Мой любимый псих

— Я не собираюсь тебе подчиняться! Никогда в жизни, слышишь? Никогда я не стану делать то, что ты захочешь! — повернувшись к нему, я буквально орал эти фразы в лицо, а он всё спокойно сносил даже не моргнув. — Я не предатель! Не предатель! Ты зашёл слишком далеко! Я не предавал тебя, Андрей! Я не хотел!       Меня всего трясло, я ничего не чувствовал и даже не заметил, как по шее вновь струится кровь. В горле запершило, я вновь обвил себя руками, вцепляясь когтями в собственные предплечья до тупой ноющей боли, но продолжал говорить уже более уверенно: — Ты ничего не знаешь. Просто пришёл сюда и… И… И командуешь тут. Ты понятия не имеешь, что это за место. Т-ты не знаешь, чем занимается единственный в этом корпусе психиатр, но уже хочешь посадить его на цепь. Ты ведь не знаешь, из-за чего я здесь, но уже хочешь владеть мной. Ты даже не знаешь, из-за чего сдох твой брат! Ведь ты не навестил его ни разу за всё то время, что он провёл в моей палате! Ты не знал своего брата так, как я! Ты ничего о нём не знал. И ничего не знаешь об мне. — Ну, а что ты сделал для того, чтобы я понял тебя? — его голос был на удивление спокоен. — Доктора должны лечить, а тут лишь убивают, и не важна причина. Ты кричишь сейчас, но я слышу лишь писк загнанной мыши. И я не он. Я — это я, и не смей трогать мою душу! Ты — всего лишь тень, знай своё место.       Я попытался отстраниться, потому что чувствовал исходящую от него угрозу. После стольких препаратов и таблеток, после десятков, сотен разных лиц санитаров, медсестёр, психологов и психиатров, которых я отпугнул от этого места, я научился слишком хорошо чувствовать намерения людей. Я читал по их взгляду, по изменению на лице, по малейшему подрагиванию кончиков пальцев. Но он был гораздо сильнее, да и его положение давало ему явное преимущество. Я даже опомниться не успел, как он заломил мне руку за спину и скрутил меня, укладывая обратно в койку и пристёгивая ремнями посреди дня, словно какого-то буйного.       Совершенно не обращая внимания на мой злой рык и оскорбления, летящие в его сторону, Саша подошёл к мальчишке, лежащему на койке у самой двери и, склонившись, начал его осматривать, а затем дружелюбно поинтересовался: — Эй, Тюльпан, зверей любишь? — Бездушная сволочь, — обиженно простонал я, глядя на то, как Саша склоняется к мальчишке. — Ты ему не поможешь. Улучшить условия обитания и действительно начать лечить — совсем разные вещи. Нужно найти подход к каждому, нужно погрузиться в эту среду, нужно понять и приручить их, тогда они доверятся и раскроются, можно будет найти причину их болезни. Но ты действуешь с наскока и хочешь всё и сразу; они воспримут это в штыки и подпустят тебя слишком близко только для того, чтобы укусить за кормящую их руку. Такова их природа, такова природа людей, давно утративших связь с обществом. Им не нужна свобода и твоё лечение, им нужен дом, где их будут держать как зверьё: поддерживать их жизнь, пока они не умрут от старости или не прикончат себя и друг друга.       Он даже не поворачивался в мою сторону, но я чувствовал, как напрягаются мышцы у него на спине. Саша начал нервничать. — Бывало, сюда засовывали людей, которых желали стереть с лица земли, уничтожить. Твой отец принимал их с радостью и за внушительную плату оставлял в моей палате. И знаешь, что ещё? — я неспокойно ёрзал в своей койке, пытаясь выкрутить руку из тугих ремней, послышался тихий хруст. Кажется, я сместил кость большого пальца на правой руке. Ха! Столько лет пытался это сделать, чтобы легко выпутываться из любых наручников, а этот кретин меня довёл до того, что я сделал это, даже не почувствовав. — Это твой отец оставил мне тот канцелярский нож, которым я чуть было тебя не прирезал! И теперь я жалею, что тогда замешкался!