Химера

Пускай пожелтевшие от времени тонкие листы бережно и аккуратно сшиты между собой и защищены от дальнейшего ветшания плотной обложкой, Женя все равно боится дышать над результатом трех бессонных ночей. И, глядя на торчащие из-под обложки нитки — единственное приличное в этом альбоме вообще, — вздыхает. Приходится довольствоваться тем, что есть. Женя хорошо помнит времена, когда достать те же краски казалось непосильной задачей, поэтому трепетно бережет единственные в ее распоряжении принадлежности для рисования, пускай сейчас ей движет совершенно другая причина. Рядом на подоконнике лежат мокрая насквозь сумка и три разбухших от влаги учебника, которые предстоит вернуть в библиотеку. Подобное происходит стабильно раз в пару дней, поэтому Женя уже не расстраивается или злится — только устало вздыхает и отправляется искать свои вещи. Ей не особо хочется думать о том, что уже и гриффиндорцы желают ей зла, но игнорировать происходящее еще глупее. Прижавшись плечом к холодному камню стены, Женя выводит контуры будущего эскиза. Настроения рисовать нет совсем, но и идти на историю магии она не хочет, занимая время до звонка ленивыми движениями карандаша. Кривой от заточки ножом грифель со скрипом проходится по шершавому альбомному листу, и этот звук отдается дрожью по нервам. Женя судорожно переводит дыхание и жмурится, отнимая карандаш от листа и успокаивая в себе желание зацарапать ногтями по подоконнику. А в мыслях в сотый раз за полчаса мелькает клятва в следующий раз не идти на поводу у жадности и покупать только более-менее качественные принадлежности. Ее выводят из себя любые мелочи, и не думать об этом у Жени не получается. Поджав в неодобрении губы и сведя брови к переносице, она откладывает альбом в сторону и откидывает голову назад, затылком упираясь в окно. Она недолго смотрит безразличным взглядом в темный потолок, устало морщится и отворачивается, прижимаясь щекой к холодному стеклу и впиваясь взглядом в собственное отражение. Времени на обдумывание произошедшего у Жени в последние дни чересчур много, несмотря на попытки закопать себя в учебе с головой. Но эта тактика не работает, и заменившие ей мысли заученные строчки из учебников постоянно теснят все множащиеся вопросы. Женя упрямо зубрит еще больше, пугая окружающих своим рвением, вцепляется в слова, проговаривая их вслух, но, когда она остается наедине с собой, то не спасает ничего. Равно как ничто не может спасти ее от уроков по защите от Темных искусств, которые все еще обязательны для посещения и которые ведет Валера. Жене требуется недюжинное самообладание, чтобы держаться ровно и без единой эмоции: в такие моменты она изо всех сил вцепляется в их с Ромой связь, глушившую чувства. И если поначалу ею двигали упертость и подстегнутое чувство справедливости, заставлявшие сопровождать гордо поднятой головой каждый шаг — потому что, черт возьми, она действительно могла себе позволить злиться, — то теперь от былой наглости остается только оболочка. Женя чувствует себя пустой. И не остается сил отвечать улыбкой на остроты и шутки Фреда и Джорджа, которых все чаще ревностно уводит от нее подальше Ли Джордан, и на встревоженные взгляды сокурсниц. Ее настолько воротит от собственной лжи окружающим, что Женя начинает предпочитать одиночество компании других. Компания из собственных мыслей еще более скверная, но только тогда ощущение, что она актриса погорелого театра, ненадолго оставляет ее. Только тогда она отпускает себя и убирает с лица выражение непозволительной легкости бытия, словно у нет и не может быть проблем. За это окружающие вполне справедливо считают ее поверхностной и не особо умной, но хотя бы не лезут в душу. Женя не отрицает, что она последняя дура, но с клеймом недалекой соглашаться не желает. Да, ей недостает должного для подобной учебы образования, и она не хватает звезд с неба, порой не понимая ни слова из учебников, однако есть другие вещи — действительно сложные — в которых она разбирается не хуже ведущих специалистов. Узконаправленные, порой совершенно бесполезные для рядового обывателя, но жизненно необходимые для нее самой. Только вот доказывать никому ничего не хочется. Она изо всех сил пытается соответствовать чужим ожиданиям и стремится сделать надуманный образ частью себя. Только бы не чувствовать ничего кроме. Не искать ответы на бесконечные вопросы, множащиеся каждым днем, не ощущать горечь предательства. Быть сильной, а не медленно крошиться на куски. Женя выдавливает улыбку собственному отражению в стекле, но то смотрит на нее с таким усталым презрением, что остается только закрыть глаза. Чтобы не видеть жалких попыток казаться прежней. С ремня сумки редкими каплями падает вода на пол, нарушая немую тишину коридора, и Женя морщится. У нее слишком много времени до конца урока, чтобы не поддаться уже давно сдерживаемым мыслям. Она боится. Кто бы знал, как она боится пасть под давлением вопросов, на которые на самом деле знает ответы. Старается спрятаться за этой маской дурочки от самой себя, от той правды, которую так хотела выяснить. Только вот бежать уже некуда. И все крошится, крошится, крошится. Лгать самой себе — занятие бессмысленное, поэтому Женя сдается, чувствуя, как медленно затягивается невидимая удавка на шее. В конце концов, она хорошо выучила некоторые уроки, которые преподнесла ей жизнь, чтобы идти наперекор самой себе и не видеть в отражении явные отголоски прошлого. Даже взгляд такой же: опустошенный, бесконечно усталый и лишенный надежды. Были бы волосы длиннее и завязаны в неряшливый и низкий пучок, она бы точно решила, что прошедшие года ей только приснились. Что нужно снова стягивать за спиной узел белого передника с красным крестом и крахмалить до хруста воротник и манжеты. Сознание быстро вспоминает запах старых антисептиков, и Жене приходится приложить немалые усилия, чтобы вернуться в реальность и перестать ждать фантомного окрика в спину. На какое-то мгновение она тщедушно пытается убедить себя, что раньше было гораздо хуже, но ведь все пережили, оправились. Женя впивается взглядом в отражение окна и изломанно усмехается. Не пережили. И не смогут пережить. И Лиза назовет Рому по старому прозвищу, а сам он вытравит последние отголоски человечности, неся только разрушение и хаос. Они настолько замкнутся в обоюдной ненависти, что не будут обращать внимания на что-либо еще, раня и калеча все вокруг в нескончаемом эгоизме и жестокости. Только вот этих безвинных детей рядом с ними Жене жаль. Потому что она прекрасно знает, насколько Рома и Лиза умеют быть слепыми, преподнося собственный эгоизм как величайшее благо для остальных, в котором не сомневаешься до последнего. Она уже давно через это прошла, даже смогла простить, но нынешнее пятнадцатилетнее тело каждое утро напоминает ей, что именно такой ее использовали как разменную монету. Она до сих пор размышляет, грызла ли тогда Лизу совесть. Женя вспоминает, как та отводила при встрече глаза, и хмыкает. Сейчас же Лиза и не подумает изобразить вину, если ради своих целей ей придется убрать кого-нибудь с пути. Иногда Женя считает их названное родство даром небес, иногда — проклятием. Мнимая неприкосновенность, хотя бы жизни. Рома с Лизой всегда хотят для нее лучшего, как будто она и вправду их младшая сестра, только вот понятие «лучшего» у них крайне специфическое. Специфическое настолько, что бывают моменты, когда Женя всей душой желает быть для них в числе тех прочих, на кого они просто не обращают внимания, считая недостойными. И думает, что ее забота и любовь к ним чистейший стокгольмский синдром. Вспоминая так называемую родню Ромы и Лизы, Женя понимает, что в принципе было сложно ожидать от них чего-то иного. Следом возникает мысль об их отце, и она усмехается. Действительно, яблоко от яблони. Сумасбродные, почти полностью лишенные эмпатии и по праву рождения считающие себя выше остальных. С поражающими до глубины проблесками великодушия к тем, кого видят близкими себе. Но Женя их не винит — никогда не винила. С их жизнью, с ответственностью, что взвалена на их плечи, невозможно быть иными. Потому что такие, как она, не выдержали бы и года, сломавшись от первого неудачного решения. Рома с Лизой никогда не боятся ошибаться, ставят на кон абсолютно все, и не сожалеют о сделанном, даже если проигрывают. Рома, правда, однажды чуть не сломался под гнетом неудач. У Жени перед глазами до сих пор стоит он: преисполненный отчаянием, отравленный морфием, алкоголем и хлором, но в своей ненависти и злости черпающий силы, чтобы сражаться дальше. Готовый терпеть нечеловеческую боль, чтобы продолжать бороться против целого мира. Она знает, что точно бы не выдержала такого. Когда тот, без кого жизнь не имела смысла, уничтожает все, что ты любил. Женя вздрагивает, ловя себя на мысли, что переживает это во второй раз. Обессиленно закрывая глаза, она прижимается лбом к холодному оконному стеклу. И не понимает, ненавидит Валеру за его многолетнюю ложь или же по-черному завидует ему, потому что у нее никогда не выйдет стереть некоторые вещи из своей памяти. Ему ни разу не легче — даже хуже — чем им всем от правды, но Женя никак не может смириться с этим. Что доверия между ними, выстраданного, добивавшегося потом и кровью и прошедшего через тысячи испытаний, больше нет. Может, уподобиться Роме и Лизе, назвав его мертвым? Мысль бьет пощечиной, заставляя сердце пропустить удар. И тошно от самой себя. От того, что она уже почти готова согласиться. Какая-то часть, явно более здравомыслящая, разгоняет прочие вопросы, заставляя раз за разом, вместе с мерными толчками пульса, спрашивать себя только одно. Тогда ради чего было все это? Если когда-нибудь ее спросят, что есть ад — Женя, не раздумывая, ответит, что ожидание. Бессмысленное, вопреки всему, тупое ожидание. Когда смешиваются день и ночь, зима и лето. Когда все движется вперед, но оковы безрассудной надежды не дают сделать и шага. Сейчас, спустя столько лет, Женя не может ответить себе, почему делала это, когда от него отказались все остальные. Она до сих пор не понимает, как действуют связи между ними всеми — они с Ромой, к примеру, прекрасно делили боль на двоих, но вот Валера с Лизой как будто никогда не тяготились подобным — и потому тогда не обращала внимания ни на чьи предчувствия. Тем более Лизы. И уж тем более насчет Валеры. Когда ей сказали, что он мертв, она только недоверчиво хмыкнула. А потом, придя домой и посмотрев в зеркало, поняла — волосы из неаккуратного каре отрасли настолько, что можно снова заплетать косу. Женя предпочитает не возрождать в памяти особо сумрачные моменты, полные надорванного крика и нескончаемых слез. Но им плевать на ее решения. Принятие — позволенное на долю секунды — в последние дни бьет наотмашь, напоминая и напоминая. О том, что почти сдалась. Что запустила сомнение дальше, чем была должна. Предала клятвы и обещания, равные им. Нервная улыбка змеится по губам сама по себе. В отличие от нее, Валера никогда ничего не обещает. А если вынужден, то клянется. И в скудный перечень из его клятв слово «вернуться» не входит никогда. Обещания между ними, кажется — хотя нет, Женя точно знает — подкрепляются изрядной долей магии, потому разбрасываться ими не хочет никто. Сказанное на эмоциях и злости всегда имеет силу гораздо большую, чем рожденное нежностью и в спокойствии, когда взвешивается каждое слово. Сердце сводит нестерпимой болью и, хватаясь руками за голову, Женя вскидывается и упирается затылком в стекло. Но она не будет плакать. Она должна быть сильной. Она будет черпать силы в ненависти и злости, чтобы идти наперекор всему. Смысла оплакивать прошлое нет, и Женя решает жить настоящим. Когда-нибудь упрямство добьет ее, но сейчас, когда каждый вдох сводится к борьбе с окружающим миром, она не сойдет с выбранного пути. Милосердие внутри шепчет, что так нельзя, что нужно быть выше этого, протягивая руки в сострадании и помощи, но что-то более порывистое и мощное разом затыкает его. Хоть раз в жизни поступать так, как хочет она, а не как нужно. Звучит колокол, и Женя спрыгивает с подоконника. Она уже тянет руку, чтобы убрать альбом в сумку, но, вспомнив о состоянии той, разочарованно вздыхает. У нее есть еще немного времени, чтобы отнести пострадавшие учебники в библиотеку, и потому Женя морально настраивается на разнос от мадам Пинс. В первый раз действительно было совестно, но теперь ей остается только изображать раскаяние, равно как библиотекарше строить из себя разгневанную бестию. Учебники в приличное состояние разговор на повышенных тонах не приведет, они обе знают это. В коридоре возле библиотеки кто-то из стаи семикурсниц с силой задевает Женю плечом. Книги из рук не выпадают чудом и, оборачиваясь на глядящих на нее с презрением девчонок, она строит не меньшее отвращение в ответ. Понимает, что они жаждут словесной перепалки, но тратить драгоценную перемену на обмен колкостями Жене совсем не хочется. Сустав неприятно болит и тянет от любого движения, но она упрямо поджимает губы и чеканным шагом заходит в библиотеку, чтобы, вывалив перед взвившейся при ее появлении мадам Пинс, резким движением с щелчком вправить сустав на место. Библиотекарь в вопросе вздергивает бровь, но Женя качает головой, не намеренная разговаривать с ней. Пролистывая несколько испорченных страниц пресловутой истории магии, мадам Пинс бурчит себе под нос и начинает колдовать над книгами. Поднимая на застывшую и жадно следящую за высушивающими чарами Женю, она вздыхает и, взмахивая волшебной палочкой, быстро высушивает насквозь мокрую школьную сумку. — Я удивлена, что ты не знаешь этого заклинания, — с неодобрением подает голос библиотекарь, бегло просматривая остальные книги. — Я много чего не знаю, — поражающе легко признается Женя. — Много чего не умею. Но я пытаюсь овладеть чарами. Гермиона обещала подтянуть меня по… некоторым наиболее необходимым мне сейчас заклинаниям. Точнее, Грейнджер, не жалея собственных сил и времени, каждый вечер обучает ее защитным чарам. Понимая жизненную важность магии, Женя зубрит и отрабатывает заклинания в любую свободную минуту, но прогресс все еще оставляет желать лучшего. Получается пока скверно, но хотя бы что-то. Мадам Пинс с грохотом опускает на столешницу перед ней стопку старых и идущих под списание учебников, и Женя начинает запихивать их в сумку. Ремень скрипит от тяжести, нитки держатся на честном слове, и она обещает себе по возвращению в гостиную подлатать сумку. В седьмой раз за последние три дня. Плечо все еще ноет, но Женя безжалостно вправляет сустав рывком вновь, и, подхватив те учебники, что не влезли в сумку, уходит на занятие. И ей совершенно плевать, что при виде стопки книг на столе Снейп скептически вздернет брови и позволит себе по-змеиному усмехнуться. Где-то за спиной будут разбрасываться ядом другие слизеринцы, но Женя не будет их слушать, параноидально следя за тем, чтобы в ее котел не попало то, что не должно. Иногда ей до ужаса хочется утереть всем нос, продемонстрировать свои успехи в магии, чтобы окружающие осознали — ее так просто не возьмешь, но заклинания все еще даются с трудом, а зелья не получают выше слабого «удовлетворительно». Жене кажется, что Снейп откровенно придирается — видит же, что она все в точности повторяет за Гермионой, — но не спорит с ним. Они проходят лекарственные зелья, и она не удерживается от давно зреющего вопроса. — Профессор Снейп, — рука поднимается вверх, вынуждая его обернуться. — Можно вопрос? Он кивает, и Женя медленно начинает: — Я не понимаю… — Неудивительно, — громко фыркает позади Пэнси Паркинсон. — …концепцию таких зелий, — собрав все самообладание, продолжает Женя. И, не найдя подходящих аналогий, начинает использовать термины. — Не конкретно этого состава, а вообще. Мы еще не проходили лечебные заклинания, но, насколько я знаю, их перечень довольно мал — даже в Мунго делается упор на терапию зельями. Если я буду не права в своих заключениях, поправьте меня, пожалуйста. Но ведь далеко не всегда возможно использовать зелья: допустим, у пациента дисфагия, а заклинания не позволяют нормализовать просвет пищевода, если только речь не идет о грубом бужировании. Или каков шанс, что в бессознательном состоянии не произойдет аспирация? Или вот, например, внутреннее повреждение органов. Да, я читала про заклинания, которые устраняют перфорации и разрывы паренхимы, но как зелья помогут препятствовать развитию перитонита, если необходимы санация и дренирование брюшной полости? Я не совсем понимаю… механизм действия. На какое-то мгновение Снейп выпадает из реальности подобно остальным в классе, но, быстро сориентировавшись, отвечает: — Не буду спрашивать, понимаете ли вы, Чайка, хотя бы часть из того, что сейчас наговорили, но не сравнивайте маггловскую медицину и магическую. Часть болезней обычных смертных нам не грозит. Зелья способствуют усилению магического фона мага, что значительно повышает его регенераторные способности. — Магия лечит перитонит? — она не удерживается, но в голосе сквозит неприкрытая насмешка. — Вместе с заклинаниями — да, лечит, — Снейп грозно буравит ее взглядом. Женя удивляется тому, что он еще не снял с факультета десяток баллов за ее наглость. Видимо, подобные вопросы ему задают впервые. — И вся патогенетическая терапия сводится к тому, что зелья просто действуют на магический фон, который сам по себе точечно активирует регенерацию? Но ведь здесь же очевидно не хватает других звеньев процесса! Возможна ли резистентность к определенным составам? И… — Чайка, — раздраженно перебивает Женю Снейп. — Если вы так заинтересованы колдомедициной, задайте все интересующие вас вопросы мадам Помфри, а не отнимайте время от моего занятия. И не будьте выскочкой, демонстрируя ваш скудный арсенал знаний и терминов, в которых, я уверен, вы ни черта не смыслите. За ее спиной глумливо шепчутся, но Женю не задевают слова Снейпа. Она только кивает, понимая, что самомнение магов никогда не позволит им увидеть ситуацию с другой стороны. Женя действительно очень хочет разобраться в том, что они гордо именуют колдомедициной, но, перечитав несколько раз подаренную Фредом и Джорджем ей на Рождество книгу, приходит к выводу, что как таковой медицины у магов нет. Лечение отдельных магических болезней — не в счет. Они умеют избавляться от шрамов и разрывов, но им совершенно не знакомы обычные инфекции и патологии. Они сгорают от драконьей оспы — и Жене ужасно хочется прочитать им лекцию про вакцинацию, до которой презираемые ими магглы додумались несколько веков назад, — но им не знакома онкология. Огромный прорыв и в то же время отставание на сотни лет. Если объединить их образование, столкнуть два противоборствующих мира и сделать из них один совершенный, то польза для всех будет настолько велика, что затмит их многолетнюю вражду. Когда она сдает пробирку с зельем и подходит к парте, то на ней лежит записка. Едкое и нецензурное пожелание в ней настолько по-детски злое и искреннее, что даже не трогает. Комкая бумажку в кулаке, Женя понимает, что не желает иметь ничего общего с миром магии.