Химера

Женя была зла. Она совсем не понимала, как история с проигрышем в карты смогла выйти за пределы кружка сокурсниц. Знала, что, скорее всего, кто-то не смог удержать язык за зубами, а видимая многими сцена в книжном магазине послужила спусковым рычагом. Все сложилось в одну и настолько неприятную картину, что Женя была готова передушить всех, кто хотел подойти к ней с вопросами. За эти несколько дней она узнала о себе столько нового, что впору было удивляться, как земля под ногами еще не треснула под тяжестью ее грехов. Ладно, она относительно спокойно перенесла свое причисление к представительницам древней профессии. Ладно, на нее теперь косо смотрела половина школы, а круг общения сократился в разы. И с порчей собственных вещей от «случайно» вылитых соков, зелий и уж какой-то совсем едкой дряни она смирилась. Но к разговорам прямо за спиной Женя так и не смогла привыкнуть. Потому что шептались даже мальчики. Фред и Джордж не отпускали ее от себя ни на шаг, слишком хорошо зная, на что способны обозленные девицы в порывах своей ревности. И не давали огрызаться, раз за разом повторяя одну и ту же фразу, вызывавшую у Жени нервный тик. Не обращай внимания. Она хмуро терпела, нервно дергая рукой с вырезанным пером Амбридж шрамом, лучше всякой цепи осаживающим ее. Потому что может нарваться на еще худшее наказание. И отправится в Азкабан за самое массовое и хладнокровное убийство современности. Но она не будет делать этого, а все потому, что… Она должна быть адекватной. И пусть улыбка похожа на оскал серийного маньяка, пусть ее взгляд уже начал пугать близнецов Уизли своей жестокостью и сталью. Но она будет улыбаться этим стервам, кривящим свои лица в презрении и ненавидящим каждый ее вдох. Потому что не умеет и не хочет сдаваться. Лаванда и Парвати с каждым днем начинают опасаться Женю все больше и больше, то ли ожидая кары за свои длинные языки, то ли боясь, что злость студенток выместится и на них. Но Женя их не винит, прекрасно понимая, что как только она войдет в коридор без близнецов Уизли — до его конца целой она не дойдет. С каждым днем становится веселее. Правда, Фред и Джордж так не считают, все с большим опасением косясь на свою подругу, которую начинали забавлять совсем странные вещи. Женя все с большим презрением кривит улыбку, замечая в толпе кого-то похожего на себя. Та же манера в одежде, те же два хвоста. Копировали даже жесты и мимику. Куклы. И смотрят на нее именно как на одну из десятков копий, а не как на оригинал. И гневно щурятся, когда Женя проходит мимо и одаривает их едва заметной усмешкой. Ее ненавидят. Женя благодарит свою чувствительность, что уберегла ее от порции странного зелья в соке за завтраком. Женя молится на свою реакцию, помогающую ей уворачиваться от редких заклятий в спину. И Женя ненавидит свой слух, который позволяет ей знать каждое тихое слово, брошенное ей вслед. И поэтому она улыбается, зная, что этим зарабатывает еще большую ненависть в свой адрес. Женя не сомневается, что совсем скоро поплатится за свою дерзость и стойкость. Но в обиду она себя не даст, если нужно — вспомнив приемы рукопашной и самые легко ломаемые кости человека. В обиду ее не даст и Рома, пусть и издалека, но тщательно наблюдавший за ней. На смежных уроках с другим курсом дышать становится просто невыносимо. И поэтому Женя сильно удивляется, когда к ней подсаживается Гермиона, готовая помочь держать оборону против противника. — Гермиона, лучше не надо, — участливо советует Женя, записывая лекцию Флитвика и не отрывая взгляд от пергамента. — Что? — рассеянно переспрашивает Грейнджер, обмакивая перо в чернильницу. — Что не надо? — Держись от меня подальше, — она неосознанно дергает рукой, услышав шепот с задних парт. — Я не хочу, чтобы ты пострадала от того, в чем не виновата. — Это просто смешно! — вспыхивает Гермиона, ставя точку в конце фразы на листе, невысохшие чернила на котором чуть поблескивали в свете солнца. Она возмущенно хмурится и с таким озлобленным выражением лица оборачивается на шушукающихся за их спинами девчонок, что одна из них давится вдохом и закашливается. — Я не хочу, чтобы ты пострадала, — упрямства Жене не занимать, равно как и старосте. Поэтому разговор заканчивается, а каждая из сторон остается при своем мнении. Но Гермиона упорно составляет компанию Жене на уроках, в глубине души уверенная, что долго сопротивляться сокурсница не будет. А если и будет, то всегда есть Гарри и Рон, а помимо них Симус, Дин и Невилл, которые плевать хотели на любые слухи и для которых сплоченность была не пустым звуком. Они же Гриффиндор, они же как мушкетеры — один за всех и все за одного, а то, что шпаги заменили палочки, с которыми часть из них обращается кое-как — это ничего, они вынесут врага на чистом энтузиазме. Женя теперь всегда заходит последней в класс и уходит самой первой, выучив расписание занятий близнецов Уизли лучше всякой молитвы. Она начинает чаще молчать и уже почти не смеется, с улыбкой глядя холодными и ясными глазами на любого, кто завладеет ее вниманием. Фред и Джордж шутят про вечную мерзлоту Сибири в ее взгляде, но Женя постоянно поправляет эту фразу, гордо заявляя, что там может быть только Ледовитый океан. Она ненавидит уроки защиты от Темных искусств, но не может прогулять их из-за Амбридж, которая интересуется ей больше, чем Гарри. С Валерой с того памятного похода в Хогсмид они не обменялись ни словом. Он больше не существует для нее, но почему-то остальные считают иначе. Вся школа ждет, что же произойдет. Каждый ищет подтверждение их связи. И с каждым днем Женю презирают все больше, принимая ее спокойствие за высокомерие. Поэтому ждет и она, в отличие от многих прекрасно понимая, что хочет услышать. Женя могла бы простить, но не будет делать этого, ставя свою развороченную за несколько десятилетий жизнь выше причины этого. Потому что он должен поплатиться за содеянное. И пока Валера пытается вспомнить — а она видит это по все возрастающим безумию и отчаянию в его глазах, — Женя ходит на уроки, в гостиную и библиотеку, просто живет, ощущая в воздухе вокруг себя острые взгляды и слова студентов, ненавидящих за власть, которую она имеет над ним. И проходит мимо толпы девиц с легкой улыбкой, срывая все более злые проклятия в свою сторону. Но все чаще и чаще губы сами по себе растягиваются в маниакальный оскал, а глаза становятся настолько мертвыми и холодными, что Женя устает отвечать на вопросы близнецов Уизли и Гермионы, теперь тоже не отходящей от нее ни на шаг. Все знают, но не могут объяснить, почему она стала такой. Равно как никто не может объяснить, что происходит с Лизой, чей характер стал настолько стремительно меняться, что мысль о ненормальности этого была очевидна. Она стала более эмоциональной, живой и отчего-то гораздо менее женственной, настолько контрастно чередуя подобное настроение и прежнее скучающее равнодушие, что ребята начали все настороженней коситься в ее сторону. И только Лиза и Женя знали, что происходит, и чем это будет грозить им в дальнейшем. Но не сопротивлялись, позволяя изменениям перестраивать их, чтобы противостоять окружающей действительности. А студенты недоумевали, но никакого объяснения найти не могли, поэтому просто наблюдали и ждали, когда же случится что-то, что поставит все на свои места. Но шли недели, а развязки не происходило, и это толкало на мысль, что когда события начнут свое действие, они будут развиваться настолько стремительно, что понять их истинное значение будет непросто. В один из вечеров в спальне шестого курса Равенкло был устроен настоящий девичник: с кучей перьевых подушек вперемешку с плюшевыми игрушками на мягком ворсе ковра, с плотно задернутыми темно-синими шторами, кем-то притащенным с гостиной патефоном и кучей сладостей, дожидавшихся ароматного чая в большом чайнике из белого фарфора. Девчонки, переодевшиеся в пижамы, сидели кто на полу, кто на кровати и бойко переговаривались, заплетая друг другу сложные косы и делясь последними сплетнями. И никто из них не волновался о том, что их покой могут потревожить неожиданные гости: для такого случая у них было несколько запасных чашек и парочка заклинаний на двери, чтобы быть предупрежденными заранее о чьем-то намерении прийти к ним. — Ну что, Лиз, тебя можно поздравить? — деловито заключила Чжоу, когда тема любимых музыкантов быстро исчерпала себя. Заплетающая ей сложную косу Лиза недоуменно вскинула бровь, немо требуя пояснений, и потянулась за расческой, чтобы привести длинные и немного запутавшиеся от сложного плетения волосы сокурсницы в порядок. На фоне играла пластинка с «Garbage», которую непонятно как умудрилась достать Мариэтта, сейчас вместе с другими машущая лапками бедных плюшевых медведей в такт музыке. — Ты-таки вняла моему совету и начала встречаться с Моррисом? — «Встречаться» — слишком громко сказано, — пожала плечами она и взяла лежащую рядом резинку для волос. — Сходили вместе в Хогсмид, и только. — Ага, а еще вместе сидели на парах и ходили вечером гулять по замку, — подколола Чжоу, вскакивая на ноги, чтобы подбежать к зеркалу и посмотреть на свою новую прическу. — Какая красота! — Эй, кто еще хочет поэксплуатировать мои руки? — зазывно крикнула Лиза и засмеялась, когда все чуть ли не наперегонки бросились к ней. Место заняла Мариэтта, так и не выпустившая из рук плюшевого медведя. — Расскажи про Морриса, расскажи! — Что там рассказывать, господи прости. Действительно умный, галантный и воспитанный. А то, что дурака включает временами — так это разве критично? Рома и хуже вещи делал, я вам скажу, и Энтони на его фоне просто беспроблемный парень, — Лиза, которую жадно слушали сокурсницы, пожала плечами. — Я прекрасно знаю, что вас больше интересует не это, а успел он меня зажать или нет. — Моррис на фоне твоего брата беспроблемный парень? — недоуменно переспросила Чжоу, отворачиваясь от зеркала на девчонок. — Он же гиперактивный до ужаса. — Гиперактивность не так страшно, тем более он пытается это контролировать, — криво улыбнулась Лиза, расчесывая Мариэтте волосы. — Так у вас с ним было уже что-нибудь интересное или нет? — Моррис парень воспитанный, дальше держания за руку пока не заходит, — злорадно хмыкнула она под разочарованные вздохи сокурсниц, ждавших чего-то большего. — М-да, ну и мужчины нынче пошли! — с явным недовольством подбоченилась Чжоу. — То никак разродиться на решительные действия не могут, то вообще выбирают себе черт пойми кого! — Ты про Вороновича, что ли? Ловко плетущая Мариэтте французскую косу Лиза заинтересованно подняла на сокурсниц голову.  — Что, идеальный мужчина оказался не таким уж идеальным? — Ой бабы, упаси Мерлин иметь такой идеал, — вступила в разговор поморщившаяся Лиза. — Он на внешность да, симпатичный, но не сказать, чтобы прям красавец. Харизматичный — до жути, этого не отнять, — но красивым я бы его точно не назвала. У нас просто в Хогвартсе из «недостижимых» только он и Снейп. Уж простите, при таком поражающем сознание выборе, я пойду вздыхать по рыцарским латам, нежели по ним. — Ой, ну тогда Чайка точно в пролете, — протягивая резинку, пренебрежительно отозвалась Мариэтта, тискающая своего плюшевого медведя. — Откровенно говоря, я вообще не понимаю, почему все вокруг решили, что то ли он к ней неравнодушен, то ли она к нему, — честно призналась Лиза, придирчиво глядя на проделанную работу и вытягивая из косы отдельные пряди, чтобы сделать ту пышнее. В следующие несколько минут она узнала о Жене очень много нового. И про тот самый поцелуй во всех мыслимых и немыслимых деталях, и про сцену в книжном магазине. Последняя была пересказана в четырех вариантах, различающихся только степенью накала и цензуры. Лиза откровенно сомневалась, что Валера мог позволить себе хоть десятую часть из рассказанного, но фантазию студентов было не остановить. Сильнее ее добило только заявление Чжоу, что после событий дня Всех Влюбленных — «попрошу отметить дату!» — Женя гуляет по Хогвартсу с задранным носом и только открыто не тыкает окружающим в то, кто теперь за ней бегает. — Вы серьезно? — у Лизы от таких открытий даже голос сел. Сел настолько, что сокурсницы с диким восторгом посмотрели на нее, скопировавшую голос Ромы. И болванчиками закивали, мол, а что ты еще от нее хотела. Лиза не сдержалась: — И вы реально в это верите?! Девочки, але, там в магазине точно не могло произойти того, о чем вы тут наговорили! Его бы тут же уволили, будь там какой-то настоящий криминал. — А ты не веришь? — с подозрением в голосе протянула Чжоу, подходя ближе. — Нет! — все еще не придя в себя от шока, воскликнула она, оборачиваясь на нахмурившихся сокурсниц. — Я не понимаю, как Женя после таких сплетен жива и здорова ходит! — Поговаривают, что ей недолго так ходить осталось, — неожиданно в Чанг проснулось здравомыслие. — Но мне кажется бессмысленным мстить только за сплетни. И в этот момент засвистел вскипевший чайник, отвлекший девушек от их беседы и заставивший сползти на пол за давно ждущими их чашками. Лиза была в шоке. Была настолько поражена реакцией сокурсниц, которых до недавнего считала умными людьми, что только рассеянно кивнула в благодарность сунувшей ей в руки полную чашку Чжоу и отпила чай, тут же скривившись от обожженного языка. И даже не обратила внимание на сердобольно заквохтавших девчонок, качающих головами от ее рассеянности. А потом поняла, что переубедить их не сможет. Не сможет сделать абсолютно ничего, чтобы доказать невиновность Жени. По крайней мере, сейчас. Лиза скользнула взглядом по своим сокурсницам. Нет, они определенно не были теми стервами, что клеймили любого, кто им не понравится. Может, слишком наивные, чуточку избалованные и мечтательные — вовсе не плохие люди, готовые подать руку помощи, когда это требовалось. А потом отметила, что если бы не знала правды, то наверняка присоединилась к их мнению относительно Жени: та в последнее время и впрямь чересчур демонстративно не обращала внимание на завистниц и сплетниц. И вспомнила, что обещала ей ни во что не вмешиваться. Что ж, значит ей лучше забыть про этот разговор с сокурсницами, если она не хочет испортить себе остаток вечера ненужными мыслями, тем более что чай оказался на удивление хорош. А потом, когда время окончательно перевалило за полночь, начались те самые задушевные разговоры, ради которых и затевался этот маленький девичник. Говорили обо всем, делились самым сокровенным, вовсе не театрально прижимали ладони ко ртам и иногда хихикали, а то и вовсе визжали от восторга. Ведь жизнь им казалась такой интересной тайной, которую очень-очень хочется постичь, но от которой становится немного страшно. Но так увлекательно, что страх тут же забывается. Лиза со снисходительной и даже материнской улыбкой смотрела на девчонок, строящих грандиозные планы и тут же между вставлявших мечту о Большой и Чистой Любви. Такой, чтобы навсегда, чтобы до последнего вздоха и дольше быть вместе. И чтобы обязательно с цветами, вечными клятвами и переполняющими с головой чувствами. А потом с той же улыбкой качала головой на вопросы сокурсниц, не желая рушить их фантазии фразой, что любая, даже самая искренняя и всепоглощающая любовь встречает препятствие из быта и обоюдной усталости. Слишком тяжело любить кого-то одного с такой силой, буквально не помня себя. Потому что в конце концов, когда вечная любовь начинает стихать, надо начинать жить с осознанием, что Тот Самый Принц — такой же человек со своими недостатками и слабостями, и что ты не тянешь на роль вечной принцессы. Но пусть они мечтают: так искренне и самозабвенно, ведь в такие моменты они и вправду похожи на принцесс. — Лиз, мы все понимаем, что тебе этот чай очень понравился, но так долго молчать вредно для здоровья! — под общий смех пожурила Мариэтта, ставя новый чайник и пододвигая в середину их импровизированного круга возле чей-то кровати поднос с конфетами. — По глазам вижу, что тебе есть что рассказать! — Лиз, а ты когда-нибудь любила? — глаза у девчонок заговорщицки блестели. — Любила, — отпивая уже подостывший чай, признала Лиза, ловя на лету кинутую ей Чжоу конфету. — А сильно? — Кого? Расскажи! — Эх, девчонки, никого больше, как его, не любила, — улыбаясь своим мыслям, заверила она. — И не полюблю уже никогда. Любила так, что подгибались колени, бабочки в животе походили на птеродактилей, и сердце замирало каждый раз. Такой тупой становилась, что страшно признаться. Сокурсницы, предчувствуя интересную историю, пододвинулись ближе, буквально прильнули сбоку, и все, как одна, посмотрели на Лизу такими глазами, что она поняла, что не сможет им не рассказать о Той Самой Любви, что была у нее. — Целовались? — понижая голос до шепота, как будто спрашивая самый страшный секрет. — А то, — усмехнулась она, разворачивая фантик и отправляя конфету в рот. — Наш с ним первый поцелуй стал просто эпохальным. И, может, был бы длиннее, если бы нам не помешали русалки. Нет, мы, конечно, с ним все с лихвой наверстали, но ту ночь я никогда не забуду. Им даже просить продолжения не пришлось: сокурсницы заинтересованно запищали и во все жаждущие романтики и приключений глаза уставились на Лизу. И она, намеренно опуская самое главное имя, начала рассказывать свою историю немного издалека, чтобы девчонки смогли до конца прочувствовать все, что тогда творилось в ее душе. Историю о том, насколько надо быть отчаянной, чтобы полюбить собственное отражение. В то лето она уже давно обнаружила, что с ней творится что-то неладное. Открытые настежь окна не приносили никакого облегчения, а самые сладкие ягоды из сада не могли погасить внутреннего томления. Лиза ждала. В каждом дуновении ветра, в каждом сорванном цветке, что стояли в расписной вазе на столе, она искала знак. Попытки занять себя чем-нибудь не находили успеха: от работы по дому ее прямо отстраняли — «негоже барыне самой разбирать вещи в флигеле, в самом-то деле!» — ленивая игра на рояле выходила скверно из-за постоянно скачущего темпа, да и временами руки неловко замирали в ожидании, что Рома подхватит партию, а чтение стопорилось от того, что в который раз подряд читая один абзац, Лиза не могла понять его смысл. Единственным спасением оставались только прогулки по территории имения да качели, что висели на нижней ветви раскидистого дуба за усадьбой. Там обычно и находил ее Рома, постоянно отлучающийся из дома по каким-то своим делам. И только рядом с ним Лиза забывала про это неясное чувство, прочно поселившееся в душе. Конечно, Лиза влюблялась и до этого: в случайных кавалеров на балах, в заезжих дворян, галантно подающих ей руку, и — самое постыдное, — в симпатичных крепостных, каждый вечер вместе со своими девушками приходящими на реку, что была так недалеко от их имения. Только никак не могла связать это чувство с тем, что происходило с ней, когда рядом был Рома. Не могла подобрать слов, только глубже и глубже тонула в самой себе, не в силах разобраться в происходящем. Она помнила: тогда он был совсем другим. Смешливым, улыбчивым и таким авантюрным, что она и впрямь за него боялась: так, совсем чуть-чуть — должен же был переживать за него хоть кто-то? Он был храбрым, трудолюбивым и таким заботливым, что Лизе иногда было даже совестливо, что он столько делает для нее. Еще он был жадным до знаний и очень любил делиться с ней всем новым, что уже успел разобрать. И тогда Рома был без ума от неба: от звезд и облаков, от солнца и луны, и буквально жил мечтой о том, что когда-нибудь, когда это станет возможным, он поднимется ввысь, рассечет напополам небосвод и потом обо всем обязательно расскажет Лизе. Она ведь так боится высоты, глупенькая. Он сходил с ума от неба, а она — от того, как он рассказывал о нем. С головой терялась в его голосе, в его мягкой улыбке и той надежде, с которой он смотрел в будущее. И Лиза верила, что у него обязательно все получится. Иначе просто не может быть. Иначе — это не про него. Графиня, правда, когда они с ним вдвоем — дополняя и заканчивая друг за другом фразы как самые настоящие близнецы, — рассказывали о своих мечтах, только качала головой и добро улыбалась, но никогда не называла их детьми. И они были благодарны ей за то, что она никогда не осуждала их за излишнюю склонность к фантазиям. Тогда он был таким мальчишкой, что у нее дрожало сердце от той бесконечной нежности, что она испытывала, глядя на него. Лиза называла его мальчишкой, но Рома гордо поправлял, что он самый настоящий мужчина, а потом почему-то переставал брать ее за руку и все чаще замыкался в себе, каждый раз пытаясь убедить, что с ним все в порядке, и ей не стоит за него тревожиться. Он все реже оставался с ней наедине, предпочитая общество Валеры или деревенских парней, с которыми можно было отправиться рыбачить на целый день. А оставаясь с ней, Рома почти всегда отводил глаза и молчал, если и начиная разговор, то иногда запинаясь и останавливаясь, словно говоря то, что теперь совершенно не имело для него значения. — Он… Он тоже влюбился в тебя, — завороженно заверила Чжоу, у которой перехватило дыхание от истории Лизы. — Я тогда еще не понимала это. Бог весть на что списывала его поведение, — призналась она, и на ее губах от воспоминаний того невероятно долгого лета застыла нежная и немного печальная улыбка. — Мне еще тогда хватало дурости пытаться узнать, что с ним творится. Такое с ним частенько бывало, только до меня не доходило сопоставить два и два. Как потом оказалось, он любил меня уже очень долго, но все никак не мог найти в себе силы признаться. А в тот вечер… сама судьба помогла нам, не иначе. У нее, наверное, просто не осталось выхода, чем столкнуть нас лбами, потому что мы очень долго ходили кругами, не замечая очевидного. Та ночь за несколько дней до Ивана Купала выдалась невероятно звездной, теплой и ясной. В воздухе витал летний зной, пахнущий разнотравьем и прелым сеном, скошенным для скота днем. Графиня, сославшись на усталость и духоту, отправилась спать раньше, давая им право безнаказанно ночевать в поле, придя в имение перед самым рассветом. И они, все вчетвером, тайно и как только зашло солнце, выбрались на улицу. Кто знает, как бы сложилась тогда их судьба, но сначала умудрилась отстать и потеряться Женя, потом клятвенно уверявшая, что отвлеклась на захватывающий пейзаж, который ей кровь из носу захотелось зарисовать, отчего пришлось бежать обратно в имение за всем необходимым, а потом из поля зрения исчез заметивший пропажу Валера, который просто не мог допустить того, чтобы Женя потерялась ночью в лесу, ведомый предчувствием, что отчитывать за ее исчезновение Графиня будет именно его. Сами того не заметив, Рома и Лиза вышли к реке одни. От воды веяло такой спасительной прохладой, что они, поспешно разувшись, с радостным кличем рванули в брод: Рома едва успел закатать до колена штаны, а Лиза уже на бегу завязывала успевшую промокнуть юбку. Течение заметным холодом обдавало ноги, грозя увести на большую глубину с каждым шагом, но их, начавших брызгать друг друга водой, это волновало в последнюю очередь. Они бы и не заметили его, если бы Лиза не оступилась в песке. Она упала бы, но успевший подхватить и прижать к себе Рома избавил ее от перспективы промокнуть насквозь. — Все в порядке? — Да, только тут уже глубоковато, — не прекращая улыбаться от недавней забавы, заметила Лиза, хватаясь за плечи Ромы и оборачиваясь на темную воду назад себя. — Если упадем, то может унести. — А мы не будем падать, — залихватски уверенно решил он, в довершение важно кивнув своим словам. И на всякий случай потянул ее за собой ближе к берегу и дальше от осоки, что росла совсем рядом с ними. — Русалки захотят — упадем, — поправила Лиза, когда они шли по песчаному дну, который совсем скоро должен был стать каменистым. Где-то на берегу перекликались лягушки, и пели сверчки. — Это же их вотчина. Помнишь, что Валерка говорил? — Да он много чего говорил, ты же знаешь, — улыбнулся остановившийся Рома, осторожно убирая с ее лица пряди волос, выбившиеся из косы из-за того, как они резвились в воде. — Вот зазовешь сейчас русалок, они и схватят тебя за ногу. На это Лиза только забавно поморщила нос, поднимая голову с воды на обнявшего ее Рому: — А не страшно. — Совсем-совсем? — иронично спросил он, не выпуская из объятий. — С тобой ничего не страшно. В тот момент, Лиза помнит, она глядя на Рому подумала, что никакое небо ей не нужно. Ей достаточно тех звезд, что светят над ними и отражаются в его глазах — таких глубоких, таких пронзительных, от которых и замирает сердце, отказывая работать дальше, от которых она забывает, что нужно дышать. Он и есть ее небо — та недосягаемая мечта, что в один момент стала явью. Его руки, что так мягко обнимают за талию, рождающих озноб от каждого прикосновения. Его сердце, что бьется в унисон — потому что так и должно быть, так правильно быть. И совсем не отражение — абсолютно другой человек, предназначенный ей свыше. Просто так кому-то было надо, чтобы у них была одна внешность на двоих: так даже легче, так надежнее. Ей необходимо быть ближе, разделять с ним дыхание, разделять вместе с ним жизнь. До тех пор, пока Рома первым не коснется ее губ своими, заставив сердце биться вновь. Пока не прижмет к себе сильнее, чтобы она не упала в воду от переставших держать ног. И Лиза льнет к нему в ответ, целуя крепче и запуская пальцы ему в волосы. Ей кажется, что она умирает и рождается в один момент, что реальность смешивается с фантазией. И Лиза раз и навсегда понимает: она никогда не сможет полюбить также сильно кого-нибудь другого. — Ой, девки-и, ой бя-яда-а! — протяжно донеслось со стороны воды, заставив их замереть и, не разрывая поцелуя, открыть глаза, чтобы с паникой посмотреть друг на друга. — И не говори! — томно вздохнуло оттуда, где послышался первый голос. — Теперь точно обречены. Помню, с Валеркой их непутевым все спорила, как долго продержатся. — Ой бя-яда-а… И этот протяжный вой еще долго стоял у них в ушах, чтобы остаться в памяти навсегда не то пророчеством, не то проклятием. — Ну, а потом мы рванули со всех ног, даже про обувь забыли, — отпустить воспоминания оказалось еще сложнее, чем начать рассказ. — И мне влетело, и ему, пришлось потом обратно утром идти и откупаться, чтобы вернули. — Лиз, — в полнейшем шоке прошептала Мариэтта, — а кто вас так спугнул-то? — Русалки, будь они неладны, — мрачно скривила ухмылку она, прекрасно помня, как долго и тяжело ей и Роме пришлось торговаться с речными обитательницами, чтобы вернуть себе обувь. — А что потом с тем парнем стало? — Что стало? — рассеянно повторила Лиза и задумалась. Мир менялся, и им пришлось меняться вместе с ним. Романтика и мечтательность казались поначалу ненужным пережитком юности, а потом и вовсе стали мешать жить. И самым лучшим подарком судьбы становился не букет полевых цветов и долгие разговоры до самого утра под их любимым дубом, а горсть чуть потемневших патронов для верного нагана. Вместо игривого французского — нарочито официальный революционный русский, иногда добавляющий к себе определение «матерный». На смену тяжелым изысканным платьям: рубашка с мужского плеча — даже не его, — и удобные штаны. Лиза смело шла в ногу со временем, без жалости расставшись со своей длинной косой. А вот Рома не смог, споткнувшись и навсегда оставшись позади. Он не сумел быстро перестроиться и мертвой хваткой вцепился в то, во что верил: в те идеалы, которыми был воспитан и которые теперь не были нужны никому. Белогвардеец, стойко сражающийся за честь своего мундира и за монархию. Зарождающейся советской власти была не нужна такая любовь: рабочие отношения и позиция товарищества несли в себе свободу и новую жизнь, оставляя книжные понятия романтики тайных встреч и жесткой иерархии на удел проигрывающего белого движения. У них была одна романтика — революция, солдатский бушлат на плечах и призывно ложащийся в руку наган, чтобы нести свет истины тем, кто хочет оставаться незрячим. А потом… стало совсем не до романтики. Лиза уже и не хотела ее, начиная отсчет новой эпохи и совершенно другой — совершенно новой, — жизни, где просто не было места возвышенным чувствам и книжным идеалам. Тогда это больше походило на помешательство, на застилающую глаза красную пелену. Окрыленная победой, она строила свой новый мир, где не было никаких оков и где боролись за идею и дело, сметая на своём пути все, что могло ей помешать. Мир, где не было иерархии, где равны были все от рождения. Тогда, в этой неравной борьбе, и погиб тот, кого она называла своим идеалом и своей судьбой. Вчерашняя романтичность казалась слабостью и тунеядством, а приверженность традициям — закостенелостью мышления. Лизе был больше не нужен тот Рома, что с улыбкой смотрел на небо и видел в нем будущее. И она решила спустить его на землю, попутно переломав все кости. Ей был нужен товарищ, что вместе с ней начнет строить то самое будущее, о котором так долго мечтали они все, но Рома оказался годен только как воспоминание о былом. И она решила оставить его в прошлом, раз он не хотел смотреть в их общее будущее. А потом рука об руку вместе с Валерой пошла вперед, ломая чужие судьбы и совершенно не обращая внимания на тянущийся за ними шлейф из чужой крови. Потому что они были красными. Потому что революция требовала жертв без разбора. — Я нашла другого, — и, пока этот негодующий вопль не оглушил ее, продолжила: — того, кто не бросался пустыми мечтами. Его я не любила: он был для меня товарищем и единомышленником, с которым и в огонь можно, и в воду, и куда угодно. Как показало время, такие отношения были гораздо лучше слепой романтики и чего-то там «возвышенного». Та «любовь на всю жизнь» была хороша, когда я была в нежном возрасте, и мне было достаточно одних красивых слов и поступков. Потом я повзрослела и поняла, что эту любовь надо оставить в прошлом, как старую одежду, из которой вырос. Допустим, у вас было любимое платье, но вы же перестанете его надевать, когда оно станет мало и поистреплется, правильно? Тем более то «платье»… — она с проскальзывающей жестокостью усмехнулась, — оказалось совершенно непрактичным. — Так, а тот, первый, что с ним стало? — допытывалась Чжоу. — Он сдался, — с долей презрения сказала Лиза. — А до меня дошло, что лучше строить отношения на взаимной выгоде и поддержке, чем на любви. Последняя, как выяснилось, вещь совершенно ненадежная. Стерпится — слюбится, знаете ли. Да и тот первый парень гулящий был. — Он тебе еще и изменял?! — Поначалу нет. Потом, когда вся эта эмоциональная мясорубка стала стихать — да. А у него оказалась поганая черта быстро привыкать ко всему, что приносит ему удовольствие, поэтому когда ему было мало, он искал еще. Ему стало моей любви — он нашел себе девушку на пару вечеров. — И ты позволяла ему это?! — и возмущения в их голосах звучит все больше. — Да потому что дура была, — прямо заявила Лиза, зло кривя усмешку. — Влюбленная дура, которая думала, что любит он только меня, а остальные это так… увлечения. — Лиза! — от негодования Чжоу вскочила на ноги. — Нельзя так! Надо себя любить немного, все-таки! Хоть шаг в сторону другой сделал — значит все, до свидания, милый. Это же какой сволочью надо быть, чтобы при живой девушке на других смотреть?! — Каким подонком надо быть, — поддержала запальчивую речь подруги Мариэтта, — чтобы клясться в любви, а потом начать крутить шашни с другой?! — Я бы не простила. Вот из кожи вон вылезла, но заставила его понять, что он не прав! — глаза у Чанг воинственно горели. — Небось другой даже не сказал, что занят. У-у-у, сволочь! На коленях бы заставила приползти и извиниться, а потом все равно бы послала лесом! — Правильно, подруга! — С ними только так и надо! А то взяли моду изменять напропалую! — А я и не прощу, — резко заявила Лиза, и тут же поправилась, надеясь, что оговорку удастся выдать за путаницу в чужом языке: — не простила. Он выбрал Джейсон, в лице которой читалась надежда однажды стать миссис Озеровой, как бы пошло и безвкусно не звучал этот статус рядом с его фамилией. А она, как и тогда, выбирает свободу. И как тогда, если что-то и оставляя позади себя, то с алеющим от крови шлейфом, что будет тянуться за ней как напоминание о том, что будущее всегда требует безжалостных и радикальных мер. Лежащее на тумбочке и снятое кольцо, и без того потемневшее в последнее время, с треском крошится, но никто из обитательницы спальни не слышит этого, изо всех сил поддерживая Лизу в решении.