Химера

Разговор не ладится, но Лиза рада хотя бы тому, что Рома находится в достаточно стабильном состоянии, чтобы полусидеть на кровати с какой-то книгой, зажатой в руках. Она с удивлением узнает в ней учебник по зельям и рассеянно понимает, почему собранная ею вчера сумка была чересчур тяжелой для той, где должна была быть одна только одежда. Лиза спрашивает — Рома с хмурым видом кивает или мотает головой, стремясь не говорить совсем. Она сжимает его ледяную ладонь в своей — он с уже с явной озадаченностью морщится и отворачивается. А на соседних койках за ними внимательно следят еще два волшебника: один из них с трудом двигает окаменевшими конечностями, а второй постоянно дергается от любого звука. — Больно? — Лизе даже не нужно спрашивать: она чувствует это. Рома неопределенно поводит плечами, и она устало вздыхает, потирая покалывающие от недосыпа глаза. — Тебе что-нибудь принести? И он вновь хмурится и отрицательно качает головой, постоянно проводя пальцами по шершавой изумрудно-зеленой обложке учебника. И смотрит в стену, осторожно двигая руку с переставленной иглой капельницы. Но Лиза знает точно, что иглу переставил он сам — медсестры навряд ли смогли с первого раза найти вену в этих хитросплетениях его шрамов. Лиза не любит разговаривать с пустотой. Но и уходить сейчас ей кажется бессмысленным. Что победит в итоге: себялюбие или же забота о Роме — она не знает, в отличие от факта того, что ему действительно больно. И вровень с этим знанием действует нерушимая аксиома: больно ему — больно и ей. Видеть его настолько измученным, бледным и осунувшимся от последствий тяжелой ночи, чувствовать все это вместе с ним — за него — до тянущей ломоты в сердце. Так привычно и в то же время так странно делить абсолютно все на двоих, вопреки здравому смыслу и логике. Пальцы, именно сейчас почему-то не чувствующие почти ничего, проходятся по ткани его серой футболки и замирают, ощущая сердцебиение, чтобы смениться на ладонь. — Здесь? — Лиза больше утверждает, чуть надавливая на выступающие ребра. Со стороны, кажется, все смотрится как-то чересчур странно: минимум разговоров, минимум информации и какая-то запредельная — на грани интуиции — осведомленность. Но им самим это совсем не кажется странным, даже наоборот — обыденным. — Да, — голос глухой, хриплый и надорванный. Лиза только слабо улыбается, чтобы притянуть к себе Рому и прижаться губами к его лбу. Он, вопреки прежней нелюдимости и мрачности, даже не сопротивляется желанию быть ближе и кладет голову ей на плечо. Им даже слова не нужны: они уже давно сказали другу все, что имело значение и нет, что было и не было важным. Поэтому ей оставалось только греть его извечно холодные пальцы в своих ладонях, а ему, подобно покорному псу, уткнуться ей носом в шею. Сколько они так сидят — они не знают, смакуя каждое мгновение близости. Им достаточно быть рядом и переплетать пальцы рук в стремлении разделить одно тепло на двоих. Только потому, что так и должно быть: с бьющимися в унисон сердцами, с отраженными движениями и убаюкивающей тишиной, когда не тихо только им двоим. Они чувствуют друг друга. Прикрывая глаза, медленно проводят губами и носом по коже, до зарождающегося трепета где-то внутри и до в непонятном смущении отвернувшихся других пациентов палаты. И уже просто не знают, как слиться еще сильнее. Разделять дыхание, мысли и касаться кожей кожи: собственнически знать, что они принадлежат друг другу и никому больше, будучи готовыми в любой момент сменить медлительную нежность на мгновенную и эгоистичную грубость. Лиза едва удерживается, чтобы не поддаться секундному порыву и поежиться, когда шею вдруг контрастно опаляет дыханием Ромы и он, не выдерживая, сменяет губы на зубы. Кусает несильно, не до синяка, а всего до резкой волны дрожи по телу. Она вздрагивает, но только улыбается и прижимается губами к его макушке. Его, и больше ничья. Он отстраняется и поднимает голову, смотря в глаза и читая ее мысли и эмоции. Даже не эмпатия — что-то древнее и глубже. Ближе. Еще ближе. Без слов, без томных вздохов и чего-то вычурного. Рома с Лизой прижимаются друг к другу лбами, закрывают глаза и подаются еще ближе, заставляя других волшебников напрячься в ожидании чего-то аморального. Но проходит минута, другая, и ничего не происходит: они замирают, что кажется достаточно совсем немного — одного неосторожного движения, — и они поцелуют друг друга. Но их спокойствие не оказывается долгим. Их снова хотят разъединить: пришедшая медсестра недовольно косится на закончившуюся капельницу, а потом уже на Лизу, словно она что-то лишнее в этом привычном течении больничной жизни. И ее слова — оглушающе громкие, ворчливо недовольные — о грядущем обследовании целителей здесь слишком чужды и невольно режут по слуху. Лиза обреченно вздыхает, поднимается с места и только потом разжимает пальцы, отпуская Рому. Перед тем как выйти за дверь, она недолго смотрит на него, перебирая несколько десятков фраз, так несвоевременно появившихся в мыслях, но в итоге не говорит ничего. Лизе кажется, что она замерзает. Руки стремительно немеют, обожженные холодом коридорного воздуха. И пусть Лиза прекрасно знает, что все это мнимо и вне палаты даже теплее, но ежится и сжимает пальцы в попытке согреться. Обняв себя за плечи, она проходит мимо спешно идущих целителей, быстро листающих свои блокноты и говорящих такие же обрывочные фразы. Шагает по коридору слишком медлительно, шаркая по вычищенному до блеска кафельному полу, оставляя за собой черные полосы от обуви. Может, еще недели три назад, Лиза бы усовестилась от такого поступка, попытавшись стереть за собой следы, но сейчас она даже не остановилась, завернув за угол. И все-таки ей слишком холодно без него. — Будь здорова, — негромко желает чихнувшей Лизе подпирающий стену Валера, стоящий в тени. Она рассеянно благодарит, и только потом поднимает взгляд на него, побуждая объясниться: — Если не изменяет мой слух, то сейчас отсюда выйдут остальные, так что ты бы лучше не стояла у двери. — А вы чего здесь забыли? — тихо интересуется она, делая шаг назад, чтобы выпустить всех. Валера хрипло хмыкает, подтверждая подозрения Лизы о своей должности конвоира для Поттера и остальных. Помимо Золотого трио непонятно зачем в отделении оказываются еще Джинни и Женя. — А ты чего в Мунго забыла? — любопытно спрашивает Гарри после ответного обмена любезностями. — Рома, — достаточно только имени, чтобы на лицах собеседников моментально застыла тень сопереживания и замешательства. Не лицемерят только Валера и Женя: он пожимает плечами, наслышанный о проблемах друга; она же, оценив состояние Лизы, не реагирует вовсе, решив, что с сочувствием уже опоздала. — И что местные эскулапы решили? — Женя, судя по голосу, магических коллег не оценила. — Говорят, что проклятие. Почему они идут в сторону палаты Ромы — Лиза не знает, постоянно ловя на себе сочувственные взгляды Гермионы и пряча сведенные от холода пальцы в рукавах его рубашки, стащенной прошлой ночью. Зачем она рассказывает им события прошлой ночи остается загадкой даже для нее. Причины Лизу волнуют сейчас меньше всего, поэтому она не видит смысла придавать своему голосу хоть какие-то интонации. — Травмоопасное Рождество нынче, — выслушав короткий рассказ, признает Джинни. — У нас тоже отец здесь лежит с травмой. — Угрозы для жизни нет? — только и интересуется Лиза, понимая причину визита такой компании в больницу. И решает, что Женя из чистого любопытства напросилась вместе со всеми, чтобы сопоставить медицину двух, по сути, совершенно разных миров. — Да нет вроде бы, — подает голос Рон, засунувший руки в карманы джинс и немного угрюмо глядящий себе под ноги. — Надеемся, что в ближайшее время найдут какое-то редкое кровевосполняющее и ему станет лучше. А так… — Все будет хорошо! — решает за всех Грейнджер, укоризненно глядя сначала на обреченно махнувшего рукой друга, а потом на непривычно равнодушную Лизу. — В Мунго им точно помогут. Это больница, как-никак! — Я с тебя тащусь, Гермиона, — откровенно признается Женя, не сдерживая смешка. Лиза улыбается, слыша в ее голосе ехидство. — Вот честно. Мне бы твою уверенность в том, что все обязательно будет хорошо. — Если ты про тот случай на зельях, то ты там сама виновата была, — с долей обиды фыркает Гермиона, грозно сверкнув глазами в ее сторону. Лиза замедляет шаг, чуть хмурясь и прислушиваясь к собственным ощущениям. Что-то не дает ей покоя, но она никак не может сосредоточиться и уловить причину своего беспокойства. — А что было на зельях? — не может сдержать любопытство идущий позади всех Валера. — Да Женя по ошибке не тот ингредиент кинула. Думали, что рванет, а Гермиона вызвалась устранять, — как ни в чем не бывало закладывает ее Гарри. — Мы там всему подряд молились, чтобы не рвануло — Снейп тогда слишком злой был. — Да он по определению добрым не бывает, — живо отзывается Джинни, первой заворачивая за угол и изучая таблички у дверей палат. — Наверное… — участливо хмыкает Лиза, но вдруг резко останавливается, из-за чего в нее врезается Женя. — Лиз?.. — стушевавшись, протяжно произносит Гарри, но вдруг осекается, глядя на нее. Все случается за какое-то мгновение. Капля за каплей. По подбородку начинает струится кровь и Лиза прижимает дрожащую ладонь к носу, пошатнувшись от внезапной слабости. Она знала, что такое сможет произойти, даже ждала этого, тщась облегчить состояние Ромы, приняв часть отката от проклятия. Но дальше что-то идет не по плану. Из палаты Ромы доносится нечеловеческий вопль боли, заставляющий Джинни нервно отшатнуться и едва не сбить вылетевшую из соседней двери бледную медсестру. Осесть на пол Лизе не дает подхвативший ее Валера. Потом он и вовсе — хватает за руку Женю и рывком осаживает, когда побледневшая она было устремляется на голос. — Тихо, тихо, тихо, — бормочет Валера, поддерживая Лизу, мертвой хваткой вцепившуюся в его руку, и наконец отпуская пришедшую в себя Женю. Вокруг толпятся перепуганные дети и он приказывает, выхватывая взглядом первого попавшегося: — Грейнджер, бегом за целителями! Все тянется слишком медленно. Внезапно становится тихо — не иначе как от заклятия или от отказавшего слуха. Лиза до вставшего в горле кома знает это чувство. Когда сердце до краев заполняется чужой болью и зависимостью, чтобы резко, без предупреждения, начать прорываться сквозь скрывающие его ребра. Неистово ударяясь до вмятин и вставая где-то в горле, не давая вздохнуть. До удушья, до кружащейся от недостатка воздуха головы, до тонких, как у начерченного впопыхах эскиза, зрачков. Резко, до оглушения и подступающей рвоты. Лиза слишком хорошо помнит, что служит причиной всему этому. Лиза слишком ненавидит это. Поэтому, когда из-за подозрительно тихой палаты Рома выходит перепуганная медсестра с тем же лотком в дрожащих руках, она с непонятно откуда взявшимися силами вырывается из рук Валеры и, невероятно твердым шагом подходя к ней, шипит не хуже змеи: — Вы дали ему морфий. Женя ойкает, зажимая ладонями рот и сливаясь в цвете с бледными больничными стенами. Валера со свистом переводит дыхание, неприязненно морщась. Все они слишком хорошо знают, что значит эта фраза. — Вы. Дали. Ему. Морфий! — рявкает Лиза так, что в двери рядом звякают стекла, а вышедшая из соседней палаты вместе с другим целителем Гермиона мешком оседает на пол из-за подкосившихся ног. — Кто вам дал на это право?! — Он… о-он… — заикаясь и давясь словами под свирепым взглядом, мямлит медсестра. Молодая, еще один стажер, наверное. — С-сказал, что у него нет ни на что аллергии… Ц-целитель… р-решил… — Кто… — Лиза шипит, наплевав на текущую по лицу кровь и никак не успокаивающееся сердцебиение. Дышать получается и вовсе через раз. Ответа от до смерти испуганной медсестры она не дожидается, в несколько шагов доходя до палаты. — Мисс, вам туда нельзя! — спохватившийся целитель хватает Лизу за руку и настойчиво тянет на себя. А потом почему-то отшатывается в сторону, пропуская ее в палату, после забегая следом. — Так, молодежь, — нарушает тягостную и долгую тишину Валера, приковывая к себе внимание детей и медсестры. — Сейчас вы идете к нашим, а я остаюсь здесь. Меня можете не ждать, кажется, тут я надолго. — П-почему? — заикаясь, спрашивает Гермиона, которой неловко помогает подняться на ноги Рон. — Потому что я несу ответственность не только за вас, но и за них, — коротко поясняет Валера, неспешно направляясь к дверям палаты. — А если Штандартова сейчас разнесет пол-отделения, то угадайте, кому будут выносить мозг? — Пойдемте, ребят, — негромко повторяет Женя, дергая оторопелого Гарри за рукав рубашки. — Мы и вправду здесь немного лишние. Валера прячет усмешку, толкая дверь в палату и слыша удаляющиеся шаги студентов. А потом уже неприкрыто скалится, увидев хмурых целителей с которыми ругалась Лиза, даже не повышая голоса. Впрочем, делает она это сидя на кровати рядом с подозрительно тихим Ромой, которого усыпили заклинанием, и с чаркой какого-то дымящегося зелья в руках. Не отметить оперативность работы местных целителей Валера не может, закрывая за собой дверь и в который раз за последние несколько дней представляясь. — Знаете, что я вам скажу? — спокойно на первый взгляд заявляет Лиза, отставляя пустую чарку на тумбочку и вытирая салфеткой лицо от крови. Но Валеру не обманешь — хватит одного слова, и она не оставит от больницы и камня. — На мне бы допустимая доза морфия никак бы не сказалась. Судя по ощущениям, там было что-то около грамма. Целители переубеждать не стали, только сильнее нахмурившись и с подозрением глядя на нее. — А хотите расскажу, как было дело? — Валера не обманывается этому льду в ее взгляде. Лиза сейчас как никогда настроена убивать. — Допустимая доза морфия составляет от половины грамма и до грамма на взрослого человека. Действует морфий в течении пяти-семи минут при внутривенном введении. Когда вы не увидели результата, вы пошли на увеличение дозы вплоть до этого пресловутого грамма, пока ему не стало легче. Подсудное дело, господа целители, а? Что, помимо морфия у нас анальгетиков не существует, что ли? — Да вы не понимаете! — горячо оспаривает самый молодой из трех целителей, не выдержав логики обвинений. — Вы знаете, скольких трудов нам стоило снять с него это проклятие?! И мы что, виноваты в том, что морфий оставался единственным анальгетиком, на который бы не развилась негативная реакция?! — У-у-у, — нахмурившись, тянет Валера, понимая иную подоплеку ситуации и подпирая собой косяк двери. — Там все настолько погано было? — Вот именно! — благодарно откликается целитель, нашедший в нем поддержку. — Проклятие не общего плана, а бьющее только целенаправленно. Мы были бы и рады ограничиться зельями, но нет! Как видите, пришлось применять маггловские методы, чтобы не усугубить ситуацию и не вызвать еще больший откат при снятии! И вы, мисс, — неожиданно он с раздражением обернулся на Лизу, — потрудитесь-ка объяснить, почему вместо дозы в три сотых грамма, которая должна была бы помочь вашему брату, результат стал виден только при полутора граммах?! — Почему вы не остановились на этой дозе? — огрызается Лиза, исподлобья глядя на целителей и уходя от вопроса. — Мисс, было бы лучше, если бы он скончался от отката? — в лоб спрашивает второй маг, от злости топорща пышные усы и не оставляя без внимания попытку отмолчаться. Он прищуривается и жестко чеканит: — У вас слишком хорошая осведомленность о дозировке морфия, мисс. Обычные люди действительно получают летальный исход при приеме одного грамма. У вашего же брата первая и достаточно слабая реакция появилась только при семи десятых грамма. Показатель, знаете-с. Очень типичный для морфинистов. И сколько грамм составляет его обычная доза? — Он не сидит на морфии, — Лиза шипит, стискивая пальцы в кулаки до побеления. — Он морфинист. — Бывший, — нехотя и после длительной паузы бросает она, не выдержав сурового взгляда трех магов. — Мисс, вы же, судя по всему, прекрасно понимаете, что стать бывшим морфинистом достаточно сложно. Для этого нужны годы, если не десятилетия. Мы бы и так ему шестнадцать не дали, если бы не медкарта, — она хмурится от этих слов. Потому что прекрасно знает это и без них. — Сколько составляла его обычная доза? — До двух с половиной, — Валера устало закрывает глаза, слыша заведомую ложь. Целителям вовсе не обязательно знать настоящего положения вещей. Один из магов хлопает себя по бокам и качает головой, вдруг неожиданно усмехаясь: — М-да… Все на моей практике было в Хогвартсе: и беременные девицы, и алкогольные отравления, и последствия дуэлей, и проклятия, а вот наркоман всего третий за все сорок лет. — Он не наркоман, — резко исправляет Лиза, уже явно гневно стискивая зубы. — Ах да, извините, морфинист, — едко фыркает мужчина, расправляя свои пышные усы. — Так вот, мисс, проклятие-то мы сняли, но в связи с пагубным пристрастием вашего брата ему придется провести в больнице еще какое-то время, прежде чем мы точно будем уверены в том, что его не постигнет очередная ломка. Кстати, — он обернулся на Валеру, — администрация школы в курсе подобного? Мы не видели ни одной записи в карте из школьного лазарета. — В курсе, — ложь должна быть обоюдной и поэтому он с легкостью заявляет: — только это особо не афишируется, сами понимаете. Зачем ломать парню жизнь из-за ошибки прошлого? — Вы хоть знаете, сколько надо потратить времени, чтобы дойти до дозы в два с половиной грамма?! Этого Валера не знает, зато знает того, кто может назвать этот срок с точностью до дня. Он подходит к Лизе и, поворачиваясь к целителям, вкрадчиво говорит: — Но сейчас же он в относительном порядке, не так ли? Так зачем разносить эту историю за пределы палаты? Нужно списать морфий? Так спишите приемлемыми дозами за несколько дней — мне ли вас подобному учить… А вообще есть понятие врачебной тайны, знаете ли. Поэтому всем нам лучше позабыть про этот случай. Ваша прерогатива это лечение, а вот дела школы лежат на плечах профессоров и администрации, так что давайте будем заниматься каждый своим делом. Целители морщатся, но соглашаются, прежде вновь сверяясь с данными из своих больших блокнотов. А потом, несмотря на все протесты Лизы, выставляют их за дверь, призывая не мешать лечебному процессу и вообще не мелькать перед глазами. Они не особо сопротивляются: она все же чересчур ждала каверзных вопросов про состояние Ромы, а Валера не видел смысла лгать дальше, считая, что и так много сделал во вред школе и во спасение этих двоих. В частности, скрепя сердце, расстался со своей еще целой пачкой сигарет, словно невзначай положив ее под раскрытый и лежащий на тумбочке листами вниз учебник по зельям. По коридору они шли молча, часто ловя на себе любопытные и немного встревоженные взгляды медсестер и посетителей. Причиной этому были пятна крови на темном платье Лизы, которые Валера быстро свел заклинанием, решив не ждать, пока она вспомнит куда дела волшебную палочку. Самому ему торопиться на площадь Гриммо не хотелось, равно как и оставлять Лизу среди больничных стен: наверняка же плюнет на слова целителей и рванет к Роме. Повести ее прогуляться по окрестным улицам оказалось не самым плохим вариантом, правда ему пришлось пожертвовать свое пальто, прибывшей в больницу через каминную сеть из Хогвартса Лизе. В ответ на подобную любезность Валере был милостиво дарован кофе из больничного буфета в одном из ответвлений коридоров приемного покоя. На улице медленно валил снег, откуда-то издалека доносились рождественские гимны, а люди быстро шли по тротуарам, неся цветные пакеты и коробки. — Они бы так или иначе узнали, — признал Валера, выдыхая морозный воздух и провожая взглядом спешащих прохожих. Повернувшись на помрачневшую Лизу, он отпил кофе из стакана и свободной рукой запахнул ей собственное пальто. — Вопрос времени, знаешь же. — Администрация школы и правда в курсе или?.. — фразу она не закончила, увидев его кривую усмешку. — Сама-то как думаешь? — Валера первым пошел прочь от витрины заброшенного магазина, за маскировкой которого скрывалась больница. — Помфри узнает это постфактум. Да и не думаю, что ему вынесут морфинизм в качестве дополнительного диагноза. Просто намекнут и не больше — он же излечился, в конце концов. Тебя, кстати, не занесет? Я же видел, что на тебя откат пошел. — Я справлюсь, — мрачно заверила Лиза, идя рядом. — Мне не так уж много перепало. Валера в ответ на это пожал плечами, грея пальцы об еще теплый стакан с кофе: — Как знаешь. Но, если что… — Я знаю, спасибо. Они еще немного прошли вперед, сохраняя молчание. Лиза, застегнув несколько пуговиц на пальто, спрятала лицо в воротнике и наблюдала как стремительно мокнут ее туфли от падающего снега. Пару раз их обгоняли недовольно бурчащие и спешащие по своим делам прохожие, пока они провожали взглядами собственное отражение в стеклах витрин магазинов и кафе. Небо стремительно темнело, подсвеченное неяркими желтыми фонарями, и все продолжало засыпать снегом округу. — Я слышала, что вы с Женей опять что-то не поделили, — неожиданно вспомнила Лиза, переводя внимание с витрины магазина, где высился манекен в белом вечернем платье, на Валеру. — С чего ты взяла? — не слишком дружелюбно и даже отчего-то резко спросил он, выкидывая пустой стакан в ближайшую урну. — Она плакала, — увидев реакцию на эти слова, она с удивлением уточнила: — ты не знал? — Я, по-твоему, слежу за ней, что ли? — огрызнулся Валера, втягивая голову в плечи от сильного порыва метели. И уже с большим ожесточением сжал зубы, понимая, что врать самому себе крайне бессмысленно. Не следит — присматривает, да и то иногда, но все же чересчур часто для обычного учителя. Оправдываться не пытается даже перед собой, не желая выявлять собственную слабость. И знает до ярости где-то в душе, что Лиза прекрасно видит его состояние и в отличие от него уже давно сделала выводы. Банальные, явные чуть ли не до открытых заявлений, выводы, которые он так не хочет признавать. — Так ты и причину не знаешь? — осторожно поинтересовалась Лиза, не сводя взгляда с Валеры. Тот уже более явно нахмурился и помрачнел, найдя подтверждение своим мыслям. — Хватит намекать на то, что в этом виновен я, — не быть грубым он уже не может, равно как не может перевести разговор на другую тему. — Не думаю, что она из-за двойки за срез могла устроить подобное. Если она не собирается понимать материал, то и оценки завышать ей я не намерен. — Ей тяжело здесь, — Лиза озвучивает очевидные вещи и не прекращает коситься на Валеру, ожидая, когда он наконец сорвется. Судя по злому и суровому взгляду, хватит нескольких фраз. — Тяжелее, чем всем нам. Но плакать из-за учебы она никогда не будет, и ты это прекрасно знаешь. Правда, не могу понять, как она на отработки с таким отношением не нарывается… Валер, — она оборачивается к нему и чеканит: — она плакала из-за тебя. Что ты опять умудрился сделать? Первые и нецензурные слова срываются сами по себе, но остаются беззвучными. Лиза кривит самодовольную усмешку и вкрадчиво наталкивает, видя возмущение и недовольство: — Ты подумай для начала, а уже потом костери меня на немецком. Я невербальное Силенцио сдала Флитвику на «превосходно», между прочим… И я не знаю, какого черта вы опять с Женей не поделили и затеяли этот спор, но то, во что он уже начинает превращаться, мне не нравится. А пока ты думаешь, я настаиваю на том, чтобы посидеть во-о-он в том парке, — она указующе протянула руку, показывая на кованые ворота впереди. На такое ему оставалось только злобно нахмуриться и резко отвернуться, понуро пойдя к виднеющимся темным ветвям деревьев впереди, подсвеченных бледно-желтым светом фонарей. Мороз усиливался, обжигающим холодом полосуя по щекам и забираясь с порывами метели под одежду. Когда они зашли в многолюдный парк, где на одной из полян радостно играли в снежки дети, Валера неожиданно заговорил первым, заслужив удивленный взгляд Лизы. — Да ничего я не делал, — нехотя признал он, засовывая руки в карманы черных джинс и пиная небольшой сугроб на дороге. — Ничего из того, что мне действительно бы хотелось. — Ладно, — Лиза устало провела рукой по лицу. — Пойдем другим путем. Было ли недавно что-то, на что могла настолько болезненно отреагировать обычная девушка? Студентки там совращали, Амбридж глазки строила или же Трелони делала неприличные предсказания? В этот раз молчание было еще более долгим. Валера серьезно задумался, вспоминая последние события перед отпуском и ища в них что-то предосудительное. За это время они успели дойти до одной из дальних скамеек парка под раскидистыми темными ветвями занесенного снегом ясеня. — Ну? — протяжно спросила Лиза, расчищая снег на скамейке и садясь. — Что, вообще ничего такого не было? Валера неопределенно пожал плечами, садясь рядом. Подумав еще немного, он наконец вспомнил: — Если только когда Мейсон с седьмого меня после ужина поймала. Сначала какую-то ересь несла про то, какой я крутой учитель, потом про то, что я просто классный. — А потом? — Потом? Потом целоваться полезла, — равнодушно оповестил Валера. И обернулся на мигом замолчавшую Лизу. — Что? — Да я даже не знаю, как тебе сказать! — раздраженно и отчего-то весело всплеснула руками она. — Тебя мысль, что Женя могла вас случайно увидеть тогда, вообще не посетила?! — Да что в этом такого?! Поцеловала и поцеловала — криминально, что ли? — увидев, что Лиза собирается его перебить, Валера едко заметил: — Когда мы с тобой трахались, ее это ни капли не смущало! А тут в слезы ударилась от обычного поцелуя с малолеткой. — Ну у нас с тобой обстоятельства так сложились… — многозначительно хмыкнула Лиза. — Да и я — это я, а неизвестная малолетка бьет по гордости, знаешь ли. А она же гордая. — Еще бы, — закивал Валера, откидываясь на спинку скамейки. — Так… что ты теперь намереваешься делать? — Да не знаю даже. У меня просто поражающий простор для выбора! — саркастично начал рисовать перспективы он. — Забить, забить или же забить? — Валер, я серьезно, — с укором в голосе произнесла Лиза, пряча пальцы в рукавах пальто. — А я нет, что ли? Нас же не должно связывать что-то «больше формальности», — передразнил Женю Валера и вдруг поморщился. — И я бы забил, но как всегда все идет не по плану. Я бы и рад был на нее вообще внимания не обращать, так выясняется, что она из-за меня плакала, и теперь я распоследняя сволочь и мудак. — Я этого не говорила! — тут же вскинулась Лиза. — Зато подразумевала, ага. — Слушай, — Лиза поежилась под колючим взглядом Валеры, — я не призываю тебя сдаваться или вымаливать у нее на коленях прощения. Отнюдь. Просто хочу попросить не совершать ничего такого, за что она сможет тебя возненавидеть. Если ты проиграешь… а ты уже проиграл, — прямолинейно заключила она, — то решите все один на один, не привлекая к этому никого, кроме нас. Учитель и ученица — слишком благодатная почва для сплетен и домыслов. И если кто-то прознает, что между вами что-то есть, то не поздоровится никому. — Я уже давно сделал все, что мог, — буркнул Валера, хмуро уставившись перед собой и сцепив пальцы в замок. — А вот такое положение вещей мне и не нравится, — Лиза в миг стала серьезнее. Тут она мученически вздохнула и запрокинула голову, закрыв ладонями лицо. — Господи боже. Я не понимаю, почему вы с ней никак не можете спокойно уживаться друг с другом! Отняв руки, она села ровно и нахмурилась. — А все потому, что вы не можете взять и нормально поговорить. Оба бегаете от своего прошлого и делаете вид, что его не существовало вовсе. Прекрасный выход из ситуации! — Я пытаюсь с ней нормально говорить, и не моя проблема, что она не умеет слушать, — огрызнулся Валера. — И, судя по всему, мы даже не ссоримся. — В смысле? — в замешательстве обернулась на него Лиза. Валера мрачно поджал губы, помолчал немного, но потом все-таки пояснил: — Я не знаю, с чего его так крыть снова начало, но… В общем, Грешник мне в нашу последнюю встречу сказал, что видел одну любопытную сцену. Сам разговор с Женей он воспроизвести не смог то ли потому, что не хотел, то ли потому, что не запомнил. Сказал, что это должно произойти после нашей с ней «фатальной», — он изобразил пальцами кавычки, — ссоры. — Валер, у вас с ней каждая ссора фатальная. — А теперь, внимание, цитирую: «Я не знаю, что ты с ней сделал, но выглядела она совсем убито», — Валера было хотел закурить, но вспомнив, что оставил пачку Роме, раздраженно поморщился. — И снова плакала. Так, что запаниковал даже Грешник. А ты сама знаешь, что он к любым слезам равнодушен. — И… и ты можешь предположить, почему это произошло? — осторожно спросила Лиза, сильнее кутаясь в его пальто. Помедлив, Валера поднял на нее затравленный и усталый взгляд, а потом неуверенно кивнул.