Химера

Взметнувшиеся в мыслях вопросы не успевали стать словами — все вокруг стремительно чернело, не давая возможности вздохнуть или сделать движение. Эта тьма погребала их под собой, топила, заползая в уши и поселяя в душе панический страх. Но даже когда она отступила, они не почувствовали облегчения. Видели отрывками, меняющимися настолько быстро, что было невозможно понять: Воронович то ли слишком плохо помнил эти события, то ли наоборот — не хотел вспоминать вовсе. Грязно-серые стены блестели краской в холодном отсвете окна с почерневшей от сырости и треснутой раме. За притащенном откуда-то столе с выведенным синим семизначным номером сидел майор с серой фуражке с черным козырьком и слишком очевидной эмблемой черепа со скрещенными костями. Но, к немому удивлению Жени, никто из троицы даже не думал пораженно вскрикивать и удивляться тому, что Валера воевал не на стороне немцев. Жене страшно от того, что никто из них даже не знает, как выглядит форма эсэсовцев. А может, им просто сейчас не до изучения обстановки: Рон придерживал побледневшую Гермиону, а Гарри метался из стороны в сторону, не зная куда себя деть и чем помочь. Женя, пока эсэсовец за столом изучал бумаги под пристальным взглядом Валеры, отпихнула Поттера в сторону, подошла к Гермионе и, проверив ее пульс, тихо сказала: — Так, моя хорошая, давай ты будешь нормально дышать? Вдох-выдох. Сейчас станет легче. И, взяв за руки и глядя в глаза Гермионе, подбородок которой мелко дрожал, начала глубоко дышать, чтобы помочь ей взять себя в руки. — Старший лейтенант Руслан Воронович, значит? — вдруг нарушил тишину эсэсовец, заставив пятикурсников забыть про остальное и обернуться на него. Он сверился с данными документов и поднял белесые глаза на равнодушно стоящего Вороновича с конвоем из двух солдат за спиной. — Командир третьего пешего разведывательного взвода сто девяносто восьмого стрелкового полка сто двадцать шестой дивизии шестьдесят четвертой армии, все верно? То, с какой четкостью и явным удовольствием произнес этот поток шипящих эсэсовец, выдало его явную осведомленность о том, что пленник понимает немецкий и что его армейское подразделение сыграет ему плохую службу. Воронович — в той же перепачканной кровью форме и с болтающейся плетью рукой — мрачно смотрел на немца, продолжая молчать. — Не хотите ли принести пользу и заодно остаться в живых? Я же вижу, что вы прекрасно понимаете, куда попали, — подобная любезность казалась настоящим сумасшествием. — Вы добровольно делитесь с нами сведениями, а мы, в свою очередь, гарантируем вам сохранность вашей жизни. Вместо ответа Воронович с явным презрением сплюнул на пол, почти прямо под ноги немцу, кровавую слюну. — Н-нет… — Гарри просто не успел договорить, а Гермиона судорожно перевела дыхание. Женя отвернулась и закрыла уши ладонями, не желая видеть происходящего, но не в силах не слышать этого даже сквозь заслон. Несколько звуков удара, хриплый, сдавленный кашель и тяжелое дыхание через раз. Ее руки мелко дрожали, а в широко раскрытых глазах, глядящих в пустоту, застыл ужас. Она понимала, что последует дальше. Череп и скрещенные кости как будто отпечатались на веках и, стоило ей зажмуриться, как они отчетливо воскресали в сознании, хладнокровно скалясь и сдавливая грудь тяжелыми комьями промерзлой земли. Когда она, пытаясь взять себя в руки, отняла ладони от головы и обернулась, Валера с прежним равнодушием смотрел на прищурено и брезгливо глядящего на него эсэсовца, с трудом делая вдох из-за разбитого носа, текущая кровь из которого уже капала с подбородка. Женя не хотела знать, что будет дальше. Уже жалела о том, что сунулась в кабинет Дамблдора, и искренне жаждала как можно скорее выбраться отсюда. Кто-нибудь дайте ей пощечину. И она проснется. Это все сон, слишком затяжной и подробный кошмар, который точно не может быть правдой. — Что ж, — с сожалением заключил эсэсовец, складывая бумаги и стуча ими по столу, чтобы получилась идеально ровная стопка, — надеюсь, вы вскоре передумаете. Мы приложим все силы, господин Воронович. И посмотрел на него своими бесцветными глазами с такой уверенностью в своей правоте и стальной жестокостью, что стало понятно сразу — он не мог представить, что события пойдут как-то иначе. И по-змеиному усмехнулся, прежде чем уже совершенно другим — суровым и холодным — голосом приказать: — Уведите. Дальше все как будто вошло в цикл. Когда пятикурсники во второй раз увидели ту же сцену, то заподозрили, что Омут памяти дал сбой. Те же слова, тот же плюнувший под ноги эсесовцу Воронович. Разве что удары стоящих позади солдат стали жестче и прицельнее. Третий… четвертый… Женя немигающим взглядом следила за тем, как раз за разом эсесовец говорил одни и те же слова. Как Валера, в каждом из новых витков воспоминания появляющийся с новыми синяками и кровоподтеками, отказывался идти на содействие врагу. Она видела, как постепенно его взгляд становился все загнаннее и загнаннее, как постепенно пропадала его напускная бравада, уступая место ненависти и ожесточению. Чтобы в какой-то момент в его глазах начало пробуждаться безумие. Как он становился похож на того, каким был теперь. Снег за окном все продолжал падать, а стекла в раме то и дело звенели от поднимающихся порывов ветра. — Ч-что?.. — едва слышно прошептала Гермиона, машинально хватаясь за стоящего рядом Рона. — Они пытаются его сломать, — произнес Гарри, с первой фразой эсэсовца оборачиваясь на остальных. Женя не чувствовала собственного тела — оно стало таким тяжелым, что она не могла пошевелиться, вдавленная в холодный пол. Не могла глубоко вдохнуть — спокойно дышать вообще — легкие как будто забили ватой, а сердце комом встало в горле. Она боялась, что попросту задохнется, подавится им или же оно окончательно сдавит нёбо, чтобы выбраться наружу. — Вы добровольно делитесь с нами сведениями, а мы, в свою очередь, гарантируем вам сохранность вашей жизни, — как заезженная пластинка повторил немец, пристально глядя на пленника. Воронович издал смешок, приковав внимание всех. — Нет, — ответил на немецком он, продолжая с сумасшедшим весельем скалиться, подавшись вперед, насколько это позволяли конвоиры за его спиной. — Уведите, — в который раз приказал немец, когда первый удар наотмашь достиг своей цели. Вместе с захлопнувшейся деревянной дверью воспоминание заканчилось, чтобы без предупреждения — спешно и дергано — смениться на другое. Пятикурсники были даже рады увидеть вместо грязно-серых стен кабинета немца сырой бетон комнаты, больше напоминавшей подвал. В ней не было никакого света и пробирающий холодом до самых костей мрак, в котором едва можно было различить очертания предметов, сильно давил на них. В углу что-то монотонно капало, и Гарри неприязненно передернул плечами, крутя головой по сторонам и щурясь, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь. Когда глаза немного привыкли к темноте, пятикурсники заметили сидящего у одной из стен и опустившего голову Вороновича. Руки за его спиной были очевидно связаны и, судя по его позе, доставляли ему немало неудобства, но он не делал ничего, чтобы изменить это. Он с шумом втянул воздух, нарушая гнетущую тишину, и медленно поднял голову, впиваясь равнодушным и усталым взглядом в железную дверь напротив. Из разбитого носа продолжала течь кровь, щеку пересекала длинная и глубокая ссадина, и сам Воронович выглядел настолько измученно, что хотелось всеми силами дать понять ему, что он не один, что в будущем все обязательно будет иначе. Но они не могли сделать ничего, и это бессильное наблюдение угнетало пятикурсников гораздо сильнее мрака вокруг. Воронович рвано и судорожно вздохнул и поморщился от боли, попытавшись двинуть плечами и сесть удобнее. За его спиной что-то металлически лязгнуло, эхом отразившись от стен. Пятикурсники продолжали молчать, цепляясь за каждый его жест. Женя, не обращая внимания на остальных, на негнущихся ногах подошла к нему почти вплотную и уселась рядом прямо на холодный и грязный пол. Ее дрожащая рука потянулась к его лицу, но так и не коснулась, застыв в считанных миллиметрах. Валера наклонил голову, словно ощущая ее присутствие, и рука Жени прошла насквозь, вновь напоминая ей о собственной бестелесности. Напоминая о том, что ее не было с ним, когда она была нужна сильнее всего. — Мы можем только смотреть, — свистящим шепотом напомнил ей вставший позади Гарри, и она отвела руку, сжав пальцы в кулак. Она хотела сделать хоть что-то. Прекрасно понимая, что это только воспоминание, что все давно уже в прошлом, Женя была не в состоянии спокойно смотреть на него: сердце отзывалось тянущей болью на каждое его скованное движение, на каждый судорожный вдох. Но дрожащие пальцы не чувствовали тепла, проходя насквозь и натыкаясь только на ледяные плиты пола. И Валера не слышал ее тихого и зовущего шепота, не видел ее. Находясь так близко и одновременно несоизмеримо далеко, Женя задыхалась от собственной беспомощности, что жестокой насмешкой позволяла ей быть рядом с ним спустя полвека. Замерев ненадолго и словно собравшись с силами, Воронович начал осторожно пытаться высвободить без лишнего шума завязанные за спиной руки. Получалось это у него с явными трудностями, пусть уверенность его движений явно говорила о том, что ему не впервые было освобождаться таким способом. Он скривился от боли в выбитом плече, но после пары резких рывков его мучения оправдали себя и стертые металлической цепью запястья оказались спереди. Отдышавшись и сплюнув кровь в сторону, он откинулся спиной на бетонную стену и изнуренно закрыл глаза. За дверью что-то едва слышно зашуршало, но ни он, ни пятикурсники не обратили на это внимание. Воронович поднес связанные цепью запястья ближе к лицу, рассматривая, и тихо усмехнулся сухими и потрескавшимися губами. — Что ж, — едва разборчиво произнес он сорванным и глухим голосом, — надеюсь, они не будут по мне скучать. Глубоко выдохнув, он зажмурился, и в чертах его лица появились непонятные резкость и хищность. Пятикурсники напряглись, ожидая что будет дальше, и тишина между ними прерывалась только нервным дыханием Гермионы, которую Рон продолжал машинально поглаживать по спине, успокаивая. У сидевшей рядом с Валерой Жени против воли вырвался полу-испуганный полу-удивленный вздох, когда через такое долгое мгновение он наконец открыл глаза. Она тысячу раз видела его в пограничном состоянии, но еще никогда вместо кроваво-красной радужки не была настолько прозрачно-зеленая. — Ох, это же!.. — договорить Гарри не успел, ошарашенно икнув при виде оскалившегося Вороновича. — Мерлин спаси мою душу! — вторил ему отшатнувшийся назад Рон. Без лишних слов, Валера вцепился зубами себе в запястье, и Гермиона с Женей не удержались от крика, понимая, что именно он хотел сделать. Это точно кошмар. Это не могло быть правдой. Он не мог так поступить с ней. Нет, только не снова, только не сейчас. Дверь резко открылась, с долбящим по ушам грохотом ударившись об стену, по глазам резанул ослепляющий свет, и в камеру ворвалось несколько солдат с винтовками наперерез. За ними, мрачной тенью, зашел засунувший руки в карманы тяжелой шинели немец, что ранее вел допрос. Штык винтовки вошел в плечо и прижал к стене, заставив Вороновича расцепить зубы и с ненавистью и шипением вскинуть голову, чтобы увидеть в бесцветных глазах эсэсовца холодное торжество. — Так-так-так, — довольно растягивая гласные, хмыкнул немец. — Никак вздумали скрыть правду, покинув нас, господин Воронович? О, нет-нет, так не пойдет! Мы ни за что не упустим такое вундерваффе — совершенное оружие! — Что б ты сдох, — с бессильной злобой прошипел он, демонстрируя оскал по-акульи заостренных зубов. В ответ на это немец скривил презрительную ухмылку: — Как невежливо, господин Воронович. Мне казалось, что мы с вами можем найти общий язык. Что ж, надеюсь, наши доблестные медики смогут разговорить и лучше понять вас, — он развернулся и пошел на выход, напоследок бросив солдатам: — Отведите его к герру Штернбергу, ему это точно понравится. Женя не могла сдвинуться с места, сидя на коленях на холодном полу и с застывшим в горле криком наблюдая за тем, как один из солдат бьет прикладом по затылку вырывающегося из последних сил Валеру, перепачканного собственной кровью и не желающего сдаваться живым. Женя закрыла глаза прежде, чем закончилось воспоминание. В памяти звоном стоял истошный крик Гермионы, лихорадочное бормотание Рона, слившийся в нескончаемое «нет» шепот Гарри, немецкая брань солдат и отчаянный вопль Валеры. Она закрыла мелко трясущимися ладонями уши, но блаженная тишина не пришла к ней, голосами вспарывая сознание. Неспособные укрыть ее от звуков ладони сместились на глаза, дрожа еще сильнее, но даже так ничего не кончилось, не исчезло из головы, повторяясь вновь и вновь. Жене казалось, что она прозрачная, бестелесная. Что пальцы проходили сквозь кожу, что осталось только оголенное до последних пределов и стоящее в горле сердце. Этого не существовало. Ее не существовало. Она резким жестом отвела ладони от лица и ослепла от яркого голубоватого света ламп. В нос ударил до тошноты знакомый и привычный запах антисептиков и йода, отчего Жене показалось, что она наконец очнулась. Всего-то задремала на многочасовой операции, с ней такое уже бывало. Ничего страшного, сейчас хирург попросит у нее новый зажим с турундой, и она точно придет в себя. Только почему она стояла так далеко? Она же операционная сестра — одна из самых опытных на отделении — так почему же какая-то стажерка заняла ее место? Наверняка перемешает весь инструментарий, и именно Жене придется приводить после нее все в порядок, сетуя на не обработанные вовремя пинцеты и расширители. И анестезиолог был странным, новенький, что ли? Вместо того, чтобы давать наркоз, привязывал цепями распятого на операционном столе пациента. Женя плохо помнила курс анестезиологии и реанимации, но точно знала, что так с больными не обращаются. Эй, тут студентам плохо! Кто вообще позволил им войти в операционную в таком виде? И почему на ней самой какая-то школьная форма, а не белый передник? Видимо, не до конца проснулась. Видимо, сонный паралич. Женя выхватила из разговора хирургов знакомые термины и совершенно не поняла, что они будут оперировать. Зачем такой объем работы, с диагнозом, что ли, не разобрались или студентам решили побольше показать? Стало тихо, и она заторможено осознала, что пациенту наконец дали наркоз, и он замолчал. Жене не нравились эти варварские методы, и она подошла ближе к врачам, к операционной сестре, что заняла ее место, чтобы наконец разобраться в происходящем. Кто-то схватил ее за руки, что-то отчаянно пытаясь донести, но она поморщилась и упрямо пошла вперед под слепящий свет лампы. Стоящий в изголовье операционного стола молодой анестезиолог с пытливым вниманием следил за пациентом, набирая в шприц новый раствор из бутылки. Прежде чем он поставил лекарство обратно, Женя успела разобрать надпись и недоуменно вскинула брови: зачем ему транквилизатор в такой большой концентрации? Но, решив, что специалисту виднее, перевела свое внимание на операционную сестру, уже вовсю меняющую инструменты и подталкивающую хирургам ногой таз для окровавленной марли, и довольно отметила ее расторопность. Пациент взбрыкнул, и Женя в испуге отошла на шаг назад, ошарашено глядя на спокойно напевающего себе что-то под нос анестезиолога. К ее ужасу его некачественный наркоз не вызвал никакой реакции ни у кого и бригады. Она медленно перевела взгляд на пациента, пока кому-то все же удалось схватить ее за руки и отволочь назад от хирургов. Женя умирала, видят такое знакомое лицо, искаженное мукой. Ничего не закончилось. Она вовсе не засыпала, она все еще пленница чужих воспоминаний. Долгий крик раздирал на части легкие, но губы оставались сомкнутыми. Она хотела плакать, неистово и отчаянно, но в глазах не было ни намека на слезы. Гарри попытался отвернуть ее от операционного стола, но Женя отвела его руку, ловя последние минуты того, кого она когда-то давно любила. Да последует жена за мужем своим. Поднявшийся из ниоткуда ветер начал стирать очертания, заглушая фразы и звуки. Неизвестная сила потянула пятикурсников назад, словно они были нашкодившими котятами, которые без спроса залезли в комнату хозяина. Перед глазами замелькали размытые картинки, вскоре сменившиеся на стены директорского кабинета. Миг, и они вновь стояли у Омута памяти, как будто и не было этого страшного путешествия в глубины чужой жизни. И только засыпанные бумагами часы на столе Дамблдора показывали, что почти час назад Гарри первым опустил голову в чашу волшебного артефакта. Сделав несколько дерганных шагов назад, Гермиона грузно осела на пол и разрыдалась в голос, прижав ладони ко рту. Ее палочка, выпавшая из кармана мантии, лежала рядом, но Грейнджер не обратила на это внимания, продолжая содрогаться в плаче. — Э-это… у… у-ужас…но, — заикаясь от слез, как заведенная шептала она. — Угу, — только и смог кивнуть бледный Рон, присаживаясь на корточки рядом и закрывая голову дрожащими руками. Его никто не предупреждал, что все может окончиться именно так, что будут вещи, которые он никогда не захочет знать. Не в силах собрать свои мысли воедино, Рон заскулил. — Он… О-он… — пронзительно всхлипнув, Грейнджер завыла так, что Гарри дернулся и сжал пальцы в кулаки. Он обернулся на пугающую своим спокойствием Женю, пытаясь разглядеть в ее лице отголосок похожей истерики. Но нет, она осторожно задвинула Омут памяти обратно в шкафчик и подошла к директорскому столу, подбирая сброшенные документы, чтобы положить их обратно. Никаких слез, дрожи в руках. Никаких эмоций вообще. — Жень, — окликнул девушку Поттер, нутром чувствуя, что добром ее поведение не кончится. — Ты как? Она остановилась и, подняв на Гарри пустые глаза, пожала плечами. И едва слышно прошептала: — Давайте уйдем отсюда. — Да как ты можешь так себя вести? — не выдержала Гермиона, отнимая руки от лица и с нескрываемой злобой уставившись на нее. — Как ты можешь быть такой равнодушной после того, что увидела?! Насколько же сильно ты его ненавидишь, раз спокойно стояла и смотрела за тем, как его пытали?! — Гермиона, не надо, — попытался осадить подругу сидящий рядом Рон, но Грейнджер вскочила на ноги и в два шага преодолела разделяющее их с Женей расстояние. — Как ты можешь быть настолько бесчувственной после всего этого?! — голос сорвался на крик. Гарри едва успел схватить ее за руки, пока чересчур заторможенной Жене не досталось от пылающей праведным гневом Гермионы. — В тебе есть хоть что-нибудь человеческое? — Гермиона, успокойся! — Поттер прижал вырывающуюся Грейнджер к себе, и та, замерев, снова расплакалась. — Я не могу… Я не могу! Он не заслужил ничего из этого! Ничего из того, что с ним произошло! — она вскинула голову и закричала Жене: — Почему тебе настолько все равно?! — Я… я… — Ребят, пойдемте отсюда, — подал голос Рон, обрывая всех. — Я серьезно. Если мы останемся здесь еще хотя бы на пару минут, я с ума сойду. — В гостиную? На этот вопрос Гарри Рон помотал головой: — К Помфри. Потому что… потому что… — он не выдержал и на выдохе протянул, пряча лицо в ладонях: — блять. Я не хочу, чтобы оно снилось мне в кошмарах. Я не хочу сейчас думать о том, что увидел. Потому что это определенно не то, что я вообще рассчитывал увидеть. Просто давайте уйдем, хорошо? Бледный Гарри весомо кивнул, признавая, что сейчас сам не отказался бы от помощи мадам Помфри, и, не отпуская Гермионы, первым пошел вместе с ней на выход. Рон подобрал палочку Грейнджер, карту и мантию-невидимку и, обернувшись на продолжающую растерянно смотреть на них Женю, схватил девушку за руку и потащил за собой. Чтобы, прежде чем вытолкнуть ее за дверь и выйти следом, бросить заклинание в портреты, размораживая их.