слова. — Передумал, надеюсь, к нам идти? — со смешком спросил Воронович у Славы, рассеянно глядящего на мерно текущую и светлую воду. По ней то и дело пробегали розоватые волны, увидев которые, он сделал какой-то чересчур оптимистичный вывод: — То ли наши стираются, то ли гансы своих в воду сбрасывают. — Угу… — мрачно кивнул Слава, не поднимая головы и сурово хмурясь. — Не хочу я к вам в разведку — кулемет хоть судьбу не так пытаэ. Вроде, когда после атаки отходишь, сам проклинаешься: «Як це я — и убить!» али «А як бы я не дал очередь по той дряни…». Но все одно чувствуешь себя хоть трохи защищенно. Обернешься крадькома — вон товарищ рядом, плечом к плечу и киваэ он тоби, моляв, не робэ, Славка, прорвемося. И сразу легче, хотя сам знаешь, що цей товарищ не меньше тебя страху гонит. А у вас… Никакой защиты! Немаэ никакой опоры под ногами… Я же бачив пару раз, як ты за собой ребят вел. Страшный ты человек, Руслан. Мени мамка всегда гутарила, що за таких али держаться надо, али бежать от них. «Занадто багато що за душею тримають», — вона як она мени гутарила, — «либо згублять тоби такие, либо героем зробять». Слава с силой кинул гильзу в воду и, отчего-то с отвращением отвернувшись от беспокойной глади реки, поднял взгляд на Вороновича и вкрадчиво произнес: — Я думав, що ты шутил про самоубийц. Думав, для форсу так лякаэшь. Я бы не смог як ты. Идти под кулями, не пригибаючись, и вести за собой остальных. Немаэ в мени такого безумства. Та и отчаяния тэж немаэ. — К нам не от хорошей жизни идут, — пожал плечами Воронович, поправляя немного съехавший на глаза окровавленный бинт. На лице у него была длинная кривая рана, начинающаяся где-то под бинтом, идущая через всю щеку и рассекшая губы. Отведя запачканные кровью пальцы в сторону, он криво усмехнулся: — Нехило меня так осколком приложило. Да ганс еще штыком заехать попытался, повезло еще, что эта сволочь меня глаза не лишила. Я из-за него гимнастерку изгваздал, а постираться некогда, да и Чернок мой в медсанбат попал… Бессрочно, судя по всему. Он оттянул задеревеневшую от крови ткань формы и вздохнул. — Наши посчитаэ, що ты вже все, — невесело откликнулся Слава, кидая камень в воду. Тот бултыхнулся, пустил по розоватой глади воды круги и пошел на дно, чуть покачиваясь от течения. — Да ладно, из-за какой-то царапины вы такой кипиш развели, — брезгливо поморщился Воронович. — Как бабы, честное слово! Дунайский вообще хотел меня в медсанбат отправить. — Ничего себе «царапина»! — возмущенно воскликнул Рон. — Я-то все на том занятии гадал, где ж его так приложило. — И отправэв, колы ты не сопротивлялся, — буркнул Слава, переступая с ноги на ногу. Он впился взглядом в перекатывающиеся под подошвами пыльных сапог камни и тихо дополнил: — Я сам бы лично тоби на попечение медсестричкам отдал, колы атаковали мы день назад. А теперечи сам к ним не пойду. Она ж почти як сестра мне була. Хотя нельзя привязываться так сильно. Давно вже зрозумив — месяц назад, когда Петро нашли… Но тоби все одно отдохнуть хоть трошки надо. — Кто тогда командование на себя возьмет? — попытался втолковать Воронович, неосознанно хмурясь прислушиваясь к мерному дуновению ветра. Он не хотел обсуждать эту тему, не хотел затрагивать ее вообще, но пустые глаза Славы, желающего выговориться, заставляли его в который раз пересиливать себя. — Дунайский и так нарасхват. — Чому сразу он? — снисходительно поинтересовался Слава, немного отходя, кидая последнюю гильзу в воду и отряхивая и без того грязные руки. — Тот же Филаров… — Да иди ты к черту с Филаровым! — в сердцах сплюнул Воронович, посмотрев на ехидно скалившегося него. — Я из своего взвода балаган устраивать не хочу! У меня парни привыкли хоть немного места в планах под непредвиденный случай и импровизацию иметь, а у Филарова — шаг вправо-влево и расстрел. Я тебе серьезно говорю — сам приказ в исполнение приводил, когда ребята его напортачили только потому, что схватились за хорошую идею и побоялись ее довести до конца. И его чрезмерное пристрастие к бумажной волоките… Да, я понимаю, что это важно и все в таком духе, но когда только из-за составления его приказа мы проворонили двух беглых — это уже ни в какие ворота не лезет. Его бы под трибунал, но жалко же — он же не понимает, что тут дела немного иначе делаются. — Он учителем бул, мне рассказывали. Географом, що ли… Усе свои Мароканы-Канады показував и про Наполеона гутарил. Пехота, вроде, не особливо рвалася слухати, а вона связисты не жалуются… — легко заметил Слава, вытирая копоть с лица рваным рукавом гимнастерки. — Потому что его не слушают и не возникают, — вкрадчиво заверил Воронович, чуть морщась и снова поправляя сползший на глаза бинт. — Взять хоть нашего Сашку — обмотался проводами и день, и ночь свое «Дон, Дон, я Тетерев» талдычит. Что ему там Филаров велел, он даже не знает, равно как и остальные. А если бы и слушали… От нашего батальона остались бы рожки да ножки. Так что Филаров возьмет командование моим взводом, только когда меня закопают вон под той, — он красноречиво указал на неприметное и чуть искривленное дерево, устало свесившее свои ветви, — березой. Иначе не дамся — парней губить плохим командованием не хочу. Славка хотел было что-то ответить, как поднялся резкий порыв ветра, выбивший из крон деревьев листву, и вдруг кто-то надрывно и громко крикнул: — Рама! — Что?! — тут же переспросил Гарри, мигом обернувшись на испуганно дернувшуюся Женю, запрокинувшую голову и что-то высматривающую в небе. Но больше всего Золотое трио поразила реакция солдат на эту непонятную фразу. Все разом кинули все свои дела, утаскивая в траншеи все ящики и приборы, беспорядочно и пряча то, что еще можно спрятать. Но в их действиях не было паники — только какая-то суматоха, когда все казалось вполне ожидаемым только совершенно не своевременным. Воронович резко подорвался с места и вместе со Славой ринулся помогать другим солдатам, поскальзываясь на влажной траве и хватаясь за первый попавшийся тяжелый ящик с припасами. — Нам лучше с ними, — уверенно заявила Женя, опуская голову и переводя взгляд на сокурсников, ежась от поднявшегося ветра. — Если не хотите остаться заиками. — Что происходит?! — допытывался Рон, почти перейдя на бег, чтобы догнать ее, ускоренным шагом идущей к траншеям, куда переносили другие снаряды и вещи. — Быстрее! — уже разозлено рявкнула Женя, хватая Гермиону за руку и стаскивая ее в траншею, куда не так давно прыгнули Воронович и Слава, передавая свой груз мигом подбежавшим товарищам. Она раздраженно заправила прядь за ухо и отвернулась от порыва ветра, сорвавшего листву деревьев и пустившего ее в полет. Шум вокруг все усиливался, заставив поднять головы не только пятикурсников, но и солдат. Кое-кто даже пытался сбить неожиданного нарушителя спокойствия — больше из злобы, чем обдуманно. Монотонно урча, в небе появился самолет, который, сверкая своими стеклами, сделал несколько кругов и ушел восвояси. — Что это? — упрямо повторил Гарри, нервно косясь на вовсю снующих солдат, подходящих к краям ячеек в траншее и приводящих в порядок свое оружие. — Скоро будет атака, поверьте мне, — тихо пояснила Женя, вздыхая и оборачиваясь на бегущего с другого конца Славу. — Не зря все так сюда ломанулись. А если будут бомбить, может пройти сквозь нас — приятного мало, согласитесь. Мне не особо хочется в панике бегать по округе, если можно переждать все здесь. Раздался хлопок, и, свистя, на землю упала первая мина, поднимая в воздух тяжелые комья земли. Женя, наплевав на чистоту своей одежды, сползла по скату траншеи и зажала уши руками ровно в тот момент, когда начал зло строчить пулемет где-то поблизости, выплевывая гильзы прямо к ногам пятикурсников. Когда упала вторая мина, Гермиона закричала в голос, закрывая голову от летящих осколков, но ее голос потонул в мелодии обстрела. Еле ворочая обескровленными губами, Рон осел рядом с Женей и с ужасом в глазах смотрел на нервно сжавшего зубы Славу, дающего очередь из пулемета. И не было в лице солдата былого задора, а какая-то осмысленная и злорадная жестокость, растущая с каждой отдачей оружия, делала его более похожим на зверя, чем на человека. С каждой новой миной Гарри все сильнее жмурился и молился всем подряд, чтобы этот ад скорее закончился. Он слышал истошные крики раненых, разрывающие воздух выстрелы и тяжелые удары, на проверку оказывающиеся биением его сердца. И казалось, что этот грохот длился вечность, что сама земля выворачивалась наружу, затмевая небо поднявшейся в воздух пылью и грязью. И почему-то все двигалось медленнее, и Гарри, проклинающий себя, что вместо разговора с крестным выбрал просмотр чужих воспоминаний, невольно подумал, что время остановилось, и только звонко отскакивающие тела гильз убеждали его, что ничего не прекратилось. Он изредка косился на Женю, которая равнодушно провожала взглядом каждый пролетевший осколок и на фоне вовсю визжащей Гермионы, пытающейся вжаться в скат траншеи, выглядела явно странно. В какой-то момент Гарри думал, что у него остановилось сердце. И только лихорадочно пошарив дрожащей рукой по груди, он ощутил редкое и едва заметное биение, но словно онемевшие пальцы не могли уловить его. Гарри уже не мог разделить себя и этот обстрел, не мог решить, что ему чудится, а что происходит на самом деле. И единственное, чего он хотел, это тишины. Когда не будет выть от страха Гермиона, когда перестанет ругаться в полный голос Рон, то и дело скатываясь в судорожный шепот, когда единственными звуками будет пение птиц и переливание вод реки. Выходящий из другого конца траншеи Воронович даже не пригибался, сжимая в губах папиросу и хмуро глядя на разворачивающуюся атаку. — У нас четверых угробило, — без всяких эмоций сказал он, отпихивая хрипло дышащего Славу от пулемета. — Ничего от них не осталось. Березе той, кстати, тоже хана. Слава едко засмеялся, обессиленно сползая на землю и все еще трясясь от мнимой отдачи пулемета. Он подавал мелко дрожащими руками новые ленты и не переставал зло и немного сумасшедше скалиться, стараясь отдышаться и размазывая по лицу пот и копоть. Воронович, занявший позицию у пулемета, стрелял метко и гораздо реже, чем Слава, однако злорадности и хладнокровности ему было не занимать. А иногда и вовсе он с явной жестокостью усмехался, и огонь непонятно веселья в его глазах становился ярче и опаснее. И именно тогда пятикурсники поняли, что он убивал людей. И ему это нравилось. В какой-то момент все прекратилось, но в ушах продолжало тянуть одну звенящую ноту, с каждым мгновением звучащую все выше и монотоннее. Гермиона не могла справиться с плачем, размазывая по щекам слезы и хрипло всхлипывая севшим от крика голосом. Рон было хотел ее приобнять и успокоить, но не мог поднять рук, которые словно одеревенели и не подчинялись. Он отчего-то усмехнулся, а веснушки на обескровленном лице стали еще ярче. Прибежал какой-то оборванный солдат и что-то начал докладывать, но пятикурсники его не слышали, судорожно дыша и рассеянно глядя перед собой, пытаясь собрать разрозненную реальность воедино. — Здалася им ця высота! — устало забухтел Слава, вытирая пот с лица. — Давно так не бились, я даже рук не чувствую. — Верно Сашка сказал, — обессиленно провел ладонью по лицу Воронович и с трудом согнул побелевшие и дрожащие пальцы в кулак, — скоро начнется буря. — А маме я так и не написал… — вдруг вспомнил Слава, отчего-то грустнея. Он с досадой пнул гильзы под ногами и спрятал руки в карманах гимнастерки. — Напиши сейчас, — равнодушно посоветовал Воронович, нервно затягиваясь почти дотлевшей папиросой, — а мне пленного приволокли. Пойду с ним потолкую. Не особо хочется, но долг зовет и требует. Темнота ласково приняла их в свои объятия вновь, и они слышали только тихий шепот перепуганной Гермионы, просящей их вернуться обратно. Гарри вымученно покачал головой, с горечью говоря: — Мы не сможем выбраться отсюда до тех пор, пока не увидим все полностью, потому что нас некому вытащить. — Почему никто не остался следить за дверью?! На этот гневный всхлип Поттер виновато опустил глаза и оправдался: — Я испугался, что мы не успеем. Воспоминания в Омуте перемешивались, там сначала был Дамблдор. Простите. — В любом случае выхода уже нет, — решительно заключил Рон, видя первые очертания нового места.