Искаженные

3255 год Второй Эпохи, Нуменор, Арменелос Слухи ползли по неспящему городу. Арминалэт, Тысячеглазая Небесная Цитадель, гудела: возвращается из двадцатилетнего отсутствия королевский племянник. А, значит, скоро встанут в гавани Роменны груженые золотом и пряностями, шелком и драгоценностями, рабами и сталью корабли. Фаразон Золотой, Фаразон Победоносный! Слава и гордость Рода Элроса! Вот только… вот только этот неловкий слух… ну да что уж там, не стоит повторять эту сплетню. Но пока — пока — двери дома Гимильхада оставались затворены. Белый траурный шелк лентами свисал с ограды, и тихо было внутри. Фаразон не зажигал огней. Он обогнал основной флот на курьерском клипере и не желал, чтобы кто-то знал доподлинно о его возвращении. Этим вечером он получил послание. Юнга рискнул промчаться по сумеркам через весь внутренний город, чтобы доставить пакет от капитана Хортумара. Фаразон одним движением вскрыл конверт, полюбовался на свежий, со смазанной тушью, пейзаж Роменнской Гавани и смял рисунок в ладони. Он был готов. Стража у ворот встретила его изумленными взглядами, когда он назвался. Будто призрака увидали. Никто не попытался преградить ему путь, но Фаразон не сомневался — едва он скрылся за поворотом, как тут же к центральным вратам Замка полетел гонец. Это было уже неважно. Перед задуманным делом он должен был проведать отца. И так промедлил почти неделю. Отдельный проход к дальним, но все еще королевским усыпальницам был чисто выметен. Лампы заправлены горючим маслом. Служитель Дома Мертвых склонился перед Фаразоном — узнал. Фаразон скользнул по сородичу взглядом и вздрогнул — показалось, что чуть ли не того же служителя он видел полторы сотни лет тому, на погребении матери. Путь к саркофагу оказался неожиданно долгим, тропа вела чуть ли не к сердцу Замка. Круглые белые своды сходились точно над темным постаментом в центре. — Прощай, отец. — Фаразон склонил голову перед саркофагом, провел рукой по золотой насечке на тяжелой черной плите. Звезды и причудливые узоры древнего — еще эльфийского — герба. Будь счастлив, Гимильхад, сын Ар-Гимильзора! Твой король щедро разрешил тебе лежать под фамильным гербом рода Элроса, золотом и бриллиантами велел выстлать твое последнее обиталище. Ужели пытался задобрить? Последнее письмо. Намеки посланника из Стражи. Молчание Амандиля, тайно встречавшего его в порту. Отец… сколько ты ждал? Верил, что родная кровь сильнее безумия. Ладонь Фаразона сжалась в кулак на крышке саркофага. Шепот за поворотом коридора на мгновение стал громче. Пламя в лампах плеснуло волной. Показалось — тени в углах шевельнулись, показалось — за спиной стоят те, кого давно утратил, только так холодны их взгляды, так беззвучны голоса… — Нет, — сказал Фаразон и развернулся, отбрасывая смертоносную нежность видений. Он так надеялся, что хотя бы отца минет эта участь. Двадцать лет! Последний раз ему было так холодно тогда, умбарской ночью, когда город горел с трех сторон. — Хватит. Больше я не жду на корабле. Словно сквозь толщу воды Фаразон подымался к дневному свету по коридорам, где больше не было живых, а окончательная смерть стала редкой роскошью. Когда отряд Стражи подъехал к гробницам, Фаразон стоял и смотрел высоко вверх, на вечернее солнце, на свет, стекающий по шпилям Замка Королей. Матовая белизна стен, золото крыш, радужные всполохи бесчисленных окон. Тысячелетиями Замок повергал в прах мечты зодчих, недостижимым, чуждым совершенством утверждая: то, что мыслью и волей когда-то вырвали из недр земли посланники благих Стихий, никогда не превзойти смертным архитекторам! Фаразон перевел взгляд на Новый Дворец и улыбнулся. Отнюдь не такие белые башни уже вплотную подобрались к заветной высоте. А еще — туда никогда не пытались залетать эти чудовищные орлы. Такой же задумчивой улыбкой он встретил повеление немедленно прибыть в присутствие Короля. Прошедшие годы не были милостивы к Королю Тар-Палантиру. Он совершенно поседел и не мог ходить без трости. Но в его взгляде плыла все та же черная потаенная ярость безумца. Фаразон знал — так бывают яростны те, кто испугался когда-то. Кого… чего… боялся Государь Провидец? Фаразон был готов поклясться, что знает ответ. — А теперь ты послушай меня, — сказал Фаразон и сжал руку на подлокотнике кресла. Тар-Палантир замер на полувздохе и скользнул по племяннику неверящим взглядом. Будто не узнавая. Давно с ним не говорили — так. — Ты давно — видел город? — с тихой тяжелой злобой спросил Фаразон. Встал. Глухонемой страж в комнате предостерегающе коснулся рукояти меча, но Фаразон стремительно подошел к дальнему окну и одним рывком раздвинул занавеси. — Смотри… Государь! Смотри! Тяжелая река огней текла от Замка, дрожал и плавился летний воздух благословенного Острова. В центре золотого моря — непроглядное темное пятно. Пятно туши на бумаге, грозящее залить весь лист. — Город все больше, — сказал Фаразон. — Живых все меньше. Кем ты будешь править? Видениями? Тварями, обретающими плоть? Отравленным воздухом и снами? О, мне ты можешь не лгать, неужели ты думаешь, ты один стоишь перед ними? Думаешь, один ночь за ночью ведешь беседу с тем, что нельзя увидеть? Тар-Палантир молчал. — Я ухожу, — сказал Фаразон и скривил губы. — Ты не сумел, значит придется мне. Завтра днем я буду ждать твоего ответа. Или ты оставишь Скипетр… или я возьму его сам. Время вышло. Наша дарованная земля больше не может ждать милости от горе-дарителей. — Великие Валар, — зло выдохнул Тар-Палантир и подался вперед. — Ты совсем рехнулся? — Я? — глумливо отозвался Фаразон. Ему стало легко. Он не боялся Короля. Король был — всего лишь человек. — Нет… пока что, пожалуй, нет. А вот про тебя этого не скажешь. Благодаря тебе у нас, конечно, теперь больше топят, чем жгут, да большая часть тех, кто легок на подъем, бежала на флот и в колонии… но это еще ничего. А вот сотню лет биться с бедой и не понять, что там, где ты ищешь помощи — всем плевать на тебя и твои мольбы? И ты называешь себя — властителем? Мне придется искать другой путь. — Только Запад может помочь нам! — истово сказал Тар-Палантир. В глазах короля смешалось прошлое и будущее, он не различал, кто стоит перед ним. Казалось, в ночи сквозь мерцание свечей он спорит с братом, снова, как когда-то, пытается убедить, объяснить, рассказать про беду, от которой избавят только боги… — Послушай, брат… — Теперь — ты вспомнил про родство? — Фаразон сухо и страшно засмеялся. — Почему не сотню лет назад… когда ты отказал мне в руке дочери? Не семьдесят шесть лет тому, когда твои люди заживо похоронили меня в колодце? Не тогда, когда отправил в восточные колонии с горсткой людей? Огонь плясал на границе взгляда и город за окнами слушал, внимательно и равнодушно, жадно тянулся вместе с ночным воздухом, обнимал, как обнимает мать, как обнимает тяжелая огромная змея, хищная лиана в восточных джунглях. — Почему, — почти шепотом сказал Фаразон, и сам замер, — не вспомнил о родстве и долге полгода назад? Когда приказал мне — умереть? Бриллианты, золото, белый мрамор… думаешь, мне этого хватит? Нет, Инзиладун, нет, я жду тебя, брат! Лицо государя Нуменора скривилось в гримасе потрясения. Фаразон вздрогнул и сделал шаг назад. — Нет, — повторил Фаразон с яростью, и дернул плечом, будто отбрасывая чужую руку. — Нет! Договоришь с ним сам! Я Фаразон, сын Гимильхада, я помню своих предков — но я — не они! Уходи, отец! — Гимильхад… — прошептал Тар-Палантир. — Я знал, мне приснилось… Я знал, ты здесь. — Нет, — сказал Фаразон. И отвернулся к дверям, оставляя Тар-Палантира его собственным призракам. Страж с тревогой воззрился на Короля, ожидая знака, но Тар-Палантир терзал застежку воротника и молчал, бледнея на глазах, а потом яростно взмахнул рукой, дескать, пусть уходит, да убирайся сам! Мириэль нашла отца только вечером, пройдя потайным коридором. В первый момент она не поняла, что видит. Ворох темного золота и белых кудрей, отлетевшая в дальний угол трость, расплывшееся по роскошному белому ковру пятно, там, где упала чернильница. Мириэль закрыла ему глаза. Поцеловала в лоб. Подобрала пергамент, развернула. В глаза бросились отдельные слова, тяжело выдавленные пером. «Схватить… измена… Фаразон… запереть порт». Мириэль смотрела на законченный, подписанный указ долгую долю времени, прежде чем убрать его в рукав и открыть, наконец, дверь для ожидающих в тревоге придворных и слуг.