Преступление по де Саду

— Вы понимаете, она пропала! — с порога выпалила растерянная запыхавшаяся женщина с растрепанными волосами, наскоро собранными в пучок.  — Я знаю. Давайте сначала успокоимся, и вы по порядку все расскажете, — Тилль подошел к ней, приобнял за плечи и усадил на крутящееся кресло напротив своего стола. — Вилле, два чая, пожалуйста, — попросил детектив помощника по внутренней связи.  — С тех пор, как я к вам обратилась, прошла неделя… В полиции так же — без изменений… — чуть не плача начала клиентка. Финн как раз расставлял на столе белые чашки с ароматным паром над ними.  — И, Вилле! — окликнул Линдеманн секретаря. — Возьми, будь добр, блокнот с ручкой и возвращайся к нам, — дал поручение он. — Госпожа Виртанен, я понимаю, что подобные вопросы вам задавали не единожды в течение этих дней, но все же мне придется сделать это еще раз, вы готовы? Женщина кивнула, отхлебнув из своей чашки. Через мгновение Вало вернулся с купленной по совету Микко еще перед собеседованием записной книжкой в твердом черном переплете и с синей гелевой ручкой. Устроившись на кожаной софе рядом с книжным шкафом, он приготовился слушать и конспектировать.  — Когда вы в последний раз видели Лийсу?  — Ровно десять дней назад. Были каникулы как раз, она отправилась к подруге с ночевкой. Когда Лийса не вернулась утром, я не стала никуда обращаться, да и ей позвонить как-то не пришло в голову: ну мало ли спят или еще что… В конце концов — молодые, у них свои дела, что я лезть буду со своими звонками-то? — махнула рукой Виртанен, отводя глаза, в которых вновь стояли слезы. — А зря… — уже всхлипывая, добавила она. Секретарь что-то пометил у себя. Тилль, казалось бы, с совершенно безэмоциональным выражением продолжил:  — Вы знаете эту самую подругу?  — Конечно. Они с самого раннего детства как нитка с иголкой: куда одна, туда вторая. Марьюкка Коскинен ее зовут — соседка наша и одноклассница Лийсы.  — Ее точный адрес назвать можете, Эмилия? — спросил детектив. Женщина продиктовала номер дома и улицы. Ви записал.  — Вы не замечали в дочери каких-нибудь изменений? Появились новые друзья, может быть? Или вести она стала себя несколько иначе? — спрашивал Линдеманн. Эмилия же, словно вспоминая, знает она о каких-то изменениях или нет, задумчиво произнесла:  — Да вроде бы нет. Вот только она начала ходить в какую-то театральную студию, или в модельную…  — То есть вы не помните, в какую именно? — переспросил Тилль. Женщина в свою очередь презрительно взглянула на детектива и, повысив голос, парировала:  — Вы намекаете на то, что я — плохая мать?! — «Не намекаю, а прямо говорю!» — пронесся возможный ответ начальника в голове Вилле, отчего он улыбнулся, опустив голову, чтобы никто не заметил его ухмылку. А Тилль опешил. У него на самом деле и в мыслях не было кого-то в чем-то упрекать, он задал вопрос, как ему показалось, наиболее логичный в данном случае. Но все же не выказывая своего недоумения, он ответил:  — Я никогда ни на что не намекаю: если надо сказать, я говорю прямо, миссис Виртанен. И уж точно я не собираюсь вас за что-то осуждать — не за этим мы тут собрались, не в суде все-таки. А вот информация о том, в какой кружок пошла ваша дочь, действительно могла бы очень помочь следствию: ведь если модельный — это одни свидетели, театральный — совершенно другие. Женщина опустила глаза, будто без слов извиняясь. Она и сама понимала, что Линдеманн абсолютно прав.  — Название там такое еще… не наше… типа эмигрант, что ли? А, «Эмигрейт»! — Вилле записал название в свою книжку, но не успел секретарь закончить, как перед его глазами все помутнело, потом растворилось в темноте, а в ушах послышался голос, сначала тише, точно издалека, затем присоединился еще один, переплетаясь в диалог с первым. Весь кабинет, и Тилль, и Эмилия Виртанен тоже испарились, а перед ним, словно на экране в кинотеатре, стали появляться какие-то люди, в какой-то комнате, в каком-то городе… Вилле понял, что ничего хорошего сейчас явно происходить не будет — уж больно тревожно-давящая атмосфера вокруг.